Змея на цветке

— У тебя опять ничего не получается, — Цунаде толкнула Джирайю локтем в бок; вышло больно. — У меня всё нормально, — огрызнулся Джирайя, — просто Сарутоби-сенсей меня не любит. — Конечно, ты ему не нравишься, — усмехнулась Цунаде. — Потому что ты гадкий и противный. И болтаешь много. И постоянно громко орёшь, — встав в позу — так, словно собралась играть в театре кабуки, Цунаде нарочито низким голосом провозгласила: — Посмотрите на меня, сенсей, как я хорошо справляюсь… да нет, не на него, а на меня, я ведь такой замечательный! Ну и что, что я не могу выполнить нормально ни один приём, я ведь не виноват, что родился тупым! Сами понимаете, от меня это не зависело… На лице Джирайи тотчас появилось такое выражение, словно он сейчас с разбегу прыгнет на Цунаде и вгрызётся ей в глотку; девочку однако это ничуть не испугало, и она, войдя в раж, продолжила: — Смотрите, сенсей, сейчас я покажу всем в Конохе, как сражается настоящий ниндзя… ой! Что ж это со мной случилось? По-моему, я шлёпнулся на задницу. Кажется, она слегка… потяжелела после обильного завтрака! Но я ведь не виноват, что ем так много… точнее, жру! Вроде бы это так называется! — оборвав наконец свой монолог, она неприлично громко расхохоталась, а щёки Джирайи немедленно налились румянцем. — Цунаде, не лезла б ты к нему. — Заговорил глухонемой, — буркнул Джирайя, бросив на товарища по команде недовольный взгляд. — Можно подумать, тебе не нравится, когда она надо мной издевается. — Не нравится, конечно. — Так что ж не заткнул её раньше? — Джирайя явно был обижен. — Это ваши с Цунаде дела. Я подумал, что, если я вмешаюсь, тебе это придётся не по душе. Джирайя повернулся наконец к Орочимару и взглянул на него в упор. — Ты постоянно говоришь как чокнутый, — сказал он, качая головой. — Я иногда вообще тебя не понимаю. — Всё он нормально говорит, — встряла Цунаде. — Это просто у кого-то слишком маленький мозг. — Да не трогай ты его уже. Цунаде бросила на Орочимару оценивающий взгляд. — Ты безнадёжен, — сказала она наконец. — Почему? — Потому что не понимаешь, что доставать Джирайю весело. — Мне не весело. — Верно чокнутый, — обернувшись через плечо, Цунаде подмигнула Джирайе. — Видишь, даже не согласен с тем, что ковырять тебя — сплошное веселье. Джирайя снова покраснел, будто помидор, но выдать какую-либо «весёлую» реакцию на слова Цунаде не успел: к ним приблизился Хирузен. — Цунаде, Орочимару, вы можете пока что продолжить отдыхать, — сказал он. — Джирайя, ты идёшь со мной, мы не закончили. — Но почему… — взмолился Джирайя. — Ха, кого-то сейчас опять привяжут, — незамедлительно отреагировала Цунаде. — Да я тебе… — На твоём месте, Джирайя, я бы сконцентрировался на упражнении, а не на шутках Цунаде, — строго возразил Хирузен. — Просто Джирайя дурачок, — пояснила Цунаде. — Слушай, ты!.. — Цунаде, хватит, — Хирузен взглянул на неё исподлобья. — Ты перегибаешь палку. — Хорошо, Сарутоби-сенсей, я больше не буду говорить нашему дурачку, что он дурачок. Хирузен проигнорировал этот её выпад и пошёл было вперёд, взглядом приглашая Джирайю следовать за ним, когда тот вдруг выдал: — Просто вы больше всех любите Орочимару! Вот и всё! Хирузен тотчас остановился и обернулся к нему. — Ты не прав, Джирайя, — сказал он. Джирайя смотрел на него, насупившись. — Отчего же, — буркнул он. — Вы все трое — мои ученики. И я люблю вас всех. — Одинаково? — Джирайя обиженно выставил вперёд нижнюю губу. Казалось, дразнилки Цунаде касательно его природных способностей вкупе с тем, что его не любит сенсей, впечатлили его настолько, что он уже почти готов был расплакаться. Хирузен, казалось, замялся на мгновение, но всё же произнёс: — Конечно, — он потрепал Джирайю по волосам. — А теперь идём, мы должны закончить с тобой. А затем продолжим все вместе. — Иди-иди, — буркнула Цунаде, — а то так и останешься навеки дурачком. Джирайя снова зыркнул на неё; она в ответ показала ему язык. Никто из них, включая Хирузена, не обратил в этот момент внимания на Орочимару. Тот стоял, как статуя, сверля Хирузена своими жёлтыми глазами. Которые вдруг стали очень злыми. — Я хочу спросить вас кое о чём, Хирузен-сенсей. Хирузен опустился перед ним на корточки. Цунаде и Джирайя, обрадованные окончанием очередного учебного дня, радостно убежали на ужин, но Орочимару, кажется, не было дел до какого-то ужина. Отсутствием аппетита он, впрочем, не страдал, но, увлёкшись изучением приёмов или техник, мог легко забыть пообедать или поужинать, если ему об этом никто не напомнит. — Ну чего тебе? — мягко спросил Хирузен. — Я вижу, что учёба тебе в радость, и, признаюсь, это будит гордость во мне. — Я счастлив, если вы мной гордитесь, — отозвался Орочимару, и лёгкая улыбка тронула его бледные губы — бледные настолько, что даже очертания их можно было разгадать, лишь вглядевшись. — Давай о техниках в другой раз, — предложил Хирузен. — Ты устал. Я, признаюсь, тоже. — Я хотел поговорить не о техниках. — Тогда о чём же? Орочимару потупил взгляд, словно смутившись, затем наконец поднял на Хирузена свои пронзительные жёлтые глаза. — Вы сказали Джирайе, что любите нас всех одинаково, — тихо, но отчётливо произнёс он. — Вы так сказали, Хирузен-сенсей. — Да, — кивнул Хирузен, — именно так. — Это неправда, скажите, что это неправда! — Разумеется, это правда, Орочимару, — ответил Хирузен, чувствуя, как сильно не нравится ему этот разговор. — Вы, все трое, дороги мне, и я… Бледная рука с холодными пальцами вдруг вцепилась в рукав его кимоно настолько сильно, что Хирузен едва не вздрогнул, жёлтые глаза впились в его лицо. Они смотрели прямо, настойчиво, но в их звериной глубине сейчас не было зла. В них была мольба. — Скажите, что это неправда, Хирузен-сенсей! Скажите, что больше прочих любите меня! — Орочимару, это… — Я знаю, что я очень наглый, Хирузен-сенсей, но я говорю как есть. Я так чувствую, но мне этого мало. Скажите же, скажите, я буду так несчастен, если вы не скажете! Холодные пальцы сжали рукав кимоно сильнее, в обычно негромком вкрадчивом голосе послышались отчётливые нотки рыданий, и Хирузен понял, что придётся сдаться. — Да, я люблю тебя больше остальных, Орочимару, — сказал он наконец. Пальцы перестали сжимать рукав; теперь они, казалось, легко гладили его руку. — Правда, Хирузен-сенсей? — Да. Правда. Теперь — правда. Только давай договоримся, — он заглянул в жёлтые глаза, которые смотрели теперь довольно и миролюбиво. — Это будет наш с тобой секрет. Джирайе и Цунаде говорить об этом не нужно. Ты ведь сам видишь, как переживает Джирайя, не стоит ещё сильнее его расстраивать. Так что давай не скажем об этом никому. Соединив ладони, Орочимару склонил голову в почтительном поклоне. — Никому, — пообещал он. Не сдержавшись, Хирузен погладил его по голове. Волосы были непривычно жёсткими для ребёнка. — А теперь иди, — сказал он. — Иди и будь спокоен. Не нужно так сильно тревожиться… из-за меня. Договорились? Орочимару снова быстро кивнул. Только сейчас Хирузен заметил, что у него снова были распущены волосы. Он хотел было сказать что-то Орочимару насчёт его волос, но отчего-то передумал.