Время — песок

В Киев за ним прилетел сам Пикалов, а за штурвал посадили Валю Лебедева. Тот при виде Бориса стал совершенно не по уставу махать ему рукой из кабины, сияя, как медный пятак. Мальчишке еще явно предстояло поработать над своей эмоциональностью. Обрадованным выглядел и Пикалов. — У меня обеденный перерыв, — объяснил он почти весело. — Не нашли, как провести его с толком? — фыркнул Борис и тут же устыдился своих слов. Пикалов посмотрел на него внимательно и внезапно улыбнулся: — Какие распоряжения из Москвы? — Работать, — пожал плечами Борис. Уже в Припяти он поймал генерал-полковника за плечо. — Простите, что был груб с вами. Там не вполне верно оценивают последствия. — Все нормально, — сказал Пикалов. — Мы все устали, я понимаю. Разберемся с аварией — и пойдем в отпуск. Борис вдруг почувствовал, как падает с плеч какая-то огромная тяжесть — он и не знал, насколько в Москве ему труднее дышится, чем здесь. Он шагнул к Пикалову и крепко его обнял. Тот, если и удивился, не подал виду и похлопал его по спине в ответ. — Ваш приезд воодушевит людей, — сказал он твердо, имея в виду, похоже, и себя. *** Легасов был в штабе. Один. Он полулежал на столе и измерял что-то на большой карте при помощи циркуля. Борис смотрел на него сзади, затянутого в камуфляжный костюм, и там, где на штанах проходил тугой плотный шов, ему вдруг захотелось, опустившись на колени и взяв Валеру за бёдра, пройтись языком снизу доверху, и еще раз, и еще. Он видел такое на подпольных видеозаписях, привезенных из-за рубежа, пару лет назад, на какой-то закрытой вечеринке у Шаркова. Борис думал тогда: только кто-то столь же извращённый, как Шарков, мог бы захотеть этого. А теперь эта фантазия захватила его целиком. Выходит, он и правда ничем не лучше Шаркова? А может, и хуже, потому что действительно собирался сделать это. При одной этой мысли у него стало тесно в брюках, а рот наполнился слюной. Легасов обернулся, уронил циркуль и выпрямился. Борис невольно отступил на шаг, словно застигнутый на месте преступления. — Здравствуй, Валера, — сказал он. — Что ты здесь делаешь? — спросил Легасов. Он хмурился, но глаза его заблестели, а на щеках появился легкий румянец. Борис завороженно смотрел на этот ряд волшебных изменений милого лица и чувствовал, как в груди оттаивает комок, намерзший там будто ледяная шуба на морозильной камере. — Я обещал вернуться, — напомнил Борис. Ему казалось, сбившееся дыхание выдает его с головой. Но Легасов не спешил подойти к нему, хотя расцветал на глазах. — Мне следовало это понять. Особенно когда третьего дня явился генерал-полковник и на полном серьезе передал мне твое сообщение. «Та вещь все ещё со мной». Никогда не замечал, что ты такой сентиментальный. — Ты сердишься? — Не знаю, — но по лицу было видно, что сердится, поэтому Борис спросил: — На что? Легасов раздраженно пожал плечами: — На то, что ты уехал. На себя, что ждал тебя. Что ты был нужен мне — но я не хотел, чтобы ты возвращался. — Почему же? — Смеёшься? Здесь 300 кюри в сутки. — Я все равно не мог быть больше нигде. В мыслях я был здесь каждую минуту. Меня звало сюда мое сердце. — Глупое геройство, — сказал Легасов. — И это ты мне говоришь? Нет, Валера, та вещь не оставила мне никакого выбора. И в следующий раз я уеду отсюда только с тобой. А сейчас, будь так любезен, проводи меня до гостиницы. Легасов только рот открыл от такого заявления. Борис сделал последний оставшийся между ними шаг. Ничто, кроме губ Легасова, с этой минуты не интересовало его. Не потрудившись даже оглянуться, не стоит ли кто в дверях — таким неуязвимым он ощущал себя в этот миг — он наклонился и поцеловал Валерия, запуская язык ему в рот, с нетерпеливым стоном. Легасов ответил так же нетерпеливо и жарко. Ледяной комок стремительно таял в груди. Он подтолкнул Валеру к столу, и тот уперся ладонями ему в грудь. — Борис, — прошептал он с веселым изумлением. — Не здесь же. Потерпи хотя бы до гостиницы. *** Валерий лежал на животе и ёрзал. Борис нарочно дразнил его медленными прикосновениями — целовал в шею, спускался по спине, касаясь губами каждого позвонка. «Я так соскучился, дорогой мой, родной мой», — шептал он между поцелуями. Ждал, пробираясь сквозь запах хлорированной воды и мыла, к собственному запаху тела Валеры. Поймал его быстро — в районе лопаток — и, вжимаясь лицом, глубоко вдыхая, тихонько застонал от страсти. Валерий немного напрягся, когда язык Бориса пощекотал его копчик и, не останавливаясь на этом, двинулся ниже. — Борис, что ты собираешься… О боже… — Валерий захлебнулся словами, когда руки Бориса легли на его ягодицы. Голос Валерия, сбивающееся дыхание и стоны звучали в ушах Бориса самой сладкой музыкой. Его собственный член налился и болезненно ныл. Борис терся о простыни, но был слишком занят Валерием, чтобы позаботиться о себе. Он теперь совершенно точно знал, каково это — разделиться со своей душой, а потом, вернув ее себе, вновь обрести изначальную цельность. Кажется, они оба никогда еще не были столь открыты, как в этот день, сплетаясь телами, прорастая друг в друга на дрянном гостиничном матрасе. — Валера, — сказал Борис, всё ещё под влиянием этой открытости, когда через несколько часов они спускались по ступенькам гостиницы, чтобы вернуться в лагерь и продолжить работу. — Что для тебя важнее всего? И там, на «нейтральной полосе», Легасов дал ему ответ, которого Борис и ожидал, и боялся.