кто даёт в нашу будку свет

вару перебирает холодными пальцами собственную шершавую ладонь и не может найти себе места. он знает время, когда зонт выйдет из душа, каждый раз он укладывается минута в минуту, с отклонением от одной до пяти, если ищет зубную щётку или уронил шампунь. но в этот раз время ползёт нарочито медленно, прошло уже полчаса, а вода по-прежнему шумит. не имеет значения, сколько еще будет продолжаться эта пытка, вару от своего не отступит, он не ляжет спать до тех пор, пока не встретится с зонтом лицом к лицу и не задаст самый важный вопрос. вару ждёт в полутьме кухни уже битые сорок минут. когда зонт приехал, все столпились вокруг, словно прикатила голливудская актриса, а он только неловко улыбался и терпеливо, насколько это было возможно, отказывал в просьбе посмотреть дыру в бочине. — вам это не понравится. вару даже не позволили подойти, маку отправил его в героическое сражение на баррикады, иными словами — мыть посуду. и пока зонт немногословно отвечал на кучу бесполезных вопросов, вару оставалось только прислушиваться: — это больно. очень. — там холодно. даже слишком. — было страшно. просто до смерти. вару сидит на кухне и со стороны выглядит слегка придурковато, как будто свалился с луны. буквально с корабля на бал, сразу после внутреннего монолога пришел сюда, чтобы затеять разговор с зонтом. в коридоре наконец щелкает дверной замочек, и вару с трудом сдерживает секундный порыв вскочить из-за стола. рано. ещё рано. пусть зонт сам придёт. и зонт приходит. он всегда приходит. проникает на кухню невесомо, со свойственной ему медлительной грацией, из одежды на нём только брюки, носки и мокрое жёлтое полотенце у шеи, зонту так всё равно, что он даже не видит, что на кухне есть кто-то еще. зато вару моментально замечает квадратный пластырь на чужом боку, свежий, сухой, видно, только поменял. — я для тебя просто шутка? — по-змеиному шепчет вару, скользя взглядом за спокойными глазами зонта. — чего? — он поворачивается от электрического чайника, в который тонкой струйкой льется вода, — а, вару, я тебя не заметил, прости. и вот… даже не придраться? не заметил и не заметил, просто устал, после такой дозы вопросов у любого голова пойдет кругом. чайник защелкнулся на горячей пластинке, и кухня наполнилась тихим гудением. вару нервно потёр пальцы друг о друга. надо решаться сейчас, пока зонт здесь. есть ещё минут двадцать, пока он будет пить чай и мыть посуду. вару, кажется, ещё никогда в жизни так не нервничал. — ты чего? — зонт обеспокоенно оглядел угловатую фигуру, — хочешь что-то спросить? — да, хочу. — ну так спроси, я слушаю, — он облокотился на столешницу и повернулся всем корпусом. вару знает, что это значит — зонт готов слушать, теперь он весь внимание. — почему ты ещё меня терпишь? — вару прицепился глазами к зонту в ожидании любой реакции, даже самой малой, пусть хотя бы плечом дёрнет, всё сразу станет ясно. — я тебя терплю? — он недоуменно похлопал глазами. вару ожидал какой угодно ответ и его самый нелюбимый тип людей — те, кто отвечает вопросом на вопрос. зонт озадаченно пополз глазами по кухне, от холодильника до стола и до вару, и до плеч, до щек, до глаз добрался. — мы друзья, разве нет? — да, — скомканно согласился вару. — в дружбе нет понятия «терпеть». я не терплю тебя. вару озадаченно опустил глаза на стол. скатерть в горошек к раздумьям не распологала, но кого волнует ее влияние? терпеть? дружба? до него смутно начало доходить размытое понимание слов зонта. дело не в вару, дело в концепции. — то есть я тебе нравлюсь? зонт слегка покраснел, но на этот раз от вару не поступило ни улыбки, ни смешка. — ты мой друг, конечно, ты мне нравишься. как может быть иначе? вару опустил голову на руки. это невозможно, это, нахрен, просто невероятно. какой же зонт тупой, господи, это верх тупости. будь вару знаком с кем-нибудь, похожим на себя, киданул бы этого человека сразу же. это всё крысиные бега. — после всего дерьма, которое я натворил, я всё ещё тебе нравлюсь. ты грёбаный мазохист, зоз, бога ради, оставь меня. зонт озадаченно помолчал, а потом с тоской отвёл глаза. и наступила тишина. для вару ничего не имеет значения, кроме того, что говорит зонт. он всегда что-то говорит, глупое, нелепое, наивное, а иногда, наоборот, слишком умное и глубокое, что вару понимает только спустя пару недель. но понимает же. потому что раздумывает об этом где-то глубоко внутри себя, прогоняет момент снова и снова, пропускает через мыслительную мясорубку. придает смысл бессмысленным по природе словам. звукам, которые издает гортань. — что это за цирк? — медленно подняв голову спросил вару будто у самой комнаты, а не у зонта. — разве всё так плохо? — такая натянутая улыбка, внутри начало саднить. — да вроде ничего такое представление, — через силу выдавил смешок, а потом снова опустил голову на руки, уставившись в стол, — занятное, я бы сказал. — ты так сильно ненавидишь себя, что не можешь принять тот факт, что нравишься мне? вару вдруг понял, что плачет. забавно. за последний месяц он частенько рыдал, не значит ли это, что внутри ходит ходуном нечто важное? — я ненавижу себя куда сильнее, чем ты думаешь. — уж точно не сильнее меня, — усмехнулся зонт. вару поднял глаза. каким образом всё это происходит с ними сейчас? но это ещё ладно, это ещё можно списать на усталость, на стресс, на недосып и прочих больших дядек, которых мы сами в свою жизнь пригласили, чтобы они всё портили. но если их всех выгнать из комнаты, в ней всё равно останется слон. зонт ненавидит себя, и этот факт заставляет вару чувствовать себя по-дурацки. заставляет злиться. он встаёт. делает шаг, ещё, ещё. подходит к зонту вплотную и хватает его за теплые щеки. пальцы на висках, словно наставленный пистолет. — зоз, ты святой! когда до тебя дойдёт?! он ошарашенно таращится на вару, а потом ему всё становится понятно, и его глаза вновь обретают спокойные изгибы. — я святой? не обманывай себя, — зонт аккуратно убирает выбившиеся кудри вару за ухо, — не создавай себе кумира. какая разница, что говорит зонт? если ты лебедь, ничего не изменится от того, что кто-то обзовёт тебя гадким утёнком, даже если этот кто-то — ты сам. вару не может так больше, он утыкается лбом в плечо зонта и закрывает глаза. пахнет шампунем. — эй, бог, зачем ты приютил иуду? вместо ответа его спину мягко накрывают ладони зонта, и он подается ближе. мокрые волосы приятно щекочут шею и слегка холодят, всё, как вару любит. — да будет прощен всякий, совершивший ошибку, — зонт нежно гладит вару по голове, потому что вокруг нет больше ничего, что имело бы значение, — ибо каждый достоин второго шанса. — хах, блудный сын вернулся домой? — он наконец прижимает зонта к себе, будто ускользающую материю, невесомую тюль на окне, с которого вару иногда так хочет спрыгнуть. — дом всегда был рядом, просто ты не мог найти вход, — в ответ на это вару усмехается, греет теплым смехом шею зонта, острые плечи трясутся в рваном ритме. чайник наконец закипает и выключается, из железного носика поднимается к потолку еле заметный пар. зонт медленно поворачивается к двери, потому что чувствует, что пик там, в полутьме соседней комнаты, вставший, чтобы уйти на ночную смену. зонт ощущает его мысли, словно их можно потрогать и, прошептав что-то невнятное, спрятать в коробочку подальше от любопытных глаз. пик стоит в черном квадрате дверного проёма, и только жесткое плечо слегка освещено отголоском света с кухни. глаза его горят в темноте, залитые янтарём. и есть в них что-то первобытное, фундаментально значимое. краеугольный камень человечности. немая благодарность.