Ickle Beasties

      Три дня спустя, когда Колдуин снова ведет просителей в тронный зал, наконец случается то, что камнем лежало на плечах целую вечность, — её встречает сутулый грязный человек в капюшоне, сгорбившийся на полу. Нищий. Эмили делает всё возможное, открывая благотворительные программы, отменяя приказы о тюремном заключении за долги, — и всё равно не со всеми её подданными хорошо обходятся.       Она не успевает поприветствовать бедняка, как он откидывает капюшон, открывая лицо, и перед императрицей предстаёт тот, кого она думала, больше никогда не увидит. Лиам Бирн смотрит на Эмили со спокойным достоинством; его лицо похудело за время, проведённое на рудниках, новый шрам разрезал рот, но его взгляд всё равно остался серьёзным. — Здравствуй, Эмили.       Как неофициально — императрица скрипит зубами. Как будто они хорошие знакомые. Колдуин сжимает ладонь в кулак за секунду до того, как кожа покрывается мурашками от нескладной музыки. Лиам привел смотрителя с музыкальной шкатулкой, а из толпы вышли другие члены ордена, вытаскивая оружие. Эта секта, кажется, всегда привлекала охотников на ведьм, воинственных и безумных, везде видящих ересь. Вот почему среди людей возникли волнения: одного лишь приказа Лиама Бирна было достаточно, чтобы начались брожения, чтобы головорезы стали видеть монстров там, где их нет. Эмили же просто делает всё возможное для империи. Если она и чудовище, то доброе. — Паоло умер по дороге в шахты, и на этот раз он не воскрес. Хоть что-то хорошее ты сделала, — он сплевывает. — Я несколько дней лежал рядом с его гниющим вонючим трупом.       Колдуин ничего не может сказать, ничего не может сделать — ладони прижаты к вискам, а Метка Чужого ярко светится; Эмили знает, что Корво в данный момент на полпути во дворец, а Чужой ждёт конца встречи в её покоях. Никто из них не знает, что Колдуин сейчас кусает губы, подавляя горловой вой, стук костяных амулетов о собственные ребра.       Императрица испытывала бы вину за смерть Паоло, за безумно горящие глаза Бирна, если бы не знала, что смотрители вытворяли с её народом; про их низменные желания, скрытое за масками священников лицемерие, про их шайки, которые разрывали город на части ради хоть какой-то добычи во время крысиной чумы. — Иди к чёрту… Минога бесхребетная… — выдавливает из себя Колдуин, чувствуя, как в горле булькает кровь, Бирн — или его шаткая тень — подходит ближе, когда Эмили падает рядом с троном, сильно ударяясь коленями о пол. — Ты не… — она, ослабевшая и источенная, не может выдавить из себя ни звука; рядом — беспомощные придворные, схваченные смотрителями Бирна, пока он вытаскивает меч. — Лучше от империи останутся одни руины, чем она будет в руках еретички, — рычит Бирн, и Эмили шипит, свирепо и яростно, успевая вскинуть арбалет и убить смотрителя с музыкальной шкатулкой в тот момент, когда Бирн замахивается и пытается разрубить её пополам. «Ведьма!» — кричит недостаточно быстрый смотритель; Колдуин успевает откатиться в сторону. Боль обжигающе ноет в виске и правом ухе, кровь проступает на щеке. — Тебе не достанется мой народ, — клянется Эмили и, вспоминая, как в детстве её учил Корво, резко поднимает меч — это естественное движение заставляет Бирна отшатнуться; её клинок перерезает горло, брызги горячей крови попадают императрице на лицо. Она гипнозом отвлекает придворных, пока усыпляющие дротики быстро справляются с остальными врагами. Императрица не должна прославиться тем, что убила своих граждан на глазах у всего двора.       Когда Эмили, тяжело дыша, заканчивает разбираться со смотрителями, её придворные (уже не под гипнозом) спешат к ней — наконец, прибывают охранники, следом врывается Чужой. — Эмили, я… — но его прерывает появившийся рядом Корво. — Моя маленькая луна…       Они оба умолкают, когда Колдуин останавливает их поднятой рукой, размазывая кровь по щеке рукавом, пытаясь выглядеть как можно более величественно. — Лиам Бирн напал на меня с каким-то… Магическим устройством. — Они поймут, что Эмили имеет в виду. Корво берет её лицо в ладони и осматривает с такой тщательностью, что у неё наворачиваются слёзы на глазах.       Когда она успокаивается, боль от полученных ран даёт о себе знать. Эмили, мокрая от крови, касается их и уходит из зала. — У тебя будут шрамы, — бормочет Корво, загоняя дочь в комнату, пока охранники сдерживают встревоженную толпой. Ей всё равно, если стражники бросят мятежников на съедение речным хрустакам. — Хорошо, — отвечает императрица.       И это действительно хорошо, потому что когда Эмили предстаёт перед народом днём позже, с перебинтованной головой, с Корво и со стоящим позади неё Чужим, то Колдуин под громкие возгласы чувствует облегчение, ощущение, что её любят. Императрица не помнила себя настолько радостной с тех пор, когда на её месте стояла ещё живая Джессамина.       Она с присущим ей изяществом принимает публичные извинения Мала Арсениоса за нападение предавших смотрителей. Хорошие как никогда отношения с церковью будут только полезны. Довольная императрица выглядит великолепно вместе с Корво, стоящим рядом с ней, и с Чужим позади неё.       Это позже будут только она, Чужой, его холодная кожа, блестящие черные волосы, падающие ей на лицо, его идеальное тело. А пока что Эмили просто улыбается.