***
Однажды Йохан Нескенс позволил себе безобидное высказывание: «У нашего Сигизмунда и без того много влияния на детей, а уж во время Сезона оно возрастает в геометрической прогрессии», и Дийкстра отсалютовал ему стаканом с бурбоном с абсолютно пластиковой улыбочкой. Директор — человек безобидно дурной и слишком жадный до власти — даже и не понял, насколько он был пророчески точен, а весь остальной педагогический коллектив вышколенно застрекотал и забулькал, нестройно и совершенно неправдоподобно изобразив удовольствие от хорошей уместной шутки. Над топорными недоостротами Нескенса никто и никогда не смеялся всерьёз, так что и анализировать его слова тоже почему-то не стал. В этом тренер Ройвен был более чем уверен. Сомневаться в жизни ему пришлось всего-то пару раз: однажды он долго не мог определиться с тем, как устраивать свою жизнь после изломанной малолетними придурками спортивной карьеры; и ещё один раз случился, когда в его кабинете оказался младший Кеаллах, едва дотягивающий до среднего уровня игроков. Это случилось три года назад, Кагыру едва исполнилось четырнадцать, и выглядел он совершенно не так, как обычно представляют себе победителей. Дийкстра для вида полистал его личное дело, искоса поглядывая на бледного мальчишку с горящими глазами. Вложение могло и не сыграть. Проигрывать Сигизмунд не любил — и потому в некоторых методах не видел ничего предосудительного. В конце концов, его руки всегда оставались чистыми вне зависимости от судьбы пешек, которыми мужчина безо всяких сожалений жертвовал. Спорт в чём-то похож на политику, не так ли? Кагыр получил свою голубую мечту и за три года существенно вырос в профессиональном плане. Жаль только, так и не дотянулся до вершины, на которой обитал некогда его старший брат. Дийкстра даже в размышлениях не был голословен, нет, он прекрасно знал каждого из своих «птенчиков». Кеаллах добрался до капитанской повязки — и Рицци стал тренироваться усерднее; за мистером Мишеле потянулся один из запасных ребят… Команда только выиграла. Осталось лишь молниеносно среагировать и почувствовать момент, когда капитан начнёт сдавать, скатываясь со своего Эвереста — и Сигизмунду нужно было только подтолкнуть и без того бешеного квотербека к самому простому решению. Получилось топорно, ещё и психолог вмешался… Но получилось же, правда? Ройвен остался для директора и попечительского совета практически святым, а Рицци довольно ловко для своих мыслительных способностей выкрутился. Хреново вышло только с командой Роше, но даже из этого Сигизмунд планировал извлечь максимум выгоды — Орлы после субботнего втыкания мордами в грязь обозлились, и грех не использовать неуёмную юношескую агрессию, верно? Вернон — желчный хлыщ, чтоб его — недосягаем как сраный Зевс. Мальчишкам даже всем составом ничего не удастся сделать с капитаном Котов, и только душевнобольной мог бы считать иначе. Цели всегда стоит выбирать с умом, не забывая и про тактику. Во-первых, цель должна быть достаточно близка и хорошо изучена. Во-вторых, цель должна мешать не только Дийкстре, но и исполнителям. И, в-третьих, цель должна сама себя уничтожить. Здесь Сигизмунд особых надежд не питал, прагматично рассчитывая, что хотя бы первые два пункта его гость в силах обеспечить. Пожалуй, гораздо более правильной кандидатурой в деле такого толка был бы всё тот же Рицци, но мужчина совершенно не собирался ввязывать его в два последовательных происшествия. Даже дубоголовому Нескенсу хватит серого вещества, чтобы соотнести их, а то и обнаружить некоторые закономерности. — Итак, — Дийкстра, демонстративно открыв свой извечный пухлый ежедневник и пролистав тот до неприметного листа с загнутым уголком, упирается взглядом в улыбающегося юношу перед собой. Тот нисколько не тушуется, только кивает, подталкивая разговор к продолжению. Мальчишка скользкий, но это очень даже хорошо. Взгляд серых глаз в первую секунду кажется несколько пустоватым, а личное дело упрямо твердит, что аттестат мистер Муир-Мосс будет получать исключительно в счёт заслуг в спорте. Однако, Сигизмунд отлично отделяет зёрна от плевел — Лиам только притворяется безопасным ужом, на деле являясь королевской коброй. Хитрая маленькая сволочь только садится поудобнее, забрасывает ногу на ногу. — Что-то по поводу субботней игры, тренер Ройвен? Мне очень жаль. Мы были так поражены поступком нашего капитана, что просто не смогли собраться, — ровно и очень выверенно проговаривает мальчишка, продолжая поддерживать всё ту же лёгкую полуулыбку, которую кто угодно, разумеется, кроме Дийкстры, назовёт достаточно приятной. С ним приходится играть по-взрослому. Внушить змее, что ей стоит использовать яд не так просто… Но Сигизмунд обладает достаточным опытом в убеждении. Он качает головой, позволив лицу приобрести выражение, интерпретируемое людьми как печаль. Отворачивается от собеседника, пальцы подталкивают блокнот, и тот оказывается на краю стола. — Лиам, мальчик мой, — тщательно разыгранная пауза наконец заставляет Муир-Мосса сесть ровно и начать слушать куда внимательнее. Хорошо. — Я понимаю, как тяжело потерять товарища перед такой важной встречей. А какие эмоции вы все испытали из-за его присутствия на поле… Мне даже представить сложно. Однако, — короткий кивок в сторону блокнота, и юноша покорно тянется за ним, после вчитывается в ровную вязь мелких букв, — мы не должны во всём винить Кагыра. Молодым людям свойственно находить себе неправильные фигуры для копирования и подражания. — Вы думаете, его внезапная вспышка агрессии была кем-то тщательно спланирована, тренер Ройвен? — Теперь в серых радужках просматривается что-то совсем неприятное. Хорошо… — Не могу представить, кому разлад в команде был столь необходим для самоутверждения. — Люди — очень странные существа, Лиам, — пару раз кивнув, Дийкстра цепляет трость и, поморщившись, поднимается на ноги. В три хромающих шага он вкладывает всё своё актерское мастерство: нога по-прежнему болит, требуя внимания и грамотного ухода, но явно не доставляет такого количества страданий, как мужчина склонен демонстрировать. — Иногда мстительность некоторых достигает просто космических величин. На первой тренировке, помнишь, я говорил вам про хулиганов, из-за которых мне пришлось очень долго восстанавливаться после перелома? — Да, сэр. Прекрасно помню, — судя по звукам, ежедневник возвращается на столешницу. Отодвигается стул, и Дийкстра стирает с лица довольную ухмылку, горбится, тяжело опершись на трость. Безучастный взгляд скользит по игровому полю. — Но… Разве тех приду… Простите, тренер. Тех людей разве не посадили? — Вы все были слишком юны, чтобы раскрывать вам столь нелицеприятную сторону мира, Лиам. Никто из хулиганов не понёс должного наказания. И я практически уверен, что один из них вполне успешно манипулировал нашим другом Кеаллахом, когда узнал о моей работе… В любом случае, — мужчина, повернув голову к подошедшему школьнику, выдыхает, — вам всем следует держаться от новых людей в нашей школе подальше. С кривой дорожки невозможно свернуть. Даже если кажется, что это легко. Отвечать Муир-Мосс не собирается. Он, кивнув, сует руки в карманы брюк, а его взгляд впивается куда-то в трибуны. Сигизмунд не торопится выгонять мальчишку сразу — внедрённой идее может потребоваться подпитка, но Лиам приятно удивляет, вновь улыбнувшись: — Никаких контактов с новыми людьми в школе, тренер. Мы просто обязаны взять кубок… Не свернув при этом на кривую дорожку. Дийкстра позволяет себе расслабиться только после того, как за посетителем с тихим скрипом закрывается дверь. Трость возвращается в подставку для зонтов, а мужчина расслабленно растекается в кресле. Что же, Геральт, как ты правильно отметил, моя жизнь довольно дерьмовая… Но это ненадолго, старый друг. Ненадолго.***
В груди — часовой механизм, ладони потеют, а в голову, кажется, кто-то подсунул тротил. Лютик стоит перед дверью так бесконечно долго, что ему определённо стоит показаться врачу: все системы организма решили отказать, и явно не собираются работать нормально. Всё, хватит с них, длительный отпуск после семнадцати лет переработок. Леттенхофф настолько ошарашен предательством собственного тела, что даже не отскакивает от открывшейся двери. Просто смотрит на надвигающуюся преграду, выдыхает и успевает только зажмуриться, прежде чем получить по лицу. Боль приходит не сразу — Юлиан успешно сбегает из её когтистых жадных лапищ, отшатнувшись и прижимая ладонь к носу — но лупит изо всех сил. Нос обиженно обжигает ладонь чем-то смутно знакомым, и кто-то внутри головы, но не Лютик, догадывается, что это кровь. И кто-то — снова не парень, нет — удивляется, откуда в абсолютной тишине коридора вдруг появилось столько акустических раздражителей. На плечо с неотвратимостью топора палача опускается, падает, пикирует чья-то рука, и открыть глаза оказывается так невероятно сложно… Но всё-таки удаётся. Геральт второй раз на памяти Лютика выражает хоть какую-то эмоцию. Или то, что в случае психолога следует понимать, как выражение эмоций. Он хмуро оглядывает пострадавшего и, шумно выдохнув, хватает его уже за локоть. Лютик тащится за ним, экстренно вспоминая, как взаимодействовать с собственными конечностями. И оказывается всё-таки на диване, о котором грезил всю бесполезно бессонную ночь. Психолог отчего-то не торопится говорить, а, может, его голос никак не отличается от белого шума в голове Леттенхоффа — кто знает. Крови не так уж и много — Лютик может подтвердить как эксперт, что бывает куда больше. Психолог возвращается с пачкой салфеток и непрозрачным пузырьком, устраивается на диване рядом, и всё существо Леттенхоффа заходится в таком истерическом визге, что самому от себя противно. — Я просто посмотрю, — как трёхлетке заявляет Ржезник, и в следующую секунду отводит руку юноши от носа. — Не сломан. Скорее всего… Зайди потом к медсестре. Хочется тут же взвиться: да на кой сдалась престарелая медсестра, Геральт? Ты слепой, глухой или глупый?.. Но желание испаряется ровно в тот момент, когда сосредоточенный мужчина напротив, без какого либо подтекста сокративший расстояние, протирает салфеткой кожу. Будь Лютику лет тринадцать — ему бы голову снесло от прокатившейся по бедрам и паху горячей волны. Но ему семнадцать, и он просто обещает самому себе сохранить этот пикантный момент в памяти до появления более эротичной сцены. Одна часть Леттенхоффа голосует за то, чтобы умереть прямо на этом диване, потому что она прагматична и осознаёт: ничего более близкого и интимного не случится никогда; зато равная ей половина предлагает ещё обо что-нибудь удариться и отдаться в руки ведьмаку на излечение. Кровь, к большому сожалению Лютика, всё же останавливается, и психолог в ту же секунду поднимается с диванчика. Естественно, ему совершенно не нужны обвинения в совращении или как там на уровне законов карается столь неуправляемая стихия как страсть?.. Естественно, он выкидывает салфетки в урну. Естественно, опускается на посетительский стул. Естественно, придётся хоть что-нибудь сказать, чтобы не выглядеть уж совсем отшибленным. — Я буду в порядке, Геральт. — Если по дороге не встретятся выступающие части окон или футболистов… — психолог, хмыкнув, чуть склоняет голову к плечу. Снова непроницаемое выражение лица. Снова — ровный тон, как будто заело его когда-то на одной ноте. Лютик чувствует, как под пристальным взглядом начинает таять и терять нить разговора — приходится насилу возвращать себе самообладание. — Или дверей в кабинет психолога. Или самих всяких там психологов, которым за этими дверьми не сидится спокойно, пока Лютик размышляет о собственной несостоятельности, да. — Ты намекаешь, что мне нужно как-то объяснить своё присутствие под дверью? — Выпаливает Лютик, успевает порадоваться возмущённо дёрнувшимся бровям, а после до него доходит, что он только что «тыкнул» не однокласснику, а целому сотруднику школы. Впрочем, остаётся надежда, что Геральт спишет это панибратство как последствие болевого шока. — В общем, мне нужна помощь. То есть не совсем мне и не совсем помощь… Он замолкает, как-то сразу потеряв нить собственных весьма пространных рассуждений. Обычно у Юлиана не возникает проблем по части диалогов, и именно поэтому он довольно часто удостаивается чести приобщится к садистским наклонностям всё тех же футболистов, но в присутствии Ржезника в нём в который раз всё начинает сбоить. Это глупо и фатально, но, к сожалению, необратимо. Мужчина только складывает руки на груди. Продолжения блестящего острословия, наверное, ждёт. — Я чувствую себя потерянным. — На большее под сканирующим взглядом Лютик не способен. Он набирает в грудь побольше воздуха, тщетно постаравшись прочистить немного голову. Голова совершенно не согласна. И из доводов у неё недосып, повреждённый нос и какая-то куцая эйфория, то и дело сменяемая запредельным ужасом. — Если тебе сложно об этом говорить со мной, — отзывается Геральт, — можешь говорить с пачкой салфеток. — Опять твои авторские методики, — хмыкает Леттенхофф, но до пачки всё-таки дотягивается. На картоне — легкомысленный рисунок ромашки и слоган, обещающий прикосновения ангелов. Пожалуй, достойный объект для задушевных бесед, чёрт возьми. Салфетки, в которые принято сморкаться, определённо могут прочувствовать всю давящую какофонию чувств юноши и даже морально ему посодействовать в поддержании рассудка. — Обычные на тебе не работают, — психолог намеренно отворачивается, как будто его куда сильнее сейчас интересует стеллаж с личными делами, чем Лютик, которому придётся коммуницировать с достижением целлюлозно-бумажной промышленности. Юлиан едва воздерживается от улыбки: его удар молнии определённо по-хорошему сумасшедший, и это, кажется, заразно. — Мы ведь с салфетками не знакомы. — Матрика́рия, — всё так же разглядывая стеллаж, коротко отзывается психолог, и Леттенхофф снова изучает его профиль, прямо как в субботу. Вот только в тот раз его не тянуло так сильно улыбаться, да в груди не наблюдалось инородных колибри, задевающих крыльями изнутри. — Рада познакомиться с тобой. — И я рад с ней познакомиться, — спустя пару секунд всё-таки подхватывает Юлиан. Это стопроцентно заразно, и его точно поместят в карантин. А там — Адель, красавица, подвинься — жёлтые стены, казённая рубашка для объятий самого себя и прогулки при хорошем поведении. — Ладно, Матри, давай не будем тратить время. Как я уже говорил, в последнее время я чувствую себя страшно потерянным. Мне и до этого бывало несладко, да. Вот только я не видел никаких альтернатив… И, стоило этим альтернативам появиться, я вдруг почувствовал, что мне до безумия неприятно продолжать жить так, как я давно привык. Мне страшно. И одиноко практически всегда. Я вдруг осознал, что меня угнетает собственная привычка стремиться к уединению. И ещё — моё уединение слишком похоже на одиночество. Салфетки ожидаемо не отвечают, но Лютик смотрит на них, как на последнюю надежду человечества. Впериться в них взглядом куда проще, чем вскинуть голову и посмотреть в лицо Геральта. — Матрикария говорит, — голос психолога предает его только на секунду, но этого достаточно, чтобы сердце Лютика пустилось в галоп, как после кросса по пересечённой местности, — что гордится твоей честностью в разговоре с ней. Ей кажется, что многие люди боятся новизны, пугающей или будоражащей. Но в течение жизни всё равно придётся сталкиваться с изменениями. — Матри хочет, чтобы я просто расслабился и позволил переменам произойти? Вопрос повисает между Лютиком и пачкой салфеток. Секунда, две… Семнадцать. Леттенхофф считает и не дышит, как будто его неосторожный вдох может поломать что-то ценное и очень хрупкое. — Нет. Она говорит, что не может прожить твою жизнь за тебя и советовать лучший, по её мнению вариант, не собирается. Она уверена, что так называемые доброхоты, указывающие людям, как им быть и что делать — чёртовы шарлатаны. И ещё она почему-то знает, что ты сам в состоянии определиться, что делать с новым раскладом. Это не экзамен, Юлиан, окружающие не будут тыкать в тебя пальцами, если ты вдруг выберешь что-то неподходящее для себя. Всегда есть возможность попробовать разные комбинации. — Какая мудрая Ромашка, — Лютик всё-таки вдыхает и смотрит на Геральта, надеясь поймать его взгляд: пусть холодный, пусть непроницаемый… Любой. Но натыкается лишь на профиль мужчины, отрешённо рассматривающего корешки личных дел. Пачка отправляется в короткий полёт до сидения, а сам Юлиан просто взвивается на ноги. Может, он импульсивен, и это отталкивает, но больше находиться в обществе психолога ему не хочется. — Пожалуй, это всё. — Во вторник после уроков, — наконец поворачивается Геральт и, поймав поспешный кивок, хмурится, глядя на мелькнувшую в дверном проёме спину Леттенхоффа. Почему-то он более чем уверен, что юноша проигнорирует встречу. С ним действительно ни хрена не работают обычные подходы. И Ржезник намерен выяснить, как это увязывается со всеми доступными ему фактами. Пока что предположения… Противоречивые.***
Когда Леттенхофф, совершенно не разбирая дороги, выметнулся из кабинета школьного психолога, Лиам бесшумно отодвинулся к стене. Конечно, он совершенно не опасался в этой школе ничего и никого, но в его планах коммуникации с Лютиком не было. Пришлось стоять до того момента, пока в коридоре не стихли шаги. Муир-Мосс прислушался, одернул рубашку и с видом абсолютно довольным жизнью, решительно преодолел расстояние до двери. Психолог явно нехотя отрывается от экрана ноутбука, и Лиам решает не слишком медлить: тренер ясно дал понять, что с этим человеком лучше не выделываться. — Здравствуйте, сэр, — футболист без сомнения преодолевает кабинет и располагается на стуле. Вместо ответа он получает только кивок, да суховатый взгляд из-под нахмуренных бровей. — Меня зовут Лиам. Лиам Муир-Мосс. Я слышал, что Вы проводите профориентационные тесты для участников нашей команды и просили зайти, когда будет время. К большому сожалению посетителя, психолога такая постановка вопроса не заставляет удивиться. Он выдвигает ящик стола, и вскоре в руки Лиама кочуют несколько листов, скреплённых степлером. — Рад с вами познакомиться, Лиам. Мне просто показалось логичным предложить спортсменам альтернативы в плане дальнейшего развития. В мире очень много возможностей, и это тестирование вполне может обратить Ваше внимание на сферы, о которых Вы раньше не думали. Так что отвечайте на вопросы честно — никто не заставит Вас заниматься ядерным синтезом, если Вы не хотите. Муир-Мосс улыбается, глядя в лицо собеседника и пытаясь просканировать его. Юноше кажется, что в словах психолога обязан как-нибудь обнаружиться скрытый смысл, но, чёрт возьми, Геральт непроницаем. В списке тренера было всего-то три человека — поисковик выдал информацию только по таинственному Коппу. Судя по краткой сводке на сайте Института психиатрии, психоанализа и психологии (интересно, кто в здравом уме решил, что это звучное название?) мистер, точнее, доктор Копп занимался в основном психиатрией. Лиам пролистал регалии и внушительный список опубликованных работ, и его взгляд зацепился за фамилию соавтора. Ржезник. Так нашёлся и второй участник очень давнишней потасовки. Кто такой Ильгнер стало уже совершенно неинтересно. — Я понял, мистер Ржезник, — Лиам утыкается взглядом в первый вопрос теста, состроив крайне сосредоточенную мордашку. Может, ему кажется, но на собственную фамилию психолог реагирует как-то… Странно.