Тридцать лет спустя

      Маленькие лесные тропы извилисто вели сквозь заросли крапивы. Она обжигала её ноги, отчего её маленькая ручка машинально сжимала его ладонь. Он бросал на неё взгляд и говорил: «Осторожнее.» Она молчала.       Они были уже далеко не дети. Их отделяла от юности огромная многолетняя черта, прошедшаяся сединой по волосам, морщинками по коже, грустью и осмысленностью по когда-то беззаботным и радостным глазам. Они были вовсе не женой с мужем, но держались за руки, крепко, не желая расцепляться. Они были родными людьми, даже спустя столько лет.       За спиной была длинная жизнь, воз ошибок, надежд и обещаний, зализаны были самые глубокие раны, самые счастливые улыбки остались морщинками около глаз. Их поцелуи, прогулки, бессонные ночи были словно в другой жизни. Но он всё так же смотрел на её золотистые волосы, зелёные глаза, островатый подбородок и розовые губы, сжимал её белую ручку и улыбался просто от её присутствия.       — Ты красивая.       — Замолчи. Я старая.       Он засмеялся. Она серьёзно и с укором взглянула на него изумрудными глазами, сияющими так же, как и в восемнадцать лет, но лишь в его присутствии, похоже.       — Ты не просто красивая. Ты невероятно прекрасная.       Они остановились друг напротив друга. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула хвойный запах.       — Пройдёт тысяча лет, а этот лес по-прежнему будет пахнуть свежей хвоей, река по-прежнему будет шуметь, унося потоком ледяной воды самые кровавые секреты, самые громкие крики и самые горькие слёзы этого города, солнце по-прежнему будет греть лишь по-северному, оставляя шанс какому-то зябкому холодку…— она замолчала и снова глубоко вздохнула, обратив свой взгляд к синему небу, в котором кружили ласточки.       — Пройдёт тысяча лет, а я по-прежнему буду любить тебя.— сказал он, и она посмотрела на него со всей той нежностью, какую хранила всю жизнь и умножала с каждым днём не вдвое, не втрое и даже не вчетверо, хоть и будучи вдали от него, совсем в иной жизни. Её бледная рука убрала кудрявый, немного поседевший локон с его лица, столь далёкого, но самого родного. Его взгляд, улыбка и тепло, которое он излучал, были подобны возвращению домой после нескончаемо долгого путешествия, длиной примерно в тридцать лет. Он был её домом.       Всё сейчас было очень сложно и невероятно просто. Позади была длинная жизнь. Теперь они были совсем разными людьми. Но совсем близкими.       Его выразительные глаза смотрели на неё, как на смысл жизни. Немного стыдно признавать, но даже если он и признавался кому-то в любви в этой жизни, то слышать эти признания должна была одна она. Теперь, смотря в её глаза, он чувствовал, как зол на судьбу, стечение обстоятельств или как там ещё называют всё, что разводит людей в разные стороны. Он чувствовал, как зол на себя, потому что не схватил её за руку, не остановил и не сказал: «Давай всегда будем вместе.»       Его жизнь была хорошей, но далеко не счастливой. Были жены, вроде была и любовь, были дети, которые выросли и перестали в нём нуждаться.Онтридцать лет о чём-то жалел. Вчера на вокзале, увидев её, приехавшую в родной город навестить старую, но всё такую же назойливую и помешанную на контроле и одержимую идеализмом мать, он понял, о чём: о том, что не был рядом с ней.       Её жизнь была спокойной и размеренной, но пустой. Любовью казалась ей простая привычка, а всю ту, что была искренней, она дарила своим детям, как настоящая мать. Ей чего-то всегда не хватало. Она вечно скучала по чему-то. Или по кому-то. Вчера на вокзале, встретившись взглядом с ним, прибывшим домой проведать могилу отца и провести здесь выходные вдали от шумного мегаполиса, она наконец осознала, по кому же: по тому, кто наполнял её душу какими-то сильными тёплыми чувствами. Любовью, если точнее.       Любить друг друга было их витальной функцией, подобно сознанию, дыханию и кровообращению. Но в восемнадцать лет в минуту обиды и слабости они этого не поняли, не ощутили и на всю жизнь остались в некой степени калеками.       Они направились к бурлящей горной реке. По стройным стволам долговязых сосен бегали огненно-рыжие белки. Туда-обратно летали птицы, напевая шумную, лесную немного какофоническую песню. Для всех них жизнь текла своим чередом. Ветер заставлял огромные деревья устрашающе покачиваться. Бетти Купер подняла большие глаза и стала заворожённо наблюдать за этим раскачиванием. Её оно нисколько не пугало, а создавало, скорее, ощущение величественности, силы и человеческой ничтожности по сравнению со всем остальным живым миром. Глаза её невольно обратились на задумчивое лицо с лёгкой тенью ностальгической улыбки, так сильно изменившееся за годы, но всё равно самое любимое и лучшее в её жизни. А Джагхед Джонс вспоминал взгляды, поцелуи, разговоры, объятия, ссоры, обиды, примирения: ту маленькую жизнь, которую они прожили, пока были вместе. Теперь казалось, будто та жизнь имела в миллиарды раз больше смысла, чем та, которую они прожили друг без друга.       Они в основном молчали: слова уже теперь были так бессмысленны, зачем тратить на них силы? Теперь уже не было надобности доказывать и убеждать. Вернуть упущенное время им никто уже не мог.       Она смотрела вдаль, иногда поглядывая на его руку, за которую крепко держалась, а затем на его лицо и жалела о том, как они дали обстоятельствам их разлучить. Она больше уже не убеждала себя в том, что, мол, так было лучше для обоих. Она знала, что вместо слова «лучше» стоит использовать «легче». Расстаться было легче, чем исправить ошибки, легче, чем хвататься за хотя бы единственную связывающую их на тот момент соломинку, легче, чем бороться со своей гордостью и эгоизмом. Как гнусно, как мерзко было осознавать свою человеческую слабость, не позволившую перебороть себя тридцать лет назад, не позволившую быть с ним рядом, с ней рядом каждый день данной им жизни.       На берегу реки они долго стояли, молча смотря на бурлящую воду. Он осторожно приобнял её за плечи. Выждав минуту, она охотно прильнула к его груди. Они замерли, боясь пошевельнуться: потерять друг друга снова было нельзя.       Через несколько минут она подняла голову и взглянула в его глаза. Выражение их было тёплым и мягким. Он улыбнулся, она тоже. Вновь они ощутили такое далёкое и уже совершенно забытое чувство: вновь весь мир остался где-то вдалеке, здесь существовали только они двое. Их сердца забились в унисон, они оба не могли дышать. Её тело отнялось, по его телу бежали мурашки. Наконец он опустил голову, и губы его ласково коснулись её губ. Прикосновение обожгло. Она, в страхе, что сейчас этот сладкий сон кончится, что случится конец света, земля расколется напополам, разверзнутся небеса, что какая-то ещё неурядица сейчас сможет их прервать, схватила его руками за голову, закопавшись пальцами в его волосы, и притянула к себе. Он целовал её, зажмурив глаза, не желая видеть реальность, которая отвлечёт его от чувств, которыми было наполнено сейчас его сердце.       Они целовались, как обезумевшие подростки. Он поглаживал её то по шее, то по мягкой щеке. Вдруг она ощутила дрожь в груди. Губы их разъединились, и она припала лицом к его груди, закутавшись в его объятиях и не дыша, из глаз её лились слёзы. Он прижал её к себе и уткнулся в её белокурые волосы, не открывая глаз. Река всё так же шумела, покачивались сосны, а они стояли, не шевелясь, не замечая ничего вокруг.       Он привёл её в гостиницу, как ни смешно, ничуть не изменившуюся за тридцать лет. Они заперли дверь, разулись и вновь слились в поцелуе. Он медленно снял с неё платье нежно-розового цвета, трепетно целуя её лицо, плечи, ключицы. Она, лаская губами его шею, расстегнула ему пуговицы, одну за другой. Оставив одежду прямо у входа на полу, они снова замерли. Они рассматривали друг друга, будто видели в первый раз. Им снова было всего по восемнадцать. Их лица снова были молодыми, их взгляды — неопытны, несмышлены и даже напуганы. Потом он взял её за руку и повёл за собой в спальню. Они не стали включать свет — казалось, он отвлекал бы их друг от друга. Осторожно стянув с себя бельё, она скользнула под простыню в постель. Он лёг рядом. Они устроились лицом к лицу, затаили дыхания. Его рука погладила её по бледному лицу. На лице этом только несколько морщинок напоминало о тридцатилетней пропасти между ними. Он смахнул с её лба блондинистую прядку. Он готов был перепрыгнуть через эту пропасть, ведь был уверен, что её любовь только что дала ему крылья и научила его летать. И теперь ему не страшна была ни одна пропасть.       Она поцеловала его руки и прижала их к своей щеке. Затем она прильнула к его губам и нетерпеливо вцепилась в них. Вкус на его губах мгновенно привнёс в её жизнь смысл. Да, он не был абсолютно сладким — в нём была и горечь сожаления о потерянном времени, и солёный привкус слёз, и обжигающая острота всех пережитых обид, но, как бы там ни было, без этого вкуса в душе у неё зияла пустота. Она прижалась к нему совсем близко и ощутила его тепло всем своим обнажённым телом.       Они оба закрыли глаза и забыли обо всём, кроме друг друга. В глубине души они всю жизнь помнили лишь друг о друге, а всё, что было вокруг, было лишь данностью, причём довольно бесполезной, ненужной. Целых тридцать лет.       Они встретили рассвет. Только после него они заснули: она — на его груди, а он — обнимая и зарывшись лицом в копне её волнистых волос. Наутро он разбудил её своими шагами. Она нехотя открыла глаза и увидела, как он одевается. Вот и всё.       Он взглянул на неё с грустной улыбкой.       — Уже понедельник. Мне нужно домой, на работу… — он присел на край кровати и взял её за руку. Она подняла заблестевшие от слёз изумрудные глаза.— Мы ещё увидимся.       Она насилу улыбнулась, уголки рта её подрагивали.       — Ох, лучше бы ты пообещала не ждать меня больше… — усмехнулся он охрипшим от вставшего поперёк горла кома голосом. Она приподнялась и трепетно взяла его за лицо. Губы её бережно поцеловали его в лоб.       — Я тебя всю жизнь ждала. И сейчас подожду.       Они вышли на улицу, держась за руки. Остановившись перед входом, он прижал её к себе, положив ладонь на её макушку.       — Давай всегда будем вместе…— прошептал он. Она подняла голову и поцеловала его.       — Давай.       Ещё через несколько минут они, стиснув зубы, разошлись в разные стороны, запрещая каждый сам себе оглядываться назад.