***
После сильных побоев за содеянное, он был совершенно раздавлен, убит горем, но горд собой за то, что смог уберечь детей. Находясь в детской, он наклеивал Казахстану пластырь на лоб, осторожно промокнул ранки перекисью, бережно вытер слёзы и прижал к себе всех трёх сыновей. Союз, как оказалось потом, мог вовремя включить агрессию, ведь рычагом давления для этого было лишь благополучие детей. Он больше ни за что не позволит этому уроду даже пальцем касаться их. — .. Страшно. — горло начало сдавливать от подступающих слёз. Союз боялся показывать их при ком-то, поэтому решил стерпеть новый приступ, дабы слёзы опять не полились рекой. Рейх надавил на самое больное, сам того не подозревая. Рейх, услышав последнее слово, метнулся к нему. Теперь сидел уже не напротив, а впритык. Нацист не отводил от него глаз, смотрел внимательно, требовательно, но с лёгким волнением. Он догадывался, что что-то не так. — Почему? — взяв омегу за талию, ариец развернул его к себе лицом. — Я не могу сказать. — взявшись за горло, с тяжестью произносил социалист, — Мне трудно. — страх душил его в прямом смысле, даже не собираясь отступать. Союз жадно глотал воздух, тяжело дыша. — Расслабься, Со́ва. — погладив талию, но которой лежали его руки, немец поднял голову, услышав приближающиеся шаги официанта. — Вот и твой салат принесли. Поговорим на эту тему позже. — Как скажешь. — гора с плеч моментально рухнула, он слабо и томно улыбнулся. СССР был рад, что его не стали пытать расспросами снова, лишь усугубляя ситуацию. Дыхание постепенно приходило в норму.***
— Никогда в жизни не ходил в ресторан.. на крыше. — осматривая красивый город на закате, Союз пребывал в изумлении. Казалось бы, всегда жил здесь, но такую красоту не видел никогда, разве что поздними вечерами на балконе, но даже такое не создавало столь яркого впечатления об окрестностях, как сейчас, на крыше многоэтажного здания. Рейх заметил, как в глазу Союза вспыхнул огонёк. Социалист лишь со временем понимал, что именно вечером городская красота раскрывается, словно нимфея на речной глади, показывая себя всю тем, кому попросту не спится ночью. — Многое упускаешь. — усмехнулся Рейх, приобнимая Совета за плечо. Приятное тепло начало растекаться по телу Союза, как роса на нежных зелёных листьях после проливного дождя. Тёплые ладони касались его, грели, доставляя неописуемую радость. СССР не спешил прижиматься к другу в ответ, боясь как минимум отпугнуть его. Всегда стыдился своей назойливости, его раздражал свой мягкий характер, а этот вечер был особенным и по-своему сказочным, потому что Рейх сейчас был рядом с ним. Сов явно не хотел портить приятное времяпрепровождение своими странностями. Союзу просто было приятно, и он наслаждался этим моментом, дружеской нежностью и объятиями при закате солнца. Одеколон и феромоны Рейха ударяли в голову снова, заставляя суставы неметь. Он почти задыхался, задыхался от удовольствия. Когти арийца чуть покалывали кожу, иногда казалось, что они вонзятся в бок глубоко до самых костей, однако, социалиста это совсем не волновало. Союз испытывал подобное множество раз в его присутствии, но для него это по-прежнему было странным — ведь с чего это подобные жесты приносят ему такое удовольствие? Немец подсел ближе. В его голубых глазах отражалось весеннее небо, украшая и без того проницательный взгляд. Свинцовый плащ Рейха придавал его владельцу больше строгости и господства, делая его вид могущественным, строгим. Одежда хозяина в точности передавала и его характер — чёткость, собранность, красота и холодный разум. И как давно немец стал в его глазах настолько привлекателен? Ровная осанка, острые скулы, аккуратный, чуть приподнятый вверх подбородок — сейчас нацист выглядел бесподобно. Именно таким Рейхом Союз и восхищался. — Я помогу наверстать тебе всё. Он осторожно обнимал тёплые плечи русского, медленно опуская руки на талию, вновь чувствуя что-то странное, нечто похожее на искреннее счастье. От его вьющихся тёмно-вишнёвых волос, от ушанки, от шеи пахло чем-то свежим и невообразимо приятным. Сладостный запах цветов оливы — Рейх, кажется, ещё в первую встречу это учуял. Союз будто так и норовил сделать сегодняшний вечер слаще. Солнце медленно опустилось к горизонту. Оно уже не такое обжигающее и слепящее, как днём, а мягко пригревает тёплыми вечерними лучами. В лицо дул холодный приятный ветер, а на столе покоились наполовину пустые стаканы с красным вином. Давно Рейх так хорошо себя не чувствовал — причиной его неистового счастья сегодня был Союз. Только он, и никто больше. Именно он и его успокаивающий, вечно ровный голос. Нацист сильно скучал по нему и в другие дни, когда его не было рядом. Он сильно скучал, пусть они могли и не видеться всего полнедели. Скучал по его голосу, по его историям и по аккуратным, нежным, обёрнутым в тонкие чёрные перчатки рукам. Длинные пальцы омеги привлекали Рейха своей изысканностью и грацией. Завлекая красотой и утончённостью, они словно игриво манили за собой немца в далёкие края нежности, ласки и чистой любви. Так и хотелось сесть перед ним на колени, взять его за руку, поднести к себе и кротко, бережно поцеловать тыльную сторону ладони. Эта привязанность к Союзу росла, казалось, каждый день, становясь лишь крепче. Каждый из них окунулся в свои мысли, не замечая ничего вокруг себя. Они тихо задремали. Голова Союза упала на грудь Рейху, а его рука так и продолжала аккуратно обнимать чужую талию.***
Проснулись они только тогда, когда к ним подошёл официант и резко окрикнул их. Парни резко подскочили от громкого голоса, только спустя время заметив, что кроме них в ресторане больше никого и не было. И на улице совсем темно. Пусто. Сколько они вообще спали? Час? Целый вечер? Спросонья Рейх начал злиться на молодого человека за слишком резкий тон. Он не любил, когда его так резко выводили из зоны комфорта, а уж тем более будили. Только немец хотел накричать на него, как рука СССР легла на его плечо, будто успокаивая и приводя альфу в чувства. — Не стоит. Нам лучше пойти домой. — тихо зевая, Союз погладил его плечо. — Да-да.. Пойдём. — постепенно остывая, ответил Рейх и поправил чёрный галстук. — Вам, любовникам, советую уйти отсюда. Желательно побыстрее. — нахально отчеканил официант, уходя в сторону лифта. — Заткнись. — Рейх тяжело встал с кресла, начиная сверлить взглядом наглого юношу. Его голос стал грубее. Официант, дрогнув от чужого тона, поспешил молча удалиться, оставляя их наедине вновь. — «Любовникам? Разве мы так похожи на пару?» — Союз недоумённо потупил взгляд, а затем оклемался. Слышать от посторонних такие слова с какой-то стороны приятно, такое наводило на приятные мысли, давало надежду, что всё-таки что-то может получиться. На деле же, такое вводило ужасную в грусть. Они ведь никогда не станут парой, так ведь? — Не обращай внимание на идиота. Оно того не стоит. — СССР снова положил руку на его плечо, давая некую поддержку. Лишь от одного его касания и правда стало спокойнее. — Ладно, пойдём. Сейчас и правда очень темно. — кладя свою ладонь поверх чужой, Рейх повернул голову в сторону парня, что поглядывал на него сонными уставшими глазами. От обеспокоенного вида омеги, от его заботы, настроение поднялось подозрительно быстро. Рейх явно остался доволен этим вечером, как и Союз. Они медленно шли в парковке, разглядывая в небе растущую луну. Лунный свет, казалось, затмевал блеск ещё не погасших фонарей. Белая луна сегодня сияла особенно ярко, была единственной звездой, проливающий нежный свет на путь домой. Немец как назло опять держал его за руку, не давая Совету возможности высвободиться из крепкой хватки, снова. В груди русского вновь поселилось двоякое чувство. С каждым днём он видел, как их связь крепчала, как они лишь больше сближались, как учащалось его дыхание в присутствии немца, участились частые касания Рейха, о которых он тайно мечтал во снах. Но он понимал, что совсем скоро это кончится, ведь Рейху не нужно всё это. И серьёзные знаки внимания, которые так будоражили душу, которые вряд ли можно было списать на простое ребячество, Союз уже не мог воспринимать как правду. Немец просто играется с ним, на деле ничего к нему не чувствуя. По крайней мере, Союз так думал. От такого насыщенного дня, от таких ярких и приятных эмоций из глаз были готовы политься горькие слёзы. СССР уже в полной мере осознавал свою сильную любовь, что пытает к альфе — осознавал, что ничего не может сделать с ней, и однажды ему попросту придётся смириться с тем, что человек, которого он так сильно любит, просто найдёт другую омегу, а его оставит ни с чем. Думал, что это счастье мимолётно, а потом всё снова будет, как прежде. Ведь совсем скоро его покинут. По крайней мере, Союз уверял себя в этом. Не успели они дойти до машины, как крепкие руки подняли омегу в воздух, затем прижимая к себе. Союз опешил. — Что ты делаешь? — вскрикнул социалист от неожиданности, боясь, что ариец в любой момент может отпустить и бросить его на землю. — Помогаю тебе дойти. — оскалившись, Рейх тихо посмеялся. Совет и правда плёлся за ним слишком уж медленно. Немцу выпал новый шанс прикоснуться к нему, обнять, поухаживать, помочь. — Опусти меня на землю. — стыдливо сказал Союз, но видя, что Рейх даже не повернул голову на него, не обратил внимания на слова, был совершенно упрям и непоколебим, то сказал громче: — Опусти меня на землю! — Хочешь, чтобы от криков люди высунулись из окон и пялились на нас? — ехидно улыбнулся немец, хрипло говоря это ему в шею, — Будь тише, пока не дойдём до машины. Социалист застыдился, краснея, пряча лицо в чёрном шарфе. Грудь Рейха была тёплой, грела его, пока ночной ветер на улице старался пробраться под одежду. Благо, у него это не выходило. Тепло было настолько приятным и родным, что Союз слишком быстро привык к нему. Но мысль о неимоверном спокойствии рядом с нацистом испарилась так же быстро, как и появилась. Рейх, донеся омегу до машины, аккуратно усадил его на переднее сидение, пристегнув и заботливо поправив воротник его плаща. Всё это время Совет хранил молчание.***
— Твой дом в другой стороне. — разрезав тишину, сонно промолвил социалист, замечая, что сейчас они ехали совсем по другому маршруту. — Не в этом дело. — свободной рукой включая поворотник, Рейх продолжал следить за дорогой. — Не хочу отпускать тебя одного в такую темень. — Но я хотел дойти сам. — говорил он уже не так уверенно. — Исключено. — будто приказывая, немец слегка понизил голос, — Я провожу тебя и никаких «но» даже слушать не хочу. — Как скажешь. — Союз стушевался, уже давно потеряв всякий смысл спорить с ним. Альфа улыбнулся ему, когда они уже подъехали — в непроглядной ночной тьме под лучами дальнего света фар показался знакомый дом. Совсем старый фонарь над железной дверью подъезда периодически мигал, то потухая насовсем, то загораясь вновь. Нацист вышел из машины, беря Союза под локоть и ведя за собой. Они остановились на третьем этаже, рядом с квартирой омеги. СССР уже был готов попрощаться и скрыться за дверью. Но у Рейха были немного другие намерения. — Завтра идём в парк семьями, да? Не забыл? — попутно вручая русскому подаренный горшок с саженцем, спрашивал он. — Не забыл. — сонно, уже нехотя говорил Сов, разворачиваясь к другу спиной, дабы наконец открыть дверь, лечь в постель и скрыться от всей тревоги и грусти во снах, в обнимку с холодным одеялом. Рейх не был бы собой, если бы отпустил его так просто. Кладя одну руку на плечо, а другую — на горячую щёку, альфа задержал СССР у себя в объятиях, в кольце рук. — Тебе понравилось хоть? — поглаживая большим пальцем щёку, немец поправил выпавшую прядь волос омеги, заправляя её назад. — Что понравилось..? — от стольких прикосновений, от неожиданности социалист, кажется, даже забыл как дышать. Сердце пропустило удар, а потом вновь забилось барабанным боем, словно готовясь выпрыгнуть из груди. — То, как мы сегодня провели день. Ресторан на крыше. Тебе всё понравилось? — в такие моменты Союз видел в Рейхе конкретного прилипалу. Слишком много вопросов, на которые он даже не успевал отвечать, как тут же появлялись новые. — Да. Понравилось. — омега всё ещё пребывал в ступоре. От таких приятных моментов новые раны раскрывались быстрее, чем звуковая волна, словно к коже притронулся обсидиановый нож, и Союз даже не почувствовал, как острое лезвие глубоко пронзило кожу, а затем и мясо с венами, протыкая плоть насквозь. — А по голосу не слышно, что понравилось. — выхватывая ключ из ослабших рук, Рейх крепко обнимает его, привлекая к груди, — Со́ва, с тобой точно всё хорошо? — он наклонился к другу, намереваясь отворить дверь квартиры. — Всё было прекрасно. Мне правда понравилось. — всё-таки пустив Рейха в коридор, томно говорил русский, — Просто я немного неважно себя чувствую. Ты не виноват. — Я могу остаться с тобой. — Рейх заботливо отвёл русского за руку, прямиком в спальню. Оба старались идти тихо, дабы не разбудить детей. Союз снял шапку, кладя её рядом с постелью, как вдруг ледяные руки снова опустились на его плечи и талию, отчего СССР крупно задрожал. Напугало то, что перед глазами снова всё размывалось. Глубокая боль давила слёзы, сдерживать которые было непостижимой задачей. Благо, что Союз стоял к нему спиной. — Не стоит. Мне просто нужно поспать. — с крупицей тоски в дрожащем голосе ответил он. — Ты уверен? — Да. Мне нужно поспать. — отстраняя руку от своего тела, Союз будто прогонял, тонко намекал на то, что Рейху уже давно пора идти. От его прикосновений было по-своему больно. Резко приблизившись к омеге, нацист бережно взял его хрупкую ладонь в свою, нежно целуя в тыльную сторону. Совет ошарашенно смотрел на это, стоял как вкопанный. Боль, тоска и любовь теперь сплетались в Союзе воедино, постепенно разрушая то, что осталось от его холода, терпения и маски спокойствия. — Хорошей ночи. Рейх ушёл к машине, закрыв за собой входную дверь. Горькая слеза наконец скатилась по щеке, падая на простынь. Он прижал к груди руку, которую только что ласково поцеловали. Совет засыпал с тёмной спальне, переминая край одеяла в пальцах. Из головы всё никак не выходил поцелуй. Он долго лежал, слёзно мечтая лишь обнять его. Обнять крепко, с теплотой и милостью, что пылали в нём, как лесной пожар. Обнять с полной уверенностью в том, что его так же сильно любят. Но сейчас он был совсем один, в холодной постели. Никто не видел его слёз, никто не догадается, в чём дело. Боль вновь сменилась страхом. А вдруг Рейх и правда уйдёт? Что тогда будет? Снова боль от утраты и напрасные бесплодные надежды? Совет панически боялся пережить это во второй раз. Мысли разъедали изнутри заживо, как черви. Копошились, оставляли противную слизь, елозили в каждом слое кожи, в каждой клетке тела — медленно сводили Союза с ума. Истерика неторопливо приближалась. Наипрекраснейший день снова был испорчен паникой и страхом. И СССР винил в этом только себя. Зажимая рот рукой, Союз дал волю эмоциям. Тихо рыдал, вспоминая всё, что случалось между ними за год. Вспоминал его жесты и его лицо. Холодные глаза, которые на самом деле всегда смотрели на Совета с теплом и лаской. Улыбка, которая появлялась на лице альфы только после того, как ему удавалось сделать русскому приятно. Руки, которые всегда ложились только на самые чувствительные места, будто специально. И запах горького кофе с табаком, почувствовать который Союзу удавалось даже сейчас, когда немца подавно не было рядом. Рейх был первым человеком, которого СССР настолько сильно полюбил. — «Он ведь скоро уйдёт, правда?»