Полёт ласточки

      После прихода митрополита отец стал сам не свой. Но он позволил открыть ставни, приказал давать Варе еду с общего стола и даже приставил Прошку к ней на постоянно.       Из открытых ставней струился зеленоватый утренний свет. Очень приятный и тёплый, совсем не осенний. Хотя Прошка сказала, что на улице похолодало.       Отец приказал Варе дошивать своё приданное, хотя она толку от этого почти не видела: её ведь уже засватали, чего с приданным носиться? Но Варя ничего не сказала и взялась вышивать сорочку.       Пальцы работали, игла рисовала узор, а Варю воротило от мысли, что ей придётся делить ложе с опричником. Руки затряслись, а страх ежом заворочался в груди. Игла не слушалась, кусала пальцы, отчего капельки крови выбирались из-под бледной кожи.       — Прошка, — она откинула сорочку прочь, эта тряпка только нагоняла мысли о грозящей Варе брачной ночи. — Прошка, скажи, ты боишься чего-нибудь, да так, что кажется, страх этот тебя всю изнутри переломает и пережуёт, что и костей не останется?       Прошка перемялась с ноги на ногу и почесала затылок.       — Есть одно. Я никому ещё не говорила, токмо Мишке, да и тот бестолковый дюже. Но тебе, думаю, скажу…       Она села напротив Вари и, неловко заикаясь, начала ворочать мысли в голове.       — Мой батька когда-то ещё давёхонько, годика-то четыре назад, да почти пять уже, отправился Рязань защищать. Да вот зря он туда поехал.       Прошка быстро вытерла глаза и ненадолго замолчала.       — Он не вернулся? — осторожно спросила Варя.       — Вернулся. Я уж не знаю, что ему лучше: чтоб его татары там зарубили или, как и сталося, наши, православные, его того самого… к Боженьке справили. Опричники его убили. Дескать, изменой-то мыслит. И меня хотели с ним убить, чтоб я не шибко-то вопила. Нашу хату через дня два после его смерти подчистую обобрали-то. Мамка тогда всучила мне в руки Мишку и сказала бежать прочь, а сама-то тамо осталась… У мамки потом от опричника, чтоб его под землю засосало, урода проклятого, младенчик родился, так она этого дитятю своими руками потом и… и придушила. Соседям сказали, что сам скончался. Господь, правда, её за это болезнью наказал… А вот я с той поры страх как боюсь, что эти псы прознают, что я воеводская дочь, да к батьке-то с мамкой меня отправят.       Она остановилась и прокашлялась, а Варя застыла в тревожном сочувствии.       — Поэтому Прошкой зовёшься? — спросила она.       Прошка не ответила, лишь вздохнула и повела плечами.       — Ну, что было, то прошло — что будет, то и станется, — сказала она. — А может статься, что и забыли они про родство моё.       Прошка покосилась на дверь, и Варя кивнула, мол, можешь идти. Варя подумала, что она, наверное, снова пойдёт в своё укромное место, чтоб поплакать незаметно для чужих глаз. Но она не успела выйти, как Марфа распахнула дверь и поклонилась. Когда она выпрямилась, Варя заметила, что её живот стал уже виден даже через широкие юбки.       — Василий Андреич приказал тебе одеваться. Мать твоего жениха с сыном пожаловала, — сказала Марфа.       — Больно надо мне до свадьбы на рожи его с мамашей смотреть. А им это зачем понадобилось? — нахмурилась Варя.       — Мне об этом не докладывают, если тебе, госпожа, до сих пор не стало ясно. Я служанка, хозяева мне не отчитываются, — Марфа говорила, а её голос скрипел, как гнилая половица. — Велено собираться тебе, князь промедлений не терпит, сама знаешь. А ты куда это собралась? — она остановила Прошку прямо в дверях, схватив за руку, и потянула её назад в горницу. — Поможешь княжне одеться. А потом носу своего не показывай перед хозяевами, ясно тебе? За водой сходишь, чтоб не вертеться под ногами.       Марфа откланялась и вышла, а Прошка поджала губы и подошла к Варе. Она взяла гребень и принялась расчёсывать Варины волосы.       — И чего это она такая злая-то стала? — вздохнула она. — Раньше она тоже не самой-то доброй была, но теперь-то её будто змея в язык ужалила.       Варя вздохнула. Она-то знала, почему Марфа так злится.       — Не обращай внимания, — сказала она Прошке. — Это у неё не со зла так получается, а с обиды. Ей бы хотелось родиться в боярской, ну или хотя бы в дворянской семье.       — Тьфу, да что ж теперь, всем, что ли, боярами рождаться-то? Кто ж работать будет? Эт оно так не бывает.       — Это оно верно, что не бывает, — согласилась Варя. — Да вот будь она дворянкой, то глядишь и…       Варя замолчала и поглядела на свои руки. Белые, гладкие, в перстнях и кольцах — одним словом совсем не рабочие. У крестьянок обычно кожа на кистях потрескавшаяся, намозоленная и оттого такая грубая, как шкура животины, под ногтями чёрными полосками ютится земля и грязь, а вокруг них торчат краснеющие заусенцы.       Прошка закончила плести ей косу, и Варя вынуждена была надеть княжеское платье, сшитое из дорогого красного сукна, с расшитыми золотыми узорами зарукавьями и выйти из своей горницы.       Раньше она только и мечтала о том, чтоб покинуть тесные стены своей горенки, которая стала темницей для Вари, но выйти она хотела на свободу, а не на очередной осмотр её, как невесты. С другой стороны Варя подумала, что сейчас она здорово так похудела. Того глядишь и в мешок с костями обратится. А какой мужик захочет себе рядом полумёртвое страшило?       Но надежды на спасение у неё совсем не осталось, только тяжкое, воющее ожидание смерти ютилось у неё в животе. Варя не умирала, но и не жила. Дни до свадьбы тянулись в мрачной дымке, что с каждым мгновением всё больше и больше засасывала в свою бушующую пучину страха.       Оставалось либо утопиться, либо спасать свою шкуру всеми силами, всеми путями, которые только можно придумать. Топиться Варя не хотела. Она хотела жить.       Но предстоящая встреча с женихом и его матерью, а после и свадьба, и собачья волокита замест жизни вгоняли в такое отчаяние, что Варя готова была сделать всё, чтоб спастись.       В этот миг она всё для себя решила. Не было больше никакого желания терпеть, в груди тлела почти угасшая вера в себя и в добро. Но и этого тусклого огонька хватило, чтоб поддержать кипящую внутри решимость. Варя быстро ходила по светлице и клала в суму необходимые на её взгляд вещи. Прошка непонимающе глядела на неё, но Варя ничего не объясняла.       В сердце ещё уже не теплилась надежда на расторжение помолвки, но Варя всё равно решила показать себя в самом дурном свете, чтоб мамаша вместе со своим сынком-убийцей о ней и об отце понадумали такого, что Боже упаси. Её останавливал только страх перед отцом. Он избил мать так, что она лишилась сознания, ему ничего не стоило сделать того же и с Варей. Ей было страшно от своей задумки, но куда страшнее было жить в ожидании гибели.       Она решилась.       — Прошка, когда я выйду, ты сделаешь, как сказала тебе Марфа. Пойдёшь за водой. Потом ещё что-нибудь сделай, главное — отсюда подальше. И не приходи, пока Басмановы здесь.       — Да почему же? Разве я настолько худо работаю?       — Нет, — закачала головой Варя. — Если я сделаю всё то, что задумала, тебе может от отца перепасть, мол, недоглядела ты за мною. Поэтому делай своё дело, будто ты ничего не знаешь. Если спросят, скажи, что я тебе не отчитывалась. Делай всё, как Марфа.       — Почему ты говоришь так, будто прощаешься?       — Не знаю, может, и правда прощаюсь, — вздохнула Варя.       Она вышла из своих покоев, вся ссутулилась и сжалась. Отчасти потому, что очень сильно боялась.       — Выпрямься, — зашипел отец на неё. — Вот, Елена Борисовна, это Варя, дочь моя.       Варя подняла глаза. Не столько из любопытства, сколько из желания показать свою дурнушность. Она ожидала увидеть ледяные глаза Фёдора и колкие глаза его мамашки, но на неё смотрел совершенно другой человек. Он был чем-то похож на её жениха, однако глядел совершенно по-другому. Глаза искрились занимательной, неуловимой добротой. Он поправлял русые волосы и печально глядел на неё.       — И вот это твоя дочь, Василий Андреич? — Варя дрогнула, услышав женский голос.       Сначала она даже и не заметила сидевшую за столом женщину, которая неодобрительно оглядывала Варю с ног до головы. Во всех чертах этой женщины читалась схожесть с Фёдором: те же ледяные синие глаза, тот же прямой тонкий нос, те же чёрные брови. У неё были округлые черты лица, длинные смоляные ресницы, как у Фёдора, выглядела она лет на тридцать. И смотрела она на Варю с таким неодобрением, что она уже понадеялась, что ей удалось сразу произвести дурное впечатление. Но всё ещё только начиналось, и от этой мысли уголки губ поползли вверх.       — Хочешь сказать, что она тебе не люба, Елена Борисовна? — прогремел отец.       — А чего в ней хорошего помимо рода княжьего? Тощая, как поганая соломина. Как она будет сыновей рожать? Ты погляди, какая она больная! Погляди, как у неё очи впали! Откормить бы её хорошенько, а то сдаётся мне, вы её голодом здесь морили.       Варя хотела выпалить всё сразу: да, её морили голодом! Варю заперли в собственной горнице, потому что её жених убийца. Ей не верят родители, она мечтает о покое, но каждый день захлёбывается в давящей тревоге. Но Варя промолчала. Она решила портить всё до конца, с самыми тяжёлыми последствиями для батюшки. Она покажет, какую дурную дочь вырастил князь Сицкий.       Елена Борисовна вскочила с места и подошла к Варе, качая головой. Она осторожно взяла её лицо в на удивление тёплые ладони и заглянула Варе в глаза, но Варя дёрнулась назад и дико поглядела на неё.       — Да она у тебя зашуганная, как скотина негодная! — сплюнула Елена Борисовна. — Ты, я чай, её моему сыну спихнуть хотел, чтоб от лишнего рта избавиться! Да и больную девку у себя держать не охота. Петя, ты погляди, какая она перепуганная!       Тот самый мужчина тоже хмуро глядел на Варю.       — Жалко её, — сказал он. — Чем ж она так провинилась, что вы её моему братцу непутёвому отдаёте?       — Пётр! — прикрикнула на него Елена Борисовна.       Варя на него удивлённо уставилась. Она не верила ушам своим: он, родной брат Фёдора, не расхваливает его, не старается выставить святым, а говорит то, что Варя кричала своим же родителям, но её не слышали.       — Царёва воля на то была, — с тяжёлым вздохом ответил отец. — Да что уж теперь? Всё уж сговорено. Свадьбу скоро сыграем и делов-то.       Варе показалось, что отец сам лично плюнул ей в лицо и всадил ей нож между лопаток. Отчаяние заныло под сердцем, откликаясь по всему телу бессилием и тоской.       — Варька, накрой на стол живей, — приказал отец.       Княжеские дочери на стол не накрывали, этим слуги занимались, но тут совсем другое дело: надо ведь выставить Варю добротной хозяюшкой. Тем более после того, как её назвали дурной да больной.       Варя решила завершить начатое ей дело. Она опрокинула судёнышко со щами прямо под ноги Елены Борисовны. Щи полились под доски и залили её сапоги. Елена Борисовна скривилась и поджала губы. На лице отца от раздражения вздулись вены, а Варя только начала эти скоморошьи пляски.       — Ой, прости, матушка, — слабо пролепетала она, будто бы у неё закончились все силы. — Я всё уберу, я ненароком.       Она встала на колени и сгребла руками горячие щи обратно в судёнышко. Варя делала вид слабой, беспомощной, перепуганной девчушки-дурочки. Не сильно много ей приходилось придумывать, но она вложила всю свою душу в это лицедейство. Она хотела выглядеть жалко и несчастно, глупо и безнадёжно.       — Вот, матушка, я всё убрала.       Варя поставила щи на стол, на что отец закрыл лицо ладонью.       — Выбрось, всё равно есть это уже нельзя, — захрипел он, отчаянно сдерживая крик.       — А где ж твоя мать, Варвара Васильевна? — спросила Елена Борисовна. — Василий Андреич, это что за девка такая безрукая? Я хочу посмотреть на её мать, что так паршиво воспитала дочь.       — Моя матушка не может выйти, — вмешалась Варя. — Видишь ли, Елена Борисовна, когда отец запер меня в горнице из-за того, что твой сын убил в храме и выставил меня виновной, матушка вступилась за меня, и отец…       — Молчать! — крикнул отец и зажал ей лицо ладонью так, что у Вари хрустнула челюсть. — Право слово, Елена Борисовна, она так переволновалась из-за свадьбы, что…       Варя уже его не слышала и чувствовала, что скоро задохнётся. Отец так сильно зажал ей и нос, и рот, что дышать с каждым мгновением становилось труднее. Она цеплялась за его руку, но он не отпускал. Голоса размылись до гулких звуков.       Кажется, жизнь покидала её.       Лучше бы было просто утопиться.       — Она сейчас задохнётся! — эхом долетело до Вари, и чьи-то руки отдёрнули ладонь Василия Андреича от её лица.       Варя глотнула воздуха и упала Петру на руки. Она затряслась и закашлялась, в глазах то темнело, то заходилось светлыми пятнами.       — Да она же чуть не померла! — крикнул Пётр, осторожно усаживая Варю на лавку. — Василий Андреич, ты чуть свою дочь не придушил!       Варя сжала переносицу руками.       — Сначала он чуть не убил мою мать, потому что она вступилась за меня, — захрипела Варя. Говорить ей было тяжко, но она всё равно шла до конца. — Думаешь, он не сделает то же со мной? После женитьбы, я… Я не хочу замуж, не хочу повторять судьбу матери.       Отец затрясся в гневе, но Пётр загородил Варю собой. Благодарность ему Варя не могла выразить словами. Он, наверное, спас ей жизнь.       Варя поглядела на Елену Борисовну. Она стояла чуть поодаль, одной рукой опиралась о стену, другой прикрывала ладонью рот. Бедная женщина, думала Варя, что она только что увидела. Хотя себя Варя жалела больше. Отец сам всё сделал за неё, хотя цену за это она тоже заплатила. Он сам показал себя в деле, сам чуть не убил её.       Заскрипели половицы и в дверях, хромая, показалась мать. Варя почувствовала, как сильно застучало сердце. Синяки на лице у Анны Романовны были уже не чёрными, а тёмно-жёлтыми с сиреневым оттенком. Но всё равно выглядела она не так хорошо, как это было раньше. Она стояла в одной рубахе, ноги были совершенно босые, а на голову наспех накинут был платок, чтоб скрыть волосы.       — Я слышала крик, — сказала она. — Что-то случилось?       — Иди в спальню, я сам разберусь, — просипел отец.       Отец был бледен, мышцы вокруг глаза дёргались. Варя подумала, что отец не в себе.       — Погоди гнать её, — Пётр вышел вперёд. — Ты чуть не придушил её дочь, она имеет право быть здесь.       Варя заметила, как побледнела мать, когда услышала слова Петра. Пётр ещё доказывал что-то отцу, но Варя уже не слушала. Своё дело она сделала. Однако Варе вдруг стало жаль и мать, и себя. Плакать она не собиралось, но для пущей краски всё-таки дала волю чувствам.       Елена Борисовна присела рядом с Варей и робко приобняла её за плечи. Она попыталась успокоить её, и Варя решилась подыграть ей, позволяя обнять себя покрепче. Хотя притворства в её действиях было мало. Варя правда сильно испугалась, да и сейчас она дрожала, как лист, сотрясаемый осенним ветром. Она едва не задохнулась! Свобода и правда столько стоила?       — Феденька мой совсем не такой, вот увидишь, — зашептала Елена Борисовна. — Он хороший, немного вспыльчив, да, но руку на тебя не поднимет.       Варя взглянула на неё заплаканными глазами. Елена Борисовна, кажется, не знала, на что способен её сын. Или не хотела знать. А Варя знала, каков он. Он убийца. Он такой, как её отец. Она своими же глазами видела, что сделал Фёдор. Из-за него жизнь Вари превратилась в ад, а они ведь даже не женаты ещё.       — Пётр Алексеевич, уймись! — загудел отец. — Я её ведь не убил! А в Писании ведь написано: кто жалеет розги для дитя своего, тот его ненавидит. Я сам разберусь, как мне воспитывать свою семью.       — Не убил сегодня, убьёшь завтра. Это ведь грех пострашнее всякого…       — Она моя дочь! — перешёл на крик отец.       — Василий Андреич, — слабый голос матери заставил его притихнуть. — Успокойся. Митрополит Филипп тебе ведь сказал всё. Оставь мою доченьку, прошу тебя.       — Отец Филипп против царя идёт. Слушать его слова всё равно, что слушать ересь изменщика. Сама увидишь, он скоро умрёт.       Варя дрогнула всем телом. Она встала, пока про неё забыли, быстро зашагала в свою светлицу и закрыла за собой дверь.       Она схватила собранные ранее вещи и распахнула окно. Холодный ветер дунул ей в лицо, заиграл её платком и прядями волос, принося с собой запах наступающих морозов. Варя кинула вещи через окно и сама перелезла через подвалку. Она пустилась к сараю, к тому месту, где обычно пряталась Прошка. Там она надеялась укрыться до ночи, а потом сбежать.       Она отодвинула доски, закинула туда свою суму и пролезла сама, но вдруг её кто-то потянул вниз и зажал рот рукой…

~*~

      Пётр и Василий Андреевич уже порешили, что оба сделают вид, что сегодня ничего не было: Пётр умолчит о том, что происходило в семье Сицких, а Василий Андреевич сохранит Варю до свадьбы целой и, главное, живой.       Анна Романовна встревоженно смотрела на мужа, а матушка перебирала подол своей юбки. Пётр жалел, что дал матери увидеть всё то, что произошло.       Жалость к Варваре Васильевне прокусила сердце. Что с того, что она княжна? За это короткое время Пётр уже понял, что князь лупит своих баб, как последний холоп. А такого мужа, как Федька, никакой доброй девке не пожелаешь.       Пётр с матушкой пошли домой. Он не мог выкинуть из головы мысли о княжне. Бедная девка чуть не померла сегодня, а после свадьбы что с ней станет? Тем более, что такой испорченный во всех смыслах человек, как его брат, мало кому сделает хоть что-то доброе.       — Я скоро вернусь. Хочу с Фёдором повидаться, — сказал он матери.       — Передай Федюше, что я его очень сильно люблю, — вздохнула матушка. — Но убийство в церкви понять я не в силах.       Пётр кивнул и направился к темнице, где держали Федьку. Миновав не без уговоров опричную стажу, он пошёл по скользкой лестнице, ползущей вниз, в подвалы.       Он услышал голос Малюты. Пётр не видел его несколько лет, с тех самых пор, как вступил в опричнину.       — Ты, Федька, дней через десять вылетишь отсюда, не раньше, поперёк глотки у меня уже сидишь.       Пётр усмехнулся и подумал, что Федя сумеет любого до ручки довести. Но вдруг он поскользнулся и проехал по ступеням задом, при этом извергая из себя поток всех ругательств, которые только успевали залетать ему в голову.       — Что там ещё такое? — Малюта возник перед ним и окинул Петра неодобрительным взглядом. — А ты ещё кто таков? Лицо твоё мне напоминает что-то.       Пётр поднялся на ноги и отряхнулся.       — Григорий Лукьяныч, да это ж я, Петька Басманов, — улыбнулся он, и Малюта хлопнул себя по лбу.       — Так я и подумал! Стало быть, к братцу пожаловал, так?       — Точно так.       — Ну, проходи, не робей. Ты ж тоже опричник — свойский, значит.       Петя поёжился от хриплых, протяжных стонов, которыми кишила вся темница. Он вступил во что-то мокрое и побоялся смотреть, что это было. Мерзость и страх ползли из всех углов и щелей. И запашок этот противный по носу бил. Будто здесь свиную шкуру жгли.       Фёдора он сразу увидел. Он стал хуже выглядеть: глаза потемнели и провалились, скулы выделились на лице, щёки слегка впали. Но сказать, что Федька худо выглядел, было нельзя. Он всё ещё, собака, оставался таким же женственно красивым, как разрумяная девица.       И Петра это раздражало.       — Ох, ну и видок у тебя. Будто тебя по буеракам поганой метлой трепало. Глазюки у тебя почернели, ух как.       Федя взмолился, чтоб Петра выгнали отсюда, но уходить никуда Петя не собирался. В конце концов дело у него к Федьке есть, о чём он и поспешил ему доложить. Вернее было сказать даже не дело, а просьба. Федя сжал губы и смерил Петра взглядом. В его глазах копошилось недоверие.       — Чего тебе надо? — недовольно заворчал он.       — Я к твоей невесте ходил, — ответил Петя.       Фёдор вдруг встрепенулся и упёр в него яростный взгляд.       «Вот и взбесился, сатанёнок», — подумал Петя, и на него полился, как из помойного ведра, шквал вопросов и обвинений.       — И чего ты у неё забыл? Паскудник! Наплёл ей, небось, какой я содомит и блудня поганая, щенок ты проклятый! Спелись вы вдвоём, да? Сволочь ты такая! Или ты не только с ней поговорить ходил? Ну, погоди, погоди, Петька, вернусь я в Елизарово, всё Феньке расскажу про тебя!       Он навалился на чёрные прутья, разделявшие их, с гневом сжигал его взглядом.       — Потише, потише, малец, поостынь, — развёл руками Пётр. — Я и матушка ходили вдвоём твою свадьбу с Василием Андреевичем обсудить. Не придумывай мне грехов раньше дела.       — Обсудили? Славно! Проваливай!       Он оторвался от прутьев и отвернулся от Петра. Петя закачал головой и протёр ладонью глаза.       — Бедная девка. Она сама за тебя замуж не хочет. Нарочно дурной перед матушкой себя выставляла, чтоб она от неё отказалась. Я уверен, так оно и было.       — Плевать.       — Беснуешься ты, а сам чуть без невесты не остался. Василий Андреич её едва не задушил своими же руками.       — Что ты сказал?! — вскрикнул Федька.       Он резво повернулся к нему. В его глазах блестело нечто жуткое, пугающее. Гремучая смесь гнева, обиды, желчи и яда плескалась в его тёмных зрачках. Петру стало не по себе.       — Вот ведь старый хрен! Чуть мою невесту не придушил! Паскуда, едва не убил! Чёрт старый, едва не лишил меня вхождения в благой род!       Пётр вздохнул. Спорить с ним, если он в чём-нибудь себя убедил, было невозможно. Да и вообще, на Петровский взгляд, Федя в целом был человеком весьма упрямым. Это от батьки передалось, уж точно.       — Матушке она, кажется, понравилась, — Петя решил зайти с Федькиных слабых сторон. — Она сказала ей, что ты у нас золотце, ангел Божий. Что жену бить не будешь. Не подводи хоть мамкины ожидания!       — Ну да… Жалко маменьку расстраивать, — покачал головой Федя. — Но меня раздражает твоя просьба. Неужели ты и правда думаешь, что я подниму руку на родственницу Ивана Васильевича? Или ты думаешь, я подведу маменьку? Или всё сразу? Ну и взгляды у тебя на меня! Не знал, что ты думаешь обо мне настолько худо.       Федя уселся на солому и скривил губы. Всем своим видом он давал понять, что дальше разговаривать с ним он не намерен. Петя умоляюще посмотрел на небо. Невыносимый человек!       — Содомит, — еле слышно зарычал сквозь зубы Пётр.       — Паскуда, — прошипел в ответ Федя.       — Петька, собирайся, царь зовёт! — крикнул Малюта.       — Иду, — отозвался он и бросил на Федьку беглый взгляд. — Фёдор! Матушка просила передать, что она тебя любит.       Его лицо смягчилось. Капля теплоты заискрилась в его глазах. Пётр усмехнулся и направился за Малютой.       — Я тоже её люблю, — донёсся до него тихий шёпот Феди.