Время — песок

Утром в гостинице его не оказалось. Всю дорогу до лагеря Борис места себе не находил от беспокойства. Наплевав на осторожность, первым же делом отправился в лабораторию. Легасова не было и там. — Скорее всего, Валерий Алексеевич ушел за кофе, — сказал в ответ на вопросительный взгляд Бориса один из дежурных химиков. Борис действительно нашел Валерия в шатре полевой кухни, читающим газету. В памяти живо возродился вчерашний вечер, запах отцветающей сирени, шорох газетной бумаги — и волнующий жар чужой кожи, которую он ощущал руками и губами. Он даже не взял ничего для отвода глаз, — не мог сейчас думать о еде, от волнения скручивало желудок. Сел напротив Валерия — народу в кухне было немного, все казались занятыми своим делом. И, в конце концов, мало ли о чем могут говорить два представителя аварийной комиссии? — Валера? Найдется минута? — спросил Борис и удивился, как мягко может, оказывается, звучать его голос. Валерий опустил газету. — Доброе утро, — сказал он, улыбаясь одними глазами. — Прости, что не дождался тебя. Что случилось? — Мне нужно кое-что обсудить с тобой, — Борис украдкой осмотрелся по сторонам. Никто не обращал на них внимания, так что он продолжал: — Одну вещь, у которой нет имени. Она происходит сейчас. Здесь. Между нами. Легасов слегка нахмурил брови, но в глазах его по-прежнему горели веселые искры. — Ты прекрасно знаешь, что имя есть, — ответил он. — О боже. Что за ребячество, Валера. Ты хочешь, чтобы я назвал это вслух? — почти простонал Борис. — Да, пожалуй. Я бы послушал. Но для начала сядь-ка сюда, — посерьезнев, сказал Легасов. Борис пересел на скамейку рядом с ним. На мгновение у него мелькнула мысль, что Легасов просто хочет отгородить их двоих своей газетой. Но оказалось, на предпоследней полосе была помещена заметка про аварию на станции. Борис молча прочитал текст — всего несколько безликих предложений, концентрированная, неразбавленная пропаганда. Давно ли он воспринимал такие публикации как нечто совершенно нормальное? — Если бы я увидел это вчера… — начал он. Валерий под столом опустил ему руку на колено и слегка сжал. — Это бы ничего не изменило. Ты не можешь отвечать за всё. — Я председатель комиссии, — возразил Борис. — Значит, могу — и должен. Просмотрим вечером все остальные газеты и решим, как нам привезти сюда журналистов. В западных СМИ давно царит паника, и наше молчание работает против нас. Рука Легасова по-прежнему лежала у него на колене, и от нее по телу Бориса разбегались волны тепла. *** Они встречались после восьми, в номере Легасова, где, Борис знал, можно говорить безбоязненно. Днём всё шло как обычно — новые проблемы, переговоры с Москвой… Надежда на свидание придавала сил. За несколько вечеров Борис научился различать за запахом дезактивации собственный запах Валерия. И пьянел от него почти сразу. Едва мог себя контролировать. Все время хотелось касаться, не выпускать из рук. Шептать горячо на ухо нежные глупости. — Когда у тебя это началось? — спрашивал он. Сжимал в объятиях, целовал в шею, прикусывал мочку уха. Требовал: — Расскажи мне. — Когда ты сказал Владимиру Карповичу во всем меня слушаться. — Это он сам тебе разболтал? — Не разболтал, а поставил в известность. Причем в первый же день. Пока мы с ним ехали на станцию. — Но ты ведь, наверное, все равно злился на меня тогда? Признайся. — Хочешь правду? Я думал, ты сбежишь. Свалишь всё это на кого-нибудь и уедешь. Но ты остался. И делал всё, что только было в человеческих силах. Не спал по несколько суток, отключался от усталости прямо за рабочим столом. Ел на ходу. Обходился без нормальной постели, без своих костюмов и красивых запонок. — А, ты заметил мои запонки! — перебил Борис, потому что слишком смутился, чтобы слушать дальше. Ему казалось, он не заслуживает такой страстной речи. — Я уже избавился от них. Ты как-то сказал, что металл накапливает радиацию… Валерий взял его за руку, рассеянно поглаживая запястье большим пальцем. — Знаешь, иногда я стыжусь тех вещей, которые наговорил тебе за время нашего знакомства, — произнес он тихо. — Я не о запонках, конечно. От них и следовало избавиться. Но я был сначала к тебе несколько… предубежден. Особенно в тот первый день. — Поделом мне. Я тогда не видел и не слышал никого, кроме себя, — сказал Борис. — А потом… не видел уже никого, кроме тебя, — он сопроводил свой нечаянный каламбур улыбкой, которая сразу же передалась Валерию. — Хочешь узнать, когда у меня началась та вещь? — спросил он. У Легасова без очков взгляд становился как будто растерянный, вызывая острое желание защищать его и оберегать. — Хочу, конечно, — ответил он, прислоняясь щекой к плечу Бориса. — В самолете. Когда вылетали из Москвы, — неожиданно для себя ответил Борис. — В день аварии. Ты сидел в углу, далеко от меня, и вдруг на тебя попал солнечный свет. На лицо и рубашку. Как на портретах Гойи, — он сам не знал, откуда это у него берётся. Он никогда прежде не был столь красноречив и не нес так вдохновенно всякую ерунду. Валерий поднял голову с его плеча и изумленно уставился на него. Борис вдруг заметил, что глаза у Легасова никакие не серые, а голубые, и поразился этому открытию больше, чем всем последним событиям вместе взятым. — Борис, — начал Валерий вкрадчиво. — То, что ты сказал мне сейчас, — совершенно несерьезно. Но, признаться, я даже рад. Еще одного серьезного разговора сегодня я не выдержу. *** Борис проснулся в полумраке. Часы показывали четверть восьмого вечера. Из-за неплотно задернутых штор выглядывал клочок пасмурного неба. Все как обычно. С единственной разницей: у него стояло, да так, что едва искры из глаз не сыпались. Он совершенно не помнил, что ему снилось. Кажется, он принял завернувшийся край простыни за прикосновение ладони к своей щеке, а дальше, погруженное в сонную хмарь, воображение достроило ему и всё остальное… Он сунул руку под одеяло, и в этот момент дверь его номера открылась с легким щелчком. В проеме показался Валерий, вернее, его силуэт на фоне освещенного коридора. — Борис? Ты спишь? — спросил он негромко. — Нет, — выдохнул Борис, повыше натягивая одеяло. — Зайди. Только свет не включай, — поспешно добавил он. Валерий прошел к его кровати. — Пить хочешь? Я принес воды. Он поставил бутылку и стакан на журнальный столик. Днем Борису стало нехорошо, врач нашел у него переутомление и отправил отдыхать. Борис не стал спорить, потому что от него слишком многое зависело и нужно было срочно привести себя в форму. Сейчас от дневного недомогания не осталось и следа. Напротив. Нужно было услать куда-то Валерия, пока тот не увидел… — Кофе бы… — начал Борис. — Никакого кофе на ночь! — сказал Валерий строго, садясь на край его постели. — Тебе лучше? — Пустяки, — заверил Борис. — Так иногда бывает. Старая контузия дает знать о себе. — Какая контузия? — спросил Валерий. Борис пристально посмотрел на него. В полумраке всё казалось нереальным. И всё было можно. — Валера, — сказал Борис, выбираясь из-под одеяла, и тоже сел рядом. Взял его за руку и на миг прижал его ладонь к своему паху. — Надо запереть дверь. — Не вставай, я сделаю. Легасов задвинул щеколду и вернулся. Борис обнял его за пояс, притягивая к себе, вжался лицом ему в живот, потёрся щекой, понимая, что здесь и сейчас он окончательно, навсегда потерян. Пришла запоздалая мысль, что надо было пойти к Легасову — ведь у того нет в номере прослушки… Мелькнула — и исчезла. Валерий, отстранившись, молча расстегнул ремень — звякнула пряжка, потом зашелестела остальная одежда. Борис смотрел, уже проклиная полумрак, в который Легасов кутался, как в плотную чёрную шаль. В комнате стояла звенящая тишина — и неровное дыхание обоих казалось оглушительным. Они легли рядом и даже накрылись одеялом — словно для того, чего они оба хотели, требовалась какая-то прелюдия. Борис чувствовал некоторую нервозность, и его возбуждение стало спадать. От этого он занервничал еще сильнее. Валерий пододвинулся ближе и, подперев голову рукой, смотрел на него. Что он мог увидеть в темноте? Борис сейчас дорого бы дал, чтобы узнать, о чем тот думает. — Ты мне только что снился, — сообщил он шепотом. — Да? И в каком качестве? — откликнулся Валерий, касаясь кончиками пальцев плеча Бориса, и начал вырисовывать одному ему понятные узоры. — В таком же, — ответил Борис. Валерий издал короткий едва слышный смешок. Это было прекрасно. Борис хотел бы каждый день слушать его смех. Смотреть в его лицо и видеть, как он улыбается. От прикосновений горячих пальцев по коже от плеча по всему телу распространялся жар. Снова. Валерий удивительным образом и успокаивал, и распалял его. — Что ты рисуешь? — спросил Борис. — Кристаллическую решетку, — отозвался Валерий невозмутимо. Пальцы его переместились с плеча Бориса на грудь. — Взял работу на дом? — поддел Борис — и глухо ахнул, когда Валерий задел его сосок. Похоже, терпение у него было безграничное. Борис не мог похвастаться таким же, поэтому отбросил одеяло и навалился сверху, нетерпеливо и жадно. Валерий не противился, кажется, он и ждал инициативы от Бориса. Обнял его, крепче прижимаясь всем телом. Если бы Борис был возбужден так же сильно, как давеча, он бы, наверное, в этот момент кончил. Их секс в гостиничном номере под прицелом прослушивающих устройств случился без единого слова: Борис зажимал Валере рот ладонью, а сам вцепился зубами в подушку. Теперь он даже рад был, что у них выключен свет — он, наверное, сошел бы с ума от такого количества ощущений разом. Потом Валерий торопливо оделся и ушел к себе — приближалось время его созвона с Ульяной. — Я еще загляну к тебе перед сном, — обещал он шепотом, целуя Бориса на прощание. Но вернулся он, по ощущениям, уже за полночь. — Ты запер дверь? — спросил Борис сквозь сон. — Запер. Борис молча поднял край одеяла, Валерий так же молча лег рядом. От него пахло мылом и дезактивационными смесями. Борис обнял его, властно, хозяйски, как будто делал это всегда, и отключился. *** Ему снилось что-то дурное. Кажется, там был Валера, и Борис пытался его защитить, а Скарпиа, то есть Шарков, говорил, что расстреляет его, но как графа Пальмьери... Борис знал, что это значит и, вздрогнув, проснулся с сильно бьющимся сердцем. Легасов откатился на край кровати и лежал спиной к нему. Дыхание его было почти беззвучным. В свете дня Борис мог увидеть то, что не рассмотрел вчера. Отрастающие волосы покрывали голову Валерия, словно рыжий пух. Плечи, не скрытые майкой, были усыпаны веснушками. Борис облизнул пересохшие губы и пододвинулся ближе. Убрал на тумбочку очки Валерия, лежащие возле подушки, чтобы тот ненароком их не сломал. Погладил его по плечу, невесомо, стараясь не разбудить. Соскользнул рукой на грудь, медленно и ровно вздымающуюся. Пододвинулся вплотную и наконец обнял его так сильно, как хотел. — Я люблю тебя, — сказал он едва слышно, склоняясь к уху Легасова. — Родной мой. Я готов сесть за это. — Сесть? Что за ерунда… — пробормотал тот, не просыпаясь. — Это совершенно ни к чему. Борис прижался губами к его шее. Голову заполнял сладкий туман, сердце продолжало отстукивать люблю люблю люблю.