Всё обязательно заживёт

      — Слушай.. Извини меня, я снова наговорил глупостей. Я не хотел говорить тебе эт..       — Хватит уже! У тебя каждый раз одна и та же причина! — после столь агрессивного выкрика Союз нервно выдыхает в трубку, — Научись уже наконец контролировать свои эмоции. Мне надоело это терпеть. Надоело терпеть твои плевки желчью. Ты всегда срываешься только на мне, Рейх. — он продолжил говорить более спокойно, но печаль из его тона так и не хотела исчезать.       СССР бросил трубку, так и не дождавшись внятного ответа. Стало обидно. Это была их первая крупная ссора, что выжигала на сердце сквозные трещины — в этот раз ему было особенно больно, но держать всё это в себе он более не хотел. Союзу было невероятно мерзко — он чувствовал, что он будто бы не близкий человек, а просто козёл отпущения, обычная жилетка. Постепенно русскому начинало казаться, что жизнь — это неописуемый ураган разных эмоций. Радость накрывалась разочарованием, а печаль — приятной теплотой внутри, что давала крохотную надежду на лучшее. И так по кругу. Это настолько выматывало и сводило с ума, что Союз был готов биться головой об бетонную стену без остановки, лишь бы выбить из неё всю дурь и больше ничего не чувствовать. СССР зачастую не понимал, как себя вести в тех или иных ситуациях? Ведь он не мог доверять своим чувствам вообще. Был слишком чутким, реагировал на всё сгоряча, принимал всё близко к сердцу. «Не обольщайся, иначе огорчишься» — эту фразу всегда говорил ему РИ, чтобы Союз помнил её как Отче наш и не делал ошибок в выборе людей. Сердцу не прикажешь, и как бы Совет не пытался подавлять свои чувства, всё заканчивалось неудачей и новым всплеском эмоций. Все хорошие впечатления об их с Рейхом прогулках накрыли липкие, противные, бредовые мысли о том, что Совета просто используют, не имея к нему ни капли уважения, а извиняются лишь для приличия. Может всё действительно было так? Или это очередной плод его тревоги? Хотелось забыть обо всём, переключиться на что-нибудь другое. Союз, ни слова не говоря детям, ушёл в прихожую.       Спустя некоторое время молчания Рейх хотел что-то ответить, но трубку уже сбросили. Он не успел. Такой вспышки гнева он явно не ожидал, тем более от Совета — всегда спокойного, ровного и невозмутимого, такого, каким он привык видеть его всегда. Он действительно не хотел, чтобы его слова задели социалиста. Правда он не знал, что делать со своими эмоциями, со своим гневом, который ему редко удавалось держать под контролем. Как говорили его знакомые в большинстве случаев — «Он таким вырос, его таким воспитали.» Нацист понимал, что это ни черта не оправдывало его. Но на остальных, кому он высказывал всё недовольство в довольно грубой форме, немцу было плевать. То, что беспокоило сейчас больше — Союз и его состояние. После полного осознания своего провала Рейх услышал лишь гудки. Грусть и злоба снова начинали овладевать им, ведь его даже не дослушали, не дали шанса объясниться. Но в то же время немец волновался, как правильно принести Союзу извинения, чтобы его наконец услышали и правильно поняли.        — Пошёл ты. — рявкнул Рейх куда-то в пустоту. В словах не было ни грубости, ни злобы — холод, один лишь осенний холод.       Нацист был в замешательстве. Единственный способ переключиться от жгучей боли в груди на что-либо другое — получить новую дозу никотина. На уме теперь была только пачка дорогих сигарет. В квартире немца теперь эхом раздавались тяжёлые шаги. Половицы под его ногами стали неприятно поскрипывать. Стоило Рейху выйти на промозглый балкон, как в нос ударил ледяной воздух, заставляющий поёжиться от холода и потереть ладони. Осенний ветер бил в лицо, моросил мелкий дождь, рыжие листья срывались со своих ветвей, а Рейх никак не мог поджечь сигарету. После седьмой провальной попытки уже хотелось сорваться и выкинуть эту проклятую зажигалку с балкона, но огонёк неожиданно вспыхнул прямо у нациста перед глазами, и чувство долгожданного удовлетворения наконец-то посетило его душу. Выдыхая едкий дым через рот, Рейх малость успокоился. Но оставлять разговор с Союзом всё равно не хотел. Немец ясно дал себе понять, что не способен принимать взвешенные решения в таком состоянии. Но от плана не отказывался. СССР был дорог ему. Кажется, Рейх действительно стал понимать, что теперь дело касается вещей более серьёзных, чем дружба. Мысли об их скором расставании бросали в дрожь, пусть и такая сильная симпатия временами настораживала.       — «Я не могу потерять его.» — эхом пронеслось в голове. Рейх сразу вспомнил его приятный голос и тёплую улыбку, что скрашивала каждый его день. Даже не смотря на усталость, Союз был с ним, и сквозь томный взгляд и серые подглазины ариец видел искры радости в чужих глазах. Альфа был счастлив видеть его таким. Но сейчас, кажется, испортил их чудесную идиллию своими же руками.       Сигаретный дым продолжал приятно щекотать лёгкие, даря призрачное ощущение спокойствия, блаженства. Стоит ли затягивать с этим? ***       Совет обулся и быстро накинул на себя пальто. Только он хотел открыть входную дверь, как Беларусь дёрнул его за рукав.       — Пап, куда ты? — тоненьким голоском протянул мальчик. За его спиной стояли и другие дети, внимательно смотря на главу семейства.       — Я на 5 минут отойду. Сидите дома и никому не открывайте. Скоро вернусь, не подведите меня. — небрежно кинув заученные фразы детям, он потрепал младшего по голове, взъерошив короткие волосы, и спешно вышел из квартиры. Сильный хлопок двери заставил детей синхронно вздрогнуть. Они так и не поняли, куда пошёл их отец, но всё равно решили послушаться его и ушли на кухню. Хотелось пожевать чего-нибудь вкусного, жаль только, молодой родитель ничего не приготовил сегодня. От разъедающей злости даже рука не поднималась сделать какие-то дела по дому.       — Сегодня папа какой-то грустный. — протянул Россия, задумчиво почесав висок, отчего длинные белые пряди упали на его лоб, немного защекотав лицо мальчика. — Даже слишком.       — Думаешь? — спросил Беларусь, обернувшись в сторону братьев, что сидели за столом. Он задвинул шторы на окне кухни, бережно поправив их, и нажал на выключатель. Подвесная люстра теперь освещала небольшое помещение, где сидели дети. Тёплый свет давал крохотную надежду на покой.       — Мне кажется, у него что-то случилось. — подал голос самый старший ребёнок. На слова брюнета Россия лишь утвердительно угукнул. Казахстан всерьёз задумался: а что вообще происходит в жизни у его отца, когда дело не касается работы и дома? Может он поругался с их дядей?       — Может снова проблемы на работе? — подумал Украина, потупив взгляд.       — Скорее всего. — в голосе казаха теперь зазвучало беспокойство. Он изо дня в день видел, как Союз трудился для них. Часто пропадал на работе допоздна, а уже дома, бывает, до глубокой ночи через силу управлялся с домашними делами и уделял время детям, если свободная минутка останется. И как у него вообще хватило сил вырастить и поднять на ноги сыновей, ещё и о себе позаботиться? Такой выдержке стоит только позавидовать. — Я без понятия куда сейчас пошёл папа, но надеюсь, он скоро придёт и всё будет в порядке.       — Я обязательно спрошу его, что случилось, когда он вернётся. Мы должны поговорить об этом с ним. — более решительно ответил Украина, облокачиваясь на спинку стула. Он надеялся, что всё будет в норме.       — Папе и без нас проблем хватает. — мальчики заметили, как Беларусь помрачнел. Он тоже видит, что отцу плохо. Как и все они. Прекрасно видит. — Лучше не тревожить его зря, правда.       Все, кто находился на кухне, кивнули, молча согласившись с Беларусью. Его слова наводили на ряд мыслей. Отцу действительно нужен был отдых. И ему явно не станет легче, когда маленькие дети вмешаются в его проблемы и станут засыпать вопросами. Нет, это ему уж точно не нужно. Дети ещё слишком малы и неопытны, чтобы разбираться в таких делах. Пусть живут беспечно, не зная взрослых забот, до поры, до времени. ***       Союз был на нервах. Эта ссора слишком шибко на нём сказалась. Он чувствовал такую же колкую боль, какую обычно чувствуют при расставании или смерти близкого человека. Тяжкий груз на плечах, словно к шее кандалами была прикреплена гиря. Может, внутри Союза действительно что-то погибло..? С момента развода социалист перестал доверять людям окончательно, и стоило ему только на миг усомниться в человеке — он автоматически разочаровывался в нём и оставлял все надежды на его исправление. Доверие было слишком хрупким, словно фарфоровая ваза, стоящая на краю стола, вот-вот готовая упасть и разбиться. Боязнь прежней боли и предательств не отпускали мужчину даже сквозь года. Неужели и Рейх такой же, как все эти люди..?       Моросящий дождь превратился в ливень. Небо за горизонтом потемнело, вдали послышались раскаты грома. Теперь и погода начала подстраиваться под настроение Совета. Он этому совсем не удивился, лишь саркастично усмехнувшись. Союз думал зайти в бар, в кафе — да куда угодно, лишь бы забыться, сбежать, спрятаться. И не вспоминать о ссоре.       Прошёл час, другой, социалист оббежал чуть ли не весь район, но ему так и не удалось найти свою зону комфорта. Везде было слишком шумно, слишком много людей, слишком тесно, слишком неприятно. Русский чувствовал себя беспомощной мышью, зажатой в угол. И, казалось, только Рейх мог помочь ему. Пригреть, поговорить, нарушить тишину приятным сиплым шёпотом и утешить.       — Тьфу ты.. Лучше бы дома сидел. — хмуро побурчал себе под нос мужчина, раздражённо поправляя шапку на голове.       Лишь сейчас СССР заметил, что промок до последней нитки. Словно разрезав почерневшее небо ножом, сверкнула яркая молния, за которой последовал не менее оглушающий раскат. Социалист дрогнул. Пусть ему и нравилась гроза, но сейчас его настроение было совершенно не тем, чтобы любоваться вспышками молнии и грохотом с небес. При каждом шаге вода лишь сильнее впитывалась в его берцы, а большие капли ливня неприятно били по лицу. Тело начала пробирать сильная дрожь — пальцы судорожно тряслись, челюсти стучали. Ливень будто назло не собирался прекращаться.       Замёрзшими руками Совет с трудом нащупал ключи в кармане. Мерцающее небо, сильный грохот — стихия будто прогоняла его с улицы, настолько злобно и угрожающе, что хотелось вскрикнуть от страха. Наскоро закрыв дверь подъезда, Союз стал подниматься на свой этаж. В прихожей с него падали тяжёлые капли дождевой воды.       — «Теперь сушить всё это придётся.» — Союз нахмурился, снимая с себя тяжёлую от воды одежду. Удивлённые дети не стали что-то спрашивать у него. Они понимали, что их отец просто устал, и сейчас лучше его не беспокоить.       Наступило раннее утро следующего дня, начавшееся не с блаженного пробуждения, а с едкой боли. Горло неприятно жгло, тело пробрал ужасный озноб, голова была готова затрещать по швам. Каждый вдох заставлял сосуды сильнее пульсировать и казался последним. Союз очень плохо спал и проснулся совершенно измученным. Его сил не хватило даже на то, чтобы элементарно поднять голову с подушки — перед глазами всё размывалось и плыло. Тело окатил палящий жар, колени начинали подрагивать. Через не могу СССР дотянулся до телефона на прикроватной тумбочке, чтобы позвонить на работу и взять больничный. Разумеется, он заболел. Слишком слабый иммунитет не мог противостоять осеннему холоду и влаге, которые настигли Союза буквально вчера. Теперь он окончательно понял, что в порыве эмоций выбегать на улицу в момент грозы было явно не самой лучшей идеей, особенно с таким хлипким здоровьем. Социалист чувствовал себя до такой степени ужасно, что за свой необдуманный детский поступок хотелось ударить себя десяток, а то и сотню раз, хотя даже на такое совсем не осталось сил. Не стоило поддаваться эмоциям.       Шкафчик с лекарствами и таблетками был совсем в другом конце квартиры, осознание этого удручало Совета ещё больше. Проснувшиеся дети даже сначала не поняли, в чём дело. Они привыкли к тому, что их папа всегда просыпался одним из первых, делал все утренние дела в лёгкой спешке, готовил завтрак и будил их в школу, когда те не хотели вставать с постели от усталости. А в это утро дома было подозрительно тихо — на кухне не было слышно лязга железных чайных ложечек и вилок, еле-различимых шагов в коридоре, шорохов, шуршания одежды, слабой струи воды в раковине в ванной — лишь тишина и тяжёлое хриплое дыхание. Дети поняли ситуацию, только когда заглянули к Союзу и увидели, насколько ему было паршиво сейчас. Они стали волноваться за него, поэтому поручились сварить отцу тёплый чай с малиной и приготовить завтрак. Наверняка за утро СССР сильно проголодался. У каждого из младших была своя обязанность: Украина жарил яичницу с белым хлебом, Россия вместе с Казахстаном заваривали для Союза чёрный чай, а Беларусь делал для отца простые бутерброды с маслом и ветчиной. Через 15 минут все вкусности были готовы и любезно предоставлены социалисту. Россия разбудил его, маленькими пальчиками проведя по его горячей щеке. Едва открыв глаз, Союз с улыбкой посмотрел на деток, а затем перевёл взгляд на поднос, почувствовав аппетитный аромат, несмотря на насморк. Один из ребят поставил тарелку с чашкой на тумбочку, после чего они все вчетвером крепко обняли отца. Дети также не забыли принести ему все нужные лекарства и таблетки, о которых СССР с трудом смог им напомнить. К сожалению, учёба не терпит опозданий, поэтому Казахстан, Беларусь, Украина и Россия поспешили отлучиться в прихожую, захлопывая входную дверь после.       Забота детей подняла Союзу настроение, но не надолго. С той ссоры Рейх не звонил и не писал ему. Очередное томительное затишье. Смешно, но грустно. Неужели он совсем забыл про него? Неужели социалист стал совсем ему не нужен? Даже еда в глотку не лезла. Было слишком противно. Жгучая боль просто разъедала горло, как хлорка разъедала ржавчину на кафеле.       Оставив все попытки проглотить хоть кусочек, Союз рухнул на кровать абсолютно без сил. Лучшим вариантом было провалиться в глубокий сон, окунуться в царство грёз и хотя бы на секунду перестать испытывать позывы рвоты и озноб. Говоря откровенно, Совету вообще не хотелось просыпаться. Он всегда плохо переносил болезни, а такие серьёзные — тем более.       Стараясь найти удобную позу для сна, мужчина опять поймал себя на противных мыслях. Голова слишком трещит. Подушка слишком жёсткая. В комнате слишком душно. Одеяло слишком тяжёлое. Чай слишком приторный.. Кромешный ад, а не простуда. Союз лишь поморщился от боли в горле, проглатывая слюну и понимая, в какое дерьмо он влип. ***       Уже позже, находясь на работе в госпитале, Рейх звонил социалисту в попытках наладить контакт и, возможно, обговорить личную встречу. Очень уж хотелось попросить прощение и нормально поговорить. Вина и правда стала медленно убивать его. Он не хотел делать Союзу больно, не хотел. Лишь от осознания всей грязи своего характера хотелось застрелиться. Немец просто был не достоин СССР, во всяком случае он так думал. Но Сов молчал и молчал, даже не отвечая на звонки. Настораживает. Вдруг что-то случилось?       — Опять ты своему русскому названиваешь. — посмеялся Фашистская Италия, похлопывая немца по плечу. — Давай, прекращай уже. Весь перерыв пропустишь. — чуть помешивая кофе ложкой, он облокотился о стену рядом с коллегой.       — Отвянь. — рявкнул немец, не переставая набирать номер социалиста, пока в ответ слышал гудки без единого намёка на родной голос. В тоне прозвенела тревога, что ФИ заметил далеко не сразу. — Его уже всё утро в сети нет. Трубку не берёт. Будто сквозь землю провалился. Я уже не знаю, что мне делать. — обеспокоенно продолжал он.       — Да что в этом такого? Может он просто проспал работу. — брюнет задумчиво поднял бровь, отпивая из стакана, — И пока он отдыхает, ты бы мог не париться зря и покурить на перерыве со своим другом. — явно намекая на себя, ехидно улыбнулся итальянец в медицинском халате. Рейх лишь потёр переносицу.       — Не знаю. Странно всё это. — голубые глаза снова забегали по экрану телефона, в очередной раз надеясь, что Союз всё-таки ответил ему. — Я за него боюсь.       — Не парь-ся. — по слогам повторил Италия, подходя к другу чуть ближе. В его голове заискрилась идея, как помочь немцу. Он не желал ему зла, не хотел мешать его возможным отношениям с СССР, но успокоить товарища надо было. Пусть он и считал омег немного глупыми и не знал Союза лично, но в жизнь Рейха он не лез. Как-никак, это его лучший друг, и что бы то ни было, любое его решение итальянец поддержит. — До скольки у тебя смена, напомни?       — До семи вечера. — устало, безнадёжно выдохнул Рейх, словно хотел было опустить руки. Кажется, у него совсем не остаётся времени, чтобы поговорить с Советом. Было предчувствие, что что-то действительно произошло, и из-за работы Рейх мог просто не успеть. Не успеть ему помочь.       — Ну.. после перерыва, так уж и быть, подменю тебя. — выбрасывая пустой одноразовый стакан в мусорку, брюнет ухмыльнулся. — А ты поезжай к своему Союзу, узнай, как он там.       — Но... — нацист удивлённо обернулся на него, даже не зная, что ответить. В глазах промелькнула искра надежды, что в этот день всё может получиться. — Но ты же хотел уйти раньше сегодня, какой смысл тебе здесь торчать?       — А какая разница? — встречный вопрос ещё больше озадачил коллегу, — Приду я на 4 часа раньше или на 4 часа позже? Дома всё равно делать нечего. Скучно. — на последнем слове итальянец фыркнул, повернув голову в сторону ближайшего окна. Дожди не прекращаются. — Мне не составит труда подменить тебя, уж поверь. — Италия улыбнулся шире, заметив в голубых глазах немца крохотную надежду.       — Ладно, уговорил. — Италия увидел на чужом лице слабую улыбку и ещё шире улыбнулся в ответ. Порой его характер и был скверным, но видеть радость друга ему было приятно. Временами кажется, что помощь близким имеет сильный лечащий эффект. Помогает справиться с внутренними переживаниями лучше любого антидепрессанта и делает жизнь ярче. — И.. Спасибо тебе. — ФИ на секунду удивлённо вскинул брови и уставился на него. Рейх сказал «Спасибо»..? Разве ему не кажется?       Немец всегда и для всех представал в облике немого айсберга, был чересчур строг и требователен, особенно к малознакомым людям. Но ещё требовательнее он был к себе. Внешний вид, репутация, забота о детях, работа в госпитале. Каждый аспект его жизни должен быть безупречным примером для подражания. За что бы Рейх не брался — до совершенства он доведёт любое дело. Будь то работа или ужин на кухне. Временами его перфекционизм граничил с одержимостью, и его окружение порой подобное очень настораживало. Круг общения, в котором нацист так или иначе находился, считал, что он — ужасный отец и муж, неспособный на сострадание и эмпатию к людям. Рейх был весьма скуп на эмоции, и, кажется, единственными людьми, с которыми он позволял себе такое дорогое удовольствие, были его дети, Союз и ФИ. Италию своей открытой душой он награждал чуть ли не раз в полвека. Да, он его лучший друг, но в его сердце не было столько доверия, чтобы открывать итальянцу душу нараспашку. ФИ был крайне удивлён, что Рейх ныне настолько спокоен и добр. Прежде для него произнести обычное «Спасибо» было той ещё трудностью, а что сейчас? Брюнет начал догадываться, что его друг, кажется, понемногу меняется. Но из-за чего? Что на это повлияло? Из запутанного клубка мыслей его вырвал сиплый голос Рейха. ФИ, подняв голову, увидел его спину впереди, а затем и голову, что не спеша повернулась в его сторону.       — Ты идёшь? — внимательно оглядев коллегу, спросил немец. Арийцу такая задумчивость показалась больно уж странной, но он не придал этому особого значения.       — Да. — немного запнувшись, ответил Италия.       Пожав плечами, Рейх двинулся вперёд, а за ним и ФИ следом. Коллеги направились на лестничную клетку, дабы спуститься на улицу. Железная дверь распахнулась, и запах медикаментов тут же сменился приятным ароматом осенней листвы и мокрого асфальта. Облокотившись о поручни на крыльце, немец достал из пачки пару сигарет, протянув одну из них другу. Они простояли молча какое-то время, наслаждаясь никотином в лёгких, но итальянец решил нарушить тишину:       — Слушай. — Рейх заинтересованно повернул на него голову, хмыкнув, — А что у вас с.. Союзом произошло вообще? — итальянец чутка замялся, не зная, как корректнее и понятнее задать интересующий вопрос. Он догадывался, что нацист обеспокоен состоянием близкого человека явно не с пустого места. ФИ задумался: с чего бы немцу вообще за кого-то переживать? Он ведь совсем не такой. В любом случае, всё может поменяться в другое русло, если уже не поменялось.       — Поссорились мы. — с щепоткой грусти произнёс Рейх, делая очередную затяжку. Он отвернулся, смотря на мокрые улицы, где в каждой луже, словно в зеркале, отражались голые деревья и жилые дома. Казалось, что дождь скоро затопит город.       — Из-за чего? — теперь и Италия смотрел на друга с такой же заинтересованностью в глазах.       — Из-за меня. — голос Рейха совсем потускнел. Грустный взгляд нагло выдавал его состояние. — Это я виноват в том, что мы повздорили.       — Но в чём была причина? — с неким сочувствием брюнет поднял глаза на него, стараясь спрашивать с осторожностью, не задевая чужих чувств.       — Я уже сам не помню. — немец тяжко выдохнул, — Помню только, что накричал на него. Сильно и громко. А потом.. он молча ушёл домой. — потерев лоб, Рейх закрыл лицо ладонью, опустив голову. Он понимал, что натворил вчера. Подрывать общение с близким человеком из-за такой глупости, о которой потом даже сам не вспомнишь — очень бестолково. Рейх помнил, как Сов обычно реагировал на громкий голос и шум, но почему-то всё равно решил накричать на него в порыве эмоций. Да и потом, к чему это привело? Разве это разрешило их спор? Разве всё стало лучше? — Мне очень стыдно. — ариец сделал долгую затяжку, зажмурившись. Видимо, сделал, чтобы успокоить нервы.       — Попробуй поговорить с ним об этом. — ответил Италия ровным тоном, словно стараясь успокоить, — Купи ему любимые вкусности, задобри как-нибудь. И покажи, что он дорог тебе. — он игриво улыбнулся. — Вот, к примеру, какие ягоды он любит?       — Ежевику и вишню. Ещё Союзу очень нравятся яблоки, особенно кисло-сладкие. — говоря о русском и его вкусах, Рейх стал невольно улыбаться. Голос его стал тёплым, а руки вмиг перестали подрагивать от осеннего мороза.       — Ну вот! Купи ему целую корзину этих ягод. И про яблоки не забудь. — вместе с немцем повеселел и ФИ. Кажется, обстановка разрядилась и стала более тёплой, и было ощущение, что она и согревала их обоих от уличной стужи. — Уверен, ему будет приятно. — улыбка растянулась до ушей. Брюнет видел, что Рейх, кажется, принял его поддержку и перестал нервничать так сильно.       — Хорошо. — усмехнулся немец и бросил потухшую сигарету на землю, — Мне уже пора. Я поеду. — сказал он и засунул руки в карманы. ФИ одобрительно кивнул ему, похлопав по плечу, и проводил уходящего альфу взглядом.