Время — песок

Появление шахтёров оживило станцию. Возле разрушенного четвертого и остановленного третьего энергоблоков вновь закипела работа. Низкорослые, приземистые горняки напоминали Борису сказочных богатырей — казалось, они могли копать без устали от рассвета до заката, будто срослись со своими лопатами и кирками. Перед началом работ Борис и Валерий провели инструктаж и остались поговорить приватно с начальником смены. Это был грубоватый и прямолинейный мужчина средних лет, страдающий полнотой, с острым взглядом, изобличающим недюжинный ум, и сибирским выговором. — Я так понимаю, обстановка тут дурная, — сказал шахтер, крутя в руках маску-респиратор — спецодежду и средства защиты им выдали сразу же по прибытии, в отделе снабжения. — Риск есть, — не стал отрицать Легасов. Он очень волновался, словно чувствовал себя виноватым в случившемся. — Мы составим для вас такие графики, чтобы вы работали с наименьшим ущербом…. Не более трех часов в день… — Ну, нет, — припечатал начальник смены. — Мы будем работать ударно. Чтобы и лишней минуты здесь не задержаться. Он посмотрел на окаменевшего Валерия, насупленного Бориса, и спросил: — А почему вы двое не носите респираторы? — Видите ли, — начал Валерий, — активные изотопы, которые содержатся в воздухе… Сейчас, благодаря комплексу принятых мер, их уровень существенно снизился… Шахтер махнул рукой, прерывая его. — Вы просто уже побывали там, в аду, правильно? Валерий молчал. Борис медленно кивнул. — Что будет с моими ребятами? — спросил шахтер. — После всего — о них позаботятся? Борис замялся. Любые слова сейчас оказались бы ложью, если измерять их по шкале Валерия Легасова. Поэтому он сказал как есть: — Я не знаю. Шахтер пристально вгляделся ему в лицо — и кивнул. — Первая смена! За работу, — крикнул он зычно, обращаясь к ожидавшей его группе горняков. Борис ощутил, как произнесенная им правда тяжелой горечью оседает на языке. Легасов положил руку ему на плечо, будто хотел поддержать. Кому как не ему было известно, какова правда на вкус? «Ну, видно, счел меня не совсем безнадежным», — подумал Борис. Вдвоем они направились в лагерь — в противоположную сторону от идущих к станции шахтеров. Борис смотрел на Легасова — и тонул в эмоциях, которые были здесь совершенно недопустимы. Раньше в трезвом уме он никогда не терял так голову. Держал в узде свои эмоции, выверял жесты и слова с теми, кому симпатизировал. Иногда нарочно отталкивал людей грубостью. С годами это притупилось. Настолько, что он вообще не успел ничего понять. А когда понял, было уже слишком поздно — нашла коса на камень. *** Припекало по-летнему. Перед гостиницей зацвел куст сирени. На неухоженных газонах вовсю колосился бурьян. Служебный автомобиль уже стоял на площади, но Борис не спешил спуститься с крыльца — ждал Легасова. Тот присоединился минуты через две. Он благодарно кивнул и замешкался, делая вид, что достает из кармана респиратор. Значит, сегодня ему нечего было обсуждать приватно, и он давал шанс Борису высказаться. У Бориса сердце забилось чаще. Он дрогнувшим голосом произнес: — Как ты спал…. Валерочка? Тот замер с респиратором в руках и поднял взгляд. — Хорошо, — ответил он медленно. — Пройдёмся вечером? — предложил Борис. — После восьми. Мне нужно обсудить с тобой один… личный вопрос. Легасов молчал, соглашаясь одними глазами. Если бы кто-то увидел их в этот момент со стороны, никогда бы не подумал, что между ними происходит разговор. Но весь день Борису казалось, будто у него выросли крылья. *** Так бывает. Люди просто не подходят друг другу. И никакие клятвы не удержат их вместе. Так бывает. Люди просто подходят друг другу. И порой достаточно одного взгляда, одного прикосновения сердца к сердцу, чтобы запустился огромный механизм — и разбудил ту вещь. Перед свиданием — а это было именно оно — Борис сменил камуфляжную форму на официальный костюм: так он выглядел стройнее и избегал визуальных ассоциаций, связанных с аварией. Потом задержался у зеркала и долго придирчиво разглядывал себя — мешки под глазами, кожа на щеках и на лбу потемнела от радиационного загара... Нервным жестом поправил воротничок рубашки и вышел за дверь, оставляя все сомнения в гостиничном номере. Вечерний парк был пустынным и тёмным, как и сам город. Некоторые фонари не работали, между плитами пробивалась трава. Все время, пока Борис и Валерий шли сюда, позади как будто слышались чужие шаги. На площади они просматривались как на ладони, а в парке было легко затеряться среди деревьев. Едва они вступили под их сень, Борис увлек Валерия в боковую аллею. — Как Ульяна? — спросил он шепотом. — Все нормально, — ответил Валерий. По тону его Борис понял, что, действительно, нормально. — Ладно, — ответил он. Легасов посмотрел на него выжидательно, — понимал, что они здесь не ради Хомюк. Борис глубоко вздохнул, решаясь. — Я, собственно… — начал он. — Я хотел вернуться к тому разговору о прошлом. Ты тогда сказал мне, что ученые не дают оценок и имеют дело с фактами… Но ты ничего не сказал о том факте, когда двое людей вступают в связь… в ненормальную связь. — Тебя интересует мое частное мнение или мое мнение как ученого? — уточнил ровным тоном Валерий. — А это два разных мнения? — смешался Борис. Валерий пожал плечами и поглубже засунул руки в карманы. — Ученый, как и политик, всегда должен думать о последствиях. — Всю свою жизнь я только и думаю, что о последствиях, — сказал Борис. — Но некоторые вещи невозможно предусмотреть, правда? Легасов кивнул, хмурясь. — То, что произошло с тобой в юности — тяжело и несправедливо, — сказал он. — Но если не брать твой конкретный случай… Как ученый, я не вижу в подобного рода любовных связях ничего ненормального. Они всегда бытовали в обществе. Римские легионеры, орден Тампля… А сколько свидетельств в искусстве!.. Древние греки, скажем, подарили нам немало красивых и трагичных сюжетов. Взять Ахиллеса и Патрокла… — А что Ахиллес и Патрокл? — спросил Борис нервно, расстегивая и вновь застегивая пальто. — Когда я, еще школьником, прочел сцену скорби Ахиллеса по убитому другу, для меня не было сомнений в том, что между ними двоими существует какая-то совершенно идеальная связь. Они виделись мне единой душой, разделенной на два тела. Или, если угодно, смертный Патрокл был земным альтер эго неуязвимого Ахиллеса. Был его «ахиллесовой пятой», если ты понимаешь, о чем я. — Ты ребенком действительно размышлял об этом? — удивился Борис. — Да, и позднее мне тоже встречалось немало свидетельств того, что между мужчинами возможны… разные формы близости. — Ты знаешь, как всё это выглядит, Валера? — спросил Борис. — Как будто ты пытаешься оправдать кого-то… — По-твоему, это нуждается в оправдании? — прищурился Легасов. — Я так не думаю. — Хотел бы и я быть таким спокойным! — воскликнул Борис с чувством. — А вместо этого всегда жил в страхе, что обо мне узнают… будут судить… посадят в тюрьму или вышлют из Советского Союза… Что вся моя жизнь будет разрушена… и ради кого? Ради человека, который предал меня, выбросил? Проще было закрыться, ничего не чувствовать… — Всё может быть по-другому, — сказал Валерий мягко. — Всё уже по-другому. Разве не поэтому ты позвал меня? Я, в общих чертах, уловил твой посыл… И я здесь. — Да… — выдохнул Борис. — Да, конечно, да. Они остановились под одним из неработающих фонарей, у куста сирени, который давал им возможность скрыться в случае, если на дорожке неожиданно появятся сотрудники КГБ. Борис взял руки Валерия в свои, прижался к ним губами. — Дорогой мой… — исступленно прошептал он, целуя каждую косточку и впадинку. — Ты нужен мне. Ты очень сильно мне нужен. В темноте лица Легасова было не видно. Но тот не пытался отстраниться и сжал руки Бориса в ответ. Это был хороший знак. Они пошли дальше молча, даже для виду уже не подбирая темы для разговоров. То, что произошло, было слишком значительно и не вмещалось в слова. Шаги все так же звучали на некотором отдалении, но преследователя было не видно. Сделав несколько кругов по парку и по площади, они вернулись в гостиницу. — Привезли газеты, зайдешь ко мне? — сказал Борис в холле. Он едва соображал, что говорит, — лишь бы Легасов не ушел к себе, лишь бы не расставаться с ним как можно дольше этим вечером. Номер, несомненно, прослушивался. Поэтому сначала Борис действительно достал утренние газеты и нарочито шуршал ими, выкладывая на журнальный стол. Потом оба, не сговариваясь, отошли к противоположной стене. Взяв лицо Валерия в ладони, Борис прошептал: — Закрой глаза. Пожалуйста. Он чувствовал себя смущённым и напуганным как мальчишка. Валерий ласково посмотрел на него, подчиняясь. Борис склонился к нему, неуверенно коснулся губами губ — и тут все сомнения смело, и в голове не осталось ничего, кроме звонкой пустоты. Сердце билось в тысячу раз быстрее обычного. Оба их сердца. Он слышал чужой пульс у себя под пальцами, и, ощущая ответное движение губ Валерия, испытывал то, чему он давно уже забыл название, — счастье. Чувствуя, как слабеют колени, Борис увлек Валерия на диван, не выпуская из объятий, не имея сил хоть на миг оторваться от него. Этим вечером они не произнесли больше ни слова. Забытые газеты так и остались лежать на столе. Когда часы пробили полночь, Валерий ушел в свой номер, — завтра нужно было рано вставать.