Путь праведника

Настоятель храма Байсюэ оказался неплохим мужиком, в общем-то. Занудой, конечно, еще похлеще Сун Ланя, но полезным. Даже когда у него не было для собеседников хороших новостей. — Яд, который использовал этот мальчишка, очень силен, — говорил он. — Но беда даже не в этом. Если бы воздействие яда сводилось только к телесной немочи, Синь-даочжану можно было бы помочь. Конечно, глаза не вернуть, но даочжан с его уровнем духовного развития легко справился бы и без зрения. Тут Чэнмэй мог поспорить. Нет, конечно, он смог бы прожить и без глаз, невелика потеря, движение ци он улавливал легко. Они с Сяо Синчэнем каждое утро тренировались на мечах, и Синчэню пока не удалось его победить (не исключено, впрочем, что Синчэнь поддавался, но Чэнмэй был намерен объяснить ему со временем, что это лишнее). Но вернуть зрение было бы хорошо. Хотя бы чтобы смотреть на Сяо Синчэня. — Беда в том, — продолжал тем временем настоятель, — что послужило основой для этого яда. Похоже, Сюэ Ян вложил в него очень много темной энергии. И рана эта — не просто телесная, она нанесена на духовном уровне. Такие раны никогда не заживают до конца и, что самое скверное, они мешают дальнейшему совершенствованию. Более того, если не поддерживать уровень самосовершенствования, они даже могут привести к искажению ци. Чэнмэй молчал, чувствуя себя оглушенным. Если Сяо Синчэнь знал это, то неудивительно, что он отдал свои глаза Сун Ланю. Он не просто спасал друга от слепоты — он спасал его как заклинателя. А сам Сяо Синчэнь? Не зря же Сюэ Яну казалось, что тот даочжан, с которым он жил в городе И, будто бы потускнел по сравнению с собой прежним. Будто бы утратил часть своей силы. Не будто бы, выходит — так оно и было на самом деле. Он ведь даже не догадывался, что его яд работал именно так. И хвала всем богам, что не догадывался, а то небось придумал бы, как еще его усилить. — Синь-даочжан очень искушенный совершенствующийся, — с напряженной уверенностью в голосе произнес Сяо Синчэнь. — Я полагаю, его духовных сил хватит, чтобы побороть этот недуг. Чэнмэй, ты говорил, что отрастил себе руку… — Мне ее просто отрубили мечом, — нехотя отозвался Чэнмэй. — Это была просто рана… И для того, чтобы отрастить ее, ему пришлось потратить хрен знает сколько времени на горе, где он едва не досовершенствовался до того, что забыл свою цель. Вот не надо ему такого. Но с другой стороны, не может же он жить вот так, под постоянной угрозой искажения ци. Это Сяо Синчэнь был чистый и незапятнанный, а Чэнмэй слишком часто соприкасался с темной энергией. Что, если он сорвется в эту пропасть снова? — Возможно, — с сомнением в голосе заговорил настоятель, — если найти хорошее, святое место… воспользоваться помощью великого наставника, преуспевшего в Дао… Беда в том, что для того, чтобы рана эта перестала воздействовать на силы заклинателя, ее нужно залечить полностью! То есть нужно вернуть Синь-даочжану глаза, иначе… Он не договорил, но все и так было ясно. Сяо Синчэнь неуютно поерзал рядом с Чэнмэем. Потом произнес слегка срывающимся голосом: — А если бы… была возможность у кого-то отдать свои глаза… Чэнмэю показалось, что его прошило огненной плетью от макушки до пят. С силой сжав ладонь Сяо Синчэня в своей, он повернулся к нему, в окружающей тьме лишь надеясь, что их лица находятся напротив. — Еще раз хотя бы даже подумаешь об этом… — от охватившей его злости Чэнмэй даже говорить в полный голос не мог, получалось только шипеть. — Не смей, Сяо Синчэнь! Ты не пожертвуешь мне свои глаза! — Ты пострадал из-за меня! — воскликнул Синчэнь и схватился обеими руками за его руки. Чэнмэй мог воочию представить себе его лицо — красивое, искаженное волнением, в глазах блестят слезы. Даочжан всегда так легко начинал плакать. Почти так же, как и смеяться. — Ты оттолкнул меня! Если бы не ты… — Не приму, — жестко отрезал Чэнмэй. — Только попробуй — вырву собственными руками и насильно тебе вставлю… глаза. Я имел в виду — глаза. Он услышал сдавленный всхлип и успел испугаться, что Синчэнь все-таки заплакал — но потом понял, что тот пытается задавить рвущиеся наружу смешки. — Что ты… что ты за человек такой… — еле выговорил он, фыркая от смеха. Настоятель — в его голосе отчетливо звучало смущение — произнес: — В целом, если бы такое было возможно, рана того, кто пожертвовал глазами, была бы не так вредна, ведь его не коснулся бы яд. Конечно, повреждение двух из семи цицяо — вообще не слишком хорошее дело, но хотя бы не отравление темной энергией… Но в любом случае, — продолжил он, прежде чем Чэнмэй успел его перебить, — вряд ли кто-то способен осуществить подобное… целительство. — Моя наставница может, — твердо произнес Сяо Синчэнь, опередив Чэнмэя, который едва не ляпнул то же самое. — Саньжэнь Баошань. — Может, но не будет, — упрямо возразил Чэнмэй — и услышал вздох, в котором ему, к его радости, померещилось принятие. — Наставница может помочь тебе с совершенствованием, — произнес Синчэнь. — Я не знаю более святого места, чем ее гора. — Только если ты пойдешь со мной. — Мне туда вход заказан… — А мне плевать, — резко перебил Чэнмэй. — Мы идем вместе или не идем вообще. После длинной, очень длинной паузы в тишине такой абсолютной, словно никто из троих даже не дышал, Сяо Синчэнь тихо произнес: — Все это произошло с тобой из-за того, что ты со мной связался… Чэнмэй начал смеяться, и смеялся, и все никак не мог перестать, пока Синчэнь не вскричал: — У тебя кровь идет! Судорожно вздохнув, Чэнмэй прижал руки к лицу, невольно ощупывая жуткие, сочащиеся кровью провалы под повязкой. Руки Сяо Синчэня легли поверх его запястий. — Ты ни в чем не виноват, — глухо отозвался Чэнмэй. — Во всем виноват только один человек… — Сюэ Ян? — тихо спросил Синчэнь, и Чэнмэй ответил: — Да. Сюэ Ян. Через несколько дней они простились с настоятелем, наставниками и послушниками монастыря, а также с Сун Ланем. Тот, Чэнмэю показалось, держался как-то дерганно, скованно — небось тоже ощущал себя виноватым. Но с ними проситься не стал — хотя Чэнмэй и ждал этого. — Благодарю вас, Синь-даочжан, — произнес он и, судя по движению воздуха, низко поклонился. — Вы оказали неоценимую помощь… и мне жаль, что вы пострадали. — Ничего, прорвемся, — весело отозвался Чэнмэй. — Еще увидимся, даочжан Сун, — Сяо Синчэнь тоже поклонился. Сун Лань ответил: — Увидимся, даочжан Сяо, даочжан… — он осекся, и Чэнмэй зафыркал. — Увидимся, увидимся. Не сомневайся во мне. Сяо Синчэнь взял его руку и положил себе на локоть — точно так же, только наоборот, частенько случалось в городе И. Улыбаясь этой мысли, Чэнмэй последовал за ним.

***

Они отправились в путь на Шуанхуа — Сяо Синчэнь гнал так, будто думал, что если они не доберутся до Баошань саньжэнь как можно скорее, то Чэнмэй помрет, не иначе. Чэнмэй же обнимал его за талию, стоя позади него на лезвии Шуанхуа, и несмотря на тьму, что теперь окружала его, чувствовал себя удивительно счастливым. Он не сомневался, что какое-то время точно продержится. Зря он, что ли, развивал это золотое ядро, должна же быть польза. Рана на месте глаз была, конечно, противная — болела не переставая, сочилась сукровицей, но он переживал и не такое. Воздействие же на меридианы он пока не ощущал, и на том спасибо. Возможно, он мог бы придумать какое-то противоядие. Это же его яд, в конце концов. Понять бы, почему он начал так работать. Предположим, с трупным ядом все ясно, Сюэ Ян делал его из мертвецов, их мертвой плоти и темной энергии, что ее пропитывала. Ослепляющий же яд был всего лишь вытяжкой из ядовитого растения, он даже к темной энергии не прибегал в процессе. Разве что… Он припомнил, что лучше всего этот цветок с толстым крепким стеблем, широкими листьями и белыми цветами рос близ кладбищ. Впервые Сюэ Ян увидел его, когда посетил Погребальные Холмы, и поразился тому, что нечто зеленое растет среди запустения и камней. Может быть, цветок подпитывается темной энергией? Но тогда что могло бы стать противоядием? Сок цветка оставлял ожоги на коже, и Сюэ Ян так и не нашел тогда, чем их свести, про выжженные глаза и говорить нечего. А что до воздействия на меридианы… тут, вероятно, могло помочь только сильное золотое ядро. Чэнмэй тихонько вздохнул. Все сводится к этому. Ну что ж, не то чтобы он рассчитывал на быстрый результат. Ему не хотелось к Баошань саньжэнь — а ну как она что-нибудь такое скажет Синчэню, из-за чего он опять начнет про отдавание глаз? А еще он почему-то не сомневался ни на мгновение — стоит ему предстать перед нею, и Баошань немедленно узнает, кто он такой. И, весьма вероятно, там его жизненный путь и оборвется. А не хотелось. Ему было очень хорошо рядом с Синчэнем, и он рассчитывал провести так как можно больше времени. Они летели весь день, а на ночь опустились перед постоялым двором в глухом городке. Когда они сходили с меча, Чэнмэя слегка шатнуло. — Прости! — немедленно всполошился Синчэнь. — Это моя вина, я так спешу, мы слишком долго летели без перерыва… — Не суетись, — буркнул Чэнмэй, опершись на него. — Голова закружилась, не вижу же. Синчэнь, давай лучше по земле, а? Вслепую лететь уж больно жутко. Да и представь — вдруг кому-то внизу нужна будет помощь, а мы об этом не узнаем? Он сказал это в шутку, больше чтобы подразнить Синчэня, но тот издал такой мучительный вздох, что стало понятно — именно об этом он весь день и думал. — Я бы хотел доставить тебя к наставнице как можно скорее, — со страданием в голосе произнес он. — А я бы хотел, чтобы никто из нас не надорвался, — возразил Чэнмэй. — Я теперь уже ни есть, ни медитировать не хочу, сейчас свалюсь и засну, разве ж это хорошо, даочжан? Синчэнь зафыркал. — Сам даочжан, — ответил он весело, подхватывая Чэнмэя под локоть. — Прости, друг мой. Сейчас уложу тебя спать, а завтра, так и быть, отправимся пешком. Друг мой. Чэнмэю показалось, что от этих слов внутри у него что-то задрожало, как тонко натянутая струна. Его даже снова шатнуло, но, к счастью, Синчэнь списал это на усталость. Неужели же все снова будет хорошо, как было тогда в городе И? За это и глаза отдать не жалко. На следующий день они продолжили путь. Они шли, обходя большие города и резиденции великих орденов, держась глухих дорог и лесных троп. Чэнмэй не сомневался — после того, как у Цзинь Гуанъяо исчез его любимый подручный, тот бросит все силы на розыски Синь Чэнмэя. Наверняка его уже объявили темным заклинателем и убийцей. Чэнмэй фыркал, думая об этом. Практикуй светлый путь, носи белые одежды, а все равно рожа босяцкая тебя выдаст. Иногда они становились на мечи — вернее, только на Шуанхуа, потому что вслепую летать не выходило, несмотря на все единение с оружием. Что ж, понятно, почему Сяо Синчэнь, ослепнув, ни разу не встал на меч. Чэнмэй не жаловался — ему нравилось лететь на Шуанхуа, обнимая Синчэня за талию, — но тот расстраивался. И все же больше они шли по земле, от деревни к деревне, от городка к городку. Иногда ночевали в лесу или на берегу реки, иногда — в домах, от лачуг до хороших усадеб, в которых жили местные богатеи. И нечисти на их пути хватало, было на ком потренироваться сражению вслепую. Вечерами они ужинали: когда сытно под крышей гостеприимного дома, когда — у костра жареной дичью, а иной раз и просто заливали водой пустые желудки. Чэнмэй не жаловался, Синчэнь — и подавно. Иногда они молчали, погруженные каждый в свои мысли, но чаще говорили обо всем на свете. Это было восхитительное странствие, такое, о каком Чэнмэю долго мечталось — как они идут с даочжаном по дороге жизни, бок о бок, спутники на пути самосовершенствования. Пожалуй, единственное, что огорчало Чэнмэя — что он не может Синчэнем любоваться, как часто делал это в городе И — только тогда сам не понимал, что любуется. Но самое лучшее вышло, конечно, со сном. Слепота что-то сделала с Чэнмэем — он теперь почти не мог спать, хотя раньше засыпал когда и где угодно, если понимал, что нужно отдохнуть, а больше не удастся. Он говорил себе проснуться до рассвета, и сон послушно накрывал его и так же послушно отступал, когда велено. А теперь непроглядная тьма вокруг, ни лучика света, казалось бы, спи — не хочу, никакое неуместное солнце не помешает. Но не выходило. А если выходило, то просыпался он от кошмаров, не в силах понять, где он, на чем лежит, где право и лево, верх и низ. Сяо Синчэня, конечно, возня будила, он подскакивал, ловил Чэнмэя за руки, притягивал к себе, и только тогда тот наконец обретал точку опоры. Когда это случилось в первый раз, Синчэнь, прижимая к себе, обнимая, гладя по волосам, как ребенка, спросил: — Кошмары? Что снилось? И Сюэ Ян, не думая, ответил: — Мне снилось, что я блуждал во тьме, пока не встретил тебя. Ведь так оно и было. Невыносимо глупо, словно он был не самим собой, а каким-то занудным заклинателем с несгибаемой спиной, вроде Сун Ланя или даже Ханьгуан-цзюня — только они говорят подобные вещи. Но ведь так и было. Он, Сюэ Ян, жил во тьме, пока на пути ему не встретился Сяо Синчэнь. Кто из них еще был слепцом… Потом, устав, видать, вскакивать от воплей, а то и от звука падения (потому что пару раз Чэнмэй рухнул с кровати сослепу), Синчэнь стал ложиться с ним. Обнимал со спины, прижимался, тепло дышал в шею, и так будто бы удерживал Чэнмэя, не давал ему сорваться в бездну, что распахивалась перед ним каждую ночь. Чэнмэй не собирался думать, правильно это или нет. Они в городе И частенько спали в обнимку, особенно в холодные ночи. Почему бы и нет. Что в этом такого. Никто из них не был юной невинной девицей. Через какое-то время пути Чэнмэю начало казаться, что Сяо Синчэня что-то беспокоит — ну, помимо вечно кровоточащих глаз его спутника. Чэнмэй решил не допытываться, и правильно поступил — несколько дней спустя Синчэнь заговорил с ним сам. Стояла не слишком холодная, ясная ночь. На подворье, куда их пустили переночевать, не было других мест, кроме старого сеновала, где остро и терпко пахло свежим сеном и навозом. Внизу шумно переминались с ноги на ногу и влажно вздыхали коровы, а Синчэнь и Чэнмэй лежали под крышей на толстой охапке сена, и Чэнмэй раскинулся на спине, заложив руки за голову, как если бы мог видеть. Синчэнь лежал рядом с ним, наверняка — если судить по ощущению взгляда на лице — на боку, положив ладони под щеку, глядя на Чэнмэя и улыбаясь. Захотелось проверить, и Чэнмэй осторожно вытянул руку и коснулся скулы Синчэня, скользнул пальцем ниже, до губ. И правда, улыбка. Под прикосновением она сделалась шире, потом Синчэнь фыркнул. После сказал: — Здесь окно, и звезды на небе... Что-то сжалось в груди Чэнмэя — он вспомнил, как точно так же “показывал” звезды Сяо Синчэню в городе И. Рассказывал, какие созвездия видно, как ярко светят, как низко нависает небо. Сначала он рассказывал все это, потому что ему нравилось дразнить Сяо Синчэня его слепотой, а потом — потому что тому нравилось слушать. — Они высоко, но очень яркие, — продолжал тем временем Сяо Синчэнь. — Если бы мы с тобой сейчас шли по лесной дороге, то каждую веточку на дереве было бы видно. Палец Чэнмэя все еще касался его губ — было приятно ощущать, как они шевелятся. Но потом Синчэнь легонько вздохнул и отвернул голову — наверное, тоже лег на спину. — Скажи, Чэнмэй, твой друг, о котором ты однажды упоминал… который погиб… это его ты видишь в кошмарах? Чэнмэй вздрогнул. Он не мог сказать точно, что именно видит в страшных снах, но был абсолютно уверен — Синчэнь прав. — Не помню, — признался он. — Скорее всего. Почему ты спрашиваешь? — Потому что у тебя сейчас такое лицо, — в голосе Синчэня звучала улыбка. — У тебя всегда такое лицо, когда ты думаешь о нем. От неожиданности Чэнмэй даже пощупал себя за лицо. Никакой особенной разницы не почуял, но решил на всякий случай не спорить. Синчэнь же, помолчав еще немного, проговорил: — Знаешь, я давно хотел попросить тебя… рассказать о нем. Мне почему-то кажется, что это должен был быть очень необычный человек, — он как-то нервно фыркнул. — Ведь он же был твоим другом, а ты необычный… Чэнмэй хмыкнул. Идея рассказывать Сяо Синчэню о нем же самом раньше казалась ему дикой, но сейчас… сейчас он понимал, что Синчэнь ни за что не узнает себя. Слишком скромен. Он фыркнул в ответ собственным мыслям. — Он был хороший человек… святой человек. Творил добро направо и налево, помогал кому ни попадя, иногда не тому, кому бы следовало. И однажды на свою беду напоролся на… — он почувствовал, как судорожно сжимаются челюсти, — на злобную тварь. Синчэнь рядом зашевелился, и Чэнмэй ощутил его дыхание на своем лице. Потом негромкий голос произнес: — Что же это была за тварь? — Сам же понял, что дразнишь, — хмыкнул Чэнмэй. — Этой тварью был я. Синчэнь ничего не ответил, только судорожно вздохнул. Помолчав еще немного, Чэнмэй продолжил: — Так вышло, что он пытался призвать меня к ответу за деяние, что я совершил. Но судилище, к которому он обратился, было нечестным, и я избежал наказания. А потом я очень сильно навредил ему… Сожженный Байсюэ, Сун Лань на грани жизни и смерти, его кровоточащие глаза, его страшные слова, обращенные к Сяо Синчэню. Сюэ Ян специально не отходил далеко от монастыря, чтобы вдоволь полюбоваться всем этим. — А потом он спас мне жизнь, не зная, кого спасает. И несколько лет мы жили с ним бок о бок, он — слепой, я — скрывающий свою личность. Хотел ему отомстить, осквернить его руки кровью, а после сорвать покровы и посмеяться над ним, но день сменял день, и дом, где мы жили, стал нашим домом. У меня же до того ничего не было: ни крова, ни родных. Никто не заботился обо мне. Никто не смеялся моим шуткам. Никто не улыбался мне. Не улыбался так, словно солнце встает над миром. Да ради этой улыбки можно и ослепнуть. — Что случилось после? — тихо спросил Сяо Синчэнь — его рука лежала на плече Чэнмэя, легонько поглаживая. — Пришел его друг, и все вскрылось. Я убил его друга и обратил лютым мертвецом. И мой даочжан, не вынеся страданий, перерезал себе горло. Семь лет я сидел над его телом, останавливая тление, искал способ вернуть его душу в тело, да только это оказалось невозможно. Потому что его душа раскололась на части… Он чувствовал горячие дорожки на лице. Он опять плакал, а значит, повязка опять будет мокрой от крови, и лицо будет как у мертвеца. Досадуя на себя, Чэнмэй попытался оттереть кровь, но, конечно, сделал еще хуже. Потом его руки отвели в стороны, а лица коснулась влажная ткань. — Ты практиковал темный путь, — прошептал Сяо Синчэнь, — но вернулся на путь самосовершенствования. Какое бы зло ты ни сотворил, ты уже многократно искупил его, Чэнмэй. Чэнмэй слабо качнул головой. Он не верил в искупление. Если бы он действительно искупил то, что сотворил, разве не должно было ему стать лучше? Разве не должно было его сердце перестать разрываться всякий раз, когда он думал о даочжане, навсегда оставшемся в городе И? Он сумел вырастить себе сильное золотое ядро, создать амулет, что переместил его во времени, он сумел предотвратить зло, которое должно было случиться с Сяо Синчэнем — но память продолжала терзать его. Что бы он ни сделал в этом времени, с этим Сяо Синчэнем — это не отменит того, что Сяо Синчэнь ослеп, страдал и умер, и душа его раскололась на части. Отвернувшись, он уткнулся лицом в колкую солому. За спиной прозвучал тяжелый вздох, а потом его обняли и уткнулись лбом в затылок. Больше Сяо Синчэнь ничего не сказал, не пытался его утешать, но он не отвернулся и не ушел, и как ни жалко это было, Чэнмэй чувствовал трусливую признательность. Что бы он делал, если бы даочжан ужаснулся и ушел? Опять сказал — ты мне отвратителен? Сюэ Ян не заслужил этой привязанности, этой теплой заботы, как не заслужил ее много лет назад в городе И, и все же пользовался ею, потому что не мог иначе, как не может не ластиться к кормящей и гладящей руке забитая голодная псина.

***

Признаться, Чэнмэй был уверен, что их путь к Баошань саньжэнь не будет гладок. Он не слишком верил в счастливый исход — он никогда не верил в него, и если боролся до конца, то не потому что надеялся на лучшее впереди, а потому что ненавидел сдаваться. Он ждал чего угодно — что их разыщут и настигнут заклинатели из Башни Золотого Карпа, или что Сюэ Ян оказался жив и тоже догонит их… да что угодно могло случиться! В конце концов, он мог попросту словить искажение ци и никуда не дойти. Но они просто шли вперед, и самое страшное, что с ними происходило — встречи с нечистью, с которой они справлялись когда лучше, когда хуже, но справлялись — неизменно. Все-таки Сяо Синчэнь был очень сильным заклинателем, да и Синь Чэнмэй, невзирая на слепоту, не хуже. Может, встреться им Черепаха-губительница или кто-то еще из древних чудовищ, им бы пришлось туго, но те твари, что водились на территориях, неподвластных Великим орденам (или до которых Великим орденам не было дела), не представляли опасности для двух странствующих даосов. Чэнмэй научился сражаться вслепую. Его меч, перестав быть Шуанхуа, утратил и свою особенность чуять темную ци, но Чэнмэй много имел с ней дела раньше, когда был Сюэ Яном, и теперь мог чуять ее сам — она звала его. — Ты все-таки необыкновенный человек, — сказал Сяо Синчэнь, когда Чэнмэй рассказал ему об этом. Он вообще после рассказанной истории как-то странно переменился — это не было плохо, скорее наоборот. Его отношение стало одновременно более уважительным — Чэнмэй слышал это в голосе Синчэня, когда тот обращался к нему, — и одновременно словно бы более нежным. Синчэнь постоянно касался его, был ласков и заботлив, и Чэнмэй остро наслаждался этим, пусть и недоумевал временами. Это что же, Сяо Синчэню после рассказанной истории стало его жалко? — Такой же необыкновенный, как твоя наставница? — весело спросил он. — Или все-таки попроще? Синчэнь почему-то не ответил сразу. И молчал так долго, что Чэнмэй чуть было не переспросил, но тут Синчэнь заговорил: — Знаешь, я сошел с горы, потому что был наслышан о тьме и жестокости мира и хотел помочь. Но при этом я все равно не мог не думать, что не прав и что мне не достичь совершенства внизу, в мире людей, что для этого годятся только горние выси. А теперь я думаю — неужто можно стать действительно совершенным, если ты никогда не видел ничего, кроме горних высей, если не искушался злом? Ты творил зло, ты шел путем тьмы, но ты свернул с него. Да, ты необыкновенный, ты настоящий совершенствующийся. К изумлению своему, Чэнмэй ощутил, что у него горят щеки. Но, к счастью, Синчэнь на этом закончил и даже отошел на несколько шагов, сам очевидно смущенный. Постепенно воздух становился все холоднее, а земля под ногами — все каменистее. Они приближались к подножью горы, и Чэнмэй хоть и не видел, но узнавал эти места. Отсюда начался его путь, когда он вернулся во времени. У подножия горы Синчэнь снова заторопился, словно они опаздывали. Чэнмэй мог его понять — тот волновался перед встречей с наставницей и хотел пережить этот момент как можно скорее. И хотя никакой настоящей спешки не было, Чэнмэй не стал с ним спорить. Они двинулись вверх по горной тропе.

***

Во тьме, что теперь окружала Чэнмэя, все ощущалось иначе — острее, что ли. Они ползли вверх, и под ноги без конца попадались острые камни, которые он обошел бы, не заметив, будь он зрячим; а еще с каждым шагом, с каждым витком дороги становилось все холоднее. Ледяной ветер бросал в лицо пригоршни острых снежинок, и очень скоро Чэнмэй перестал чувствовать щеки и нос. Он, кажется, вообще перестал чувствовать что-либо, кроме жалящего мороза, кусачих камней под ногами — и руки Сяо Синчэня, на которую опирался. Сяо Синчэнь поначалу говорил — рассказывал что-то про обитель своей наставницы, про обычаи, принятые там; потом постепенно перешел на рассказы о горячей еде, скромной, но вкусной, и о теплом питье, что непременно ждет их при встрече. Но теперь он, утомленный долгим подъемом и нестерпимым холодом, замолчал. И Чэнмэй молчал тоже — ледяной воздух выстужал глотку, стоило лишний раз открыть рот. Блядский холод. Как же Сюэ Ян его ненавидел! Никогда в жизни своей не понимал, почему люди живут там, где холодно, почему забираются на вершины гор, с которых никогда не сходят снега, что их заставляет. Предположим, да, медитируется в горных пещерах хорошо, ну так помедитировал и слез туда, где потеплее. Но нет, давайте сидеть в горах, переводить дрова и теплую одежду, как будто больше жить негде. У них там, в обители Баошань, вообще хотя бы есть дрова? А то, может, они там уже нечувствительные все стали. Хотя вот Синчэнь говорит про горячую еду, так что небось есть… Мысли начали путаться, а за ними — и ноги. Ледяная тьма окружала его со всех сторон, подступала, клацая жадными зубами, угрожала вцепиться в горло. Сюэ Ян оскалился в ответ отмерзшими губами. Врешь, не возьмешь! Мало ли раз он подыхал от холода и голода — но вот он, до сих пор здесь. Сколько никому не нужных детишек, родившихся на улице, могут таким похвастаться? — Держись, — чуть слышно прошептал Сяо Синчэнь. — Нам еще недолго. Сюэ Ян кивнул. Недолго так недолго, все как ты скажешь, даочжан. Ничего не видно в этой мертвой, беспросветной мгле, ну так тут небось и видеть-то особо нечего. Зато щуриться не надо. Сюэ Ян хрипло рассмеялся этой мысли. Они шли и шли, и он едва-едва переставлял окоченевшие ноги. А потом ему вдруг — неожиданно, разом — стало очень тепло, почти что жарко. Захотелось раздеться — но в сознании еще теплилась искра, что шепнула ему: это обман, ты знаешь это чувство, оно часто наступает, когда очень замерз. Не верь. Не поддавайся. Иди. Тьма вокруг перестала быть беспросветной — он увидел горящие огни. Множество огней — костры? — они горели вокруг в ночи, и от них было тепло, так тепло. Жар ласкал щеки Сюэ Яна, дышал ему в лицо, радостный, как дружелюбный пес. Теплая тьма обступила его. Она ластилась к ногам, ложилась в руки, словно просила — возьми меня, я вся твоя, я твой друг, твое верное оружие. На мгновение Сюэ Яну даже стало ее жалко. Подумать только, никто ведь не обращался с ней достойным образом, с этой могучей и жадной силой, только Старейшина да он сам. Но Старейшина умер и пока непонятно, возродится ли, а он, Сюэ Ян, отвернулся от нее, от своей верной подруги, ушел к другой… к другому, белому, светлому, как снег на этих горных вершинах, Чэнмэю не видно, но он знает. Вот зачем горы — затем, что только тут снег навсегда останется белым. Не потому ли Баошань саньжэнь не хотела, чтобы ее ученики спускались вниз? Кто останется белым там, внизу, где грязь, кровь, пыль, жара? Там люди едят, роняя крошки и жир, там от зноя тела плавятся, и пот течет по коже… над городом И светит редкое солнце, и кожа Сюэ Яна черна от него, и лето жаркое, и он весь мокрый, будто только вылез из реки, а даочжан — все так же белоснежен и прохладен, и если Сюэ Ян коснется его (на руках пот, грязь, кровь въелась под ногти, волосы вечно пахнут дымом), разве даочжан не будет осквернен? Нет, старуха Баошань, то, что чисто по природе своей, никогда не будет осквернено! Я сделал так, чтобы он плакал кровавыми слезами, я сделал так, что руки его обагрились кровью невинных, я сделал так, чтобы он жил в нищете и грязи — но ничто не способно осквернить даочжана, и именно потому его душа, чистая, прозрачная, хрупкая, как хрусталь, раскололась. — Не допущу… — прохрипел он. — Не допущу… — Чэнмэй! — позвали из тьмы. — Чэнмэй! Он не мог ответить. Его затрясло, в тело будто сотни иголок впились. Он осознал вдруг, что они не двигаются, и он не стоит даже — лежит, и ему стало страшно — нельзя лежать, не здесь, они замерзнут насмерть! Он забился, пытаясь вскочить, и ему вцепились в плечи. — Чэнмэй, Чэнмэй! — повторил все тот же голос, и Чэнмэй узнал его — Сяо Синчэнь! — Все в порядке, Чэнмэй, мы пришли! — Мы пришли?.. Рот еле двигался, он не мог толком вытолкнуть из себя слова. Губ коснулся край чаши, и Чэнмэй принялся пить — что-то теплое, кисловатое, от чего тяжелела голова и согревалось тело. — Ему нужен сон, — произнес второй голос, незнакомый, и не поймешь — мужчина или женщина. — Он истощен, и ци его нестабильна. — Я останусь с ним… — Тебе тоже нужен сон, — перебил непоколебимый голос. Рука коснулась запястья Чэнмэя, и он перехватил ее. — Глаза… — просипел он. — Наставница… не позволяй ему. — Не позволю, — произнесла она и добавила — и он услышал это в своей голове: «Будь спокоен, Сюэ Ян».

***

Он ничего себе не обморозил и даже не простыл. Наверное, не будь раны, что нарушала течение его ци, он, может, и не замерз бы так сильно. Теплый дом был благословением. Весь следующий день Чэнмэй просидел у очага, пока ему не начало казаться, что жар пробрался в самые его кости. Сяо Синчэнь то приходил — приносил еду и питье, или просто заходил поболтать, — то уходил снова, наверное, общаться с наставницей. Баошань его не выгнала, чего Чэнмэй втайне боялся, но — это объяснил Синчэнь — поселила в домике на отшибе, чтобы они не смешивались с прочими ее учениками. — Запрет есть запрет, — сказала она. — Сяо Синчэню запрещено возвращаться в обитель, и других людей с равнины мы к себе тоже не пускаем. Баошань смогла исцелить его рану — сделать так, чтобы отравленные черным ядом цицяо не мешали совершенствованию. — А глаза отрастить не могу, — сказала она, когда они остались с Чэнмэем наедине. — Да ты и так это знаешь, верно? Если бы могла — разве бы я дала Синчэню поступить так, как он поступил? — Я не понимаю, — признался Чэнмэй. — Этого ведь не случилось, ну, здесь. Откуда же ты знаешь… — Я знаю, — перебила Баошань. — Проживешь тысячу лет — а ты проживешь — и тоже будешь знать. — Так это было? — спросил Чэнмэй. — Или не было? Я же все изменил. — Ты все изменил, — согласилась она. — Но ведь это же было, — он ощутил, как она ткнула его пальцем в лоб. — Иначе как ты можешь это помнить? Ты не похож на фантазера, Сюэ Ян из Куйчжоу. Ты изменил будущее, и теперь жизнь всех, кого ты коснулся, пойдет иначе — но твое прошлое все равно осталось с тобой, куда ж ему деваться. Чэнмэй помотал головой и решил дальше не расспрашивать. За медитацию он засел на второй день, когда смог оторваться от очага. Баошань была настроена скептически. — Ты отрастил руку, да, но у тебя ушло на это три года, — сказала она. — Глаза — это гораздо сложнее. Я не уверена, что и у меня бы это вышло меньше, чем лет за десять. — Ну, может, хоть один отрастет, — сказал Чэнмэй — и услышал сдавленное фырканье Синчэня. Баошань хмыкнула. — Лет десять, — предрекла она. — Ты столько не высидишь. — У меня столько и нет, — согласился Чэнмэй — у него было предчувствие, что дела его по исправлению собственных ошибок еще не закончены. Нужно было спешить вниз, на равнину. Он определенно не собирался сидеть здесь десять лет. Но и слепым уйти не мог — он слишком хорошо знал, как опасен мир внизу для незрячего. Неделю спустя он пришел к мысли, что старуха была права. Ежедневные медитации восстанавливали ток ци по меридианам, но он не становился ни на шаг ближе к обретению зрения. Чэнмэй мрачно предчувствовал, что без пещеры не обойтись. Но забираться в пещеру в этих ледяных горах отчаянно не хотелось. — Тебе нужна уединенная медитация, — согласилась Баошань саньжэнь, когда он высказал ей эту мысль. — Но не сейчас. Сейчас не спеши, восстанавливай силы. Тебе нанесли серьезную рану, и ты еще не оправился от нее. Чэнмэй не очень понял, что она имеет в виду, но подумал — ведь когда он готовился отрастить себе руку, он тоже не сразу в пещеру пошел. Наверное, должно пройти какое-то время, нужно подкопить силы, что ли. Не очень он понимал во всем этом самосовершенствовании. — Если я уйду в уединенную медитацию, пойдешь со мной? — спросил он Синчэня. — Если я пойду с тобой, разве это будет уединенная медитация? — улыбнулся в ответ Синчэнь. Чэнмэй скучал по его улыбке, скучал настолько, что всякий раз, когда слышал ее, рука сама тянулась к лицу напротив. Синчэнь не возражал, позволяя ему «разглядывать» улыбку пальцами, но когда Чэнмэй попытался руку убрать, задержал ее за запястье. — Чэнмэй, — голос его звучал немного напряженно, словно Синчэнь волновался. — Наставница говорит, ты с трудом восстанавливаешь течение ци. Оно было серьезно нарушено из-за этого яда. — Да уж, — проворчал Чэнмэй. Он иногда ощущал остатки, отголоски этой отравы у себя в меридианах и не мог не думать — а если бы он в свое время не отравился темной энергией по самую макушку, было бы ему сейчас лучше? Или наоборот? Синчэнь тем временем забрал обе его руки в свои. Вот теперь он точно волновался — даже пальцы подрагивали. — Наставница нам рассказывала, еще когда я жил здесь как ученик… я никогда не практиковал, лишь знаю в теории… но она говорила, этот путь пригоден, если надо помочь кому-то с восстановлением ци… — Да что такое? — спросил удивленный Чэнмэй, потому что Синчэнь смолк, словно задохнувшись собственными речами. — Парное совершенствование, — пробормотал тот — не будь Чэнмэй слепым, он бы и не разобрал. — Это может помочь… если твой путь не подразумевает воздержания, конечно. — А? — только и смог спросить Чэнмэй, ощущая странный звон в голове. Он же не ослышался? Он же все правильно понял? Он услышал судорожный вздох, а потом Синчэнь выпустил его запястья и — Чэнмэй понял это по шороху одежды — начал подниматься, чтобы уйти. Ни мгновения не медля, он в свою очередь вцепился в запястье Синчэня. — Не предполагает. Воздержания. Он не смог продолжить. Он не мог даже вздохнуть толком — в горле будто застряло что-то. Три года он провел бок о бок с Сяо Синчэнем, и за эти три года ему, бездушному, бессердечному ублюдку, даже в голову не пришло поименовать то чувство, что поселилось у него внутри. И ладно бы, но ведь даже возвращаясь сюда, в прошлое, к юному Сяо Синчэню, он не подумал, что это такое живет в нем и что он будет с этой штукой делать. Почему-то ему даже в голову не пришло, что он сам будет интересен Сяо Синчэню. И как быть теперь? — Только я не умею ничего, — сказал он первое, что пришло в голову, и почувствовал, как пальцы Синчэня в его ладонях дрогнули. — Я знаю в теории, — повторил он. Голос его тоже слегка подрагивал. Волнуется, изумился Чэнмэй. Он-то почему волнуется? — Я… я могу наставлять тебя… если ты не против… — Не против, — Чэнмэй тряхнул головой. И услышал, как Синчэнь тяжело, судорожно сглотнул. — Тогда я приду вечером. Принесу… нужные вещи. — Отлично, — Чэнмэй ухмыльнулся. — А пока подготовлюсь. Ну там, помоюсь во всех местах… — В смысле?.. — придушенным голосом спросил Синчэнь. — Ну, ты ж будешь в меня янскую энергию вливать, правильно? — спросил Чэнмэй. — Значит, я снизу, а значит, надо того этого… Я, конечно, не умею этого дела, но так-то слышал… Синчэнь выдернул свои ладони из его рук и вскочил на ноги. Чэнмэй готов был поклясться — его даочжан сейчас был красный, как спелое яблоко. — Что ты за человек такой! Хлопнула входная дверь, из-за нее донесся придушенный всхлип и шум быстро удаляющихся шагов. Улыбаясь во весь рот, Чэнмэй опрокинулся на спину. Вот, значит, как, даочжан Сяо Синчэнь. Вот как… Ему хотелось смеяться и кричать. Хотелось вскочить, бежать за Синчэнем, догнать, сгрести в охапку, повалиться с ним в мягкую, зеленую траву. Какой же он был дурак, какой дурак… Жаль только, он не увидит Сяо Синчэня в тот момент, когда… Но ничего. Еще сможет. Еще увидит. Синчэнь пришел вечером, как обещал. Чэнмэй успел и вымыться, и помедитировать, и даже с мечом поупражнялся. Он совершенно не волновался. О чем бы? Синчэнь обещал прийти — значит, придет. А что они оба невинны… тоже великая наука, трахаться, небось разберутся по ходу. — Ты не против, если я зажгу свет? — спросил Синчэнь. И тут же, спохватившись, добавил: — Ох, прости, я… Чэнмэй фыркнул. Синчэнь, похоже, нешуточно волновался. — Я как-то не думал, как полезно быть слепым, — доверительно сообщил он Синчэню. — Никакого расхода на масло для светильников. Синчэнь расфыркался. — Какой же ты дурной, — сообщил он. И шагнул ближе, почти вплотную, так, что Чэнмэй ощутил тепло его тела. Пальцы коснулись ворота ханьфу. — Позволишь помочь? — Я тоже хочу, — Чэнмэй поднял руки, нашарил пояс Синчэня. — Я слепой, а не безрукий. Он развязал на Синчэне пояс и потянул с его плеч ханьфу. Они раздевались молча, только легкие смешки, да вздохи, да шорох одежды сопровождали их возню. Когда остались только нательные штаны, Синчэнь — его руки лежали у Чэнмэя на талии — потянул его на кровать. — Боюсь, ты упадешь. — С чего бы? — весело спросил Чэнмэй. Синчэнь уложил его и стянул с него штаны. — Без зрения сложно держать равновесие. — Много ты знаешь! Ничего ты не знаешь, подумал он с подступающим восторгом. И это моя заслуга! Синчэнь присел рядом, склонился над ним — и Чэнмэй, коснувшись его, понял, что он тоже полностью обнажен. — Я хочу тебя поцеловать, — раздался шепот над головой, и длинные волосы, гладкие, прохладные, как самый лучший шелк, упали Чэнмэю на грудь. — Можно? — Почему ты спрашиваешь? — изумился Чэнмэй, и Синчэнь тяжело вздохнул. — Потому что ты не видишь, разумеется. Хорош я буду, набрасываясь с поцелуями на слепого. — Мы вроде за этим тут и собрались. — Ты чудовище, — с чувством сообщил Синчэнь. В следующее мгновение его губы накрыли рот Чэнмэя. В этот миг Чэнмэй окончательно, с сокрушительной ясностью осознал, что Сяо Синчэнь использовал совместное самосовершенствование как предлог. На самом деле он просто желал Чэнмэя, своего друга, светлого даочжана, злого на язык, но доброго душой — а как же иначе, если он все время рвется спасать каких-то совершенно неизвестных людей? Желал, а может даже, был влюблен — скорее всего, наверняка, точно, потому что даочжан Сяо Синчэнь слишком чист душой, чтобы испытывать низменную страсть без зова сердца. Где-то глубоко внутри, там, где в уголках души все еще клубилась тьма, проснулся ревнивый Сюэ Ян — а я тебе, значит, недостаточно хорош был? Как предстал перед тобой светлым даочжаном, так ты и влюбился, а раньше, значит… И тут же подумалось — но ведь и раньше был хорош. Разве не думал он сам еще до встречи с этим новым, юным Сяо Синчэнем, что там, в городе И, даочжану нравился его друг? Злой на язык, переменчивый в настроении, но добрый — наверняка же даочжан считал его, который за ним на ночные охоты таскался и помогал двум слепцам по хозяйству, добрым. И он подумал — Синь Чэнмэй родился уже тогда. И Сюэ Яну казалось, что это другой человек, не похожий на него, но так ли это было на самом деле? Так ли нынешний Синь Чэнмэй отличается от Сюэ Яна? Каким бы был Сюэ Ян, если бы, движимый местью, не ушел по дороге тьмы? Может ли быть на свете не Сюэ Ян, не Синь Чэнмэй, а Сюэ Чэнмэй? Все это промелькнуло в голове стремительной вспышкой, а потом язык Сяо Синчэня скользнул в его рот, и Чэнмэй перестал думать. Синчэнь целовал его и целовал, потом оторвался от рта, прижался губами к шее. Его движения становились все более быстрыми, дыхание — сбивчивым, губы — жадными. Чэнмэю так хотелось его увидеть! Увидеть блеск в глазах, испарину на коже, румянец на щеках. Его даочжан в порыве страсти — ах, какой же он, должно быть, красивый. Возьми меня, хозяин, я весь твой… Чэнмэй резко мотнул головой, прогоняя дурное воспоминание, и Синчэнь замер. — Что-то не так? — Все так, — выдохнул Чэнмэй. Его член стоял, упираясь Синчэню в бедро — о чем тут спрашивать вообще? — Трахни меня. — Сначала надо подготовить… — ...или я трахну тебя! — решительно заявил Чэнмэй, и Синчэнь расхохотался. — Очень страшная угроза! Но послушался — отстранился, завозился с чем-то, а потом попросил: — Перевернись на живот, пожалуйста. Так будет… удобнее и приятнее. Чэнмэй послушался. Он не мог бы сказать, что совсем уж не волновался. Когда-то давно, когда он был юным и глупым, когда он творил себе имя своими делами, он бы никому не позволил подобным образом к себе прикоснуться. Дерзнувшийся лишился бы не то что пальцев, но и обеих рук. Сяо Синчэню он был готов позволить все. Он и в городе И бы, наверное, позволил… а сейчас и подавно. Теплое масло полилось ему — неожиданно — на спину, и Сяо Синчэнь плавными движениями растер его по коже, а потом особым образом нажал несколько точек — на шее, на плечах, вокруг позвоночника — отчего Чэнмэю вдруг показалось, что из его тела вынули металлические пруты, про которые он даже не знал. — Кто учил тебя техникам самосовершенствования? — пробормотал Синчэнь. — Такие ужасные зажимы… — Я сам, — ответил Чэнмэй. На самом деле какие-то техники преподавали ему еще в Ланьлине, но он ничего из этого не запомнил — зачем бы? Он понял, что Синчэнь качает головой. — Ты просто невероятный, — произнес он с чувством и, наклонившись, прижался губами между лопаток Чэнмэя. Тот заурчал от удовольствия, выгнув спину, а Синчэнь принялся двигать ртом вверх и вниз вдоль позвоночника, то целуя, то засасывая кожу, то прикусывая, а то просто согревая дыханием. И Чэнмэю начало казаться, будто под кожу ему залили теплый мед, и от действий Синчэня он плавится и течет по жилам — вверх, прямо в голову, обволакивает мозг, и вниз, к золотому ядру, обнимая его теплым свечением, а потом еще ниже, к мужскому естеству, отчего то наливается кровью и упирается в постель почти болезненно. Наконец Чэнмэй застонал — и сам удивился этому звуку; а Синчэнь, словно этот стон был ему сигналом, на мгновение отстранился, но тут же вернулся, и теперь масло потекло уже на задницу Чэнмэя. Наверное, стоило испугаться, но ему было слишком хорошо. Пальцы Синчэня скользнули между ягодиц, размазывая масло по сжатому входу, и принялись нежно массировать его. Надо полагать, даочжан знал, что делает. В движениях его пальцев ощущался неуловимый ритм, в такт которому двигались губы по спине Чэнмэя, и потихоньку к Чэнмэю начало приходить знакомое уже ощущение — будто жидкий солнечный свет растекается по телу от золотого ядра. Такое происходило во время медитации, особенно хорошей, правильной; но сейчас золотое течение было словно бы ярче и чище, поток — мощнее, будто где-то приоткрыли заслонку. Двойное удовольствие плавило его тело, Чэнмэй выгибался под руками и губами, под действием солнечного потока внутри него.Течение становилось все мощнее и мощнее, оно захлестывало тело, вынуждая его содрогаться в сладких корчах, оно заливало голову, отчего перед невидящим взором вспыхивали яркие искры. И когда Чэнмэю начало казаться, что сейчас это ощущение разорвет его изнутри, он почувствовал, как Синчэнь начинает входить в него. Когда-то он успел его растянуть, а Чэнмэй даже не заметил. Ощущение от вторжения в тело было странным — не то чтобы сильно приятным, но неистово необходимым. Он прогнулся, сильнее отставляя задницу, подаваясь навстречу. Золотой поток в его теле будто усилился десятикратно, и Чэнмэй закричал, не в силах больше терпеть. Сяо Синчэнь что-то говорил ему. Мягко, утешающе и властно что-то говорил, его голос звенел в ушах Чэнмэя вместе с собственными криками, и они двигались навстречу друг другу, в одном ритме; а потом Чэнмэй почувствовал, как его начинает заливать, смешиваясь с его собственной, другая ци: чистая, яркая, ослепительно-белая, будто снег на самых высоких горных вершинах. Она показалась ему пронзительно холодной, Чэнмэя затрясло, он выгнулся с криком… Потоки смешались внутри него, и эта объединенная сила хлынула неудержимой волной по меридианам. Все тело отдалось высоким прозрачным звоном, Чэнмэй содрогнулся, готовясь излиться… В то же мгновение Синчэнь перехватил его член у основания и сжал, запирая семя внутри, и Чэнмэй снова закричал, кончая всухую. И ощутил, как Синчэнь изливается внутрь него: семенем и волной ци. Несколько мгновений Чэнмэй дрожал на остром пике, вполне уверенный, что погибнет от разрывающей его энергии. Но меридианы выдержали, и сила стекла в золотое ядро, ощутимая, яркая, как никогда прежде. — Почему мы раньше этого не делали? — пробормотал Чэнмэй, едва ворочая языком. — Потому что это тяжело, — Синчэнь, кажется, тоже выбился из сил, но говорить ему это не мешало. — К тому же это не всегда… полезно. — Я хотел бы делать это с тобой и видеть тебя при этом, — невпопад сказал Чэнмэй. Синчэнь замер — как будто даже дышать перестал. — Когда ты вновь обретешь зрение, — заговорил он наконец, — мы можем сделать это еще раз. — В смысле как парное самосовершенствование? — ухмыляясь, уточнил Чэнмэй. В ответ Синчэнь куснул его за плечо. — В смысле как соединение на ложе. И как парное самосовершенствование. Как угодно. — А если не обрету зрение? — Тогда, — с убийственной серьезностью ответил Синчэнь, — я поставлю перед ложем зеркало и буду тебе все описывать. Чэнмэй рассмеялся в подушку.

***

В одиночной медитации он провел три года. Он подумал, открыв глаза — вероятно, это ему за те три года в городе И. За три года беспримерного, небывалого счастья. Непонятно, как это связано, но он чуял — так и есть. Сяо Синчэнь нашелся в соседней пещере. Он сидел, скрестив ноги, сложив руки на коленях. Тени от опущенных ресниц ложились на скулы. Кожа его была такой белой, что казалась прозрачной — но это была чистая, рассветная белизна жизни. Сюэ Ян не мог бы перепутать. Семь лет он смотрел на белое, как мрамор, мертвое лицо даочжана. Это была совсем другая белизна. Он опустился на колени напротив, любуясь, будто прекраснейшей статуей. Высокий чистый лоб, черные стрелки бровей, четкая линия скул, нежные, будто розовые лепестки, губы. И глаза. Главное — глаза. Сюэ Ян знал — сейчас Сяо Синчэнь поднимет веки, и он увидит его глаза. Черные, с искрами внутри, будто звезды на бархатном небосводе. Сяо Синчэнь открыл глаза. Несколько мгновений двое заклинателей в белом, сидящие напротив, смотрели друг на друга. А потом Сяо Синчэнь расплылся в широченной улыбке. — Чэнмэй! Твои глаза! — Что с ними? — удивился Чэнмэй, и Синчэнь, рассмеявшись, ответил: — Они есть! Чэнмэй запоздало заморгал, вскинул руки к лицу, ощупал собственные глазницы, как будто не мог поверить — хотя какие тут могли быть сомнения, когда он видел! Видел! Он опустил подрагивающие руки. Сяо Синчэнь смотрел на него, сияя, а Чэнмэй изучал его лицо, пытаясь понять — изменился? Прошлись ли по нему эти переживания, как то, чему подверг его Сюэ Ян в их прошлой жизни? По всему выходило, что нет. Сяо Синчэнь улыбался открыто и радостно, в лице его не было скорби. И Чэнмэй потянулся ему навстречу, а Синчэнь, тоже встав на колени, встретил его на середине пути. Они застыли лицом к лицу, едва не соприкасаясь носами, отчего-то неожиданно смущенные. После паузы Синчэнь заговорил — и его дыхание осело на губах Чэнмэя: — Куда мы пойдем дальше? — Вниз, — ответил Чэнмэй. — Навестим Байсюэ, узнаем, как там дела. А потом… потом… — Куда глаза глядят, — подхватил Синчэнь и рассмеялся. И почти сразу же сделался серьезен, посмотрел на Чэнмэя испытующе: — Ты все-таки великий заклинатель. Чэнмэй смущенно фыркнул, а потом, не давая себе времени подумать, прижался губами к губам Сяо Синчэня. И тут же отстранился. Синчэнь смотрел на него теплым серьезным взглядом. Они оба знали, что тут не время и не место, но в глазах Синчэня Чэнмэй видел обещание. На следующий день они попрощались с Баошань саньжэнь и двинулись по горной тропе вниз. Наставница провожала их до ворот; сначала она благословила Сяо Синчэня, а потом положила тяжелую горячую ладонь на макушку Чэнмэя и долго не отпускала. «Прощай, Сюэ Ян из Куйчжоу, Безымянный из города И, Синь Чэнмэй, странствующий заклинатель. Никогда не забывай, что тебе пришлось преодолеть, чтобы стать тем, кем ты стал. Будь тем, кто ты есть. И всегда помни о том, кем ты был». Ее наставление звучало в голове Чэнмэя еще долго. Удивительно, но оказалось, что спуск из обители Баошань саньжэнь на равнину изрядно долог. Двум путникам пришлось останавливаться на ночлег дважды, прежде чем они наконец достигли подножия гор, и Чэнмэй решил не спрашивать Синчэня, как же так вышло, что поднялись они за один присест. У подножия гор они встали на мечи и полетели в сторону Байсюэ. Но ближе к вечеру опустились, чтобы остановиться на ночлег: Чэнмэй предложил переночевать на постоялом дворе в большом городе, чтобы узнать новости, и Синчэнь согласился, хотя явно не видел в этом большого смысла. Однако Чэнмэю было важно знать, что происходит. И первые же часы в большом зале постоялого двора, куда они по его настоянию спустились, вместо того чтобы ужинать в своей комнате, показали ему, что он был прав. За три года успело произойти немало. Говорили о новом — всего-то год как на посту — главе клана Ланьлин Цзинь. Кто бы мог подумать, что бастард, сын девушки из веселого дома, так высоко поднимется! Все-таки Цзинь Гуаншань был заклинателем, и совсем не старым, никто и не ожидал (и он сам в особенности), что его жизненный путь так скоро оборвется. А вот поди ж ты, скончался, и к тому же, шептались люди, удивительно неприличной смертью — в борделе, во время сами понимаете чего. Синчэнь от этих разговоров краснел и бросал на своего спутника негодующе-умоляющие взгляды: мы что, действительно должны все это слушать? А Чэнмэй слушал и хмурился. Выходит, Цзинь Гуанъяо не внял его предупреждению? Впрочем, если так подумать, с чего бы ему… Еще говорили о сторожевых башнях. Мол, затея принадлежит Цзинь Гуанъяо — надо же, и от шлюхиного сына можно услышать интересные идеи! И хотя для строительства башен увеличили налоговые поборы, все же это благое дело, даже главы прочих великих кланов спорить не стали: побратимы согласны с главой Цзинь, а глава Цзян не станет спорить один против троих… Тут Чэнмэй едва не подпрыгнул, и Синчэнь посмотрел на него удивленно. Очень хотелось начать расспрашивать людей, но Чэнмэй сдержался, чтобы не беспокоить своего спутника, и продолжил слушать. И очень скоро понял, что не ослышался. Люди говорили о главе клана Не — Не Минцзюэ. Не Минцзюэ, который должен был быть мертв! Но почему-то Цзинь Гуанъяо не стал сводить его с ума своей музыкой, и более того, судя по тому, о чем судачили, искажение ци далеко отодвинулось от главы Не, с ним даже приступов ярости давно не случалось. «Все-таки услышал»... Чэнмэй поймал себя на том, что улыбается. Между тем разговоры, раз коснувшись сторожевых башен, больше с них не сходили. Кто-то возмущался, мол, теперь у клана Цзинь все под присмотром, совсем как у ордена Вэнь до Низвержения солнца, но по большей части люди радовались. Похоже, с башнями жизнь их и правда стала поспокойнее, особенно у тех, кому не повезло иметь свой собственный клан заклинателей и кто особенно страдал от разгулявшейся нечисти. Странствующих заклинателей-то на всех не напасешься, даже благородный Ханьгуан-цзюнь не может быть в нескольких местах одновременно. Чэнмэй тихо хмыкнул и покачал головой в ответ на вопросительный взгляд Синчэня. Надо же, это осталось неизменно. Вот только интересно, вернется ли теперь Старейшина… Ему слегка взгрустнулось, но Чэнмэй тут же утешил сам себя — да ну вернется, это же Старейшина, как иначе. — Да толку от ваших башен, там зеленые юнцы дежурят, с настоящей бедой они не справятся, — прорезался сквозь гам чей-то голос. — Вспомните, что в Байсюэ было! Чэнмэй сильно вздрогнул и быстро переглянулся с Синчэнем. Оба повернулись туда, откуда доносился голос. — При чем тут Байсюэ, что ты мелешь! — возразили говорившему. — Больше двух лет прошло, тогда и башен-то никаких не было! — Знаю, что не было! — огрызнулся смутьян. — Только там полный монастырь заклинателей, и что-то им это не особенно помогло… Против такой нечисти разве юнцы из башен помогут. — Да не было там никакой нечисти! — возразил кто-то. — Разбойники напали, они и пожар устроили… — Разбойники? На монастырь?! Ну да, конечно… — У нас болтали, там темный заклинатель мертвых поднимал… — Да не было там мертвых, никто не умер! Говорю, нечистый дух это был или демон, они его пленили, а он вырвался и бежал! — А я слышал, кто-то все-таки умер… — Настоятель, говорили… — Да нет же, адепт!.. — Настоятель! Его еще подняли лютым мертвецом, и он половину монахов поубивал, пока его не запечатали! — А вдруг это сам Старейшина Илина поднялся из мертвых?! Чэнмэй скривился и помотал головой. Синчэнь смотрел на него встревоженно. — Больше ничего полезного не услышим, — прошептал Чэнмэй. — Раз уж перекинулись на Старейшину… Пойдем наверх? Синчэнь кивнул и поднялся на ноги. — Нам нужно отправляться в путь, — произнес он, едва за ними закрылась дверь. — Мы должны узнать, что случилось в Байсюэ! Чэнмэй покачал головой, хмурясь. — Нет смысла срываться сейчас. Мы услышали главное: там случилась беда, но это было давно, и монастырь стоит. Оттого, попадем мы туда сегодня или завтра, ничего не изменится. Он сел на кровать и потер руками лицо. Синчэнь осторожно опустился на колени перед ним, прямо на пол, и Чэнмэй на мгновение залип на то, как изящно он двигается и как красиво легли вокруг полы одежд и рукава. — Ты догадываешься, что там произошло? — спросил Синчэнь, и Чэнмэй кивнул. — Сюэ Ян, — произнес он, как выплюнул. Синчэнь нахмурился. — Он же умер… — Скорее всего, так показалось в пылу битвы. Надо полагать, потом Сун Лань и монахи поняли, что Сюэ Ян жив, и не стали его добивать, просто оставили в заточении, — Чэнмэй скрипнул зубами. — И мне, главное, не сказал ничего! Кто бы мог ожидать от строгого Сун-даочжана такого милосердия! Синчэнь легонько рассмеялся. — Такое ощущение, будто он когда-то сильно тебе досадил. Чэнмэй фыркнул и сказал вместо ответа: — Тот, кто в общем зале говорил про вырвавшегося демона, скорее всего, ближе всех к истине. Вероятно, Сюэ Ян сбежал из плена и во время побега сумел кого-то поранить или даже убить. И про пожар, скорее всего, правда. Огонь — лучший способ создать хаос и отвлечь внимание, а еще — принести много вреда. Сюэ Ян наверняка этим воспользовался. А вот про нечисть и лютых мертвецов, скорее всего, ложь. Полагаю, он не мог заклинать — скорее всего, монахи наложили на него какие-то ограничения. Но Сюэ Ян и без заклинательства, темного или светлого, опасен. Он произнес это, не чувствуя ни малейшей гордости. Странное чувство поднялось в нем — он не ощущал, будто говорит о ком-то другом, но при этом перечисление собственных талантов не доставляло ему никакой радости. Не было в этом поводов для довольства собой. — Почему Сун Цзычэнь или монахи из Байсюэ не сказали нам, что Сюэ Ян жив? — спросил Синчэнь. — Ведь наверняка уже все узнали, пока мы были там. — Потому что они знали, что я его добью, — спокойно ответил Чэнмэй. Синчэнь вздрогнул. — А ты бы добил? — Конечно, — без малейших колебаний отозвался Чэнмэй. После короткой паузы Синчэнь проговорил: — Тогда я рад, что они тебе не сказали. Мне бы не хотелось, чтобы ты убивал того, кто ранен и беззащитен, каким бы опасным этот человек ни был. Чэнмэй тяжело вздохнул и снова прижал ладони к лицу. Он и не сомневался, что Сяо Синчэн скажет что-то в этом роде. За то и пострадал… На мгновение его обуял гнев на всех этих милосердцев. Сначала они жалеют ублюдков, ищут какой-то несуществующей справедливости, не хотят марать своих белых одежд. А потом доживают в глуши и нищете, всеми забытые, и погибают там же. Но почти сразу же ему стало едва ли не весело. Но разве не этим и пленил его Сяо Синчэнь? И разве не поэтому он, злодей и убийца, избрал найти его снова и следовать за ним, охраняя от беды? Да, ему не дали убить Сюэ Яна, когда была такая возможность, а значит, тот где-то здесь, ходит среди живых и по-прежнему опасен. Ну что ж, значит, Чэнмэй просто убьет его, когда встретит в следующий раз. Повеселев от этой мысли, он улыбнулся Синчэню, который все продолжал смотреть на него встревоженно — но тоже улыбнулся в ответ. — Завтра прибудем в Байсюэ и все выясним, — заверил его Чэнмэй. Синчэнь с улыбкой кивнул. Еще несколько мгновений они сидели молча, глядя друг на друга. Потом Чэнмэй обхватил Синчэня ладонями за плечи и потянул на себя. Тот подался навстречу, приподнялся, и Чэнмэй опрокинулся спиной на кровать, утягивая его за собой. Синчэнь упал сверху, и они прижались губами друг к другу. Поцелуй, сначала закрытый, неловкий, вспыхнул быстро, словно костер, подожженный заклинанием. Чэнмэй положил руку Синчэню на затылок, не давая ему отстраниться, и они целовались, переплетаясь языками, сталкиваясь зубами. — Дашь раздеться? — выдохнул Синчэнь, когда поцелуй наконец прервался. Вместо ответа Чэнмэй перекатился с ним по кровати, подминая его под себя. Ему казалось, в груди его поселилось нечто дикое, когтистое, и рвется наружу, раздирая ему нутро. Ему хотелось стиснуть Сяо Синчэня в объятиях, зацеловать его, пока губы не начнут гореть, брать его, пока не попросит о пощаде… Он не знал, как о таком говорить. Синчэнь смотрел на него снизу широко распахнутыми сияющими глазами. Не помня себя, Чэнмэй снова припал к его губам и принялся развязывать на нем пояс. Они путались в поясах и одеждах, сталкивались руками, мешая друг другу. С себя Чэнмэй только стряхнул верхнее ханьфу да развязал штаны, а на Синчэне просто распахнул одежды, и тот широко развел ноги под ним, а когда Чэнмэй замешкался, сунул ему в руку что-то твердое и прохладное. — Масло, — ответил он на вопросительный взгляд. На груди и щеках его цвели алые пятна. Выдохнув со стоном, Чэнмэй прижался губами к его шее, а пальцами, окунув их в масло, сунулся между ног. Синчэнь рвано выдохнул, когда скользкий палец проник между его ягодиц. Внутри было так узко, что Чэнмэй не мог представить, как туда можно засунуть что-то большее. Но с ним-то получилось? Он хотел попросить, чтобы Синчэнь сказал ему, если станет больно, хотел попросить прощения — заранее за все; но вместо этого сунул второй палец и начал растягивать, вслушиваясь в длинные низкие стоны. Он должен был сделать это в городе И. Вечером, в полной тишине, чтобы не услышала А-Цин. Ласкать Сяо Синчэня, брать его, целовать слепое лицо… Ох, он не должен думать об этом сейчас… Рвано выдохнув, Чэнмэй уткнулся лицом Синчэню в шею и ввинтил пальцы глубже, вырвав тонкий вскрик. — Гэгэ… — голос Синчэня звучал сорванно, жалобно, неожиданное обращение ударило в голову, будто крепкое вино. — Давай же, не медли… Он и сам не мог больше ждать. Пот стекал по лицу, по спине, член стоял, прижимаясь к животу, и каждое случайное прикосновение грозило срывом. Приподняв бедра Синчэня повыше, Чэнмэй вытянул пальцы и приставил к раскрытому входу головку члена. Когда он начал входить, глаза Синчэня широко распахнулись, рот раскрылся в беззвучном крике, пальцы сжались на плечах Чэнмэя с такой силой, словно были сделаны из железа. Внутри было тесно и жарко, словно в печке, и казалось, стоит двинуться — и изольешься в то же мгновение. Чэнмэй, задыхаясь, принялся раскачиваться — мелко, неспешно, придерживая Синчэня за бедра. У того на глазах вскипели слезы, но он не попросил прекратить или замедлиться — наоборот, лишь крепче обхватил Чэнмэя ногами. Это было даже лучше, чем в первый раз, хотя они и не обменивались энергиями. Но теперь Чэнмэй мог видеть, и он впитывал распростертого под ним Синчэня взглядом, как будто им грозила вечная разлука. Волосы даочжана разметались по постели, широко распахнутые глаза смотрели беспомощно и потерянно; он стонал и вскрикивал на каждый толчок и сжимался на члене Чэнмэя, словно хотел навсегда оставить его в себе. Не в силах больше выносить этого, Чэнмэй обхватил ладонью его член, и Синчэнь забился, сдавленно крича, а потом выгнулся дугой и выплеснулся Чэнмэю на пальцы. И так сжался на члене Чэнмэя, что тот не сдержался и сам излился внутрь. Некоторое время они лежали в мокрой, разворошенной постели, тяжело дыша. Потом Синчэнь обвил руками шею Чэнмэя, а тот в ответ уткнулся лбом ему в висок. — Ты будешь моим спутником на пути самосовершенствования? — тихо и едва разборчиво спросил Синчэнь. Чэнмэй попытался пожать плечами, но тело его не слушалось. — Конечно, — отозвался он невнятно. — Я ж уже… И уснул под тихий, как серебряные колокольчики, смех Сяо Синчэня. Ему снился город И и солнечные лучи на досках крыльца.

***

Путь в монастырь Байсюэ не занял много времени. Они не стали медлить и проделали его на мечах, подгоняемые предчувствием трагедии и смутным ощущением вины. В монастыре их узнали, и скоро во двор сбежались все монахи и послушники, чтобы увидеть чудо: совершенствующегося, который лишился глаз, и все они тому свидетельствовали, но смог при помощи духовной силы вернуть их себе всего-то за три года. Все они знали, что такое возможно, все читали о подобных деяниях, но вот так, воочию, видели впервые. Правда, Чэнмэй не мог ничего толком ответить на расспросы. Что тут скажешь? Сидел и медитировал, вот и всех дел. Не мог же он им рассказать, что им движет. Да даже если бы и мог — подобные истории всего лишь слова, пока не испытаешь на своей шкуре. «Мне было очень надо», — был лучший ответ, который он мог им дать. Толкучка во дворе продолжалась, пока не объявили о возвращении настоятеля. Тогда все стремительно вернулись к своим делам, а Сяо Синчэня и Синь Чэнмэя проводили к настоятелю. Настоятель был другой. Прежний, изрядный старик, излучал доброжелательность и благость. Этот, с первой проседью в волосах, был невыносимо похож на Сун Ланя в своих худших проявлениях. Он говорил вежливо и отвечал на вопросы, но с очевидностью жаждал как можно скорее избавиться от гостей. Но по крайней мере он рассказал им, что произошло, и Чэнмэй с сожалением понял, что не ошибся. Действительно, Сюэ Ян оказался жив. Почти год монахи продержали его в заточении — у них были хорошие оковы, способные сдерживать и течение ци, и приток темной энергии, и в этих оковах они поместили Сюэ Яна в подземелье под монастырем. Многие считали, что преступника следует казнить; но было много и тех — и среди них прежний настоятель и Сун Лань, — которые считали, что Байсюэ не может принять на себя эту смерть. В чем все сошлись — что Сюэ Яна нельзя отдавать великим орденам. Ланьлин Цзинь немедленно найдут способ вернуть его себе, а значит, преступник окажется на свободе. Прежний настоятель посещал преступника в темнице и взывал к его лучшей стороне. Вроде бы, как болтали, посещал Сюэ Яна еще и Сун Лань, но этого новый настоятель наверняка не знал. Они так и не выяснили, как же Сюэ Ян ухитрился освободиться. Лишенный каких бы то ни было духовных сил, истощенный, он, тем не менее, каким-то образом смог снять оковы, которые считались неодолимыми. Среди ночи он вырвался из темницы и устроил пожар. Он не стал вступать в схватку ни с кем из монахов и послушников, резонно полагая, что проиграет, но хаоса, устроенного огнем, ему хватило, чтобы скрыться. В пожаре пострадали многие, а прежний настоятель погиб. С Сун Ланем же случилось, вероятно, самое страшное, что могло произойти, кроме смерти — он ослеп. На этом месте истории Чэнмэй скрипнул зубами. По всему выходило, что проклятая судьба брала свое — кто-то все-таки должен был остаться без глаз. — Опять этот гнусный порошок? — Нет, — покачал головой настоятель. — У Сюэ Яна не было ничего такого, мы все отняли и сожгли. Цзычэнь спасал из огня младших послушников, и на него упала горящая балка. Обгорело лицо и волосы, но сильнее всего пострадали глаза. Когда подлеченный Сун Лань пришел в себя, он понял, что его милосердие — ведь именно он первым попросил у настоятеля жизни для Сюэ Яна — обернулось бедой. Никто не гнал его из Байсюэ, но он и сам понял, что ему здесь не место. Отрезав в знак горя обгоревшие волосы, он навсегда покинул Байсюэ, и больше здесь о нем не слышали. Это случилось почти два года тому назад. — Спасибо за историю, господин настоятель, — Синчэнь поднялся на ноги и поклонился. — Не смеем больше отнимать ваше время. Чэнмэй просто молча поклонился, и они покинули Байсюэ. — Ты злишься, — проговорил Сяо Синчэнь, когда они отошли от Байсюэ на изрядное расстояние. Это были первые прозвучавшие слова, и Чэнмэй, боясь открывать рот, только рвано кивнул. Внутри все сводило от бешенства. Как никогда сильно хотелось вернуться в Байсюэ и доделать начатое Сюэ Яном. — Ты думаешь, этот новый настоятель выгнал Цзычэня? — Да наверняка, — сквозь зубы ответил Чэнмэй. — Ну, или всячески дал понять, что, мол, проваливай, нечего тебе тут делать. Ненавижу таких ублюдков с постными рожами. Синчэнь как-то неопределенно хмыкнул, и Сюэ Ян покосился на него. — Считаешь, я не прав? — В чем? — тот мягко улыбнулся. — В том, что тебе не нравятся такие люди? Ну так ты и не обязан любить всех людей. К тому же я думаю, что ты прав, и новый настоятель дал Сун Цзычэню понять, что тому здесь не место. Но мне кажется, даже если бы Сун Цзычэня всячески тут привечали и утешали, он бы все равно ушел. Он ощущал свою вину. Сложно… — Синчэнь тяжело вздохнул. — Сложно смотреть в глаза тем, кто пострадал из-за тебя. Уж лучше уйти. Эти слова больно резанули по сердцу. Сяо Синчэнь понимал, о чем говорит, и уж кому, как ни Чэнмэю, было не знать. Он вновь удивился самому себе прошлому — он ведь ранил Сун Ланя, чтобы причинить боль именно Сяо Синчэню, как же он тогда мог не осознавать, насколько сильную боль причиняет? Как он ухитрился не предвидеть, что сделает с собой Сяо Синчэнь, узнав, что собственными руками убил любимого друга? Удивительно, насколько же тупой тварью был тот Сюэ Ян! Плохо было то, что другая такая тупая тварь ходила тут, в этом мире, и если Чэнмэй хоть что-то понимал в себе самом, он не отстанет ни от Сун Ланя, ни от монастыря Байсюэ, где его держали в клетке, точно зверя. Однако странно. С тех пор как Сюэ Ян бежал, прошло два года, и наверняка бежал он под крыло Цзинь Гуанъяо, а значит, должен был уже набраться сил и вернуться, чтобы отомстить. Монахи из Байсюэ обмолвились, что слышали после побега о нем, снова отирающемся в Ланьлине, однако слухи быстро сошли на нет, и Сюэ Ян словно в воду канул. Чэнмэй думал об этом до вечера, когда они остановились на ночлег в придорожном трактире, и после, в ночи, когда утомленный Синчэнь уснул у него на плече. Идеи ходили по кругу, неизменно возвращаясь в одну точку, в одно место, и в конце концов Чэнмэй подумал, что, скорее всего, так оно и есть. История норовила вернуться в свое прежнее русло. В той истории, которую Чэнмэй прожил, Сюэ Ян исчез, когда сбежал из Ланьлина и, серьезно раненый людьми Цзинь Гуанъяо, валялся при смерти в канаве, где его подобрал слепой даочжан Сяо Синчэнь. Кто знает, что могло произойти с Сюэ Яном из этой истории. Может, он тоже поссорился с Цзинь Гуанъяо. А может, еще на кого-то нарвался. Но Чэнмэй не удивился бы, узнав, что и этот Сэю Ян оказался однажды в придорожной канаве, еле живой, и был подобран там слепым даочжаном. Вот только другим. Город И был отличным местом, где можно исчезнуть. — Почему ты думаешь, что нам надо идти именно в это место? — спросил его на следующее утро Сяо Синчэнь, слегка нахмурившись. Чэнмэй открыл рот, приготовясь вдохновенно сочинять — но вдруг понял, что любые его слова будут неубедительны. Сяо Синчэнь смотрел на него с тревогой и… предчувствием, тем самым, что Чэнмэй ощущал в себе самом. В городе И все должно было кончиться. Точно так же, как кончилось в прошлый раз. И это пугало ужасно, и в то же время Чэнмэй понимал, что не может миновать этого места. Он должен идти туда. А Синчэнь пойдет с ним, потому что никакими словами Чэнмэй не уговорит его отправиться другим путем, даже если захочет. А он не захочет. — Я знаю, что нам надо туда, — произнес он наконец. — Просто поверь мне. — Мне все кажется, — медленно проговорил Синчэнь в ответ, — что между тобой и этим Сюэ Яном есть некая связь, и все это имеет отношение к твоему погибшему другу. Мне все кажется, я вот-вот все пойму… но в последний момент понимание ускользает от меня… — Он вскинул голову и посмотрел Чэнмэю в глаза. — Я верю тебе. И пойду за тобой, куда бы ты ни шел. Хотя меня и пугает этот путь, не буду скрывать. — И меня пугает, — Чэнмэй криво улыбнулся. — Но я тебе клянусь — с тобой ничего не случится. Я сделаю для этого все. Все, что придется, и сверх того. Он не позволит Сяо Синчэню вновь пострадать, чего бы это ни потребовало. — Это меня тоже пугает, — очень тихо ответил Синчэнь.

***

Им обоим не нравилась конечная точка их пути, но при этом обоих снедало нетерпение, и они встали на мечи. Хотелось добраться до конца как можно скорее, как быстрее хочется вырвать больной зуб или отсечь загноившуюся конечность. Когда бродячий лекарь сжалился над мальчишкой с покалеченной рукой и принялся его лечить, он раздумывал, не отсечь ли опухшую, багровую, сочащуюся гноем кисть вовсе. Обошлось, к счастью, но были минуты, когда Сюэ Ян думал — что угодно, лишь бы поскорее. Вот так и сейчас. Что бы ни ждало их в городе И — лишь бы поскорее. Они опустились на землю ввечеру и остановились на ночевку в деревне, за которой лежала слишком знакомая Чэнмэю развилка. Спешка спешкой, а входить в город И по темноте ему совершенно не хотелось. Он слишком хорошо помнил, во что превратил городок в свое время. Они заночевали в доме деревенского старосты — тот так обрадовался заклинателям, следующим в город И, что сразу же зазвал их к себе. — Давно пора уже очистить это место, — говорил он, приглашая гостей за стол. — Такой скверный фэншуй, столько всего лезет… Не понимаю, как там люди живут. Хотя, конечно, их погребальным принадлежностям равных нет… — А что же, тут совсем не бывает заклинателей? — спросил Сяо Синчэнь, переглянувшись с Чэнмэем. — Да почему же не бывает, бывает, — радостно отозвался староста. — Как раз, там в городе И, и поселился один… ну и понятно, почему в нашу глушь притащился. — Почему? — нетерпеливо спросил Чэнмэй — словоохотливость старосты начала действовать ему на нервы. — Так слепой ведь, бедолага, — отозвался тот с жалостью. — Не пойму я, конечно, какой толк со слепца, когда надо сражаться с нечистью, но что-то может… Синчэнь накрыл руку Чэнмэя своей, и очень вовремя — тот был в полушаге от того, чтобы наорать на старосту. Кипя от бешенства, он прослушал, что там старик еще лепетал, и только когда их отвели в комнату для гостей, заметил, что Синчэнь хмурится. — Что случилось? — Меня беспокоит эта история с лютыми мертвецами, — признался Синчэнь, а когда Чэнмэй посмотрел недоуменно, заулыбался. — Ты все прослушал, да? Староста говорил, мол, в округе видели лютых мертвецов. Неужели Сюэ Ян тоже где-то здесь? Или фэншуй тут настолько неблагоприятный, что мертвые встают из могил и лютеют сами? — Чтобы покойнику возродиться лютым, одного фэншуя мало, — возразил Чэнмэй. — Нужна причина для злобы. Или тот, кто поднимет. — Чэнмэй, — голос Синчэня звучал настолько серьезно, что Чэнмэй уставился на него, хмурясь. — Скажи мне. Это же в городе И произошла вся та история с тобой и твоим другом, о которой ты рассказывал? Не найдя слов, Чэнмэй просто кивнул. Он не знал, что отвечать, если Синчэнь начнет спрашивать еще, но тот, к счастью, не стал. Просто потянулся к Чэнмэю, обнял его за шею и прижался губами к губам. В эту ночь он был сверху, и Чэнмэй, обхватывая его ногами, прогибаясь под ним, хотел плакать. Никогда в жизни своей он не рассчитывал, что счастливые мгновения будут длиться вечно. Он знал, что радость мимолетна. Конфеты слишком быстро заканчиваются, и вкус их на языке остается совсем недолго. Зато боль может терзать днями и ночами. Счастье длится мгновение, а страдать ты будешь годы. Поэтому он так хватался за любую радость, за любой миг счастья, так неистово ликовал, когда была возможность. Если уж мгновения радости так быстротечны, надо воспользоваться ими от души. И, возможно, он и не хотел, чтобы счастливые мгновения длились вечно. Счастье, радость, довольство жизнью — все это ослабляет тебя, делает зависимым и ранимым. Легко жить, когда у тебя нечего отнять, когда ты можешь бросить все — потому что ничего нет — и уйти куда глаза глядят. Так он думал. И сейчас, в эти мгновения с Сяо Синчэнем, он знал, как знал всегда, что это все закончится, и уже очень скоро. Полагающаяся ему мера счастья исчерпана. Он не знал, что случится в городе И, но знал — ничего не будет хорошо. Не для него уж точно. Лишь бы только Сяо Синчэнь не пострадал, а больше и загадывать нечего. Но сейчас ему хотелось, чтобы счастье длилось вечно. Или хотя бы долго. Хотелось быть живым. Любимым. Счастливым. Словно он заслужил это. Словно он был не сиротой с улицы, нищим, босяком, темным заклинателем, убийцей — а тем, кто заслужил жить как человек. Любить и быть любимым. Но это не так. Совсем не так. И он не будет искушать судьбу и просить о счастье. Ему лишь нужно, чтобы никакое зло не коснулось Сяо Синчэня. И Сун Ланя, хрен с ним, раз уж подвернулся. Он защитит их обоих, и любого другого, кто пострадал от Сюэ Яна — в этот раз защитит. Это его путь, и другого у него нет, и другого ему не надо.

***

На рассвете, когда солнечный диск показался из-за края земли, они стояли у придорожного камня. Чэнмэй опустился на колени перед камнем, коснулся пальцами иероглифов. — Раньше туман начинался почти сразу за перекрестком, — прошептал он. Он возвращался в этот туман, завершив свои дела — разыскав и убив А-Цин, казнив Чан Пина, — возвращался в нелепой надежде, что вот он шагнет за порог похоронного дома, а там его встретит Сяо Синчэнь, живой, с ласковой улыбкой, с неизменными конфетами в рукаве. Но встречал его только туман, и чем дальше, тем плотнее и гуще становилась его пелена. Он так и не узнал, откуда туман этот взялся. Город И никогда не отличался хорошим климатом, тут всегда было бессолнечно и сыро, но такого тумана, какой начал наползать на город после смерти Сяо Синчэня, прежде не было. Словно сама скорбь Сюэ Яна обрела плоть и погребла его в себе. Но сейчас город был вполне живой. Люди возились возле своих домов, туда-сюда носились дети, и хотя все вокруг выдавало крайнюю нищету и неблагость этого места, Чэнмэй не мог перестать радоваться. Синчэнь, однако, хмурился и качал головой. — Какой же здесь скверный фэншуй, — прошептал он. — Неужели же совсем ничего нельзя сделать? — А можно вообще изменить фэншуй места? — спросил Чэнмэй заинтересованно. Синчэнь посмотрел на него с легким удивлением, но тут же заулыбался. — Все время забываю, что ты никогда не учился заклинательству, прости, друг мой, — он виновато улыбнулся. — Да, это возможно, но требуются определенные условия… Он не договорил — в этот момент кто-то налетел на него, и Синчэнь придержал невольную помеху за плечи, чтобы не упала. — Милая сестрица, не бегай так, ты можешь пострадать. Чэнмэю показалось, что он перестал дышать. Перед ним стояла А-Цин — совсем еще девчонка, растрепанная, со своей дурацкой бамбуковой палкой. Взгляд ее быстро, пронзительно метнулся по лицам Чэнмэя и Синчэня и тут же стал невыразительным и пустым. Чэнмэй едва не засмеялся. Каким же дураком он был, что не заметил, что она зрячая — это же было так просто! Но еще больше ему хотелось смеяться от радости. Он и представить себе не мог, что будет так счастлив увидеть ее. — Не стоит тебе бегать одной, — говорил между тем Синчэнь, отводя А-Цин на обочину дороги. — Вот, здесь меньше прохожих. Может быть, проводить тебя до дома? — Уважаемый братец может не беспокоиться, я и сама найду дорогу, — заверила А-Цин, разворачиваясь и постукивая палкой по земле. — Я здесь давно живу и все знаю. — Может, ты знаешь, как нам найти нашего друга? — спросил Чэнмэй, едва не рассмеявшись от того, как она подпрыгнула, будто бы не подозревая до этой минуты, что тут есть кто-то еще. — Это такой высокий заклинатель, ходит весь в черном, а еще он слепой. И снова его ощупал этот пронзительный, подозрительный взгляд. «Как же ты провела меня, хитрюга», — подумал Чэнмэй едва ли не с умилением. А не провела бы — ведь наверняка он убил бы ее при первой же возможности. И тогда некому было бы сдать его Сяо Синчэню, и, возможно, тот остался бы жив… вот только было бы это хорошо? Он в первый раз задумался о чем-то подобном. К счастью, долго думать ему не дали — А-Цин, видимо, сочтя их достойными доверия, сказала, подпрыгнув: — А вот и знаю! Да это же даочжан, который мне помог. И теперь я странствую вместе с ним и помогаю ему! Я вас к нему провожу. И она повела их за собой, весьма убедительно простукивая себе дорогу палкой. Они жили, разумеется, в похоронном доме. Чэнмэй ожидал этого, и все же сердце ударило невпопад и заныло в груди, когда они подошли к таким знакомым воротам. А изнутри, со двора, доносились голоса, и А-Цин немедленно скорчила рожу. — Опять он, — прошептала она. — Кто? — спросил Синчэнь, вопросительно глядя на Чэнмэя, потому что тот как раз вытянул руку, преграждая им обоим путь во двор. — Проходимец, которого даочжан подобрал на дороге, — ворчливо отозвалась А-Цин и сплюнула. — Слова доброго не стоит. Негодяй, тунеядец и нахлебник! Но даочжану с ним хотя бы весело, — добавила она нехотя. Чэнмэй криво улыбнулся. В этот момент со двора донеслось веселое: — Опять ты короткую вытянул, даочжан, такая тебе непруха! Но так и быть, я сегодня добрый и схожу на рынок за тебя… За этими словами последовала какая-то возня, а потом прохладный голос Сун Ланя произнес: — Я ведь знаю, что ты жульничаешь. Почему ты всякий раз снова это делаешь? — Ох, даочжан, какой же ты скучный, — в голосе Сюэ Яна звучало едва сдерживаемое ликование, и Чэнмэй почувствовал, что у него дрожат руки. Он знал, почему этот голос звучит именно так. Сюэ Ян был счастлив. — Тогда пойдем вместе, — говорил между тем Сюэ Ян и, судя по звукам, тянул Сун Ланя за собой. — Все равно от тебя одного на рынке никакого толка. Опять гнилья тебе насуют. Ой, ну не делай такое лицо, ты ведь знаешь… Он замолчал. Именно в этот момент они втроем шагнули в ворота: Сяо Синчэнь и Синь Чэнмэй впереди, А-Цин — чуть сзади. Выражение лица Сюэ Яна, до того расслабленное, почти мягкое, мгновенно ожесточилось, правая рука метнулась к левому рукаву, и Чэнмэй моментально обнажил меч и наставил острием на него. — Я быстрее, ты знаешь, — произнес он. — Здравствуй, Сун Цзычэнь. — Даочжан Синь? — медленно, будто сам себе не веря, спросил Сун Лань. — Откуда… как вы меня нашли? — Даочжан Сун, — голос Синчэня подрагивал от сдерживаемого гнева. — Знаешь ли ты, с кем делишь кров? Кто воспользовался твоей слепотой и вкрался тебе в доверие? Сюэ Ян закатил глаза и скривился. Его рука все так и находилась в опасной близости от левого рукава, где он наверняка прятал меч, но выхватить клинок он не пытался. Вероятно, понимал, что Чэнмэю ничего не стоит в один прыжок преодолеть разделяющее их расстояние. Между тем лицо Сун Ланя словно бы затвердело. После преизрядного молчания он произнес: — Знаю. Синчэнь открыл рот, явно растеряв все слова. Чэнмэй от удивления опустил меч. Но никто из них не удивился так, как Сюэ Ян. Он всем телом развернулся к Сун Ланю. — Что?! Сун Лань повел плечом, словно ему стало неуютно. — Я узнал твой голос. Сразу, как только ты пришел в себя. Ты так же хрипел, когда приходил в себя в Байсюэ. Ну да, подумал Чэнмэй в некотором отупении. Это ведь Сяо Синчэнь из его времени совсем не знал Сюэ Яна, где ему было узнать. А Сун Лань в течение года едва ли не каждый день общался со своим пленником. Дурак. Какой же Сюэ Ян дурак… — Ты узнал меня? — Сюэ Ян больше не пытался менять голос, и тот звучал нервно, зло, звеняще. — Узнал и не убил? — Почему ты задаешься этим вопросом? — спросил в ответ Сун Лань. — Я ведь и в Байсюэ тебя не убил. Я не добиваю раненых. — Так что тебе помешало убить меня потом, когда я выздоровел? — А тебе? Несколько мгновений они молчали, стоя напротив друг друга: слепец в черном, с черной повязкой на глазах, и тот, кто привел его в это состояние и в это место. Потом Сюэ Ян оскалился. — Убить тебя было бы слишком просто! Моя месть… Чэнмэй рассмеялся, и все обернулись к нему, но он не мог остановиться и объясниться. Его сотрясали приступы хохота, он согнулся пополам, держась за живот, слезы выступили на глазах. — Совсем, что ли, рехнулся? — донесся будто бы издалека голос Сюэ Яна. — Э, а как он глаза вернул?! — Медитировал, — выдавил из себя Чэнмэй, с трудом распрямляясь. — И твой даочжан тоже сможет. Ему даже проще будет, это ж не порошочек твой. Сюэ Ян ощутимо дернулся на «твоего даочжана», но, как ни странно, смолчал. Во дворе воцарилась тишина. Сюэ Ян и Чэнмэй смотрели друг на друга. — Я был там же, где ты, — наконец произнес Чэнмэй. — Почему бы тебе не остановиться и не подумать? — О чем это? — оскалился Сюэ Ян. — О том, что ты чувствуешь, например, — ответил Чэнмэй. — О том, что значит для тебя даочжан Сун Цзычэнь. Ты можешь очень пожалеть, если не сделаешь этого. Сюэ Ян скривился так, словно слова Чэнмэя причинили ему физическую боль, а тот с сожалением подумал, что, скорее всего, разоряется впустую. Пока Сюэ Ян сам не пройдет через это, он ничего не поймет. Чэнмэй уже почти поднял меч — потому что никто, кроме него, с очевидностью, не был готов прикончить Сюэ Яна, да как бы Сун Лань еще не кинулся мешать, — но тут Синчэнь вдруг произнес, хмурясь: — Шуанхуа волнуется. Чэнмэй снова наставил меч на Сюэ Яна. — Что ты тут мутишь? Где печать? — Нет у меня печати! — огрызнулся Сюэ Ян. — Стал бы я торчать в этой дыре… Ее забрали люди Цзинь Гуанъяо. — Стал бы, конечно, — фыркнул Чэнмэй. Сюэ Ян сощурился, глядя на него. — Знаешь, Мэн Яо говорил какие-то странные вещи… Звучало как полный бред, но, может, это правда? — Может, и правда, — наклонил голову Чэнмэй. В это мгновение в воздухе, как белая вспышка, сверкнул Шуанхуа, А-Цин с визгом метнулась за спину Сун Ланю, а Сяо Синчэнь с криком: — Чэнмэй, берегись! — кинулся к воротам. Металл зазвенел о металл. Но тот, кто пытался напасть на Чэнмэя, будто бы не желал сражаться с Сяо Синчэнем. Он позволил отразить атаку и не стал защищаться, когда Синчэнь вскинул меч, чтобы ударить его. Вместо него лезвие Шуанхуа задержал меч Чэнмэя. — Чэнмэй, ты что? — Синчэнь изумленно уставился на него, забыв отвести меч. — Это лютый мертвец. И он пытался убить тебя! — Знаю, — ответил Чэнмэй. — У него есть причины. И он опустил меч, а потом и вовсе уронил его на землю. И развернулся к напавшему. — Ну здравствуй, даочжан Сун. Несколько мгновений Сун Лань смотрел ему в глаза. На мертвом лице почти не отражались эмоции, и все же Чэнмэй видел в нем чистую ненависть. Сун Лань поднял меч, и кончик лезвия коснулся горла Чэнмэя. — Нет! — Шуанхуа ударил по Фусюэ, отводя клинок. Чэнмэй мотнул головой. Так уже было, и это было неправильно. — Синчэнь, не вмешивайся. — Не вмешиваться? — голос Синчэня дрожал. — Он убьет тебя! — Он в своем праве. — Эй! — голос Сюэ Яна перекрыл их, звонкий и насмешливый. — А почему этот мертвый хрен так похож на даочжана? И почему ты назвал его именем даочжана? Слышь, Синь Чэнмэй? — он с издевкой выделил имя. — Ты ничего не хочешь объяснить перед смертью? Чэнмэй внезапно ощутил какой-то новый, удивительно свежий всплеск ненависти к этому человеку, и судя по лицу напротив, он был в этом чувстве не одинок. Но вместе с ненавистью он ощущал скорбь, острую, тяжелую, невыносимо гнетущую его к земле. Он понял вдруг, что все это время он подсознательно ждал этого момента — ждал и хотел его. Его, в сущности, вообще не должно тут быть. Разве не правильно, что в итоге за ним пришел именно Сун Лань? Кто, как не он, должен был забрать жизнь Сюэ Яна из Куйчжоу? Вот только Сяо Синчэня, кажется, этот вариант совсем не устраивал. — Я никуда не уйду, — произнес он, глядя на Сун Ланя. — Позволь мне рассказать им. Очень долго Сун Лань смотрел на него в упор, не отводя меча. Потом опустил Фусюэ, устремив лезвие в землю, а после этого перевел взгляд на Сяо Синчэня. Его взгляд… Чэнмэю показалось, что лезвие Фусюэ все же вонзилось ему в горло. Это был взгляд, полный такой боли и нежности, что непонятно было, как мертвые глаза вообще способны выразить столько чувств. Под этим взглядом Синчэнь растерялся, вскинул глаза на Чэнмэя, без слов умоляя — объясни! Ну что ж… Никакое счастье не длится долго. Чэнмэй развернулся спиной к Сун Ланю, обвел взглядом четверых во дворе: Сяо Синчэня, второго Сун Ланя, Сюэ Яна, А-Цин. И проговорил: — Мое имя Сюэ Ян. Он рассказал им все. Он рассказывал, как был ребенком и как Чан Цыань обманул и покалечил его — и видел изумление в широко распахнутых глазах Сюэ Яна. Он рассказывал, как уничтожил весь клан Чан, и как после этого Сяо Синчэнь схватил его и отвел на суд в Башню Золотого карпа — и Сяо Синчэнь смотрел на него с неверящим удивлением во взоре. Он рассказывал, как избежал наказания, как вышел из темницы Башни Золотого карпа и пошел в монастырь Байсюэ, и убил там всех, и стер монастырь с лица земли, ранил и ослепил Сун Ланя — и Сун Лань изумленно ахнул и прижал кулак ко рту. А потом он рассказал, как бежал от Цзинь Гуанъяо и был тяжело ранен, а когда пришел в себя — увидел над собой лицо Сяо Синчэня. Он был ранен и ничего не мог сделать, и затаил месть, но потом потекла мирная жизнь в городе И, рядом с даочжаном Сяо Синчэнем и А-Цин… — Да ведь это что у нас тут было, — пробормотала девочка, прикусив костяшку пальца. Она забыла притворяться слепой, во все глаза глядя на Чэнмэя, и он криво улыбнулся ей. И он рассказал, как пришел Сун Лань. И как он руками Сяо Синчэня погубил его друга. И обратил Сун Ланя лютым мертвецом. И как Сяо Синчэнь, узнав об этом, перерезал себе горло. И как он семь лет сидел над телом в похоронном доме в городе И и искал способ, и не мог его найти. Он рассказал обо всем, и когда он закончил рассказ, оказалось, что солнце уже клонится к закату, и небо окрашено алым. — Вот так, — произнес он — голос звучал хрипло. — Единственное, что мне осталось, что я мог придумать — это вернуться назад и все исправить. Но я понял, что с темной энергией ничего не получится. Да и ты… — он посмотрел на Сяо Синчэня и грустно улыбнулся, — не обрадовался бы мне, если бы я явился к тебе темным заклинателем снова, не так ли? Мне осталось только пройти путем праведника. Других дорог не было. В глазах Сяо Синчэня стояли слезы. Он попытался заговорить, но не смог — запрокинул голову, но они все-таки полились. Зажмурившись и стиснув зубы, Чэнмэй отвернулся от него. — Звучит так, будто ты конченный неудачник, старший братец, — прозвучал насмешливый голос Сюэ Яна. — Не смог поднять мертвеца, да еще и потратил на это семь лет, пфффф! Было бы обо что убиваться. Чэнмэй дернулся вперед, желая придушить гаденыша, но его определи — мелькнула черная тень, и лезвие Фусюэ плашмя обрушилось на голову Сюэ Яна, швырнув его на колени. — Зато этот вон какой быстрый, — буркнул Чэнмэй. — У тебя и такого нет. Сун Лань обернулся к нему — если бы он не был лютым мертвецом, Чэнмэй бы сказал — со скептическим выражением лица. Но тут заговорил Синчэнь, и Чэнмэю моментально не стало никакого дела до них обоих. — Я догадывался, что ты творил ужасные вещи в прошлом, — голос его звучал сдавленно. — Да и ты мне рассказывал… Скажи… — он словно подавился перед именем, — скажи, Сюэ Ян, тот человек, о котором ты говорил мне — это… это был… — Ты, — произнес Сюэ Ян. — Это был ты. Сяо Синчэнь. Я погубил тебя. Я причинил тебе много зла и боли. Я слишком поздно понял, насколько ты мне нужен. И я решил вернуться назад — чтобы исправить то зло, что я сотворил. Но, — он сделал шаг к Сяо Синчэню и опустился перед ним на колени, — но чем больше я делал, чем чаще отводил от тебя беду — тем сильнее я понимал, что там, тогда ты уже умер. Все это было, все это случилось. И этого уже не исправить. Я убил тебя, Сяо Синчэнь. Я люблю тебя больше всего на свете, ты вся моя жизнь — но я не понял этого и убил тебя. Я никак не могу это исправить. Я даже прощения попросить у тебя не могу. Его скрутило судорогой, и он, скорчившись, закрыл лицо руками. Хотелось выть в голос, рвать на себе волосы, биться головой о землю. Но что толку? Все случилось. Все было. И что бы он ни делал, прошлое — неизменно. Лютый мертвец за его спиной — тому свидетельство. Он ощутил движение — Сяо Синчэнь дернулся к нему, но остановился. Это было горько, но правильно. Синчэнь узнал, кто он такой, и не сможет больше любить его. Не то ли самое случилось в городе И? «Сюэ Ян, ты отвратителен до тошноты…» Кто-то остановился рядом, мелькнул черный подол ханьфу. Подняв голову, Сюэ Чэнмэй встретил мертвый взгляд. В руках Сун Лань держал мешочек-ловушку для духов. Чэнмэя затрясло. Он протянул руку, ни на что не надеясь, но к его изумлению, Сун Лань вложил мешочек ему в ладонь. Обхватив его руками, Сюэ Ян скорчился, содрогаясь, и наконец его горе, его скорбь, его раскаяние прорвались наружу тоскливым воем. Прижимая мешочек к груди, он выл и рыдал, бормоча бессвязные слова и отчетливо понимая, насколько же все бесполезно. Потом Сун Лань наклонился и развязал завязки мешочка. Сюэ Ян дернулся перехватить его руку: — Что ты… зачем… — потому что осколки души, хранящиеся там, наверняка развеются, если выпустить их. Но то, что выпорхнуло из мешочка, не было осколками. Светлое, светящееся, будто кусочек солнца, оно скользнуло сквозь горловину, между пальцев, зависло на мгновение перед лицом Сюэ Яна, потом — Сун Ланя, — и порхнуло к Сяо Синчэню. Как завороженный, тот поднял руку, принимая кусочек солнца на ладонь. Голова его наклонилась, обозначая легкий кивок, губы приоткрылись, и светящееся нечто скользнуло между ними. И в то же мгновение Сяо Синчэнь будто преобразился. Дрогнули, опускаясь, уголки улыбчивого рта, глаза широко распахнулись, оглядывая окружающее так, словно видели этот мир впервые — или будто долго его не видели. Опустились на скорчившегося у его ног раскаявшегося убийцу. Поднялись снова — и остановились на лице лютого мертвеца. — Цзычэнь, — произнес тихий голос, — друг мой. Сун Лань будто надломился. Лицо его исказилось, и он не опустился — рухнул на колени перед Сяо Синчэнем, а тот в ответ опустился на землю рядом с ним и крепко его обнял. — Ты ни в чем не виноват, — услышал Чэнмэй, — ни в чем не виноват, друг мой… Смотреть на них было так больно и страшно, что ему пришлось зажмуриться. Но вот зашелестели одежды, и тень склонилась над ним. Сюэ Ян открыл глаза. Сяо Синчэнь смотрел на него… и Сюэ Ян многое бы отдал, чтобы тот никогда больше так на него не смотрел. Ярость, гнев, боль, ужас — все это одновременно отражалось на лице Сяо Синчэня. И Сюэ Ян склонил голову, признавая справедливость его чувств. — Если хочешь меня убить, я не буду сопротивляться. — Он мне не позволит. Сюэ Ян поднял голову, и они встретились взглядами. По лицу Сяо Синчэня текли слезы. — За что? — он едва шептал. — За что, Сюэ Ян? — Потому что это было весело, — ответил Сюэ Ян честно, и когда Сяо Синчэнь шарахнулся от него, потянулся следом и ухватил его за подол. — Ты ни в чем не виноват, — повторил он те же слова, что Сяо Синчэнь только что сказал Сун Ланю. — Ты сделал то, что должен был, и не мог поступить иначе. Я возненавидел тебя, потому что я ненавидел почти все вокруг себя. И уничтожал — если мог. Я хотел причинить тебе зло и мог это сделать. Ты здесь совершенно ни при чем. Ты не мог от меня защититься. Не кори себя, Сяо Синчэнь. Ты не виноват. Сун Лань не виноват. А-Цин не виновата. Это все сделал я. Я один. Сяо Синчэнь замотал головой. Он не пытался сдержать слезы, и они текли по лицу — но это были просто слезы, не кровь, и невзирая ни на что, Чэнмэй не мог не радоваться, глядя на это. — Я не могу простить тебя, — прошептал Сяо Синчэнь. — Я знаю, что ты сделал с собой. Я вижу твое раскаяние. Но я не могу простить тебя. Мне не хватает на это сил. Чэнмэй не удержал улыбки. Синчэнь, который переживает, что не может простить преступника — как же это ожидаемо. — Ну и не прощай, — произнес он ласково. — Я лишь хотел попросить у тебя прощения. Я не рассчитывал, что ты мне его дашь. Синчэнь дрожаще улыбнулся. Отвел взгляд от Сюэ Яна, взглянул на А-Цин, и его лицо осветила ласковая улыбка. — Всегда знал, что ты красивая девочка, — прошептал он. А-Цин, по лицу которой градом катились слезы, крепко стиснула свою палку, глядя на него во все глаза. — Ты не обманывай их больше, хорошо? Она мелко закивала, и Синчэнь, отведя взгляд от нее, посмотрел на здешнего, живого Сун Ланя. Тот хмурился, не вполне понимая, что происходит, но не вмешиваясь. Здешний Сюэ Ян держался совсем рядом с ним — Чэнмэй был готов поклясться, что он даже отчета себе в этом не отдает. — Ты все-таки сумел все исправить, — тихо произнес Сяо Синчэнь, снова обратив взор на него. — Ты… совершил хорошее дело, Сюэ Чэнмэй. Вместо ответа Чэнмэй ухватил его за подол и уткнулся в него лицом. Над головой его прозвучал судорожный вздох, но Синчэнь не склонился к нему. — Цзычэнь, друг мой. Чэнмэй не хотел на это смотреть, но даже не глядя, словно бы видел их — как они протягивают друг другу руки, прощаясь. А потом… потом будто что-то погасло. И Сяо Синчэнь сполз на землю рядом с Чэнмэем и обхватил его дрожащими руками. — Чэнмэй, — прозвучал полный слез голос, — Чэнмэй, друг мой. И Чэнмэй обнял его в ответ и разрыдался в голос, уткнувшись ему в плечо.

***

В доме места было мало, и потому на ночь их — Сяо Синчэня и Чэнмэя — устроили под навесом во дворе, устроив им лежанку из свежей соломы. Их даже накормили ужином — и странная была эта компания, что сидела тем вечером за столом в похоронном доме. Лютый мертвец и живой, похожий на него как младший брат на старшего, и двое с одинаковыми именами, но разные, как цвета их одеяний; а еще девочка с белыми глазами и растерянный даочжан Сяо Синчэнь. Чэнмэй смотрел на этот дом, который должен был быть знаком ему до последней трещины в стене, и не узнавал его. Похоже, Сун Лань был куда более жестким хозяином дома, чем Сяо Синчэнь в свое время, и умел управлять своим диким соседом. Дом выглядел куда более ухоженным; Чэнмэй не удивился бы, узнав, что и крыша перестала протекать. Никто толком не ел. Лютый мертвец, понятное дело, не нуждался в пище, но и живому Сун Ланю, как и Синчэню, и самому Чэнмэю еда не лезла в горло. Только Сюэ Ян и А-Цин уплетали за обе щеки, и Чэнмэй даже развеселился слегка, глядя на них. Никто не разговаривал, и спать Синчэнь и Чэнмэй тоже пошли молча. Чэнмэю было страшновато. Мало ли что Синчэнь его обнял и назвал другом, что только ни сделаешь, когда в твоем теле только что побывала другая твоя же душа, только тот ты уже умер, да еще и пережил перед смертью много горя. Такие вещи не проходят даром. Возможно, осознав в полной мере, каким ужасным человеком был Сюэ Чэнмэй, Синчэнь не захочет больше иметь с ним ничего общего? С горечью Чэнмэй думал, что в этот раз повел себя ничуть не лучше, чем в прошлый. Тоже прикинулся тем, кем не был, не назвал своего настоящего имени, обманывал… «Сюэ Ян, ты отвратителен до тошноты…» Не выдержав, Чэнмэй развернулся лицом к Синчэню, который свернулся в клубочек спиной к нему. — Синчэнь, послушай… Он понятия не имел, что хочет сказать. Но, к счастью, ничего не понадобилось наспех придумывать — Синчэнь, словно только этого и ждал, стремительно развернулся к нему лицом и крепко обнял. — Ничего не говори, не надо, — прошептал он, утыкаясь головой в плечо Чэнмэя. — Почему? — глупо удивился тот. Синчэнь коротко мотнул головой. — Слишком много разговоров для одного дня. Чэнмэй послушно кивнул и закрыл рот. Но потом открыл снова — он просто не мог, вопрос жег его изнутри. — Ты не оставишь меня? Теперь, когда ты знаешь, кто я? Что я сделал? Не оставишь? Синчэнь глянул на него почти испуганно и быстро-быстро замотал головой. — Чэнмэй, ты что… Нет! Конечно, нет… Чэнмэй глубоко вздохнул. Ощущение было такое, словно ему смертную казнь отменили. Наверное — ему никогда раньше не отменяли смертную казнь, может, это и ощущалось иначе. Он заулыбался и крепко обнял Синчэня. Открылась дверь дома, прошуршали тихие шаги, сопровождаемые постукиванием палки. Они остановились рядом с навесом, и негромкий девичий голос поинтересовался: — Вы не спите? — Нет, — тут же отозвался Синчэнь — голос его звучал слегка в нос. — А… — Не трахаетесь? — перебила его А-Цин, и Синчэнь подавился воздухом. — Не ругаетесь? — Нет и нет! — огрызнулся Чэнмэй. Как же стремительно она снова начала его раздражать, удивительное дело! — Что тебе нужно? — Я тогда с вами посплю, — ответила она и бесцеремонно полезла к ним под навес. — А то эти двое там ругаются, спать мешают. А потом вдруг трахаться начнут? Фу, гадость. И она свернулась калачиком у них в ногах, будто кошка. И Чэнмэй, который хотел ругаться и гнать ее, закрыл рот, не сказав ни слова. Синчэнь тихо рассмеялся ему в плечо. Эти двое быстро уснули: Синчэнь — потому что вымотался за день что телом, что душой, А-Цин — потому что ее ничего не беспокоило. Но Чэнмэю не спалось. Наконец он выбрался из-под навеса, укутал этих двоих поплотнее и пошел в сторону дома. Но остановился в шаге от двери — похоже, Слепышка не наврала, и Сун Лань с Сюэ Яном действительно ругались. Ну, как ругались. Сун Лань говорил что-то холодно-сдержанно, Сюэ Ян отвечал — то шипел низко и зло, то вдруг срывался едва ли не на визг. Чэнмэй постоял немного рядом, не вслушиваясь в слова. Не похоже было, что этот разговор приведет к чьему-нибудь перерезанному горлу. Похоже, Сюэ Ян оправдывался. В своей неповторимой манере, и все же… Покачивая головой, Чэнмэй отошел от двери. Он все никак не мог уложить в мозгах, что Сун Лань стал для этого Сюэ Яна тем же, чем когда-то Сяо Синчэнь стал для него самого. Серьезно, Сун Лань? Этот правильный зануда? С несгибаемой спиной и такими же взглядами на жизнь? И вот этот человек показал Сюэ Яну, что такое свой дом и семья, что такое забота? Чэнмэй ни за что бы в это не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Он обошел дом кругом, оказавшись на заднем дворе, где давно-давно, в его прошлой жизни, его Сяо Синчэнь и А-Цин вместе разбили маленький огородик. Что ж, здешние Сун Лань и А-Цин сделали то же самое — и возможно, их Сюэ Ян им даже помогал. Чэнмэю захотелось рассмотреть крохотные грядки получше, но тут у поленницы шевельнулась темная тень, и он, передумав, направился туда. Сун Лань стоял незыблемо, прямо, не сводя взгляда с дома. Сколько раз Сюэ Ян видел что-то подобное за те семь лет в городе И… Что-то кольнуло вдруг в сердце, и вместо слов приветствия он произнес: — А ты меня простишь? Сун Лань повернул к нему голову. Трудно было что-то прочесть на мертвом лице. Странно было, что тем не менее Сюэ Ян читал на нем отлично. — За себя. За семь лет пытки. Это ж пытка была, скажешь, нет? За даочжана — знаю, что не простишь. Сун Лань в ответ присел на корточки и начертил что-то пальцем на земле. Чэнмэй, опустившись рядом, прочитал: «Почти не помню». — Ну, хоть это хорошо, — пробормотал он. Сун Лань написал еще что-то, и Чэнмэй прочел: «Помню тебя. Ты страдал». — Жалко, что ли, было? — изумился Чэнмэй. Сун Лань с невнятным звуком покачал головой. Потом написал: «Отзывалось. Я чувствовал тебя». — Забавно, — пробормотал Чэнмэй. — Я бы поговорил с Вэй Усянем про это. Сун Лань неопределенно пожал плечами, словно ему было все равно. Потом сунул руку в рукав, пошарил там, что-то достал и протянул Чэнмэю. Это были солнечные часы. Гномон странно искривился, словно оплавился. Когда Чэнмэй протянул руку, Сун Лань положил вещицу ему на ладонь. — Так вот как ты тут оказался? Сун Лань кивнул и написал: «Продолжал крутиться. Взял в руки, перенесло. Но вперед, позже тебя. Пошел в город И сразу». — Так ты тут недавно, — сообразил Чэнмэй. — Теперь понятно, почему ты меня раньше не разыскал. Или Синчэня. «Не понимал твой замысел, — написал в ответ Сун Лань. — Но знал, что не злой». — Откуда? — спросил Чэнмэй с любопытством. Сун Лань пожал плечами. Потом написал: «Слишком много усилий», и Чэнмэй зафыркал от смеха. — Вообще-то я раньше много усилий прилагал, чтобы гадость сделать. Сун Лань посмотрел на него как на идиота — почему-то это у него, мертвого, отлично выходило. «Медитации, золотое ядро, — написал он. — Не те усилия». Чэнмэй снова фыркнул. Некоторое время они сидели молча, едва не соприкасаясь плечами. Потом Сун Лань написал: «Где Шуанхуа?» В ответ Чэнмэй вытащил из рукава меч и показал ему, а в ответ на вопросительный взгляд рассказал, как встретил Сяо Синчэня. Сун Лань слушал внимательно, потом спросил: «Он когда-нибудь рассказывал тебе, как мы с ним встретились?» — Нет, — ответил Чэнмэй. — Он мало о тебе говорил, — и Сун Лань прикрыл глаза, словно переживая приступ острой боли. Потом написал: «Большая охота. На меня со спины напал олютевший волк, пока я расправлялся с тварями поменьше. Если бы Синчэнь не появился и не убил его, я был бы мертв». Чэнмэй кивнул в ответ. Что-то такое он и предполагал — похоже, его собственные усилия в этом измененном времени привели к тому, что он стал чем-то вместо Сун Ланя. Потому и истории вышли похожи. Но Сун Лань продолжал писать, и Чэнмэй, приглядевшись, прочитал: «Может, если бы не спас меня, остался бы жив». Чэнмэй с силой ткнул его кулаком в плечо — правда, с тем же успехом можно было бить стену. — Перестань, — велел он. — Ты знаешь, кто виноват. Сун Лань поднял на него взгляд. В глазах его, мертвых, но все еще похожих на живые, яркие, словно звездное небо, глаза Сяо Синчэня, читались застарелая боль и отголоски ненависти. «Не могу больше тебя убить», — написал он. — А хочется? — ухмыльнулся Чэнмэй, и Сун Лань, странно скривив рот, кивнул. Не сразу до Чэнмэя дошло, что тот пытался усмехнуться в ответ. И еще сколько-то времени прошло в тишине. Погас свет луны и звезд, на город И наползал туман. Приближался час быка. — Я хочу попробовать починить тут все, — произнес Чэнмэй. — Ну, фэншуй починить, понимаешь, — добавил он в ответ на приподнятую бровь. — И научить этого, второго тебя, как глаза вернуть. Я что думаю — а вдруг и тебя получится починить? Сун Лань медленно покачал головой. И написал — Чэнмэй еле разглядел в окружившей их почти абсолютной тьме: «Верю, у тебя выйдет. Но я устал». Несколько мгновений Чэнмэй молча смотрел на последнюю фразу. Потом глухо спросил: — Это что значит? «Мне тут не место». — А мне что, место? Мы оба из другого времени. «Тебе — да. Ты стал другим человеком. Ты нашел себя здесь. А я — просто лютый мертвец. Меня не должно быть». Чэнмэй молчал. Он ждал чего-то подобного, но оказался абсолютно не готов к тому, какой внутренний протест вызовет желание Сун Ланя умереть. Его не хотелось отпускать. Он был единственным — пусть не очень живым — свидетельством того, что все было. «Не цепляйся за прошлое. У тебя есть твой Сяо Синчэнь. А я хочу пойти дальше по дороге жизни со своим». Дикая ревность больно укусила за сердце — и отпустила. Чэнмэй поднялся на ноги, и Сун Лань — следом за ним. Светлая сила пронизала меридианы, стекла в даньтянь, разошлась по рукам, и они будто засветились в кромешной тьме. Или правда засветились? Сун Лань обвел Чэнмэя взглядом — в нем читалось изумление, смешанное с одобрением. — Я жалею о том, что сотворил, — прошептал Чэнмэй. — О Синчэне, о тебе, об А-Цин. О клане Чан, Чан Пине и жителях города И. Это так страшно, Цзычэнь. Страшно вот так сожалеть. Сун Лань покачал головой. Он не мог говорить и не стал ничего писать, но каким-то непостижимым образом Чэнмэй прочел ответ в его глазах: «Нет, Сюэ Чэнмэй, сожаления — это не страшно. Страшно — когда их нет. Страшно, когда человек не способен сожалеть. Ты прошел длинный путь, Сюэ Чэнмэй. Ты прощен». Если он не придумывал себе, конечно. Сглотнув подступивший к горлу комок, Чэнмэй протянул руку и коснулся двумя пальцами груди Сун Цзычэня. — Прощай, Цзычэнь, — тихо произнес он. Сун Лань кивнул — а потом мешком рухнул к ногам Чэнмэя. Вернее, рухнул не он. Это были остатки истлевшей плоти и ворох черных одеяний. Даочжана Сун Цзычэня тут больше не было.

***

На рассвете, когда погребальный костер уже догорал, к Чэнмэю подошел Сюэ Ян. Чэнмэй покосился на него, вставшего рядом, и ничего не сказал. Они молчали, глядя, как прогорают угли, и Чэнмэй временами ощущал на себе пристальный, будто бы ищущий взгляд. Наконец ему это надоело. — Да, это правда. Сюэ Ян фыркнул. — Не верю. Чэнмэй пожал плечами. — Не верь. — Что теперь делать будете? — небрежно поинтересовался Сюэ Ян. — Уйдете или останетесь? Учти, тут не больно-то роскошная жизнь. Со жратвой плохо, погода говнище… — А что не уйдешь тогда? — насмешливо поинтересовался Чэнмэй. Сюэ Ян оскалился. — Небось сам знаешь. — Знаю, — Чэнмэй повернулся к нему. — Ты знаешь, что когда вы пересечете границу этого города, все закончится. Там, вовне, у твоего даочжана друзья, близкие люди. Зачем ему там ты, лжец и убийца? — Ну ты и сука, — произнес Сюэ Ян после паузы. Губы его были белыми, и Чэнмэй знал, каких усилий ему стоило не наброситься прямо сейчас. Но он знал, что это бесполезно. Они достаточно уже сходились один на один. — Веди себя нормально, и никто не будет с тобой сукой, — ответил Чэнмэй. — Да, пожалуй, — невпопад сказал Сюэ Ян. — Ты и в самом деле я. — Это ты — я, — буркнул в ответ Чэнмэй, и Сюэ Ян заржал. Костер совсем догорел, и Чэнмэй собрал прах. Никакого подходящего сосуда у него не было, и он сложил останки Сун Ланя в мешочек-ловушку. Сюэ Ян наблюдал за ним, прищурившись. — Странно, что это… — он не произнес имя, ощутимо содрогнувшись. Чэнмэй одобрительно улыбнулся — кажется, этот Сюэ Ян осознал ужас потери своего даочжана до того, как это произошло. Очень хорошо. Он спрятал мешочек в рукав и махнул Сюэ Яну рукой — мол, следуй за мной. Они вернулись во двор — и оба замерли, пораженные зрелищем. Два даочжана — зрячий в белом и слепой в черном — синхронно двигались, танцуя с мечами. Их движения были преисполнены глубокого внутреннего сосредоточения, они совершенно не мешали друг другу, более того, приглядевшись, Чэнмэй осознал, что на самом деле движения их не синхронны — каждый выполнял свое правило. Но смотрелось удивительно красиво и слаженно. Чэнмэю тоже надо было поупражняться, но не сейчас — тут ему просто не хватит места. Он последовал под навес, Сюэ Ян — за ним. А-Цин сидела там, грызла яблоко и смотрела на даочжанов. Чэнмэй отнял у нее яблоко, а когда она открыла рот, чтобы завопить — прижал палец к губам. — Садитесь, — велел он им обоим и опустился на землю в позу лотоса. Они последовали его примеру — А-Цин смотрела недоуменно, Сюэ Ян — с подозрением. — Братец, да ты никак хочешь нас медитировать заставить? — Как догадался? — поинтересовался Чэнмэй. — Рот закрой. Сосредоточься на даньтяне. Ну, ты сам все знаешь. — А даньтянь — это где? — непривычно робко спросила А-Цин. Чэнмэй объяснил. Потом объяснил, как правильно дышать. Потом — как прислушиваться к своему нутру, как направлять энергию, и еще что-то, и еще. Сюэ Ян сидел рядом и то ли слушал, то ли пытался медитировать — лицо его дергалось, пальцы мелко шевелились, и вообще весь он ощущался так, словно хотел сорваться и бежать. Ничего, привыкнет. Он промучил их не меньше часа — за это время даочжаны успели закончить утреннее правило, и вскоре из дома потянуло едой. Наконец все собрались за столом: злой Сюэ Ян, удрученная А-Цин, не скрывающий удивления Сяо Синчэнь и скрывающий — Сун Лань, и бесконечно довольный Чэнмэй. Но за завтраком никто не стал ничего спрашивать, только обсуждали дела на день — спокойно, деловито, словно всю жизнь жили впятером и дальше собирались жить так же. — Что ты задумал? — спросил Синчэнь, когда после завтрака они вышли со двора, чтобы дойти до местного лесоруба и заказать у него дерева на пристройку к дому. Да и сам дом обновить не помешало бы. — Хочу сделать это место пригодным для жизни, — ответил Чэнмэй. Синчэнь засмеялся. — Да я не про дом! — И я не про дом, — ответил Чэнмэй, улыбаясь ему. — Хочу починить тут фэншуй. Нужно четыре заклинателя, по четырем сторонам света, и один в центре как средоточие силы. Сейчас прокачаем младших, и можно будет заняться. — Но А-Цин ведь не заклинательница, — заметил Синчэнь, глядя на него с любопытством. — Думаешь, она сможет сформировать золотое ядро? — Конечно, сможет, — отмахнулся Чэнмэй. — Это кто угодно может. Они вернулись днем. Во дворе зло свистел колун — Сюэ Ян, избывая утреннее раздражение, колол дрова. А-Цин и Сун Лань только вернулись с рынка, и А-Цин радостно прыгала вокруг покупок, словно не она помогала их выбирать. Чэнмэй увидел, как Сун Лань подошел к Сюэ Яну, тронул его за плечо, а когда тот повернулся — что-то протянул ему на ладони. Злость и раздражение словно смыло с лица Сюэ Яна. Широко ухмыляясь, он принял подношение, развернул, отправил в рот. И замахал Чэнмэю и Синчэню, словно только их заметил. — Ну что, старый мудак продаст нам дерева? — спросил он, подходя. — Небось заломил цену? — Заломил, — кивнул Чэнмэй. — А ты сбил? — А я сбил. Они переглянулись с одинаковыми ухмылками. Потом Сюэ Ян, стрельнув глазами в сторону Сун Ланя, спросил: — А ты можешь ему глаза вернуть? — Я — нет, — ответил Чэнмэй. — Он сам может. Ну, сложно, конечно. Я с ним поговорю потом. Сюэ Ян кивнул. Пошел прочь. И вдруг остановился и что-то швырнул Чэнмэю. — Лови, братец! Тот машинально поймал. На ладони его лежала маленькая конфета. — Ты любишь конфеты? — с улыбкой спросил Синчэнь, заглянув ему через плечо. Чэнмэй поднял на него взгляд, и улыбка на лице Синчэня замерла. — О. Вижу, любишь. Я запомню. — Спасибо, — хрипло сказал Чэнмэй. Он хотел поблагодарить и Сюэ Яна тоже, но тот уже отошел к Сун Ланю и вертелся вокруг него, разбирающего овощи, как соскучившийся пес, а А-Цин пыталась отогнать его своей палкой. Сюэ Ян хохотал и уворачивался. — Зачем тебе палка! — доносился его голос. — Ты ведь не слепая на самом деле! Врушка, врушка, Слепышка-врушка! — Да кто еще врал-то! — вопила А-Цин. Сун Лань — незыблемая скала спокойствия — продолжал разбирать покупки. Судорожно вздохнув, Чэнмэй перевел взгляд на Синчэня. А тот подмигнул ему — и вдруг, ухватив за руку, потащил к троице. — А что у нас сегодня на ужин? — Трава, как обычно, даочжан же мяса не ест! — Это хорошо, я тоже не ем мяса. — Да что вы за люди такие?! Высоко в небе над городом И стояло солнце, и лучи его, пронизывая ленты тумана, касались лиц, ласково скользили по щекам, словно теплые любящие руки. Сощурившись, Сюэ Чэнмэй запрокинул голову им навстречу. Здесь будет тепло и светло, пообещал он, здесь будет плодородная земля, ласковые ветры будут овевать эту землю, чистая вода потечет в ее жилах. Я смогу. Он сможет, ведь ему очень надо. Здесь его дом.