Девочки как обычно

      Он колошматит по двери долго, с остервенением и на автомате чуть не добавляет открывшему наконец Бобу.       Тот, в отличие от Раз-Два, успел после гулянки покемарить и даже сквозь сонную расслабленность явно рад его видеть, несмотря на то, что сейчас сраное ранее утро, а его грохотом выдернул из кровати раздувающий возмущённо ноздри и все ещё бухой кореш. Разлепив припухшие губы, Боб еле заметно улыбается, пропускает его внутрь и хриплым со сна голосом (как будто до этого брал до самого горла) интересуется: — Хей, каким ветром?       Раз-Два стремительно проносится к старому дивану, резко приземляется, хватает со столика открытую бутылку, делает большой глоток и понимает, что растерянно замерший Бобски невольно проводил его кадык поплывшим взглядом. Похер, сейчас есть дела поважнее.       — Это, мать твою, охереть как несправедливо!       Рёв, больше подходящий раненому зверю, а не уверенному в себе мужику, приводит кореша в чувства. Сморгнув остатки сна, садится рядом, сводит брови и участливо интересуется:       — Что стряслось, Раз-Два?       — Ты, блядь, ты, ёбарь-террорист! С какого-то хуя оказалось, что я тебе в подмётки не гожусь! Я, мать твою за ногу, проводил сегодня соцпроститутский опрос, и каждая из присутствующих блядей меня заверила, что любовник я совсем не плохой, но куда каждому из нас и мне в том числе до Красавчика Боба! Хер ли ты с ними вытворяешь такого, чего никто из нас больше не умеет, и на хер тебе такая суперспособность, если ты всё равно по мужикам?!       С трудом переводя дыхание, он понимает, что, скорее всего, разрекламировал своим ором Боба всем его соседям.       — Эй, ты, наверное, не так понял, — пытается слепить обратно его покорёженное самолюбие виноватый педодруг, мягко прикасаясь тёплой ладонью к плечу. Раз-Два немного успокаивается, позволяет себя поглаживать и тоскливо сообщает потолку:       — Да чего там непонятного. Сначала девочка, которую я снял с твоих коленок, тоскливо вздохнула, пососавшись со мной. Ты ж, как потом выяснилось, расписал ей меня как какого-то непризнанного бога секса! Потом я уже доёбывался до каждой, потому что, знаешь ли, Бобски, последние лет десять все тёлочки выражали после только восторги! Мне, блядь, и в голову не приходило, что я не занимаю лидирующую позицию в их рейтингах. Я, блядь, думал, что реально хорош!       Раз-Два сам понимает, что это уже форменный пьяный скулёж и умоляюще смотрит на ошарашенного друга в надежде, что тот не даст ему сорваться в некрасивую бабскую истерику. Тот пожёвывает задумчиво губу, продолжает его поглаживать (сука, пользуется моментом) и осторожно начинает:       — Девочки же ни разу не жаловались? Сделав ещё глоток, Раз-Два отрицательно мотает головой:       — Нет, но…       — Всегда уходили довольными?       Резкий кивок, просто потому что он уже не доверяет своему голосу.       — Получается, ты очень даже хорош, Мистер Раз-Два, — с аккуратностью хирурга и убедительностью учителя выводит Красавчик, и становится чуть легче. — Уверен, что в койке ты просто супер.       — Это вот, блядь, уже лишнее замечание, — бурчит уже без истеричных ноток и понимает, что своего улыбающийся Боб всё-таки добился.       — Может, я и правда чуть лучше, может, они хотели тебя поддеть. В любом случае не парься из-за этого, лады?       Мистер Раз-Два чувствует себя пятилеткой, которому только что подтёрли платком сопли. Его друг-гомосек подтёр.       — А ты бы сам не парился? — По удивлённо подлетевшим бровям понятно, что нет.       Так просто не париться из-за уязвленного самолюбия, если тебя все вокруг, даже натуральные друзья-мужики, зовут Красавчиком Бобом! Раздражение поднимается новой волной, он же не так просто пёрся, он высказать хотел! Закинув в себя ещё глоток виски, Раз-Два с грохотом ставит бутылку на столик, разворачивается, чтобы оказаться лицом к лицу и перехватывает запястье все ещё поглаживающей его руки.       — Я, блядь, должен знать, насколько всё плохо! — решительно выпучив глаза и обдавая Бобски перегаром, сообщает он страшным голосом.       Тот непонимающе склоняет голову на бок:       — В смысле?       Раз-Два кривится как от ноющей боли, сжимает широкое запястье и сипло выплёвывает:       — Всё тебе словами надо?! Давай, говорю, пососёмся!       Красавчик невольно отшатывается, вырывает руку и протестующие выставляет перед ним ладони:       — Погоди-погоди. Я не собираюсь с тобой сосаться, дебила кусок! Так-то я за, но ты же потом в какую-нибудь нору забьёшься и будешь переживать в ней хуй знает сколько утрату своей стопроцентной гетеросексуальности, а со мной больше не заговоришь.       Раз-Два проглатывает эти инсинуации, опять выставляющие его как сопливую истеричную бабёнку, достает телефон и включает запись:       — Раз-Два, завтра, как протрезвеешь, имей ввиду — Бобски ни к чему тебя не принуждал, ты ничего ему не предъявишь и не будешь от него щемиться.       Переслав сообщение, он поднимает на Красавчика мутный решительный взгляд: — Понял?       Судя по прилипшим тут же к его рту горячим губам и тяжёлому дыханию — не только понял, но и решил не упускать подарок судьбы. С опозданием Раз-Два осознаёт какой-то частью ещё не отключившегося мозга, что это немного по-скотски по отношению к влюблённому в него пидарасу, но Боб тихо стонет, по-хозяйски нагло забирается шершавым языком ему в рот, и думать больше не получается. Раз-Два ещё никогда так тщательно не вылизывали, никогда не скребли мягкой щетиной губы, никогда не перехватывали так однозначно у него инициативу во время поцелуя. Красавчик Боб не прёт как танк, не покусывает, играя и флиртуя, не засасывает, как пылесос (да, такие девочки тоже попадались), не дразнит, отстраняясь в последний момент. Он бережно держит в своих ладонях небритую морду друга, целует неторопливо, вдумчиво, нежно и совершенно деспотично.       Раз-Два даже не думает о том, что надо было ввести какие-то ограничения, потому что это слишком уж по-гейски, не переживает, что должен был почувствовать возмущение и отвращение, когда язык кореша оказался в его пасти, потому что, эй, Красавчик Боб и правда охуенно целуется! Будет, что обсудить, с их постоянными шлюшками, — ехидно добавляет внутренний голос и тут же затыкается, потому что сухая и жёсткая ладонь друга забирается под рубашку, остаётся на подрагивающем животе и вселяет ужас напополам с предвкушением.       Срочно нужна передышка, чтобы он не съебал в панике к черту на рога, как передумавшая трахаться малолетка. С трудом получается оторваться, приподняться (какого-то черта он уже почти перешёл в горизонтальное положение, и это ещё один тревожный звоночек) и нервно выдохнуть:       — Я понял, не странно, что они в таком восторге, если ты так каждую девчонку целуешь.       Говоря это, ловит потемневший взгляд друга и не узнает в нём приколиста и балагура Бобби. Это, блядь, жуткое, сильное, болезненно возбуждённое животное, и оставаться с ним дольше Раз-Два точно не намерен!       — Я не целую так девочек, — глухо, с тяжёлым дыханием выдают мокрые красные губы. И, как будто обратной дороги уже не будет, припечатывают, чтобы запомнил как следует. — Я целую так тебя, Раз-Два.       Почти лёжа под Бобски, он судорожно сжимает ворот его рубахи и думает, как поскорее вывернуться, чтобы не слышать в хриплом голосе обжигающую неприкрытую похоть и не чувствовать бедром отчётливый горячий стояк.       — Съёбывай прямо сейчас, — велит искусанный им пухлогубый рот, и Раз-Два исключительно из духа противоречия притягивает его обратно, отказываясь от последней возможности унести ноги.       Так и не приходит проебавшееся куда-то ощущение неправильности, непривычность происходящего вызывает только пугливое предвкушение, будоражит и заставляет каким-то чужим голосом стонать в горячий жадный рот. В джинсах болезненно тесно, потому что из-за этой катавасии он полвечера проходил со стояком наперевес, и ёбарь-террорист Боб ему теперь кое-что должен. Что именно — думать страшно, поэтому Раз-Два прижимается, трётся о крепкое тело, трусливо скулит, проезжаясь напряжённым членом по горячему и однозначному ответу, и повторяет движение, потому что, блядь, хорошо, не должно быть, но так хорошо. Бобски шипит, широко прикусывает горло, и приходится замереть раскалённым, неудовлетворённым, заведённым существом, мало походящим на человека. Ещё! Сделай!       Красавчик чувствует нетерпение, дрожь, непонятно как сам держит себя в руках и осторожно ведёт горячей ладонью вверх, задирая рубашку. Голую грудь обдает холодом, мокрый рот скользит по ней вниз, горячий язык вылизывает, оставляя за собой прохладную влажную дорожку. От предвкушения пропадает дыхание и поджимаются пальцы на ногах. Его джинсы они нетерпеливо расстёгивают в четыре руки, больше мешая друг другу, Боб, не мешкая, тащит вниз боксёры, и первый стон вырывается ещё до того, как мягкие скользкие губы обхватывают наконец освобождённый, ноющий от желания член Раз-Два. Внутри слишком хорошо чтобы думать о неправильности, хочется только толкаться и подвывать, спустить уже наконец, но блядский секс по пьяни, как обычно, заставляет зависнуть где-то на самом краю без возможности кончить.       Боб, ёбаный виртуоз, предсказуемо сосёт лучше всех его подруг вместе взятых, удерживает его бедра, но недостаточно крепко, в самый раз, чтобы один выжил, а второй навсегда запомнил, каково трахать этот сладкий, умелый и жадный рот. Съебать будет недостаточно, Раз-Два завтра придётся родиться другим человеком.       Язык широко спускается по стволу вниз, становится необходимым самому стащить джинсы вместе с трусами. Боб выгибается, помогает и вклинивается между разъехавшихся ног, крепко удерживая разведённые бедра. Наверное, Раз-Два бы застрелился, если бы мог видеть себя со стороны, но сейчас не до того — его яйца ласково и умело полируют, а слюна кореша стекает вниз, прямо к подрагивающей дырке.       Он того и гляди может кончить, правда, но Бобски нежно ведёт кулаком по стволу напоследок, предательски выпускает, приподнимается, чтобы стянуть через голову расстегнутую рубашку и внимательно посмотреть в ненормальные глаза уже охуевающего от желания друга. Раз-Два еле слышно скулит, мечется взглядом по широкой груди, сильным плечам, крепким ласковым ладоням, вздыбленной ширинке, потом сдается, поднимает взгляд и сразу жалеет о куче вещей: что наебенился, что сам полез, что не свалил, пока его ещё отпускали. О последнем больше всего, потому что теперь назад он уже не сдаст — слишком хочется, слишком, блядь, интересно, и самая ебучая причина для экскурсии в мир гомосеков — он охуенно уверен, что с Бобом, что бы он с ним ни вытворял, точно будет хорошо.       Похоже, он, в отличие от многих, будет в состоянии точно назвать день, когда внезапно спидарасился. Бобски взглядом просит не паниковать, довериться, и от этой заботы хочется орать, что он не какая-то баба, а после сосаться с ним до утра. Он не успевает испугаться своих мыслей, Боб осторожно и решительно стягивает с него рубашку, прижимается голой грудью кожа к коже, накрывает собой — жилистый, жёсткий, большой, ни разу не похожий на девочек, с какими обычно мутит Раз-Два, жарко дышит ему в рот, почти не касаясь губами, и становится очевидным, насколько все плохо и безвозвратно, потому что на его горячий шёпот не хочется отвечать кулаками, а стоило бы забивать его слова обратно в глотку, чтобы никогда не слышать, не знать, и просто потому что он охуел такое нести:       — Хочу тебя до воя, в тебя хочу, Раз-Два, дашь? Сладко будет, обещаю, а потом никому и никогда не расскажу. Завтра можешь делать вид, что всё как обычно, что не было ничего, только дай один раз, хочу вставить, хочу выебать как следует, хочу, чтобы орал, чтобы весь дом слышал, как тебе хорошо, хочу кончить в тебя, пожалуйста.       Раз-Два затыкает его ладонью, останавливает ошпаривающую скороговорку, чувствует кожей горячий, влажный рот и хочет ослепнуть и оглохнуть, чтобы Бобски уже сделал, но остановил это гейское радиовещание, чтобы не смотрел нетерпеливо, уже мысленно явно имея его в разных позах.       Надеясь, что это сойдёт за ответ, Раз-Два сжимает его шею сзади, заменяет ладонь на его бесстыдных губах своим ртом, закрывает, на хуй, глаза, но все равно успевает заметить, как возбуждённо расширяются зрачки кореша. Да на хера ж ему надо было сегодня доёбываться до девочек со своими тупорылыми исследованиями!       Боб отрывается от него, шелестит обёртка, Раз-Два старательно не думает ни о чём, чувствует прохладные и скользкие пальцы между булок, а болтливый рот наконец надевается на все ещё стоящий колом член. Бобски сосёт, толкая обтянутые гандоном пальцы внутрь, те входят туго, но до обидного просто, как будто это нормально так для него подставляться. Красавчик стонет горлом вокруг ствола, и становится уже неважно, какая Раз-Два, оказывается, блядь, потому что рука между ног двигается размеренно, настойчиво, подчиняя своему ритму, вынуждая принимать и выгибаться, кайфовать от того, что и в голову не приходило. Блядский Красавчик Боб знает, что делать, куда толкаться, как заставить вытянуться струной, как вынудить мошонку поджаться, а своего друга превратить в скулящий на одной ноте кусок мяса теперь уже непонятной ориентации.       Перед тем как вставить свой гейский член, Бобски зарывается рукой в его волосы, сопливо-нежно целует под ухом, и Раз-Два всё-таки открывает глаза, выдерживает его полный обожания взгляд и больше не может зажмуриться. Тот входит осторожно, медленно, втискивается с трудом, грудь ходит ходуном, красные порнушные губы искусаны, короткие волосы взъерошены — открытый, честный до зубной боли, неотвратимый как чума. Раз-Два хочет закрыть глаза, чтобы не помнить этот момент, и не может, ждёт после боли обещанного удовольствия, боится темного, вязкого чувства, с которым Боб жил последние пять лет, которое сейчас выставляет напоказ, не считает нужным утаивать, и против собственного желания растворяется в происходящем, подыгрывает, раскрывается, тянется к горячему мужскому телу.       После нескольких толчков обоим становится проще, Бобски устраивается на узком диване, подхватывает его бедра и начинает нежно и неумолимо ебать плавными, сильными движениями, наращивая темп и так и не отпуская его взгляд. Раз-Два уверен, что не сможет завтра нормально ходить, что слишком откровенно для гетеросексуального мужика подставляется, что всем было бы лучше, если бы горячий член Бобски был чуть меньше, а он сам никогда бы не рассказывал, кого хочет на самом деле.       Раз-Два удерживает бёдра разведёнными для лучшего друга, стонет с ним вместе, чувствует, как тот скользит внутри и пытается удержаться на ебучем диване. Красавчик Боб сжимает его член, быстро и резко дрочит, не переставая трахать, и остаётся только ухватить его затылок, выгнуться от стягивающей жгутом все тело жажды и с радостным ором наконец кончить в руку друга. Продолжая удерживать его на весу, Боб ещё несколько раз упрямо толкается в подрагивающее, размазанное долгожданной разрядкой тело, с урчащим стоном кончает в резинку, так и не достав свой агрегат, и эта пульсация внутри — самое стыдное и неловкое из того, что он сегодня делал с Раз-Два. Это слишком лично, доверительно и сразу возвращает на место потёкшую крышу. Бобски заваливается на него, придавливает к дивану своей немаленькой тушей и, ещё не отдышавшись толком, доцеловывает его шею, пока Раз-Два не унёс ноги.       — Только сегодня, завтра ничего не скажу, не буду просить ещё, серьезно, только не надо опять по широкой дуге обходить, лады?       — Пошел ты на хуй, Бобски. Я всё равно теперь ебаться больше ни с кем другим не захочу.