Стокгольмский синдром

При очередном покушении на жизнь префекта Баджора, рядом — так не вовремя и так для себя фатально — оказалась Даггер, и после её смерти обязанности её стала выполнять Эсме, до того и так уже некоторое время ассистируя той. Кроме работы от Даггер Эсме достались её строгие тёмно-серые костюмы, которые, однако же, нисколько не прельщали любовницу легата. Эсме заказала для себя у Гарака деловой костюм яркого красного цвета, выделяясь, таким образом, из рядя прочих баджорских приспешников кардассиан, предпочитающих более тёмные и не столь кричащие цвета, импонирующее хозяевам. В этом вопросе подстраиваться под вкусы кардассиан Эсме не собиралась, с каждым годом, проведенным на Терок Нор, всё больше проявляя свою экстравагантность. Это нравилось Пареку и что не маловажно — импонировало и Дукату. А раз хозяева довольны, то проблем нет. Далее с Терок Нор исчез Бассо, решивший, что ему под силу плести хитроумные интриги, и вмешиваться в амурные дела префекта. Бассо ошибся. Рассказав Меру о новой любовнице Дуката, он фактически подписал себе смертный приговор, предав своего хозяина. А Дукат такие вещи не прощал. Он скорее ожидал чего-нибудь подобного от Эсме, но та вела себя благоразумно, предпочитая скрывать от Меру те вещи, которые той знать не следовало, прекрасно осведомленная о встречах Дуката с другими женщинами, которые сама же и устраивала, заведуя офицерскими развлечениями… В скором времени Дукат избавился и от Меру, связь с которой, а точнее неразумное поведение женщины, стали его тяготить. Префекту Баджора хватало указаний и претензий со стороны Центрального командования, чтобы терпеть такое к себе отношение ещё и со стороны любовницы. Сопротивление жалило с каждым разом всё сильнее, а вскоре к этому противостоянию должна была подключиться Федерация. Метафорические тучи сгущались, обещая вот-вот обрушиться ливнем на головы обитателей Терок Нор, смыв маски и вырвав власть из рук сегодняшних хозяев, превращая их в беспомощных беженцев завтра. В крайнем случае — послезавтра. Но до этого время ещё оставалось. Хотя оно и было практически на исходе. Оставлять Терок Нор кардассианские власти пока не собирались, однако же, служба легата Парека здесь подошла к концу. Он возвращался на Кардассиию и, по всей видимости, снова оказаться на Терок Нор не планировал. По крайней мере, пока обстоятельства складывались именно так. Вещи были упакованы и отправлены на корабль. Отбытие было назначено на завтрашнее утро. И потому прощальный ужин состоялся в каюте Эсме. Всё было решено, и изменить что-либо было не в силах Эсме… Разговор не клеился. Вспоминать о прошлом было, собственно, ни к чему. Как и вообще, проводить оставшееся время в праздных разговорах. У них было достаточно времени для болтовни и для всего остального за все эти годы, чтобы пытаться наверстать что-то сейчас, когда время утекало сквозь пальцы и вместе с тем, кажется никуда особо и не торопилось. Странное ощущение, будто часы остановились, но это было исключительно субъективное восприятие реальности, пространства и времени. — Ты же понимаешь, что я не могу взять тебя на Кардассию, Эсме, — мягко проговорил Парек. — Понимаю, — женщина улыбнулась. Она всегда знала, что когда-нибудь этот миг наступит, и она снова останется одна, окружённая ни врагами, ни друзьями… а просто теми, кто ей глубоко безразличен и кому безразлична она. Теми, кто не задевает её сердца. — Так давай же не будем говорить о невозможном, а вместо этого сполна насладимся тем временем, что у нас с тобой ещё есть. Такой подход Пареку нравился. Он успел изучить её достаточно хорошо, чтобы знать, что капризов и драм при расставании не будет. Но всё же отчасти не то чтобы боялся, просто не хотел, чтобы произошла истерика, которая испортила бы и без того не радостное настроение. Но Эсме повела себя в высшей степени благоразумно. Выучив едва ли не каждую чешуйку на его теле, она неспешно гладила пальцами сегодня их, повторяя контуры, нарисованные природой, дабы запечатлеть в памяти их навсегда… Особенно остро чувствуя этой ночью его и своё тело, зная, что это происходит в последний раз. И не повторится больше уже никогда. Поцелуи, объятья, жаркие ласки, стоны и крики, рычание… Ласковые нежности, что говорят друг другу любовники. Это была воистину бессонная ночь, и на долю сна пришлась всего лишь пара часов. Эсме не спала вообще, справедливо полагая, что выспаться она ещё успеет, а вот легат Парек больше не достанется ей никогда, и потому она всё смотрела на него, уже спящего, устроившись рядом, положив руку ему на грудь, слушая биение кардассианского сердца. Охраняя его сон и покой. Утром они приняли вместе душ, позавтракали и теперь Парек одевался, в чём Эсме также приняла деятельное участие, застегивая все положенные на форме застежки. — У меня есть для тебя подарок, Эсме, — сказал легат, беря со стола маленькую чёрную коробочку, до которой они так и не добрались накануне, протягивая её женщине. — Откроешь потом. Она вязала подарок, и вернула его на стол, явно не расположенная даже поинтересоваться тем, что там внутри. Да, этим она займётся после, когда Парека уже не будет на станции. Она изо всех сил сдерживала готовые вот-вот пролиться слёзы, но плакать и таким образом всё испортить — нельзя. И потому она бросилась к легату в объятья, застонав, ощущая то, как сильно и горячо он её сжал. Кажется, вовсе не имея намерения отпускать её. — Мне было очень хорошо с тобой, — произнёс он. Или она. Большой разницы в этом не было. — Береги себя, радость моя. Страстный, долгий поцелуй напоследок. А затем он ушел. Эсме смотрела ему вслед и улыбалась, держась до последнего. Двери с характерным звуком открылись, а затем закрылись. Слёзы можно было больше не сдерживать. Женщина вытерла выступившую на глазах влагу, коротко всхлипнула. Уснула она в кресле, в котором сидела и смотрела в иллюминатор, в безуспешной попытке увидеть корабль, на котором улетал Парек. Жизнь её словно окутал некий туман. Она убрала остатки еды со стола, сделала пару глотков остававшегося в бокале канара, поморщилась, алкоголь явно выдохся за то время, пока стоял здесь, не выпитый вовремя. Наливать новую порцию себе она не стала, убрала недопитую бутылку в маленький холодильник рядом с пищевым репликатором. Баджорское сопротивление набирало обороты. На Дуката было совершено ещё несколько неудачных покушений. На Терок Нор больше не устраивались вечеринки для офицеров. Все, ещё хоть в какой-то степени весёлые собрания с количеством участников больше двух, переместились в бар ференги. Наложницами распоряжалась Эсме, посылая их напрямую в каюты офицеров, изъявивших желание хорошо провести время в компании красивой женщины. Шёл последний год оккупации Баджора кардассианцами. Дело близилось к развязке. *** В кои-то веки у префекта Баджора выдался более или менее свободный вечер, к тому же дела на фронтах вроде как стали налаживаться (в руки кардассианцев попалась руководство одной из террористических ячеек баджорцев) и соответственно настроение Дуката было чуточку лучшее его обычной в последние месяцы мрачности, которую он уже не старался прикрывать своей изысканной вежливостью… Но хорошее настроение продержалось недолго. Дукат неспешно прогуливался по верхнему уровню Променада, когда из бара вылетел ференги и вернулся уже с констеблем. В увеселительном заведении явно что-то произошло. На фоне глобальных проблем Дукат не особо интересовался происшествиями в баре «У Кварка», справедливо полагая, что со всем, что там происходит, вполне может справиться Одо. Обычно так и бывало. И обычно, посетители вели себя вполне приемлемо, даже если кто-нибудь из них бывало, и перебрав лишнего, затевал небольшую ссору или перепалку. На этот раз всё оказалось несколько, если не серьёзнее, но в каком-то смысле «занимательнее» в плане состава участников агрессивных переговоров. — Эсме! — воскликнул Дамар, спускаясь со второго уровня, и замечая женщину, сидящую за стойкой бара, у самого входа. Предпочитая именно это место укромным уютным уголкам и отдельным столикам. — Может хватить уже пить в одиночестве? Почему бы тебе не составить мне компанию, а? Это была уже вторая бутылка у Эсме. Дамар также успел уже порядком набраться в тот вечер. И тот факт, что компанию ему уже составляла одна из дабо-девушек нисколько не мешал кардассианину позариться ещё на одну баджорку. — Дамар, видишь, дама не в настроении, — попытался избежать неприятностей Кварк. — Не вмешивайся, ференги! — рявкнул Дамар, давно собиравшийся предпринять решительные действия относительно Эсме, неспешно поджидая подходящий для этого момент. — У тебя, как я погляжу, уже есть компания на сегодняшний вечер, Дамар, — ответила, наконец, Эсме, всматриваясь в тёмную жидкость в своём бокале и совершенно не горя желанием смотреть на Дамара. — Мне надоели бесцветные копии, Эсме. Я хочу оригинал! — заявил кардассианин, усаживаясь с ней рядом. — Оригинал, говоришь, — Эсме всё-таки перевела взгляд на мужчину. — В этом ты не одинок. Мне тоже, знаешь ли, много чего хочется. Но как говорится: много хочешь, мало получишь. Явно не правильный ответ. — Ты, сука, что ты о себе возомнила?! — начал Дамар старую песню, явно недовольный пренебрежительным к себе обращением. Это была вторая бутылка Эсме за вечер. И какой-то внутренний дьявол так и напрашивался на то, чтобы устроить неприятности. Себе и окружающим. Мне до смерти надоел капитан. Я хочу жить в его каюте! *** Дукат смотрел на пострадавших. Эсме — со сломанным носом, Дамар — с подбитым глазом. И искренне хотел добавить от себя обоим, но вместо этого ограничился строгим порицанием. — И что между вами произошло? — нарочито спокойно спросил гал, переводя мрачный взгляд с одного на другого. Над обоими колдовали врачи. — Не сошлись во вкусах канара? — предположила Эсме. Дукат пару раз коротко хлопнул в ладоши. Мол, браво, как всегда «превосходная» ложь. Об истинных причинах недопонимания он догадывался. — Этого больше не повторится, сэр, — произнёс Дамар. В интонации явно угадывалось, что будет нечто другое, гораздо хуже сегодняшнего происшествия. — Конечно, не повторится, — мрачно ответил Дукат, насквозь видя все скрытые мотивы своего помощника. — Отныне вы оба станете добрыми друзьями. И вести себя будете соответственно. Либо вам придётся держаться друг от друга подальше. Если вы не можете вести себя цивилизованно. Я понятно изъясняюсь, Дамар? — Вас понял, сэр, — отчеканил Дамар. — Так, с одним разобрались. — Проговорил Дукат, подходя к Эсме и обращаясь сначала к медику. — Что у нас здесь? — Перелом, но это легко исправить. — Хорошо. Драться больше не будешь? — с лёгкой усмешкой спросил баджорку мужчина. — Как пожелает божественный Дукат, — слегка гнусавым из-за травмы голосом ответила Эсме. — Кстати, можно, заодно, избавить меня от складок? Врач вопросительно посмотрела на начальника станции. — Можно, — после секундного раздумья, ответил Дукат, давая своё согласие на подобное изменение. В общем, всё обошлось малой кровью. *** В баре играла тихая музыка. Света было ещё меньше, чем обычно. Тонкая женщина в изящном шёлковом платье пела чуть хрипловатым, но всё ж, чарующим, голосом. Ты кажешься настолько далёким, Хотя стоишь совсем близко. Ты заставил меня почувствовать жизнь, Но, боюсь, что-то умерло. Я действительно пыталась разобраться с этим, Жаль, что я не понимаю, Что случилось с нашей любовью? Ведь всё было так хорошо! Было довольно поздно, и безудержное веселье потихоньку сходило на нет. Кардассиане праздновали победу — редкое явление в последние несколько месяцев. Один из офицеров подал женщине руку, когда та закончила петь, помогая ей спуститься с маленькой сцены, расположенной в центре нижнего яруса. Пришлось убрать центральный стол, за которым обычно играли в дабо или тонго. Что Кварку не нравилось, но с чем он ничего не мог поделать. — Есть возражения — можешь поделиться ими с Дукатом, — только и сказала Эсме. На этом все протесты ференги закончились. Префект Баджора посетил вечернику в самом конце, пригласив к себе в каюту на очень поздний ужин Эсме. Та, естественно, согласилась, не имея такой привычки — отказывать в чём-либо префекту Баджора. *** — Хочешь чего-нибудь? — спросил Дукат у своей гостьи. — Спасибо, но я не голодна, — ответила женщина, садясь напротив своего хозяина. Как всегда, полумрак, приглушённый свет и очень-очень тепло по баджорским меркам и в самый раз для кардассианина. — Выпьешь? — Почему бы и нет, — согласилась она. Дукат налил им обоим канара, протянул женщине стакан. Они молча выпили. — Дамару изрядно от тебя досталось сегодня, — заметил Дукат, принимаясь за еду. В отличие от Эсме он был голоден, но не собирался долго оставаться таковым. — Скажи, как такая изящная женщина как ты, смогла так здорово разукрасить здоровенного мужчину? — Скажем спасибо Пареку. Он оставил мне превосходный прощальный подарок — пару перчаток с металлическими пластинками. Вещь! Я не выхожу без них из своей каюты после его отъезда. Как видишь, этим вечером я сделала исключение для божественного Дуката. — Премного благодарен, — чувственным голосом ответил Дукат. — Полагаю, легат действительно много для тебя значил. Вижу, ты до сих пор не свела поставленное им клеймо. А прошло уже достаточно времени, чтобы принять правду — Парек никогда не вернётся на Терок Нор. — Я знаю. Как и всегда знала, что рано или поздно мои отношения с ним закончатся. В силу объективных причин, — Эсме сделала глоток, отмечая отменный вкус напитка. — И почему же тогда ты так и не сведёшь этот знак? Не думал, что ты настолько сентиментальна, Эсме. — Он мне нравится. Напоминает о моём месте в мире. Своеобразный якорь реальности. Дукат усмехнулся. — Зато это не нравится мне, — мрачно сказал мужчина. — Настоятельно рекомендую тебе избавиться от этого знака. Он тебя портит. — Вот как? Это что-то новенькое, Дукат. — Скрейн. — Скрейн, — эхом повторила Эсме. Имя ей не нравилось, как и не нравился сам Дукат. И затеянная им сегодня игра. — Так лучше. И заодно улучшим и тебя, Эсме, — проговорил префект, поднялся с места, скрылся на пару минут в ванной комнате, а затем вернулся и подошёл к женщине, держа в руках дермальный регенератор. — Я сам уберу эту метку прямо сейчас. Если ты не возражаешь, конечно же. Эсме рассмеялась. Где-то она уже это видела… — Ты неподражаем, Скрейн! Нет, ну в самом деле, ты так любишь играть в свои игры… Хотя прекрасно знаешь, что со мной притворяться не надо. И потом, разве у меня есть выбор? Не смею отказать префекту Баджора, божественному Дукату… Скрейну. — Ты так произносишь моё имя, — кардассианин включил регенератор и теперь проводил им по коже, стирая клеймо, — будто оно тебе не нравится. — Все ваши имена такие… одинаковые. Скрейн, Вейн, Тейн. Сплошные «ейны». Дукат мне нравится больше. — Как скажешь, моя милая, — согласился кардассианин, проводя ладонью по вновь гладкой коже. — Вот теперь, идеально. — Что же будет дальше? — спросила Эсме, смотря снизу вверх на Дуката. — Кажется, ты знаешь это, Эсме, — ответил мужчина, наклоняясь и целуя её, чуть запрокинув женскую голову. На поцелуй она ответила, но это был такой пресный, безвкусный ответ, что ему расхотелось продолжать. Дукат отвернулся на секунду. Она слишком хорошо его знала, успев изучить за те несколько лет, что Меру была с ним. Третий — не лишний, всегда знающий, когда настал момент оставить их вдвоём. Эсме знала практически каждую его уловку, каждый приём, знакома была с этими его нежными прочувственными интонациями, прикосновениями… Она видела, как он обращался с Меру. И видела также то, как темнели его глаза, совсем как у Парека. И потому все его излюбленные хитрости ничего для Эсме не значили. А столь открыто поддаваться на эти фальшивые уловки — значило бы по-настоящему проиграть. Нет, он явно хотел чего-то другого от неё, чего-то большего, нежели услужливая покорность или даже ярко горящая страсть. Дукат снова сел за стол, расправился с очередным кусочком мяса у себя на тарелке, запил канаром. — Чего ты хочешь от меня, Дукат? — наконец, спросила Эсме, не спуская с него глаз. Кажется, уже жалея о том, что не взяла с собой перчатки… Впрочем, в том, что в данном случае они бы ей пригодились, она сомневалась. С Дамаром всё было предельно ясно и просто. С Дукатом просто не было никогда. С Дукатом всё всегда было сложно и неоднозначно. — Я хочу, чтобы ты посмотрела, наконец, правде в глаза и приняла реальность такой, какая она есть на самом деле, — ответил Дукат. — Какую из правд ты имеешь в виду? — Разве правда может быть разной? — Говорят, что у каждого, она своя. — Тогда я расскажу тебе свою правду. Ты, кажется, думаешь, что метка — это самое ужасное, на что был способен Парек? — Нет, я так не считаю. Вероятно, на службе он делал куда более ужасные вещи, — спокойно заметила Эсме. — Не просто ужасные, чудовищные, Эсме. То, чем он занимался в лагерях… Он называл медицинскими исследованиями… приказывая резать подопытные образцы без наркоза, по живому. Все эти крики, стоны и мольбы о помощи, на которые никто не собирался отвечать. Парек наслаждался всем этим, расчленяя тела баджорцев на составляющие. Экзобиология — одна из его страстей. Эсме сдержала дрожь в пальцах, медленно выдохнула, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота и, радуясь, что ранее отказалась от предложения Дуката съесть что-нибудь. «С такими ужасами я тебя знакомить не буду», — вспомнила она слова Парека. — Со мной он обсуждал преимущественно свою страсть к археологии, — коротко ответила Эсме. — Ну, конечно же! С тобой он тоже играл в доброго дядюшку Парека, — согласился Дукат. — Что даже, в некотором роде несколько странно. Ты продержалась на удивление долго в качестве его любимой игрушки, которую он не стал ломать. Разве что немного обжёг, когда ставил метку… При этом, полагаю, вколол дозу обезболивающего (на что никак не могли рассчитывать его подопытные!), да к тому же небось хорошенько отлизал тебя после, а? — Счастливая я, — тихо ответила Эсме. — А уж что он творил с маленькими девочками… такие мерзости, прямо на глазах у родителей малюток. Дукат пристально наблюдал за реакцией Эсме, поджидая момент, когда маска самообладания треснет, не выдержав правды о том, каким чудовищем был Парек на самом деле. Зверем, который не трогал лишь только свою любимицу, а всех остальных кромсал большими чёрными когтями, упиваясь своей силой и безнаказанностью. — На нас никто не смотрел, но я сама приводила к нему юных созданий, — парировала Эсме с нарочитой лёгкостью. — Временами, как и к тебе Дукат. Только вот не я расправилась с Меру, когда та узнала о твоих маленьких слабостях, ты сделал это сам. Выпад, не достигший цели. Разбившийся о ментальную броню префекта Баджора. Ему можно всё. — Знаешь, как называют Парека? Мясник Парек. И это не баджорская кличка для угнетателя. Так зовут его в коридорах Центрального командования. Свои же. — Мясник Парек, — эхом повторила Эсме, смотря на свои ногти. Затем переводя взгляд на Дуката. — В этом он ничем не отличается от тебя, Дукат. Ты тоже мясник и убийца. А вот это попало прямо в цель, больно ударив по самолюбию мужчины. — Я пытался спасти баджорцев всё это время. К тому времени, как я стал префектом, Баджор был оккупирован уже почти сорок лет, но до сих пор планета не была готова к полномасштабной колонизации. Центральное командование требовало решения ситуации, и их совершенно не заботило, каким образом это будет достигнуто. Я считал, что в обращении с баджорцами, необходимо проявить мягкость. Так что моим первым официальным распоряжением в должности префекта был приказ всем начальникам трудовых лагерей уменьшить выработки на пятьдесят процентов. Затем я реорганизовал сами лагеря. Детский труд был отменён. Улучшено медицинское обслуживание. Увеличены рационы питания. В конце первого месяца моего правления смертность снизилась на двадцать процентов. И как баджорцы ответили на всё это? В день празднования месяца моего правления они взорвали орбитальный сухой док, убив более двухсот кардассианских солдат и рабочих. — Мы не хотели примирения, мы хотели уничтожить вас, — произнесла Эсме, но, кажется, Дукат вовсе не обратил внимания на её слова. Он упивался звучанием собственного голоса, и той правдой, в которую верил он сам. — Мне пришлось отреагировать. Но, тем не менее, ответ был очень умеренным. Я приказал захватить и казнить двести баджорцев, подозреваемых в участии в Сопротивлении. Двести жизней за двести жизней. Правосудие, не озлобленность. Правосудие. Бросил ли я помогать баджорцам после этого? Нет, я снова попытался, и что я получил за свою заботу? Меня чуть не убили… на собственной станции. Последовала очередная казнь, снова благодаря баджорскому Сопротивлению. — Мы никогда не хотели мира. Мы ненавидели тебя. Мы ненавидели вас всех. — Это продолжалось и продолжалось, год за годом, пропитанным кровью. Снова и снова я протягивал баджорцам открытую руку дружбы, и снова и снова они отбрасывали её. — Я правильно тебя поняла, что это не ты виноват, что случилось тогда и происходит сейчас? Во всём виноваты мы сами? — Да! Именно! — воскликнул кардассианин. — А как ты думаешь, почему мы не оценили ту редкую возможность, которую ты предложил? — Потому что вы слепые, невежественные дураки. Если бы только вы начали сотрудничать, мы превратили бы планету в рай! С момента нашего прибытия на Баджор было ясно, что мы являемся превосходящей расой, но вы не могли смириться с этим. Вы требовали, чтобы вас считали равными, хотя вы, разумеется, таковыми не являетесь. В военном, технологическом, культурном плане мы были почти на столетие впереди во всех отношениях. Не мы избрали быть высшей расой. Судьба вручила нам эту роль. И было бы проще всем во всех отношениях, если бы баджорцы просто примирились бы со своей ролью. Но нет, день за днём вы собираетесь в своих храмах и молитесь об освобождении, а по ночам подкладываете бомбы под наши дома. Гордость. Упрямая, непреклонная гордость. От служанки, которая убирает мои покои, до осужденного, работающего в трудовом лагере, до террориста, скрывающегося в горах провинции Дахкур. Вы все носите свою гордость, как какой-то… извращенный знак чести. — И ты ненавидишь нас за это? — Конечно, я ненавижу! Я ненавижу в вас всё! Суеверия, мольбы о сочувствии, предательство и ложь. Самодовольное превосходство и упрямство. Серьги и эти сломанные, сморщенные носы! — В таком случае, почему бы не убить нас всех, а? — спросила Эсме, невольно задаваясь вопросом, входит ли она в категорию столь ненавидимых Дукатом баджорцев или нет. Учитывая, что традиционную серьгу она не носит, предпочитая украшать оба уха, в богов не верит, а нос недавно стал гладкими, причем с одобрения самого префекта Баджора. — Да! Да! Это верно, не так ли? Я так и знал! Я всегда это знал! Я должен был убить вас всех до единого! Я должен был превратить эту планету в кладбище, подобного которому галактика никогда не видела! Я должен был убить вас всех с самого начала. Но это тогда. А теперь приближался конец. — Ещё не поздно что-нибудь исправить. Ты можешь убить меня, Дукат, — предложила Эсме. Он подошёл к ней и снова смотрел на неё сверху вниз. Ладони легли на женскую шею, такую нежную, хрупкую — её так легко было сломать, свернув одним сильным, уверенным движением, — но вместо это, мужчина лишь сжал свои пальцы, намереваясь задушить жертву. Она предложила убить себя, конечно же, в шутку и теперь своими тонкими пальцам женщина царапала пальцы душителя, в безуспешной попытке ослабить хватку. Но Дукат отпустил её. Безумный огонь в его глазах погас, а на сцене снова появился Дукат — самодовольный эгоист, сменив откровенно помешанного Дуката, заигравшегося в бога. — Отчего же ты передумал, Дукат? — спросила она чуть хриплым голосом через пару мгновений. Хлебнула канара, чтобы смочить горло. — Или это всё вовсе не так весело, как тебе казалось? — Весело? — переспросил Дукат. — Ты давно перестала как следует развлекать меня, Эсме. Кажется, растеряла все свои умения в этой области. Он почти был готов прогнать её прочь, навевающую на него теперь ничего, кроме скуки. Но он оказался не одинок. Ей тоже было скучно с ним. — Дукат, для высшего существа ты слишком много болтаешь. Богам не нужны слова, когда они могут читать мысли. Так что избавь меня от своего словоблудия и сделай уже что-нибудь… Убей, приласкай. Или я пойду спать, ибо уже очень поздно, чтобы оставаться на ногах. Дукат усмехнулся и включил тихую музыку, подал женщине руку, приглашая её на танец. Ласково обнимая и легонько прижимая к себе, неспешно гладя ладное тело сквозь ткань шелкового платья. От баджорки во внешнем образе не осталось и следа. В образе мыслей, впрочем, тоже. Пророкам она не молилась, о пощаде не просила и бомб на Променаде не закладывала, оставаясь на удивление верной своим хозяевам. Переплавив свою былую ненависть в нечто иное, противоположное. Вероятно, Парека она действительно любила своей извращённой любовью, пребывая в счастливом неведении относительно тёмной стороны личности легата. И смирялась со своим подчинённым положением… Направляя всю свою страсть на то, чтобы развлекать своих господ, умудряясь при этом не попасть в положение мерзкого угодничества и подхалимства. Гордость в ней была, но и та добавляя в её образ притягательного шарма. Вероятно, поэтому она продержалась так долго, оставаясь живой и почти невредимой. Убивать её определённо было ни к чему. Можно было бы, но вот это действительно была бы пустая трата ресурсов, которые можно использовать, а не просто бездумно истратить, дав волю минутной ярости. Им обоим чего-то не хватало, точнее кого-то, уж будем честны. Дукату — Меру, той, какой она была в самом начале… Эсме — Парека, того, которого знала она. Определённо не Мясника Парека, но легата — бравого и очаровательно военного. И оба, кажется, догадывались об этом. Этот поцелуй оказался тёплым. Не горячим, не обжигающе страстным, но мягким, приятным поцелуем отношений, в которых никто не желает получить нечто загадочнее, скрытое и волшебное. Никаких секретов, уловок и игр. Простая теплота и нежность. Мягкие лапки приручённого дикого зверя. Он не оставил её жить у себя в каюте, как сделал когда-то с Меру. Не переселил и в соседние комнаты, дабы держать всегда под рукой, как то выбрал в своё время Парек. Легкость и невесомость сопровождали их встречи во всё то время, пока станция ещё называлась Терок Нор. Всё должно висеть в воздухе.