Оторвали Грифу лапу

      После Тяжёлого Влада самая большая кукла в песочнице — не Старшина и ни одна из фигурок мясников, даже не Стах. После Влада самая большая кукла, как ни странно, Гриф. Как будто не хватало ему тринадцати (четырнадцатая оторвалась, потерялась) длинных-предлинных рук с пальцами-крючками, которые за свои прошлые жизни поймали столько рыбы, что половина уже затупилась. Кукле Грифу это совсем не мешает за всё цепляться, но, видимо, ему того мало.       Ячмень говорит, когда-то он был меньше Ласки, Грибок не помнит, но верит, потому что иногда она слышит: нитки у него потрескивают от напряжения. А бывает, и лопаются. За Грифом интересно смотреть, когда он сидит себе в уголочке и штопает бок или лицо своими тонкими лапками без проволоки-костей. А если поднять его против солнца, лучи пройдут растянутую, обветшалую ткань насквозь. Грибок любит взять Грифа и посмотреть на просвет, что у него внутри. Сегодня что-то круглое. Может, чей-то кошель? Или Бакалавр опять продаёт ему яйца, думая, мол, раз цены у Грифа высокие, то и покупая он не обидит? «Ой, — говорит Ячмень, глядя в другую часть Города, — смотри, Брага голову потерял». И Грибок брезгливо бросает Грифа в песок. Один из крючков впился в подол её сарафана, но она не дёрнула — уже привыкла снимать Грифа со всего подряд, научилась правильно. Он упал, раскинув свои бесконечные руки, подпрыгнул пружиной и пополз, побежал, звякая лезвиями по мостовой, по стенам, по крышам.       Вот почему он сегодня толстый такой — голову Браги под сердцем носит. А ведь когда-то в его тушку еле умещалась пара орехов. Скоро и старший Влад уместится, а однажды, может, и Бойни.       Пока Гриф сбегал от дневного, потому что ночами он не спит, кошмара, успел выцепить из окон пару безделиц. Раньше он норовил впиваться в края песочницы, протягивал крючья в небо и Степь, даже царапался, но не специально, наверное. Дети так часто шлёпали его палками по рукам и снимали со своих вещей, что он почти перестал — сейчас делает это изредка, озорничает. Серьёзно он нынче только Город хватает: то за мелочь всякую, то за мебель и здания, то за прохожих. В последнем и Власти не очень уверены, ведь чаще всего они спят, когда Гриф выходит играть. Теперь, вот, правда, не знают, что думать. Может, он голову эту где подобрал, зубы-то у неё блестящие, а он ведь не только сорока-воровка, но и падальщик-гриф. А то, что он филин-охотник дети уже и забыли.       Гриф ползает-бегает ловко, и как в ногах не путается? Не спотыкается, не оступается, и дети подозревают, что цепляется только за то, что хочет. И всё же порой Гриф замирает на пустом месте, будто наткнулся на что-то, дёргается, как если б вошёл в паутину. Но кроме него никто в городе не плетёт паутин, а пауки в собственных нитях не застревают — вот и он непонятно чего творит. Детям начали мерещиться на улицах полупрозрачные сетки, которые изредка путают Грифу тонкие лапки, затягиваются петлями, подпиливают нитки — но по-настоящему они их не видят. Зато кукла-Юлия, кажется, видит. Всякий раз, когда Гриф танцует вот так, сам с собой, она неподалёку оказывается, стоит, смотрит, как он вдруг перестаёт извиваться и идёт дальше, даже немного забавно, ноги поднимая выше головы, переступая через то, чего нет у него на пути.       Сегодня ему ничего не мешало добежать до родного угла.       Обычно Власти любят смотреть, как Гриф прячется, трещит молнией не то на спине, не то на брюхе — по нему не понять, где перед, где зад, — лезет железными пальцами в своё, чужим наполненное, нутро. Достаёт, крутит-вертит, из лапы в лапу перекидывает, потирает от грязи, будто наглаживает. Налюбовавшись, относит в угол посветлей, туда, где братия его ошивается и вываливает из складок всё, что так же по городу натаскала.       Сегодня Грибок смотреть на это не хочет, отворачивается.