Рубин, малина и печаль

*** *** *** *** Пять лет спустя. *** *** *** *** Приглушённый невнятный гомон множества голосов перебил звон дверного колокольчика. — Добро пожаловать! На скольких Вам столик? — На двоих, пожалуйста, — ответил низкий мужской голос, и за ним последовал лёгкий женский смешок. Раздражённо дёрнув носком ноги, Сасара невольно прокрутил пирсинг в ухе, и бросил беглый взгляд сквозь окно, на вечернюю улицу. Мимо, мчась куда-то по своим делам, потоком стремились люди. Белые воротнички, статные дамы и занятые бизнесмены, школьники, студенты… — Прошу, простите за ожидание!.. Он обернулся на голос. Перед ним, стиснув в руках аккуратный блокнот, робко стояла официантка. «Новенькая, что ли?» Он беззлобно помахал рукой, принимая извинения, и та, выдохнув, выученной скороговоркой выпалила: — Вы что-нибудь будете? Но, запнувшись, она быстро оглядела лицо Сасары и, неуверенно, чуть тише, предложила: — …может, кофе?.. Сасара сперва недоумённо моргнул — но, кажется, понял, в чём дело. Не сдержавшись, он коротко усмехнулся про себя. «Что, настолько неважно выгляжу?» Он повёл взглядом в сторону. Кофе… (***) «Как ты это пьёшь?» — он брезгливо высунул язык, отпихивая горячий напиток в сторону. Рошо лишь невозмутимо пожал плечом, забрав у друга стакан, и с удовольствием сделал ещё один глоток. «Вопрос риторический? Мне по вкусу». Подперев лицо ладонью, Сасара тяжко вздохнул, и с сожалением глянул на Рошо, заметно наслаждавшегося своим до ужаса горьким и, между прочим, ничуть не вкусным напитком. «Эх, вот бы дынной крем-соды… вот где радость». «Выпрашиваешь?» — на губах Рошо, наполовину прячась в стакане — лёгкая ухмылка. Сасара хохотнул. «А то». (***) — Нет… нет, спасибо, без кофе. У вас, случайно, нет..? А, неважно. Просто воды. — А… Сасара вопросительно поднял голову. Официантка тут же спрятала глаза, неловко замолчав. Чуть приподняв бровь, он мимолётно скользнул взглядом по её с чего-то раскрасневшемуся лицу. Ему был хорошо знаком этот взгляд. Приоткрыв рот, она втянула воздух и, собравшись с духом, замямлила: — Эм, а Вы… Вы ведь..? «Ну, конечно». Незаметно выдохнув, Сасара развернулся к ней на стуле и, широко улыбнувшись, легко докончил фразу за неё: — Нуруде Сасара, ага. Хотите автограф? Девушка в тот же миг просияла глазами, и поспешно, краснея до ушей, протянула свою уже приготовленную ручку и маленький блокнот. Не ведя и глазом, Сасара проделал то же, что и делал всегда — крутанув ручку в пальцах, проверил чернила сбоку листа, и оставил на бумаге размашистую подпись, с улыбкой вручив официантке блокнот. — Спасибо, спасибо!.. — чуть дрожа голосом от волнения, расплывшись в улыбке почти благоговейной, она трепетно прижала блокнот к груди. Ещё раз ободряюще улыбнувшись ей, Сасара ненавязчиво кивнул на пустой стол перед собой, и та, мигом спохватившись, ахнула: — А, вода! Сейчас принесу, простите!.. Он ещё раз легко улыбнулся ей, и девушка, светясь от небывалого счастья, спешно засеменила к стойке. Не прошло и минуты, как обещанный ему стакан воды, традиционно горячей, исходя паром, аккуратно опустился на стол слева от него. Официантка чрезмерно вежливо поклонилась и, дождавшись ответного кивка Сасары, спешно убежала обратно в зал. Он задержал задумчивый взгляд на облачке пара, что, беззвучно, поднималось ввысь витиеватыми изгибами, и секунды спустя растворялось в сумрачном воздухе. В этой части кафе было, как и всегда, почти тихо. Сасара негромко чиркнул зажигалкой. В следующую секунду его окутало уже давно привычным запахом дымного ментола. Глубоко затянувшись, он отнял сигарету от губ, и замер над недописанной строкой. «…Что мы можем сказать о великанах с силой десятерых?..» Кусочек пепла, перегорев, сорвался с кончика сигареты и беззвучной снежинкой опустился на край измятого листа. Досадливо цыкнув, Сасара в который раз перечеркнул фразу, и неаккуратным движением стёр пепел с бумаги, оставив на ней серое пятно. «Чёрт». Эти измученные листы лишь с горьким смехом можно было бы назвать сценарием. — Добро пожаловать!.. Со стороны входа, в очередной раз прозвеневшего колокольчиком, раздался пронзительный детский смех. Шум множества голосов, сбивающий с мысли, лез в голову случайными фразами, болтовнёй о рутине, жалобами на работу, тоской по домашним, планами на скорые выходные… Сасара коротко выдохнул. Густое облако сизого дыма, вырвавшись изо рта, на мгновение скрыло за собой текст. «…Всё лучше, чем тишина». Всё лучше, чем работать над шутками в пустой до звона холодной квартире. Но почему-то именно сегодня привычно отгородиться от лишнего шума никак не выходило. «Великан…» Слово, не скрывшееся вслед за остальной старательно зачёркнутой строкой, попалось ему на глаза вновь. Губы дрогнули в непреднамеренной улыбке. «Интересно, как он там». Мысль хлестнула по сердцу далёкими остатками тоски. Тряхнув головой, Сасара грубо взъерошил изумрудные волосы на затылке — будто бы надеясь осадить самого себя. «Господи, Сасара… возьми уже себя в руки». Прошло слишком много времени. Слишком много лет. Сасара не должен бы и помнить его лица. Да, и он — его… Наверняка, он изменился. Уж точно не как Сасара. Кто бы мог подумать… «Тсутсуджимори-кун же вечно за Нуруде хвостом таскается! И как они уживаются?.. У него хоть что-нибудь своё есть?» Сасара — известный комик с блистающей сцены. Независимый, безбашенный, остроумный. Сасара — жонглирует словами будто прекрасными клинками, завораживая и влюбляя в себя публику концерт за концертом. Сасара — единственный из них двоих, кто до сих пор цепляется за треклятое прошлое. «…чёрт тебя дери». Досадливо вытащив сигарету изо рта, не докурив и половины, Сасара выдул остатки дыма и нещадно ткнул тлеющим концом в пепельницу. Та, издав жалкую дымную струйку, смявшись, погасла. Ему и десятка лет не хватит, да?.. Бездумно начеркав ещё пару слов, Сасара откинулся на спинку стула и уставился в потолок. А ведь все их шутки, в конце концов, оказались бесполезны. Написанные для дуэта, теперь они никуда не годились… …Возможно, в этот вечер в Сасаре было что-то и от мазохиста. Сколько бы раз он ни пытался избавиться от тетрадей, переполненных смехом двоих, для сотен, сколько бы ни силился вырвать хоть страницу проклятых черновиков — всё равно раз за разом швырял кипу исписанных цветными чернилами листов в запылённый ящик стола. Почему не выбросил? Он сухо усмехнулся в воздух тёмной балке под потолком, и прикрыл глаза. Память — злостная штука. До жути простая — до смеха неубиваемая. Вот только пережить её, задавить чем угодно, пожалуй, было бы в разы проще, не иди об руку с памятью кое-что ещё. Надежда. Бросив ручку на стол перед собой, Сасара, нервозно облизнув губы, машинально нашарил затушенную им же самим сигарету. Но, задержав её в пальцах на долгую секунду, он бессильно выпустил её. Вкус ментоловых сигарет на языке, с годами ставших едва ли не единственным успокоением души, вдруг опостылел. Его захотелось запить. Надежда, в самой глубине души, до которой никакими силами, чтобы выбросить прочь, не добраться — на то, что эти шутки когда-нибудь всё же пригодятся. На то, что Рошо вернётся — с лёгкой, немного насмешливой, но искренней улыбкой на губах. На то, что, на все его расспросы, скажет, чуть посмеявшись при этом — «Это ведь была всего лишь шутка — а ты поверил?». И что следом качнёт головой укоризненно на один из его любимых дешёвых каламбуров, словно Сасара был разочарованием вселенной. На то, что однажды всё будет как раньше. Но «как раньше» не будет. Все их совместные наработки — придуманные, переправленные, написанные и вновь доработанные — навеки покрылись пылью ушедшего времени, которого не вернуть. Пылью невысказанных слов, что запоздалым эхом отзовутся ещё тысячу раз — но, сколько бы раз ни звучали, больше никем не будут услышаны. Невысказанные — на сцене, или в сантиметре друг от друга? Тут сквозь неразборчивый гомон кафе и потока его собственных мыслей пробился новый звук. Сасара перевёл глаза на окно — и невольно проследил за прозрачной каплей, что, вобрав в себя свет всех огней ночного города, кривой дорожкой лениво скатилась вниз по стеклу, и разбилась на водяные осколки от удара следующей. «Только этого не хватало». Быть может, вся его жизнь — одна сплошная шутка?.. Быть может, то было и достойной платой ему за его собственное молчание. Молчание — в тот треклятый вечер… Пронзительно звякнул дверной колокольчик, хлопнула входная дверь, и девушки за стойкой всё теми же доброжелательными голосами поприветствовали очередного гостя. Схмурив брови в тщетных попытках сосредоточиться, Сасара крутанулся на стуле и, встряхнув в руках истрёпанные листы, рывком закинул ногу на ногу. Когда-нибудь — он забудет. Ничто не имело значения, пока публика улыбалась. Для него — ничего больше не должно было иметь значения. Он — сам себе бокэ, сам себе цуккоми. Теперь его черновики, десятки раз перечёркнутые, написанные и исправленные всё той же чёрной ручкой — говорили лишь одним голосом. Что случится, если после каждой шутки он по привычке будет делать паузу для второго? Он вновь подобрал ручку, отступив пустую строку, набросал мимолётную (но, пожалуй, заведомо обречённую) мысль на бумаге. Наверное, жизнь актёра была его единственным шансом на побег. От себя — и прошлого, к которому, как ни иронично, сцена и приковала его, словно цепями. Без них он бы, в самом деле, давно себя потерял. Где-то вдалеке, позади послышались негромкие шаги, и следом — чей-то смех, лёгкая суета, скрип ножек стульев, доброжелательный голос официантки: — Прошу, можете занять эти места… Сасара, не оборачиваясь, положил сценарий на стол и, подперев рукой подбородок, крутанул ручку в пальцах. Вспомнив, чего не хватало, он пододвинул к себе поданный ему стакан и неспешно отпил успевшей подостыть воды, задумчиво глядя в окно. Зоны для курящих в этом районе всё равно не пользовались большой популярностью даже по вечерам пятницы. Спешить было некуда. Прикрыв веки, Сасара оставил недопитый стакан, лениво проскользнув взглядом по написанным им только что строчкам. Спешить было… Рядом с ним, прерывая мысль, упала неясная тень. Сасара повёл глазами выше. На измятые листы сценария — тихо — звякнув серебристой цепочкой о край стола, опустились круглые очки. Замерев, он беззвучно приоткрыл рот. Чёрная ручка, выпав из ослабших пальцев, глухо стукнулась о пол. Без единой мысли он — рывком — обернулся. И его губы — накрыли чужие. Дыхание — исчезло без единого следа. Прохладные ладони вмиг поймали его лицо — прижимая ближе. Ближе. Прижимая так близко, что на всём белом свете не оставалось ничего больше. Ничто — не имело значения. Всхлипнув в поцелуй как-то почти отчаянно, Сасара зажмурил веки изо всех сил — не в силах пошевелиться. Не в силах вдохнуть. Не в силах верить. Губы — мягкие, нестерпимо тёплые, до невозможного знакомые, целовали его с такой бесконечной нежностью — словно бы не было всех этих лет. Словно и не было конца этому моменту. Словно… Лишь на незримую секунду отстранившись, лёгкость губ оставила след на его щеке, медленно скользнув к шее — и Сасара, чувствуя, что падает, слабо повис на широких плечах. Живительное тепло родного тела — то же, что безмолвно жило в его памяти все эти долгие годы — то же, что сквозь ткань рубашки теперь согревало его до самой души. До той её глубины, в которой — негасимая ничем надежда. Ждавшая до самой последней секунды. Напоследок нежно коснувшись его щеки вновь, губы, чуть погодя, отстранились прочь. Сасара, не чувствуя самого себя, инстинктивно подался вслед за ними, но ладони мягко удержали его. Лишь сейчас — вспомнив — он остановился сам, и почти судорожно схватил ртом недостающий воздух. Легкие, вмиг оживлённые вдохом, свело едва сдерживаемым приступом кашля. Отдавшись в сердце трепетным чувством дежавю — высокий, чуть тёплый лоб коснулся его собственного, и замер неподвижно. Давая им двоим эти драгоценные секунды тишины, и тепла. Едва отдышавшись, Сасара — с затаённым страхом — чуть отклонившись назад, наконец, поднял взгляд. Из-под длинных ресниц на него смотрела пара малиновых глаз. От природы немного — только его — укоряющих — бесконечно честных, затаённо лукавых. Глубоких — до одури. Тех, что забыть он, наверное, не смог бы никогда в жизни. Рошо еле заметно приподнял уголки губ. И голос, знакомый — до щемящей душу и сердце дрожи — с лёгкой улыбкой, немного ироничной, но искренней, произнёс: — У тебя такие грустные глаза… Беспомощно поджав губы, Сасара порывисто вдохнул, и утёр глаза рукавом. Ничего не говоря, Рошо, лишь тихо хмыкнув, глянув на него, нежным, привычным движением пропустил изумрудные пряди сквозь пальцы. И Сасара, не в силах больше — никогда — отвести от него взгляда — улыбаясь, пожалуй, самой идиотской на свете улыбкой — лишь выдохнул: — …Уж кто бы говорил.