Маски сброшены

      — Папа! — решительно начал Сева, судорожно сглотнув.       Алексей Степанович вопросительно угукнул, не отрываясь от поедания картошки, одним глазом кося в телевизор на стене.       — А вот если бы… к примеру… Я тебе сказал, что она девчонка… подружка… беременна от меня, на четвёртом месяце, то… что бы ты сказал?       Вилка со звоном упала на тарелку. Папа в шоке уставился на Севку.       Повисло молчание. Отец уставился на сына, открывая рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопывал. И так несколько раз. Сева с интересом глядел на него.       — Допрыгался, «расчётливый и благоразумный»? — наконец, страшным шёпотом просвистел он, вцепляясь в волосы — Да ты! Да ты! Да ты хоть понимаешь!.. Как ты мог!!! — простонал он, — На четвёртом! Что ты себе думал! Ребёнок — это серьёзно! Это не это твоё! — Алесей Степанович судорожно взмахивал руками, стараясь подкрепить этим бессвязный поток слов. Вскочил, налил из кувшина воды, припал к стакану.       Сева, наклонив голову, смотрел на него исподлобья.       — Ты идиот малолетний, — оторвавшись от стакана и продышавшись, повторил папа. — Ты не понимаешь, какая это ответственность!       — Понимаю, — тихо сказал Сева.       — Нет!!! — заорал отец — Не понимаешь! Это! Это! Это — пеленки, распашонки, бессонные ночи! Дом вверх дном! А школа! Господи! Ты подумал? А родители её?! А расходы?!       Сева хмыкнул. Алексей Михайлович злобно глянул на старшего сына.       — Проблем ты себе огрёб. Да и всем нам заодно. Расчётливый, бля… И что, стоило оно того? Стоило?       Сева неопределённо повёл плечом.       — Так, — отец плюхнулся на свой стул. — Она кто? Та балерина, или кто? Родителям сказала?       — Пап…       — С родителями сами объясняйтесь. Если совсем плохо, я поговорю тоже. Если выгонят её, то… Ох, не знаю…       — Да папа же! Я же сказал «к примеру»! — Сева пожал плечами, на всякий случай отдвигаясь от замершего отца подальше, и заторопился под его гневным взглядом: — Я сегодня встретил Любу. Ту самую. С озёр, помнишь? Вот.       Сева решил, что сказал достаточно, но отец всё так же свирепо глядел на него, явно не понимая.       — Ну блин, пап! Как раз четыре месяца прошло.

***

      Да.       В тот вечер, после участка, сидели на террасе тётки Оксаны. Взрослые пили домашние наливки, вино, а дед Павло и вовсе подозрительно мутную жидкость. Севе налили вина. Он поймал искоса брошенный взгляд отца, вспомнил шампанское Грёзы Павловны после их первого дела… и не стал пить. Разговор зашел почему-то о недальних предках — бабушках, дедушках, да у кого сколько детей было, да как их всех пораскидало…       Севку потихоньку отпускало. Напряжение двух дней и бессонной ночи сказывалось, Славка и Вовка с трудом держали глаза открытыми, Петя и вовсе прикорнул на лавке. Тётка Оксана стала нахваливать педагогические таланты отца, многозначительно косясь при этом на Любу:       — Трьох дітей виховувати — це треба ж! Як же без хзяйки-то?       — Да мы привыкли уже, — как обычно на такие подкаты сердобольных тётушек забубнил отец, — Нормально живём, получше многих, чего уж… Старший работает, помогает, — а вот это было неожиданно. Все уставились на Севу.       — О как! — прищурившись, вступил дед Павло, — Молодец, хлопчик, не как иные — только с родителей: дай да подай! Работа — это дело! А и погулять охота тоже с молоду-то. Дивчина-то есть у тебя?       — Да, — от неожиданности ответил Сева. И, вспомнив, мрачно поправился, — то есть нет, уже нет. Уехала, на прошлой неделе, — зачем-то добавил он, заметив, как вытаращился на него отец.       — Ой, — сожалеюще вздохнула Люба, — родители переехали, да? Мы вот тоже всегда так…       — Да нет, — криво усмехнулся Сева, — родители как раз остались. — Под недоумевающими взглядами пришлось объяснить. Почему-то захотелось, чтоб отец узнал, пусть и со всеми остальными.       — Она балерина в нашем театре, солистка, самая лучшая. Ей контракт предложили в Мариинский театр, в Санкт-Петербург, она и уехала.       — Балерина? Самая лучшая? Ничего себе! Сколько же ей лет? — Люба всерьёз заинтересовалась.       — Шестнадцать только исполнилось. Училище весной закончила.       — Красивая, наверно, да?       — На сцене да! — Сева потащил из кармана телефон, нашёл альбом с Риткой. — А в жизни может и нет, а мне так как раз, — он сунул Любе экран с самой лучшей фоткой — Ритка-Одетта в кулисе, за миг до выхода на сцену. Люба восторженно ахнула, отец растерянно взглянул на экран, быстро глянул на Севку.       Тётка Оксана подпёрла щёку ладонью:       — Эх, молодые ведь, а драмы — почище взрослых. Жаль тебе-то. Вернётся хоть?       — Нет, наверно. Мариинский — начало. Мало ли в мире театров? Ла Скала, Гранд-Опера. Она с трёх лет балете… дело всей жизни для неё, чего жалеть, — грустно закончил он, забирая телефон.        — Эх, жизнь — вздохнул дед Павло, наполняя рюмки. И разговор снова зажурчал, вскипая, вновь возвращаясь к сегодняшнему, и в конце концов Севка встал объявив, что отправляется спать. Раскрасневшийся отец с сожалением взглянул на Любу, которая склонилась над сыном. Сева, полный великодушия и снисходительной нежности к отцу, понял, как тому важно продлить триумф победы, предложил:       — Вы сидите дальше, Петю у нас пока уложим. Насидитесь, заберёте.       Люба сняла хороший бревенчатый домик с удобствами, самый ближний к хозяйскому. Она всё гладила Петю по голове, но кивнула, и подняв на руки, и сама отнесла в шиферный домик, устроив на койке Алексея Степановича.       — Мы скоро, совсем чуть-чуть, с полчасика ещё.       Севка только угукнул сонно в ответ.       …И проснулся, когда на него упало солнце, высоко стоявшее в ярком небе, запутавшись в сосновых кронах. На соседних койках сопели братья и… Петя. А это значило, что…       Сева полежал, осмысливая.       — Севка, — прошептал Славка с соседней койки, заставив вздрогнуть. — Папа с ней ночевал, значит, — и глаза тревожные такие. Но Сева уже был готов.       — Ну и что? У него отпуск, пускай, ну… отдыхает.       — А если он жениться захочет?       На это уж Сева точно знал, что ответить:       — Он, может, и захочет. Каждому хочется это… спутницу жизни. Только ей-то куда ещё трое, у неё свой есть.       И Славка, только что готовившийся не отдавать папу, предсказуемо завис. Севка не стал дожидаться перезагрузки, скинул одеяло.       — Ты вот что… появятся они… или он… не говори про это, ладно? Что мы поняли.       — Ладно, не маленький. А я тебя с твоей балериной видел как-то, в торговом центре, на аттракционах.       Сева лишь плечами пожал. Что было, то прошло.       К завтраку отец с Любой вышли такие… нерешительные и смущённые — как будто выговора ждали — что Севу снова накрыло той снисходительной нежностью. Да что ж это, так всегда теперь будет? Люба так пыталась вести себя непринуждённо, что казалась плохой актрисой, а отец поглядывал на сыновей настороженно — скандала, что ли, ждал? Сева встретил его взгляд спокойно, Славка тоже не подкачал, а Вовка так вообще ничего не понял.       Они все вместе, включая Петю, приготовили завтрак из купленных у тётки Оксаны продуктов — яйца вкрутую, сосиски и салат из огурцов и помидоров. «Прямо как настоящая семья», — подумалось Севе. А неплохо было бы…       Потом провожали Любу с Петей к такси, потом прощались с дедом Павлом и тёткой Оксаной, потом грузились в байдарку…       Только когда отплыли, папа спросил в пространство:       — Вообще ничего не скажете?       — Про Любу? — помедлив, уточнил Сева.       Отец кивнул.       Братья переглянулись. И помотали головами. А Вовка сказал:       — Хорошая тётенька.       А потом был безмятежный и заслуженный отдых.