Для каждого чудовища всегда найдется своя красавица

Марко проснулся в слезах. Деталей сна он не помнил, только охватившее душераздирающее чувство страдания, прямо-таки c физической болью в сердце, от которой он и пробудился. Он очень хотел бы знать, что же именно возымело над ним такую власть? Кто посмел глумиться над ним тогда, когда его сознание спало? Это нечестно, так нельзя с ним. Это как подкрасться исподтишка и ударить в спину — в его спину — заведомо зная, что отпора не будет. Возможно ли такое? И самое досадное, что вспомнить он никак не мог, что, собственно, ему снилось. Вместе с этим вернулось чувство беспомощности, которое Марко не то что ненавидел, а не мог припомнить, когда он испытывал последний раз — кажется, очень давно, в детстве, — и теперь нате-ка распишитесь. Будто некто проник в его душу и сотворил там что-то очень-очень плохое ему, Марко, в тайне от самого Марко, и Марко хватал себя на том, что сейчас ему это... страшно. А что же Эллекен? Как мог он допустить? Утро не задалось. Принятие контрастного душа не облегчило состояние разбитости и нисколько не улучшило настроение. Марко бродил по спальне голый и потерянный. Собственное отражение в зеркалах являло ему до неприятного жалкого, хоть и очень красивого и сильного человека, весь вид которого умолял о сочувствии. И вспомнился Монти, ползающий на коленях, скулящий пёс, лижущий его ноги... Это было слишком. Это... Даже смерть не казалась сейчас Марко чем-то более худшим, чем одна лишь возможность появления такой одиозной метафоры. Нужно было взять себя в руки, переключиться на что-то другое, так как чем дольше он размышлял о сне, тем грубее и ярче, замазывая страх, его душевным состоянием завладевало бешенство. Его ведь так нелепо унизили. Нет, не перед кем-то там — его абсолютно не волновали все те свидетели-по-принуждению его личного позора. Его волновал тот, кто это всë сделал с ним. Не с Монти и его семьëй (которую беглый психопат пощадил по неизвестной причине, отпустил восвояси), не с теми сгоревшими в порту или вообще хоть каким боком столкнувшимися с Клоуном на периферии Италии, гореть им всем и дальше в аду, а именно — с ним. С Крёстным отцом Неаполитанской каморры и просто с Марко, обредшим исключительный смысл своего существования прямо перед первым причастием. Джокер. Было у Марко такое подозрение, что в этом сне каким-то рогом фрик присутствовал. Потому что как только он думал о психе, тут же возвращалось то самое чувство беззащитности: будто Марко ди Папарески больше не неуязвим, как будто кто-то может причинить ему боль... Это делало его... гнусно недозволительным в своих же собственных глазах, и от этого хотелось разнести всё вокруг, вопя большим раненым зверем, заманенным в капкан лёгкой, но коварной добычей. Марко даже поискал взглядом, что бы могло попасться ему под руку. Но всё, что окружало его, весь этот неотъемлемый антураж его личного стиля жизни стоил немалых вложений, и ему было просто жаль сливать миллионы в унитаз слепой ярости, несмотря на их ничтожность для него в существующем моменте. И от этой глупой немощи его гнев клокотал. В конце концов, Марко чувствовал, что ещë чуть-чуть, и в нëм что-нибудь взорвётся. — Ма-а-арко! А ты на сто процентов уверен в своей охране? — вспомнил он, как Клоун обратился к нему. Его голос докучливо нёсся из гигантских динамиков оглушительным гвалтом и был таким самонадеянным; а пренебрежительный тон в адрес Папы никто не использовал ещё ни разу. Эти назойливые интонации то и дело звучали в его голове, возникая сами по себе, добавляя боли в висках. — Ма-а-рко... Дерзко. Нагло. Беспардонно. Вызывающе — о, да, это вызов. Пощёчина. Уничтожить. Стереть с лица земли. Истребить, и чтобы не осталось даже воспоминания о треклятом шуте. Если бы гадёныш чудесным способом очутился бы рядом здесь и сейчас... то, что бы сделал с ним Марко? Мог бы он запачкать свои руки, прикоснувшись к поганой глотке, ощутить тепло его кожи, чтобы услышать хруст сломанной гортани и увидеть алую кровь на такого же оттенка намалёванных губах? Или он делегировал бы это тому, чей профессионализм лишил бы трикстера почувствовать даже дискомфорт перед тем, как отправиться прямо в лапы к Эллекену? От воображения этого выбора замутило, и это было... потрясающе, но Марко не смог определиться, как бы он поступил с тем, кто был сейчас самым главным его противником. Персональным врагом. Достоин ли Джокер такой чести? — Ты сам продал мне всё это, любезно сделав скидку... — Клоун не лгал, люди Папы ещё недавно потирали руки от жирненькой сделки, запивая шампанским, не ведая, кто проплатил их банкет. — Ма-а-рко... Как там говорится? О человеке судят по его врагам? — Ма-а-арко, а ты на сто процентов достоин? — почудился ему насмешливый голос. — Ма-а-рко... Он еле успел добежать до ванной — его стошнило. Он умылся, продышался и понуро уставился на своё отражение в зеркале. Он ощущал себя так, будто на нём не было не только одежды, но и кожи, словно все его мышцы, жилы, все ткани его тела обдувало ветром, высушивая до костей. Он был наг и обескуражен перед самим собой. Где же? Его источник и опора, его покровитель, его палладиум, его исповедник, кому он доверял все свои тайны, чьего знака он жаждал сейчас более всего на свете, где же он? Как Марко хотел бы сейчас увидеть в отражении горящие адским огнём глаза и услышать у себя за спиной шорох расправленных крыльев, стряхнувших всё смятение с плеч Марко своими чёрными перьями, Эллекен... На самом деле, неаполитанская мафия уже давно обосновалась и в Новом свете, в Готэме, в этой уютной, как чрево матери, юдоли криминала. Бизнес и дела каморры цвели, хоть и не буйным цветом. Поэтому «своих» людей, вальяжно чувствующих себя за океаном, у Папы хватало, и он уже дал указания лучшим ищейкам разжиться информацией о психопате: обо всём, что имело бы малейший признак самой крошечной значимости для Джокера, чтобы в нужный момент просто щëлкнуть пальцами, и — пуф-ф-ф — прощай, грустный клоун. Но пока, к сожалению, ничего, даже отдалённо имеющего ценность для психа, не обнаружилось. А зацепить такого голыми руками, всё равно что стараться вынуть биллиардный шар из лузы кием. Однако, попытки Папа не прекращал, надеясь, что рано или поздно что-нибудь да всплывёт. С тем, другим, всё было иначе. О Бэтмене Марко знал прежде и не понаслышке. Однажды люди Папы в открытой стычке зацепили его и, видимо, серьёзно, так как некоторое время о Бэтмене не было ни слуху ни духу. Тем не менее, кевлар, все эти рыцарские доспехи постоянно совершенствовались, поэтому защита Летучей мыши модернизировалась, а суровые гаджеты «а-ля Бэт» становились изящнее. Вообще, Бэтмен — это такая заноза в труднодоступном месте, от которой избавиться было почти что невозможно без посторонней помощи. Поэтому до недавних времён люди Папы осторожничали, не брезгуя откусывать от одного пирога с местной мафией. Но когда случился этот долгожданный, а по сему торжественный «бум» по Бэт-прожектору, и на самого Бэтмена была объявлена охота, каморра развернулась на всю катушку. Папа почти что благодарил местных фриков за то, что они, сами того не подозревая, любезно поработали для него дворниками, расчистив дорожки. И тут, как горячая закуска к пиршеству, подоспела благая весть: Колман Риз! Папа не мог найти тому ни одного обоснования, по заповедям всех жанров этот персонаж должен был разгуливать по Готэму менее суток: его непременно бы убили, выведав нужное, если, конечно, Риз не был бы заботливо спрятан так глубоко, что рисковал бы выпасть с нижней стороны планеты, к чертям на вилы. Но отыскать Риза не составило труда, как оказалось, и Джокеру, которым Риз был допрошен и отпущен на все четыре стороны. Это вызвало у Папы уже не удивление, а разочарование в Бэтмене как в том, за кого он себя выдаёт. Это что, халатность, что ли? Или чрезмерное милосердие? Или это особая форма договорённости или многоуровневая игра? И чем бы это ни являлось, зачем в таком случае маскарад, если есть тот, кто в любой момент раскроет миру его персону? В конце концов, Марко не стал тратить время на причины сего и утвердился во мнении, что все без исключения фрики, чью бы команду они не представляли, есть потерявшие рассудок психопатические маргиналы, коими напичкан Готэм. И планы у Папы были довольно прозаичны насчёт Брюса Уэйна, пока Джокер не вышел на стадион и не выговорил своим поганым ртом в микрофон: — Ма-а-арко! ЧЁРТ ВОЗЬМИ!!! Голос психа не покидал голову Папы ни на секунду, и, перестав вызывать остервенение, сводил его с ума. Марко хотел бы посмотреть в изуродованное вычурным рельефом и гримом лицо, когда Джокер называл его по имени, и в этот самый момент представлял, как проткнёт его насквозь где-то в области сердца именной катаной — воткнёт её прямо под ложечку, по направлению вверх под острым углом; он пробовал разрядить в него обойму пистолета, убивал его из УЗИ, просто из дробовика; рубил голову с плеч мечом, наблюдая, как она катится по асфальту, оставляя следы от крови и грима, но... Он вдруг представил, что Джокер мог бы оказать ему сопротивление — да, так было бы даже лучше. В тесной схватке, один на один. Джокер мог бы предугадать его намерение и обезоружить его, и Марко достойно встретил бы его отпор, глядя ему в глаза — угольно-чëрные, огненные, как у Эллекена... Что? Марко отпрянул от зеркала, потому что услышал в себе шёпот, смысла которого он испугался сильнее самого страха и ещё страшнее было признаться себе в том, что именно это означало. Телефонный звонок вывел его из, казалось, глубокого транса. Беспокоили из администрации города. На вызов Марко отвечать не стал — перезвонят, никуда не денутся. А на сегодня решил послать всё подальше и снять напряжение изощрённо-любимым способом: заказал очередной спектакль для одного зрителя. Ничего, мальчишек много, их постоянно рожают мамаши на радость миру, а он, Марко ди Папарески, один единственный — он и есть для них весь этот самый мир, между прочим. Вот пусть его и радуют. В предвкушении сладкого вечера ныло в паху, и в таком более-менее приятном расположении духа он, изучив и проанализировав всё, чем его уже снабдили относительно Джокера, свёл эти данные в одно простое уравнение, которое ему весьма понравилось: Джокер и Бэтмен — это две взаимовозбуждающие детали, как волновое явление в физике под названием резонанс. Иными словами, если идти рыбачить на Бэтмена, то наживкой должен быть Джокер; если охотиться на Джокера, то наоборот. Осталось найти подходящую банку для приманки. Фрики есть фрики, остальное — декорации. У тебя же есть крылья, Эллекен?..

***

— Лизни меня в ухо! — седьмой раз за очень раннее утро услышала Харлин из-за двери. Немыслимо. Они были похожи на гномов, прибывающих в дом хоббита Бильбо Бэггинса, только больше раза в три и вместо еды пускали слюни на Харлин. Так называемые подельники Джокера, о которых он предупредил накануне, беспокоили её с пяти утра. Хотя она и так не спала, всё ждала. Неловко себе признаться, но когда в первый раз услышала стук в дверь и это «лизни меня в ухо», то всё ещё надеялась, что это просто Джей решил так пошутить, и вот она откроет дверь, и... Но это был Сэм. Сэмюэл-мать-его-бегемото-шкаф! И огонёк надежды потух от сквозняка заскрипевшей двери. Всё. Компания расположилась кто где, оставив для Харлин зону спальни за ширмой. Ждали босса. Иногда что-то негромко обсуждали за столом. Что-то жевали, что-то пили, курили, посещали уборную, иногда косились в её сторону, полушёпотом позволяли себе сальные шуточки время от времени и ржали, в общем, делали, что им, нахрен, захочется. А как ж она? Джокер ушёл ещё до того, как Харлин, наспех промокнувшись полотенцем, вышла из душа. Возможно. Она слишком доступна и откровенна — пусть так. И всё равно ей было невдомёк, почему до сих пор он не проявил никакого желания даже просто переспать с ней? Да плевать на какую-то там уже любовь — просто тупо завалить и её трахнуть! Трахнуть! Почему же он, мать твою, не притронулся к ней и пальцем?! Где он?! Она надоела сама себе, задавая этот вопрос ежеминутно. Припоминая их встречу в кабинете бизнес-центра, те его прикосновения Харлин воспринимала сейчас по-другому: это было не проявлением искренности, а будто для галочки и напоказ, театральным представлением, которое, похоже, так заводило Клоуна. И глаза его блестели, возможно, совсем не от долгожданной встречи с ней, а... У Харлин болело в груди, сжималось так сильно, что хотелось взвыть — из-за омерзительной догадки — он хотел вызвать ревность в... Харлин не могла произнести это имя даже в мыслях, в таких дрянных мыслях, что хотелось сплюнуть. Она снова кусала себя за запястья. Плохой знак. Кто она по профессии-то? Хирург тоже не может сам себя прооперировать. А боль из груди нужно было перенести в другое место, хотя бы частично. На этот раз на нежной коже остались не только следы зубов и кровоподтёки. Она прокусила вену. Правую руку пришлось перевязать. Ещё до прихода гостей она проревела ровно столько времени, сколько ей потребовалось, чтобы начать осознавать, что она впустую истязается и пора уже снова думать о себе, а не о Джокере. А потом началось это лизни-меня-в-ухо. Вот и сейчас она делала вид, что спит, с горестью размышляя о том, что она, скорее всего, совершила самую глупую ошибку в своей жизни. Самую главную. Ей казалось, что это не она сама, а просто её тело как-то отделилось и почему-то продолжает лежать на этой затёртой кровати, а вся её сущность где-то очень далеко отсюда. Харлин Фрэнсис Квинзель, молодая, красивая и желанная мужчинами, почти что Мерилин Монро, а не придаточная часть фрика, мечтающего о покорении мира. Зачем она ему? А, может, она всё себе придумала? И Короля и Королеву, и эту странную мечту о том, кто просто болен? И, возможно, что в этот самый момент у неё есть шанс выздороветь, и ей надо срочно уйти? Бежать, как из плена, из тюрьмы, из оков... но... Как же тогда сатисфакция? Как быть со всем тем, что она уже вложила в свою цель? Разве Харлин Фрэнсис Квинзель забудет об этом? Нет уж. Если уж Джокеру не быть с Харлин, то чёрта с два он будет ещё с кем-нибудь. Последние мысли вернули ей жизненный тонус, она решила привести себя в порядок, закрылась в ванной — плевать на всех, пусть валят куда хотят. Она снова стояла под душем, подставляя лицо тёплым струям, позволяя им заливать глаза, нос и рот, будто вода могла вымыть изнутри её душу. После высушилась и накрасилась поярче. Хотелось как-то развеселить себя, и она завязала два хвостика, как в школьные годы. Вышло задорно. Только пластырь на запястье не добавлял радости. Она прикрыла его длинным рукавом рубашки. Пока шумела вода, Харлин не услышала, как обстановка в их номере изменилась. Выйдя из ванной комнаты, она открыла рот от удивления: Джокер отжимался на середине комнаты. Это выглядело как если бы он привычно выполнял комплекс регулярных упражнений. Когда он сидел в камере Аркхэма, то делал нечто похожее, но не так интенсивно. — Ты что... ты тренируешься? — изумилась она, обходя его вокруг. Если бы его сейчас увидели те, кто видел его исключительно в «парадном» костюме, то они бы не поверили, что это и есть Джокер: волосы собраны в хвостик на затылке, чистое лицо и особенно то, что он сейчас делал, совсем не вязалось с манерами Клоуна. Джокер ответил, когда закончил и отдышался, усевшись «по-турецки»: — Тебе бы тоже не мешало поддерживать мышцы в тонусе, — он поманил её пальцем, она опустилась на колено рядом, и он пощупал её бицепс. — Ты поднимешь хотя бы биту, а, дорогуша? Там, куда мы все движемся, желательно хорошо владеть своим телом. — Я была недурной гимнасткой, первой среди сокурсников, — парировала она как могла. Вся её жажда мести и пафос испарились, когда она увидела капельки пота, стекающие по его вискам. Она не могла отвести глаз от его лица. Это было почти нереально, сюр. Она и раньше видела его без грима в Аркхэме, но там он будто всё равно был в нём, даже когда спал, на нём словно постоянно был незримый костюм Джокера. Харлин поймала странное ощущение: тот ли это самый человек, ради которого она сможет смириться с настоящим положением вещей?.. — Была — не считается. Думаешь, кто-то сделает твою работу за тебя? Нет, не прокатит. Жизнь, которую мы хотим, нужно взять, — он сжал кулаки и приложил их к груди, подавшись назад, — вот этими ручками, а потом войти в неё на своих, желательно, ножках. О голове, заметь, я даже не говорю тебе. — Джей, но я и подумать не могла, что... — Вот поэтому я и не говорю тебе о голове, Харлин. Ты забыла мой побег из Аркхэма. Какие навыки мне понадобились при этом, м? Наверняка не гла-за-цве-та-не-ба, — передразнил он самого себя, когда, говорил эти слова доктору Квинзель, рассчитывавши на известную реакцию. — Хотя, я ничего против применения и этого оружия тобой не имею, поскольку большинство падки на женские прелести. Да и навык этот у тебя уже есть и опробован не раз, — тут он сделал паузу, а затем повысил он голос на вопросе: — Так ведь? — Хорошо, я всё вспомню, я снова стану заниматься, — спешно потупила она взгляд, будто ей даже совестно стало, но больше как-то обидно за себя, особенно на фоне недавних раздумий относительно её жизни. — Постой-ка, это что, одолжение? — он подозрительно прищурился. — Нет, я и правда теперь понимаю, что упустила время, но я наверстаю, будь уверен. — Интересно, что сама ты до этого не додумалась в моё отсутствие. Ты даже не можешь рационально распределить своё время и возможности. А что ты будешь делать при перестрелке, например? Или когда за тобой будут гнаться разъярённые громилы, чтобы сначала вволю утолить свою похоть, а потом зверски прикончить? Как ты собираешься не умереть в такой ситуации, м? Прятать голову в коленях и раскачиваться туда-сюда?! Ты занималась полным дерьмом! Пыталась якобы выйти на мой след, вместо того, чтобы готовиться к реальным делам. Думаешь, так просто быть моей... э-э... как ты там себя называешь? Помощницей? Подружкой, м? А, Тыквой? — он зло усмехнулся. — Но я думала, что ты... что мы будем вместе, и ты поможешь... поможешь? — Я могу. Помочь. Но вдруг я не окажусь рядом в нужный момент? Или... мне самому может понадобиться твоя помощь. А ещё иногда, точнее, часто приходится выбирать. Делать выбор, — уточняя, он наморщил лоб и быстро закивал головой. — И когда, ты понимаешь, что от этого выбора зависит результат, то-о... — скривил губы и развёл руками. — Ты ведь понимаешь, о чём я? Она кивнула. Она понимала. — Научи меня, пожалуйста, чтобы я была той, которая нужна тебе, — попросила она так искренно, как только могла. — Научи-ить, — задумчиво протянул он. — Ты уверена, что хочешь этого после всего, что уже знаешь? Она снова кивала, теперь уже глядя ему в глаза. — То есть, ты хочешь, чтобы я научил тебя, как выжить рядом со мной? — Хочу. — И ты не сбежишь? — Я... Джей, разве мы не договорились обо всём ещё в Аркхэме? — А разве всё осталось по-прежнему? Харлин встревожилась этим вопросом: — Что же могло измениться, Джей? — она решилась и ласково погладила его по щеке. — А то, что ты мне... — глядя в глаза, он накрыл её пальцы своей ладонью, — не доверяешь. — Всецело. Я доверяю тебе всецело, мой... — Что с твоей рукой? Зараза. Она совершенно забыла о повязке. — А ничего такого. Небольшой ожог. Кофе пролила, когда несла на стол твоим дружкам. — Теперь это и твои дружки. Или ты отделяешь себя от всех нас? — он сжал перевязанное запястье, глядя её в глаза. Харлин сглотнула. Джокер поднял её руку на уровень глаз: белая материя пропиталась кровью. — Это... твоё доверие, м, Харлин? Желая сгладить неприятный момент, она потянулась к нему за поцелуем. Он не сопротивлялся. Она обхватила его губы губами и вскарабкалась на колени. Ей казалось, что он ответил на ласку. Не до конца веря, что всё это на самом деле происходит, Харлин осмелела и, застонав от томления, с неохотой оторвалась от его губ, чтобы снять с себя рубашку, и тут Джокер спросил: — Могла бы ты предать меня? Харлин замерла от... испуга: чересчур сильным ударом отозвался его вопрос в сердце, ресницы её невольно затрепетали, и она, стремясь скрыть охватившее волнение, обняла его покрепче и горячо заговорила: — Ни за что на свете, Джей... — И снова прильнула к его губам. В дверь постучали. Джокер запрокинул голову и рассмеялся: — В дверь стучат, — намекнул он ей, не двинувшись с места. Харлин всё ещё прижималась к нему: — Ну и чёрт с ними, — шепнула она ему в ухо. — Но дверь нужно открыть. Или... мне придётся завести ещё одну помощницу, чтобы вы могли подменять друг другу в такие моменты, — голос его буквально источал веселье. Харлин поняла, что снова оказалась идиоткой, порывисто встала и, не запахнув рубашку, подошла и открыла дверь. — Оу, мисс, простите, я зайду попозже, — виновато пробасил Сэм. — Да чего уж там. Валяй, заходи, — зло проговорила она и отошла в сторону. Сэм вошёл и совсем стушевался, увидев Джокера: — Босс, я... не знал, что мисс... будет не одета, что... — Я тоже не знал, Сэмми, я тоже, — успокоил его Джокер. — У нас есть новости? — Да, босс. — Выкладывай. — Он встал с пола и повёл его к столу. Харлин молча негодовала, набирая в чайник воду — надо же было занять себя чем-нибудь. К тому же, очень хотелось знать, что за новости принёс Сэм. Наверняка, ей придётся что-то делать для них. Для них всех. Чувство того, что она находится не на своём месте усилилось. Неоднократно отвергнутая тем, ради кого оставила свою прежнюю жизнь, прислуживающая отребью в затхлом номере мотеля, Харлин Фрэнсис Квинзель. Мерилин плохо кончила. Впрочем, Джон тоже.

***