— Говорят, в одной питерской школе...

      Пирог получился отличный. Сытный, сочный, убийственно ароматный, с целыми шляпками мелких опят, приятно лопающихся на зубах. Сергей даже не подозревал, что нечто настолько вкусное можно приготовить так быстро. Конечно, секрет прост — тончайшее тесто и начинка, практически готовая к употреблению. Остаётся лишь запечь и дать «схватиться», чтобы пирог не распадался при нарезании. Однако Разумовский примерно так же далёк от кулинарных подвигов, как Волков далёк от двоичного кода. Поэтому всё происходящее кажется ему чудом, волшебством. Одно дело, когда ты можешь позволить себе заказать что-то изысканное в ресторане. Совсем другое — домашняя еда, вкус которой ты давно забыл.       Сергей так воодушевился, что даже попытался отскрести варенье от стены, пока Олег мыл за ними посуду. И было что-то абсурдно-умиротворённое в этой немой сцене. Ведь они даже не разговаривали. Каждый занимался своим делом. Олег гремел тарелками, чашками и сковородой, к которой умудрился пригореть лук. Сергей умудрился проделать дырку в полотенце в попытке избавиться от следов сладкого преступления. А на столе, аккуратно завёрнутый в пергаментную бумагу, лежал большой кусок ещё тёплого грибного пирога.       — Когда будешь разогревать завтра, посыпь сверху тёртым сыром, — советует Олег. — Так будет вкуснее. Холодным не ешь. Я проверю.       — И как же ты это сделаешь?       — Потребую видеоотчёт. Только не разогревай телефон вместе с пирогом в микроволновке.       — Да я знаю!       — А вдруг нет? Вот завтра и докажешь.       — Ты невыносимый. Ты просто... — Сергей замолкает, услышав шорох где-то вверху над головой. — Это ещё что такое?       — Дом старый, — даже не обернувшись, Олег пожимает плечами и ставит последнюю тарелку на сушилку. — Здесь шорохи, скрипы — дело привычное. В крайнем случае, мыши.       — Мне кажется, я слышал шаги.       — Не придумывай.       — Я серьёзно. Давай проверим, пока нас двое? Вдруг кто-то забрался в дом.       — Боюсь, кто-то действительно забрался в дом. И искренне надеюсь, что этот кто-то не забудет разогреть мой пирог.       — Олег.       — Ой, да чёрт с тобой. Пошли, — сдаётся тот и, взяв ключи от чердака, ведёт Разумовского к лестнице.       Освещения на чердаке нет. Слабый свет кое-как пробивается внутрь только через крохотное грязное окошко в самом верху. Но его явно недостаточно для такого просторного помещения. Сергей первым догадывается воспользоваться фонариком, встроенным в телефон.       — Видишь? Никого нет. Только хлам. — Олег подходит к деревянному ящику, в котором хранятся отсыревшие мешки с грунтовочной смесью, осколки плитки, клей и другой строительный инвентарь. — Здесь всё осталось от прежних хозяев. Кроме вон той коробки справа от тебя. Там мои вещи, многое ещё со времён детдома. Выбросить пока рука не поднимается.       — Можно?       — Да, конечно.       Сергей садится напротив коробки и, недолго провозившись с пожелтевшим скотчем, открывает её. Внутри нет ничего особенного. Какие-то кассеты для магнитофона, допотопный кнопочный плеер, выцветший календарик с волком, игрушечный покемон и другие памятные мелочи. На дне лежит пыльный выпускной альбом. Сергей заглядывает в него, усмехается и искоса смотрит на Волкова. Даже по фото видно, что мальчишкой он был — просто «оторви и выбрось». Один только пластырь на переносице чего стоит. Наверняка же заранее предупреждали, что приедут снимать для общего альбома. Не мог и дня прожить без драки?       — Какая у тебя модная стрижка.       — Заткнись.       — Не подскажешь номер стилиста?       — Хочешь, тебя так же постригу? — бубнит Олег, оттаскивает ящик поближе к выходу и переходит к другой коробке.       Фотография Олега, криво приклеенная к внутренней стороне плотной текстурной обложки, в одном месте слегка выпуклая. Там, где снимок отходил от бумаги, образовался своеобразный карман. Сергей прощупывает этот участок и понимает, что внутри что-то есть. Он переворачивает альбом, встряхивает его и ловит чёрный шнурок с неаккуратным узелком. Потянув за него, обнаруживает на другом конце кулон в виде волчьей головы.       — Твоё?       — Это же... Я думал, его вытащили в поезде! — Олегу не сразу удаётся взять кулон дрожащими от волнения пальцами. — С выпуска его не видел. Господи, где ты его нашёл?       — Видимо, завалился, как под подкладку. Это что-то ценное?       — Ты даже не представляешь, что для меня значит эта вещь, — он надевает кулон и шумно выдыхает, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями. — Это... это память об отце. Всё, что у меня осталось. Серёж, спасибо.       Олег по умолчанию довольно скуп в плане проявления эмоций. Оправдывая фамилию, он всегда «держится волком» и слабо представляет свою жизнь на гражданке. Потому, наверное, и вылетел из института. Хотя ведь далеко не глуп. Однако в этот раз он сам нарушает и без того небольшую дистанцию между ними, подавшись вперёд. Замешкавшись на секунду, он всё же решается и крепко обнимает Разумовского.       Как давно у него не было настолько тесного физического контакта? Не считая моментов, когда он выносил раненых сослуживцев на своей спине? Или того, как завалил Игоря на маты в товарищеском спарринге, чем привёл в восторг маленьких ненавистников физкультуры? В последний раз давно.       Как давно никто не обнимал Сергея? Если вести отсчёт с того дня, как он впервые оказался в детском доме... В последний раз никогда. Да, вот так просто можно прожить без объятий, допуская лишь рукопожатия и одобрительные/участливые похлопывания по плечу. В них просто не было необходимости. Семьи нет. Друзей даже в самом вялом и посредственном понимании этого слова — тоже. Обниматься с редкими приятелями, однокурсниками, коллегами? Нет, спасибо.       Однако это приятно. Обоим. И Олегу, который вдруг чувствует острую тоску по дому и просто физически нуждается в поддержке. И Сергею, для которого тепло и комфорт чужих объятий оказываются неожиданным открытием. Настолько неожиданным, что он, прислушиваясь к себе и пытаясь привыкнуть к новым ощущениям, не успевает на них ответить. Он решается ровно в тот момент, когда сам Волков размыкает их.       — Не за что, — выдыхает он, почему-то испытав огорчение из-за упущенного момента.       — Надо будет разобрать здесь всё. — Олег придвигает к себе коробку и уже с большим почтением начинает рассматривать каждый предмет.       — А здесь что? — Сергей замечает тёмный круг, отчётливо выделяющийся в центре пола. — Старый хозяин пытался затереть кровь? Жертвы Дажьбогу по весне приносил?       — Кому-кому? Ты сам это сейчас придумал?       — Почти. Восточные славяне, — он поднимается на ноги. — Школьная же программа.       — Выпендрёжник, — хмыкает Волков и бросает в него какую-то пыльную тряпку. — Наверх посмотри. Видишь, в одном месте крыша прохудилась? Оттуда натекает вода. Я-то сейчас ведро ставлю, если идёт дождь. Но здесь же долгое время никто не жил. Вот вода и собиралась. Надо подлатать и пол поменять, всё не соберусь никак.       — Может, попробуем и вместе разберёмся?       — Без обид, но ты с клеем разобраться не смог. Может, на цветном картоне сначала потренируешься? Мне вообще-то здесь ещё жить.       — Под крышей-решетом? — Сергей заходит прямо в середину круга и задирает голову. — Где, говоришь, протекает?       — Так, отойди оттуда. — Олег становится серьёзным. — Доски прогнили, могут не выдержать.       — Олег, не паникуй. Этот дом крепче, чем выглядит, — он подпрыгивает на месте. — Видишь?       — Серый, я серьёзно! — Олег поднимается и отряхивает джинсы. — Не дури.       Всё происходит за считанные секунды. Так быстро, что даже Олег с его завидной реакцией ничего предпринять не успевает. А если и успел бы — то только отскочить самому. Всего-то сделать шаг назад и ступить на безопасный участок пола, который ещё не один десяток лет спокойно пролежит. Однако он решает потратить этот шаг на Разумовского. Точнее, на попытку либо вытолкнуть его дальше, либо, наоборот, утянуть на себя. Увы, спасательная операция с самого начала была обречена на провал.       Доски скрипят, а затем их терпение лопается. Лопается вместе с самими досками. Сначала они слегка прогибаются под ногами, как каучук. Потом раздаётся треск, чем-то напоминающий тот, который мужчины слышали в лесу. Наконец, древесина не выдерживает напора тяжести и хамства, а потому обрушивается вместе с хозяином дома и его гостем на нижний этаж.       Гробовое молчание длится не меньше минуты.       — Ты... ты не человек. Ты катастрофа. — Олег кашляет, задохнувшись колючим воздухом в непроницаемом облаке пыли и чувствуя дискомфорт в некогда простреленном лёгком. — Я же говорил. Говорил?       — Говорил, — выдыхает Сергей, чьё приземление оказывается куда более мягким и благоприятным.       — Ты как, цел? — он проверяет, не сломан ли нос, к которому Разумовский неслабо приложился лбом.       — Да.       — В таком случае... — Олег фыркает, когда длинная прядь огненно-рыжей чёлки щекочет его лицо. — Может, всё-таки слезешь с меня?