du bedeutest mir alles

Бисмарк делает глубокую затяжку, мягко выдыхая с сизым дымом: - Кант переоценён, meine Königin. Тирпиц хмыкает весело хрустом норвежского снега, дразня перехватывает чужую сигарету, кончиками пальцев мазнув по искусанным губам, касается фильтра в том же месте косвенным поцелуем. - Бог мертв, не так ли? Mein Schatz, мне казалось строгость Канта импонирует тебе больше афористичности. Бисмарк смотрит оттаявшими льдинками глаз, напускное равнодушие сидит как вторая кожа на угловатом подбородке и арийских скулах, но горящий блеск глаз выдает позорно, с белым компьенским флагом. - Философия морализма гнила насквозь, преступна в определённой мере. Цель оправдывает средства, мораль лишь тянет вниз. Жар слов отдает кипейно-красной ненавистью сотен тысяч и ревом обезумевших трибун. Хочется слизать горечь злости идеологической с сестринских губ вместе с кофейно-металлическим привкусом мягко, остужающе, распробовать форму и текстуру языком. Со смешливым восхищением думается: «Сверхчеловек Ницше во всей нечеловеческой красе». Горло Бисмарк морозом ночным отмечено кроваво-красными отметинами зубов (Тирпиц ощущает гордость почти от осознания, что ворот форменный не закроет все), голос охрип нещадно, но у слов веса больше чем у всех речей лазурных, приторных- хоть сейчас иди на амбразуру грудью, за кровь и сталь в их венах, за единственно возможное спасение силой. - Боги, Herzblatt, мы же не на дебатах. Entspannen Sie sich. Дотлевающая сигарета тушиться неумолимо о пепельницу, тонкие холодные пальцы скользят по бледной, исцарапанной спине. У Бисмарк даже сейчас на месте позвоночника вертикальная титановая шпала, но металл осколками сыпется под ладонями с надсадным вздохом и диким стуком сердца. Сестра подаётся вперед сама, не дожидаясь, когда это сделает Тирпиц- целует, зарываясь рукой в инеем серебреные волосы. Губы ожидаемо горчат.