***
— Сожалеете о прошлых проступках, императрица? — Эмили начинает вспоминать: Брианна Эшворт, после того как её признали достаточно выздоровевшей, чтобы доставить в Колдридж, томится в камере рядом с другими ведьмами. Она почти не разговаривала за все эти месяцы. Эмили пыталась сделать всё, чтобы с ними обращались справедливо. Императрица не знает, удалось ли ей это. «Возможно, я больше не могу являться к тебе в образе других людей, но я всё ещё в твоей голове». Эмили думает об ужасах, творившихся в Королевской кунсткамере, в собственном дворце, и вздергивает подбородок. Она знает людей получше, которых можно было бы пожалеть. — Ты получила то, что заслужила, Брианна, — императрица обязательно приходит в тюрьму раз в неделю, чтобы напомнить себе о необходимости не терять бдительность, чтобы в Колдридже ни с кем больше не обращались так, как с Корво во время его пребывания здесь. Большинство заключённых выглядят побледневшими и скучающими, но в целом — здоровыми. Кроме Брианны, глаза которой горят отчаянием и безумием. Эмили задаётся вопросом, не привиделся ли ей этот свет в глубине глаз Эшворт. Колдуин спрашивает себя, может быть, милосерднее было бы убить её? — Я не сделала ничего плохого. Повсюду лежали тела, металлический запах крови стоял у неё в горле: придворные и слуги, которых она знала с детства, были убиты. Это были те, кого она защищала. Эмили не испытывает и капли сочувствия по отношению к Брианне, которая обхватывает длинными пальцами прутья камеры, прижимаясь к ним лицом. — Ты такая же ведьма, как и я, императрица, — шипит Эшворт, сжимая прутья так крепко, что костяшки её пальцев белеют. — Ты царствующая лицемерка, и однажды тебя сожгут также, как жгли моих сестер. Колдуин чувствует, как по спине пробегает неприятный холодок. Чужой говорил, что что-то грядет. Но Брианна Эшворт больше не связана с Бездной — она может видеть будущее не дальше, чем любая другая бессильная ведьма в камерах Колдриджа. Императрице не стоит её слушать. — Я ценю твой совет, — говорит Эмили, кивая головой. Даже если её шаг несколько быстрее обычного, когда она покидает тюрьму, никто из охраны это никак не комментирует.***
Позже, той же ночью, императрица беспокойно спит, завернувшись в тяжёлые одеяла. Зима начинает ползти по Дануоллу, хотя тень её ещё слишком мала для настоящих холодов. Горничные всё равно принесли одеяла, опасаясь, что императрица простудится. Эмили, которую Корво заставлял тренироваться во всевозможных погодных условиях, любит думать, что она сильнее того, чтобы умереть от простого холода. В конце концов Колдуин сдаётся и встаёт с постели, натянув на плечи тёплую шаль. Охранники кивают, когда она выходит из дверей и проходит мимо них, мановением руки приказывая не следовать за ней. Императрица более чем способна на полуночную прогулку в одиночестве по собственному дворцу. Она бредёт по тёмным коридорам, приветствуя охранников и случайных сонных горничных, готовых выполнить чью-нибудь ночную просьбу, что случается редко — единственные дворяне, живущие здесь, — это Корво и Эмили. К Чужому тоже относятся как к дворянину, хотя Эмили и не уверена, что он таковым являлся. Кто может иметь ещё более высокий статус, чем Бог? Единственные люди других сословий здесь — это слуги, бюрократы и охранники. Императрица, которой никогда не нравились напыщенные, самодовольные дворяне, предпочитает жить бок о бок именно с такими людьми. Дворяне могут жить в собственных особняках и посещать дворец, когда это необходимо. К тому же, Колдуин ценит уединение — если будет нужно, она может попросить, чтобы никто не мешал ей. Но сейчас ей просто хочется прогуляться. В конце концов она оказывается в тронном зале, где Верховного Смотрителя Хулана оставили висеть на костре. Сейчас здесь спокойно, пережившие эту трагедию слуги быстро убрали беспорядок, также как и императрица желая стереть любые следы пребывания Далилы. Эмили с особым удовольствием разбивала её статуи. Здесь холодно, ветер дует сквозь щели, появившиеся из-за попавших в стены заклинаний и пуль. Размышляя, императрица какое-то время смотрит на трон. На её плечах лежит тяжесть веков. Вес жизней её народа. Она никогда не позволит этой ноше сломить её. Колдуин уже почти вернулась в свои покои, когда вдруг натыкается на Чужого, сидящего на подоконнике, перед окном с видом на город. В детстве Эмили проводила здесь много времени, запоминая расположение улиц. Это сослужило ей хорошую службу во время побега на корабль Билли. — Императрица, — обращается к ней Чужой не оборачиваясь, когда она оказывается в нескольких метрах от него — удивительно, ведь Колдуин знает, что ходит бесшумно. Эмили сгибает руку с меткой. Её нервирует то, что он, кажется, всегда знает, где она и Корво и что они чувствуют. Возможно, таким же образом можно найти и Дауда, хотя Колдуин и сомневается, что Чужой поможет ей в этом, а Корво поддержит. Жажда Эмили отомстить Дауду с годами угасла. Джессамины больше нет, и чья-то смерть не вернет её. — Ты поздно ложишься, — говорит императрица. Чужой не отвечает, продолжая смотреть в окно. Подойдя ближе, Эмили поражена тем, что видит: он дрожит от холода. Сочувствуя, она накидывает тёплую шаль ему на плечи, на секунду колеблясь, когда замечает двух крыс, свернувшихся у него на коленях. Что же… Она уже познакомилась с крысами, да и они больше не переносят чуму и не бегают голодными стаями. Чужой любезен, отводя ноги в сторону, чтобы Эмили могла устроиться спиной к холодному стеклу. Это заставляет её напрячься и зашипеть. — Большую часть своей юности я провёл на холоде. В то время было холоднее. — Мы можем сделать твою постель теплее, — Колдуин говорит это достаточно невинным тоном, но его поднятая бровь заставляет Эмили покраснеть. Чужой так быстро осматривает её с ног до головы, что она почти не замечает его взгляда. — Сейчас, императрица? — Эмили — не краснеющая девственница, но это же Чужой… До сих пор было странно говорить так спокойно с существом из загадочных историй, рассказанных шепотом, которые она слышала, когда была ребенком. Теперь он простой мужчина, который подтягивает колени ближе к груди и улыбается ей. Простой мужчина, который задевает её ногу своей, пока они смотрят, как восходит солнце и нерешительно заливает город слабым светом.