Солнца

      – Прости меня, я согрешил, – едва слышалось в маленькой келье.       Удушающий светильник в чаше ярко горел, разнося по помещению без окон резкий запах гари и жжёного ладана. Выложенный из камня и покрытый позолотой символ солнца бликовал на гранях и создавал мистическую иллюзию света.       Петрус стоял на коленях и старался молиться, чтобы прогнать назойливые видения, унять рвущееся из груди сердце. Оно разрывалось от боли, жалости, сострадания и любви. Он сам не заметил, как мирные разговоры с перепуганной молодой дикаркой стали задевать в его душе те струны, о которых он сам и не ведал. Орден Света для него был лишь ступенью перед началом долгосрочной карьеры, он привык не привязываться к тем, кому проповедовал, забываться, когда слушал исповеди прихожан. Ведь давно понял, что людям не нужна исповедь как таковая, им нужно просто переложить ответственность за принятые решения на кого-то другого. И могущественная, но столь эфемерная сущность Озарённого как нельзя лучше подходила на эту роль.       Вот только стоило ему увидеть её, забившуюся в угол, в тюремной робе, с остриженными зелёными волосами, бледную и напуганную, как слова проповедей застревали в горле, а сердце билось в груди. Хотелось поддержать, утешить, заверить в искренних и добрых намерениях, но эти слова лишь сладкий мёд, который не давал даже призрака надежды. Девушка молила только об одном – о смерти, а ещё просила отдать дочери каменный медальон, что вырезал для неё отец. Она удивительным образом чувствовала фальшь в его голосе и просила не кормить иллюзиями, зная, что из этих каменных стен не выйдет живой.       Вчера он позволил себе недопустимое, снял перчатку и дотронулся до её лба, убирая грязную спутанную прядь с лица. Арелвин дёрнулась и отползла дальше, став похожа на паникующего котёнка. Петрус очень хотел дотронуться до родимого пятна на левой стороне челюсти, что напоминало замысловатые завитки молодой коры. Его уже не сильно удивляли наросты корней у неё на голове, больше приковывало взгляд родимое пятно.       Сегодня он не пошёл к ней, ведь всю ночь ему снилась, демоническим видением заставляя пойти на преступление и самое страшное – отчаянно желать этого. Он просыпался несколько раз, но стоило снова забыться, как снова видел её.       Арелвин была сказкой, светом на поляне из цветов и свежей травы. Она легко шла сквозь неё, не приминая ни одной, будто зашла в воду, которой всё равно на ступившего туда путника. Солнце играло бликами в её распущенных волосах, а вместо грязной тюремной робы на ней была вышитая туника островитян, украшенная замысловатой вышивкой, а на шее висело ожерелье из клыков. Она смеялась, танцевала в свежей зелени, взметая в воздух лепестки цветов.       И до чего тяжело после буйства жизни во сне прийти в тюрьму, чтобы увидеть отчаяние и желание скорой смерти в потухших зелёных глазах. Но он не мог это сделать – его отправят в Телему, дабы скрыть от разбирательства дома д'Орсеев. Князь и так неодобрительно относился к визитам инквизиторов и проповедников в тюрьмы. Но стоит им сделать хоть что-то с его узниками, как начнутся проблемы. Петрус признавался себе, что эгоистично хочет продлить эти моменты для себя: видеть, говорить, слушать, избавлять от ужасов, которые Монетная Стража ей показывала. За эту неделю её дважды водили в лазареты, и дважды она возвращалась бледная, как привидение, заплаканная.       Она призналась, что не может смотреть на страдания этих людей, чувствовала, что они отравлены, но не могла понять причины. Говорила, что люди, скорее всего, настолько прогневали духов земли, что у тех не осталось выбора, как наслать столь тяжелый недуг, дабы те задумались над своим поведением.       Этого Петрус уже не выдержал, он сказал, что никаких духов не существует, они лишь в её воображении, а вера в Озарённого поможет ей. И после пожалел об этой вспышке. Яркие зелёные глаза девушки увлажнились, а потом в них вспыхнул гнев, такой, что он даже отступил на шаг, готовясь отражать нападение или кинуть дымку паралича.       – Убирайся! – прошипела тогда она. – Не хочу тебя больше видеть. Вот и слетела с тебя маска, ты такой же, как и все.       И сейчас воспоминания вихрем проносились в голове, за которые он осуждал себя и старался забыться в молитве, унять терзаемую чувствами душу. Петрус хотел извиниться, но в подземельях будут другие священники, они услышат. Им и так не нравилось то, как он вёл себя с дикаркой, вместо проповедей ведя беседы ни о чём. Он даже пошёл выяснять, что сталось с её дочерью, и узнал, что навты не торопятся её перевозить на свой остров.       Девочка чахла без материнской любви, хотя доктора говорили, что та здорова и не могли поставить диагноз. Кормилица хорошо относилась к ребёнку, но не могла ничем помочь, потому мореходы пока решили взять паузу, справедливо опасаясь, что длительное плавание только навредит малышке.       Духота заставила закашляться и прийти в себя. Сколько он уже так стоял на коленях? Сколько он прокручивал в голове разные сценарии, и каждый раз отметал очередной. Ему хотелось вывезти её отсюда, похитить, забрать, спрятать. Вот только куда он её повезёт? Где спрячет? Отростки в волосах не срубишь, не спрячешь зелёное пятно на лице, его обязательно увидят, да и не приучишь островитянку жить другой жизнью. Арелвин была напугана, но воля её сильна, она не отступится от своих взглядов и убеждений.       Эти мысли не давали покоя, он каждый раз себя останавливал, хотя сердце рвалось сделать хоть что-то. Помимо бытовых трудностей возникали другие – политические. Князь Клод д'Орсей устроит «сладкую жизнь» Телеме за этот поступок, а значит, оставалось только два варианта: смотреть, как девушка мучается в тюрьме или выполнить её просьбу о милосердии. И, Озарённый свидетель, как же он хотел выполнить эту мольбу, но не решался, после этого его сразу отошлют, дабы укрыть от правосудия князя.       Не в силах больше выносить духоту, затушил лампаду и вышел из кельи. Ноги заболели и налились неприятным покалыванием, затекли от долгого сидения на одном месте. Вечерние сумерки во внутреннем дворе монастыря выглядели пугающе, внутренний сад, где росли яблони, вызывал лишь уныние. Деревья не плодоносили который год, хотя исправно давали цветы, наполняя прекрасным запахом весной.       Каменные стены, свет свечей в лампах на галереях добавляли этому месту мистичности. Там проходили монахи и служки, здоровались с Петрусом, уважительно склоняя голову. Священнику хотелось куда-нибудь провалиться, уйти с глаз долой и просто подумать, вот только идти некуда. Любая попытка пойти в неустановленное место и без ведома аббата, приведёт к ненужным вопросам. Он и так в своей слежке и попытках узнать, что случилось с дочерью Арелвин, вызвал шепотки со стороны братьев и сестёр. Да и косые взгляды во время его общения с ней – тоже не просто так ощущались на спине. Потихоньку ползли слухи, и множить их – ставить крест не только на карьере, но и на жизни.       – Отец Петрус, – по галерее первого этажа бежал мальчишка-служка, запыхался и постоянно одёргивал длинную рубашку, явно выданную на вырост. – Вот! Это вам!       Коротко стриженный мальчик отдал сложенную записку, внутри всего несколько слов: «Жду на внешнем дворе». Явно писала дворянка, слишком красивые и ровные буквы, а ещё качественные чернила и дорогая бумага. А о том, что писала женщина, говорил легкий флёр дорогих духов и вычурные вензеля букв.       – Это точно мне?       – Да, женщина передала, сказала отдать лично в руки, – закивал мальчишка. – Я могу идти?       – Конечно, иди, сын мой.       Петрус мог бы проигнорировать записку. Вполне вероятно, что коллеги по ордену решили устроить провокацию, дабы очернить и воспрепятствовать его переходу. Радикализм Ордена Света всё больше страшил его, инквизиторы вместо правосудия постепенно становились палачами и угнетателями. Пока что власть удерживают менее радикализированные люди, но он боялся, что рано или поздно раскол углубится и в Телеме начнётся гражданская война. А это плохо скажется в их непрекращающемся конфликте с Мостовым Альянсом.       Вот только сердце подсказывало, что это всё не просто так. Может, встреча изменит его жизнь и прекратит метания. Ему хотелось остаться с Орденом, но слишком много жестокости в нём было и с каждым годом нарастало. А политика, куда он всеми силами стремился, предполагала более тонкую и изящную игру, нежели сжигание еретиков на кострах и фанатичных криков заученных слов.       Охранники из Монетной Стражи проводили отца Петруса безразличными взглядами. Они стояли возле ворот монастыря, и священник смог укрыться от них в саду, где обычно проводят неофициальные встречи и прогуливаются, наслаждаясь красотами деревьев и аккуратностью подстриженных кустарников.       Паутина аллей расчерчивала декоративный сад изяществом линий, на пересечении нескольких дорог стояли статуи седобородого старца в походной шляпе, безразмерном плаще и с деревянным посохом в руках. Святой Матеус, пророк и основатель Телемы. Чуть реже встречались статуи его ученика – святого Люциуса, но его облик уже был более строг и официозен: риза священника, короткие волосы и аккуратно подстриженная борода, заведённые за спину руки.       Незнакомка нашлась в неприметной беседке у боковой аллеи, туда приходили не так часто. В основном для того, чтобы никто не видел и не слышал разговоров. Темнота и длинный бесформенный плащ скрывали её лицо и не давали разглядеть, но бликующая бархатная ткань не оставляла сомнений в положении незнакомки.       – Благодарю, отец Петрус, – сказала она хорошо поставленным грудным голосом.       За деревьями кто-то дёрнулся, священник уже изготовился бросить заклятие паралича, но быстро понял, что это – телохранитель женщины.       – Кто вы и зачем я вам понадобился? – он решил опустить официальные приветствия, поскольку незнакомка вряд ли позвала его сюда ради обмена любезностями.       Вместо ответа женщина развернулась к нему лицом и чуть приподняла капюшон. Петрус быстро оценил внешность: тонкие черты лица, чёрные волосы, прямой аккуратный нос и ясные зелёные глаза. Дорогой походный костюм, явно пошитый на заказ, предназначался скорее для езды верхом. Слишком дорогая ткань, слишком много вышивки на камзоле и украшений на перчатках с сапогами. А ещё он уже видел это лицо, не так давно при дворе князя д'Орсея, и надо признать, они похожи.       – Госпожа де Сарде, – чуть склонил голову Петрус, узнавая сестру князя. – Признаться не знаю, чем я могу вам помочь.       – Сущим пустяком, – ответила она строгим голосом. – Проводите меня в тюрьму брата и покажите ту женщину, что убила моего мужа.       – Странная просьба, – он постарался, чтобы его голос звучал твёрдо и ничем не выдавать волнения. – Почему бы вам не попросить об этом самого князя?       – Если я обратилась к вам, значит, не могу.       – Вернее не желаете, чтобы он об этом узнал, – заметил священник. – И что вы хотите от этой девушки? Убить её? Отомстить за супруга?       – Осторожнее, отец Петрус, как говорят навты – не боитесь утонуть? Вам лучше со мной согласиться. В противном случае, вскоре по всему посольству Телемы поползут слухи о вашем романе с пленницей.       Насколько я смогла узнать, Орден Света не слишком доволен вашими милыми беседами и подозревают вас в связи, разве что доказательств найти не могут, вы очень осторожны. Но они не станут терпеть гнусные слухи, и просто изгонят вас, и тогда на блестящей карьере на пути к кардинальской ризе можно смело ставить крест. Так не лучше ли согласиться, отец Петрус, и избежать всей этой грязи?       Ливи де Сарде была сама убедительность, и священник не сомневался, что она сдержит обещание и распустит столь гнусных слух. Тогда о своей жизни и амбициях он мог забыть навсегда, хорошо если его просто изгонят, а не объявят в ереси. Он давно планировал сбежать от Ордена к менее радикальным сообществам, подобного пятна на репутации они точно не приемлют.       – Хорошо, я проведу вас к ней, – скрипя сердце, сказал он. – Но князь не позволяет туда приходить посторонним.       – Я уверена, вы что-нибудь придумаете. Жду до завтра и очень надеюсь, что вы внемлите голосу разума.       Она пошла по аллее и из-за деревьев показался её телохранитель, он был одет нейтрально, но прямая спина, да оружие на поясе говорили о его принадлежности к армии.       Петрус решил, что с него сегодня потрясений достаточно и направился в келью, чтобы выспаться. Он понимал, чего хотела сестра князя – убить Арелвин, отомстить за смерть мужа. Что ж, девушка давно молила об этом, значит, Озарённый решил исполнить просьбу, оставалось надеяться только на великодушие госпожи де Сарде. Девушка и так испытала немало страданий, пусть же не мучается перед смертью.       – Сука! Найду этого урода, кишки на кулак намотаю! – прикрикнул капрал возле казарм.       Проникнуть в солдатскую столовую не составило труда, купить слабительное – тоже. Уличный алхимик не стал спрашивать, зачем оно странного вида типу, покупатель лишь поинтересовался, не убьёт ли его кустарное зелье людей. Деляга заверил, что от его «приправ» ещё никто не умирал.       И вот теперь смена, охранявшая вход в тюрьмы, валялась на больничных койках и маялась с животом. Да, не самый изящный ход, но зато эффект гарантирован и можно спокойно пробраться в тюрьмы князя. Ливи не могла туда прийти просто так, Клод начнёт задавать неудобные вопросы.       Брат и сестра были дружны в юности, но после свадеб отдалились друг от друга. К тому же Ливи жила жизнью обычной светской дамы, предпочитая не лезть в политику и приходить на приёмы, улыбаться, кокетничать и глупо хихикать над несмешными шутками аристократов. Потому князь наверняка заинтересуется, зачем его сестре туда ходить.       Княжна пришла под покровом темноты и в сопровождении отца Петруса спустилась в подвальное помещение. Запахи прогоревшего масла от факелов, пота давно немытых тел и плесени, заставили молодую женщину зажать нос, сдерживая приступ дурноты. В клетках забитыми зверьками сидели исхудавшие мужчины и женщины в грязных мешковатых робах. Ливи едва не попросила Петруса вывести её из этого жуткого места, поскольку взгляды заключенных были полны ненависти и ярости. Она не сомневалась, если откроется хоть одна дверь, то пленники их разорвут на части голыми руками. Потому старалась не смотреть по сторонам, куталась в плащ и просто глядела в спину сопровождающего её священника, не желая показывать слабость.       Он резко остановился, так что Ливи едва не врезалась ему в спину.       – Мы пришли, – сказал он и отпер клетку своим ключом, видимо, охрана дала ему запасной комплект, чтобы тот мог спокойно приходить.       Спящая на дощатой лежанке девушка вскинулась и тут же поджала ноги.       – Я тебе говорила, чтобы ты не смел больше приходить, renaigse, – змеёй зашипела Арел-вин. – Кто это?       – Это госпожа Ливи Де Сарде, – представил её Петрус, давая возможность княжне подойти ближе.       Ливи вышла чуть вперёд, наклонилась над девушкой и застыла. Арел-вин не выдержала её взгляда, отвернулась, сильнее поджав под себя ноги. Госпожа де Сарде смотрела на измученную пленницу и в душе вскипали странные чувства. Она ожидала увидеть здесь чудовище, что убило её мужа, а вместо него нашла испуганную, заплаканную оборванку со странными наростами на голове в коротких грубо остриженных волосах и зелёным пятном на лице с левой стороны подбородка.       Арелвин чувствовала себя всё тяжелее под взглядом аристократки и вела себя, как загнанный зверь, старалась сжаться и стать меньше, только чтобы опасность прошла мимо.       – Если saul lassar не может, то сделайте это вы, – нерешительно подала голос девушка.       – Что? – вывел из задумчивости госпожу Де Сарде голос Арелвин.       – Убейте меня, – зелёные глаза увлажнились от слёз, взгляд стал молящим. – Иначе, зачем вы здесь?       Княжна неуверенно посмотрела на Петруса, спрятавшего глаза под широкими полями инквизиторской шляпы. Похоже, он слышал эту просьбу не впервые, и Ливи до отчаяния захотелось почувствовать ненависть к этой девушке, она проклинала себя за растекающуюся внутри жалость.       – Ты убила моего мужа, – обвинила её госпожа Де Сарде, чтобы хоть спровоцировать эту девчонку.       Она не могла просто убить беззащитную девушку, что была моложе неё самой.       – Кого? – не поняла пленница.       – Того, кого я любила.       – А он убил того, кого любила я, – устало произнесла она. – У меня на глазах. Похитил из священного места, а потом другие renaigse отобрали у меня его дочь. И я её больше никогда не увижу. Будет чудом, если она выживет.       Хотелось закричать, достать спрятанный в складках плаща кинжал и просто забить эту девчонку до смерти, но, глядя в эти травянистого цвета глаза, на грязную робу, худые вздрагивающие от рыданий плечи, Ливи могла ощущать только бесконечную жалость. Слова же о ребёнке заставили раненое сердце заныть тупой болью. Княжна тяжело пережила выкидыш, знала, что такое боль утраты и последние крохи старательно взращенной ненависти осыпались пеплом.       – Отец Петрус, – официально позвала его она. – Выведите меня отсюда.       Арелвин посмотрела ей вслед долгим взглядом и снова зарыдала, не сдерживая себя, а Ливи делала огромное усилие, чтобы не выбежать из этого душного и грязного подвала. Ей хотелось дышать, оказаться на воле, снова вдохнуть свежий воздух, а не запахи пота, гари и испражнений.       Стоило показаться на улице, как княжна сорвала с головы капюшон и жадно вдохнула, но не могла надышаться. Сердце сдавило в груди беспокойством за невинное дитя, у которого отняли всё. Неужели её муж был способен на такое? Брат приказал похитить девушку на сносях, а генерал убил её любимого у неё на глазах?       – Полагаю, мой долг уплачен, госпожа Де Сарде? – осторожно обратил на себя внимание Петрус.       – Она родила во время путешествия? – спросила его Ливи.       – Да, её дочь родилась на корабле и по закону отдана навтам.       – Я хочу её увидеть.       – Госпожа, при всём уважении. Но я не стану в этом участвовать, – твёрдо заявил священник.       – Не забывайте о своей репутации, – возвращая строгость в голос, прорычала Ливи.       – Я привёл вас к той, которая убила вашего мужа, и был готов, что вы проявите милосердие, на которое никак не могу решиться я, – с горячностью выдал он. – Но не позволю вам убить невинное дитя.       – Я просто хочу увидеть девочку. Это будет последнее требование к вам и даю слово, что больше вы не услышите обо мне.       Священник не выдержал и отвернулся, потёр глаза. Он боялся идти с госпожой Де Сарде к кормилице, справедливо опасаясь, что рассерженная и сама лишившаяся ребёнка женщина может сотворить всё, что угодно. И если убийство Арелвин он ещё мог понять, то столь тяжкий грех брать на душу не собирался, даже если на кону стояла его репутация и карьера.       – Хорошо, давайте завтра…       – Сейчас, – твёрдо заявила она. – Учитывая вашу обеспокоенность судьбой этой дикарки, вы наверняка узнавали, где и как себя чувствует её дочь.       – Ладно, встречаемся через час у храма, оттуда до дома кормилицы рукой подать. Только я очень прошу, чтобы вас никто не заметил, госпожа Де Сарде.       – Не стоит волноваться, отец Петрус, я знаю много укромных уголков и тёмных переулков Серены, не заблужусь.       С этими словами женщина скрылась в конюшне. Петрусу оставалось только уповать на милость Озарённого и надеяться, что Он не допустит греха или хотя бы даст своему скромному почитателю достаточно реакции и наблюдательности, чтобы парализовать госпожу Де Сарде заклинанием. Невинная душа не должна страдать за грехи родителей.       Два часа прошли в выматывающей нервотрёпке. Густая ночь накрыла небо удушающим покрывалом облаков. С небольшой площади у строящегося храма открывался вид на порт. Стоял полный штиль, волны рассеянно лизали борта кораблей навтов, а редкие прохожие больше походившие на разбойников, поглядывали на топчущегося возле строительных лесов человека.       Госпожа Де Сарде опаздывала и Петрус даже стал благодарить Озарённого, но всё же решил подождать ещё минут двадцать. Возможно, женщина передумала, возможно, в ней проснулся разум, и она решила оставить в покое ни в чём неповинного ребёнка. Правда тут же пришла в голову мысль пойти и поискать её по переулкам. Ночные улицы Серены – не самое безопасное место для любой одинокой женщины, что уж говорить про княжну. Но всё равно решил пока не двигаться с места. Перспектива потерять всё тоже нисколько не радовала, потому молился, чтобы по прошествии отведённого времени княжна не пришла, и он смог спокойно пойти спать.       Вот только его молитвам не суждено было сбыться. Ливи де Сарде появилась перед храмом всё в том же плаще, но оделась нейтральнее, чем до этого. Петрус внимательно оглядел её на предмет оружия, порадовавшись, что не заметил его. Но всё же напомнил себе не отходить далеко. Младенца можно убить и не используя сталь.       – Идёмте, – без лишних предисловий сказал он и повёл ближе к порту.       Навты нашли кормилицу неподалёку от складов и наведывались к ней каждодневно, справляясь о здоровье ребёнка. Женщина жила в небольшой квартире и была рада щедрому приработку, хотя забота сразу о двух детях выматывала её.       Петрус шёл впереди, не понимая, почему княжна не взяла с собой охрану. Чем ближе к порту, тем больше шансов попасться на подозрительных и очень недовольных жизнью личностей. А в темноте узких улочек можно не заметить притаившегося бандита, которому хватит короткого взмаха, чтобы пронзить шею священнику или княжне. Потому, несмотря на спешку, старался идти небыстро, всматривался в темноту и держал руки наготове, вокруг запястий то и дело вспыхивали искры готового сорваться с рук заклинания.       – Кто там? – прозвучало неподалёку.       То, что сначала они приняли за груду тряпья, на самом деле оказалось человеком в грязной и залатанной одежде, а по подворотне прокатился протяжный звон бутылки дешёвого пойла. Ливи скривилась при виде него, настолько отвратительно он выглядел, а потом у неё перехватило дыхание, когда взглянула в лицо.       Кожа до ужаса бледная, на лбу и щеках чёрные разводы, глаза выцветшие, не разглядеть зрачков. Этот человек уже ничего не видел не только за хмельным бредом, но и за болью и слепотой малихора. Княжна впервые увидела болезнь так близко, потому попыталась вжаться в стену и сдержать рвущийся наружу крик.       Болезнь чёрной крови постепенно проникала в город, пока что никто из высшей знати не заразился, но недалёк и этот день. Ливи привыкла воспринимать её лишь как страшную сказку, бесконечно далекой от стен родного города. И вот в подворотне, недалеко от порта увидела заражённого. Дикие приступы боли он, видимо, пытался заглушить ударными дозами алкоголя, судя по бутылкам неподалёку. Вот только это слабо помогало.       – Кто там? – снова спросил заражённый, пытаясь нащупать людей.       Ливи сорвалась с места, Петрус едва успел её поймать, поскольку паникующая женщина могла забежать куда угодно, заблудиться в темноте и угодить в руки страшным людям. Потому поспешил уйти, буквально таща за собой дрожащую осенним листом княжну и стараясь не выпускать её из рук. Применять заклинание он не хотел, но всё-таки женщину следовало успокоить и попросить оставить затею, пока её эмоции не перекрыли доводы разума.       – Нет, – твёрдо заявила Ливи, уловив во взгляде Петруса эту немую просьбу. – Мы никуда не уйдём, пока её не увидим. Долго ещё?       – Почти пришли.       Священнику стоило больших усилий достучаться до кормилицы, которой навты доверили ребёнка, поскольку та уже давно спала. Дверь первого этажа обычного деревянного барака отворилась и на пороге показалась уставшая и не выспавшаяся женщина. Определить её возраст не представлялось возможным, поскольку она была одета в безразмерную ночную рубашку, а волосы в свете свечи казались бесцветными.       – Что вам нужно в такой час? – спросила она и широко зевнула, видимо, уснула не так давно. – Хорошо хоть детей не разбудили.       – Просим прощения, но мы бы хотели увидеть девочку, которую вам доверили выкормить, – вступила в разговор княжна.       Женщина обвела взглядом стоящих на пороге людей, зацепилась за символ солнца на шляпе мужчины и обвела взглядом явно дорогую походную одежду женщины.       – Но вы не навты, – заметила та.       Ну да, навты разрисовывают лицо татуировками с ранней юности, потому увидеть двух людей средних лет без них было очень странно. Да и один из поздних гостей явно был поклонником Озарённого.       – Уходите отсюда, – строго сказала та.       – Мы не причиним девочке вреда, лишь хотим узнать как она и всё ли в порядке, – заверила её Ливи. – Прошу, это очень важно.       Неизвестно, что именно подкупило кормилицу, тон или слова, но женщина всё-таки пустила к себе странных гостей. Она провела их по короткому коридору в маленькую комнатку, где стояла колыбелька и грубая кровать. В кровати спал ребёнок, которому было месяца четыре, а вот в колыбельке находилась малышка.       Княжна тут же подошла к колыбели, и сердце её сжалось. Девочка была крохотной и дышала слабо, а на левой стороне подбородка виднелось такое же зелёное пятно, как и у матери.       – Как она? – осторожно спросил Петрус у кормилицы, не отворачивая головы от Ливи Де Сарде.       – Честно говоря, плохо, святой отец, – вздохнула женщина. – У неё хороший аппетит, но она слабеет день ото дня, будто чахнет. Вчера ночью проснулась от того, что она перестала дышать всего на пару мгновений, но всё же… Я рассказала навтам…       – И что они? – перебила её Ливи.       – Пожали плечами и сказали: «Будь что будет». А что ещё они могли бы сказать? Её осматривал доктор и никаких признаков болезни не нашёл, девочка здорова, но ей будто чего-то не хватает. Не знаю… может, любви. Но у меня у самой малыш, а муж работает на износ, двоих мы не потянем.       Княжна потянулась к девочке и та вдруг открыла глаза. Ливи занервничала, вдруг та сейчас начнёт кричать на весь дом, перебудит соседей. Нельзя, чтобы их кто-то здесь увидел, иначе не миновать беды. Мало того, что Петруса подставит, так ещё и к ней возникнут большие вопросы.       Вот только ребёнок улыбнулся, искренне, светло. Как умеют улыбаться только младенцы. Княжна почувствовала, как ёкнуло сердце, она потянулась к ней и маленькая девочка поймала её за пальчик. Ливи улыбнулась в ответ, и как же захотелось взять её в руки, прижать к себе, обнять и не отпускать.       – Удивительно, – подала голос кормилица. – За всё это время она впервые хоть кому-то улыбнулась.       – Навты дали ей имя? – спросила княжна, не отрываясь от девочки.       Она пошевелила пальцами у неё перед глазами и малышка весело засмеялась, пытаясь поймать их.       – Нет, они ждут… Не знаю, может чуда, а может, когда она умрёт, потому пока что имя ей не дали.       – Бюрократия, – пожал плечами Петрус с трудом сдерживаясь, чтобы самому не подойти к колыбельке. – Не хотят потом проблем с лишними бумагами, если девочка не выживет.       Он видел дочь Арелвин лишь мельком. Тогда девушка, испугавшись его и предчувствуя агрессивную проповедь, прятала малышку в складках одежды.       – Это всё очень мило, господа, – осторожно заметила женщина. – Но могут вернуться с работы соседи, и если застанут вас…       Петрус кивнул, а вот княжна, похоже, даже не услышала её слов, увлёкшись игрой с девочкой. Священнику самому было удивительно, что чахнущая малышка вдруг так разыгралась: звонко смеялась, махала руками в попытках поймать госпожу Де Сарде за руки или выбившиеся из причёски волосы.       – Нам надо идти, – с нажимом сказал он, аккуратно кладя руку ей на плечо, возвращая в реальность.       – Но…       – У всех нас будут проблемы, если нас тут застанут. Я прошу…       Возбуждённая игрой малышка скривила лицо, собираясь заплакать.       – Идите! - уже раздражённо крикнула кормилица, когда девочка всё-таки заплакала.       Ливи вышла из дома и поспешила уйти, но плач девочки преследовал их по затемнённым улицам ещё долго. Княжна совершенно не разбирала дороги, сжалась, чувствовала, словно, у неё только что вырвали кусок души, а сердце ныло от тоски и желания снова взглянуть на ребёнка.       Госпожа Де Сарде обхватила себя руками, будто в ознобе, не решаясь заговорить, когда они снова оказались на площади перед храмом. Петрус прекрасно её понимал, он чувствовал себя в последнее время точно так же, каждый раз покидая камеру Арелвин и слыша её мольбу о смерти, об избавлении.       – На этом мы закончим, – наконец справившись с собой, твёрдо сказала княжна. – Вы больше мне ничего не должны, отец Петрус.       – Вы ведь что-то задумали, госпожа Де Сарде? Не мне судить вас, но прошу не действовать сгоряча и дать душе немного покоя.       – Благодарю за совет, – твёрдо заявила она, выпрямляясь, снова становясь холодной бесчувственной аристократкой. – Но это уже не ваше дело. До свидания, отец Петрус.       – До свидания, – тихо проговорил он ей вслед.