Черненое лезвие

Он был не более, чем зверем, когда звон колокола пробудил его. Его веки отяжелели ото сна, длившегося бесчисленное количество времени, и пыли, наполнившей могилу. Но он ощутил это далеко не сразу. Все его чувства были обострены, но вместе с тем были неясными, на чем бы он ни пытался сосредоточиться. Словно что-то заволакивало его разум, не давая ему проснуться окончательно. Он быстро понял, что именно. Жажда. Она выводила его из себя. Будоражила его нутро, царапала с внутренней стороны глотку, заполняла легкие, не позволяя ему думать ни о чем другом. Не позволяя даже думать. Он был голодным животным, что не видело перед собой иной цели, кроме как наконец насытиться. И потому первые часы жизни его вел вперед лишь инстинкт. Единственный из тех, что присущи природе Негорящих. Единственный, о котором ему следовало бы волноваться. Его притягивало к себе Пламя. И то был зов не из тех, которым можно было бы противиться. Боль была частью его природы. Так можно было бы подумать, увидев, насколько безразлична она была Негорящему. Первые преграды на своем пути — живые, из плоти и крови, но пустые, лишенные тепла и души, — он встретил настороженно, почувствовав в них угрозу. Но для него — такого, каким он был сейчас, — они излучали не большую опасность, чем пыль, осевшая на его веках. Жажда Негорящего была слишком сильна, чтобы позволить ему отвлечься. Первая смерть прошла мимо него незамеченной, как и первый сильный враг. Негорящий чувствовал, что он отличался от прочих, заполонивших кладбище. Его большая, жирная душа была заполнена чем-то иным. Чем-то темным, очень едким и дурно пахнущим, противным самой природе Негорящего. После встречи с этим созданием он впервые ощутил в себе желание. Он хотел бы отстраниться, вернуться к холодной уютной могиле и никогда больше оттуда не подниматься. Он боялся не смерти, что могла бы снова взять над ним верх, но вони тьмы, насквозь пропитавшей ту огромную тушу. Сейчас Негорящий еще не мог понять, откуда исходил этот страх. Но он тоже был частью его природы. Но все же Негорящие — не из тех, кому даровано право выбирать. Жажда вынуждала его идти дальше. Жажда душила в нем все появляющиеся зародыши чувств, но вместе с тем давала ему силы на то, что прежнему ему показалось бы невозможным. И потому он шел вперед, если мог, и полз, если приходилось. Угли Пламени притягивали его к себе. Но когда Негорящий сумел заполучить один из таких, легче ему не стало. Он перестал быть зверем. Жажда отступила на второй план, обнажив его человеческое нутро. И он взмолился о том, чтобы зверь завладел им снова. Ему было страшно. Так страшно, что, казалось, сама Бездна забралась в его внутренности и вот-вот разорвет их. Он был с ног до головы покрыт кровью — и своей, и чужой, темной, словно прелая смола. Он был истощен долгим боем; его тело горело, ноги подгибались сами собой. Но испугало его не это. Он не помнил себя. Не мог назвать даже своего имени. И рядом не было никого, кто мог бы ему о нем напомнить. Здесь, на уступе, залитом темной кровью, он был один. Совершенно один. Он чувствовал себя новорожденным младенцем, брошенным собственной матерью. Подобно младенцу, не знающему иных способов, чтобы выплеснуть накативший ужас, он закричал. И кричал, пока его легкие не начали гореть. Но никто, конечно, его не услышал. Храм Огня был единственным местом, куда он мог отсюда уйти. Его тянула туда неугасающая жажда углей — и собственное осмысленное желание. Он не знал, что может найти внутри; он не помнил этого места и не имел о нем ни малейшего представления. Вид стираемых временем руин не внушил ему какой-либо надежды. Его глазам Храм виделся мертвым, пусть слепая жажда и торопила его идти дальше. И все же… Ему так сильно не хотелось больше оставаться одному. Вид пустых тронов пробудил в нем чувство тоски — так отозвалась на них всколыхнувшаяся в нем жажда. Словно крохотное существо в его пустой груди вновь начало царапать изнутри его ребра, раздосадованное тем, что не нашло здесь искомой добычи. Но он перестал чувствовать казавшуюся чужой досаду быстро, стоило ему только спуститься к подножию тронов. Ведь там он увидел ее. Хранительницу Огня. Его Хранительницу. Он понял, что она такое, еще до того, как она успела вслух обозначить это. Что-то в его существе — вовсе не треклятая жажда, — отозвалось на ее присутствие вместе с его собственной радостью. Что-то гораздо более глубокое, нежели его человеческие чувства. Весь ее образ был пропитан лучащейся теплотой, едва уловимой, но ясной, словно пробивающиеся сквозь пелену отблески солнца. Каждая частичка его существа отзывалась малейшим колебаниям этого тепла, словно они были двумя гранями одного и того же. Словно пламя и отбрасываемая им тень. Он бы позволил ей быть этим пламенем, если бы она пожелала. Слишком велика была его радость от самого факта ее присутствия здесь. «Не это ли то… За что мне предстоит сражаться? За что я сражался до этого?» — Добро пожаловать к костру, Негорящий, — мягко сказала она, приседая в поклоне. — Я Хранительница Огня. Я тянусь к Огню… и тянусь к тебе. Ее голос был так нежен, будто бы принадлежал небесному созданию, а не существу из плоти и крови. Она была похожа на наваждение. На мгновение Негорящему показалось, что ее и вовсе здесь нет. — Негорящий, — неуверенно повторил за ней он, словно пробуя на вкус собственный голос. — Костер. В его голосе, ломком, словно у совсем еще юнца, слишком явственно читалось беспокойство, и ему это не понравилось. Хранительница удивленно склонила голову на бок, явно не поняв, что он имел в виду. Смутившись ее реакцией, он отвернулся к центру зала. — Костер, он ведь… Должен гореть? Вокруг было так много пепла, но тот, что расположился в углублении в центре, словно отзывался на его присутствие. Что-то внутри Негорящего взывало к нему, когда он смотрел на этот пепел. — Это я должен… Зажечь его? Хранительница улыбнулась. Он не сразу сумел растолковать ее улыбку. — Ты ведь из Негорящих. Огонь, взвившийся вокруг витого меча, поддался ему легко, словно так и должно было быть. Когда зал Храма украсили рыжие отблески пламени, внутри стало гораздо спокойнее. Но Негорящий не чувствовал себя удовлетворенным. Он смотрел на колыхающееся на своем месте пламя, на Хранительницу, умиротворенно сидящую рядом, но не ощущал при этом покоя. Возвышающиеся над ним пустые троны — все, кроме одного, — тяготили его, и сейчас он еще не мог определить причину этого беспокойства. Но было и что-то еще. Кроме Хранительницы, в Храме были и другие. Негорящий ощущал их присутствие здесь и даже успел поймать на себе несколько заинтересованных взглядов. Когда он только объявился на задворках Храма, он бы едва ли сумел поверить своему счастью, если б узнал, что внутри его будут ждать живые души. Теперь же он желал, чтобы тут и вовсе не было никого. Ему было стыдно. Он боялся представить, что они ответят, если он задаст им вопрос об их имени. Ведь наверняка у каждого из них оно было. А он не смог бы даже соврать, если бы они спросили его о том же. «Было бы лучше, если бы сознание и вовсе ко мне не вернулось. Было бы лучше и дальше слепо следовать своему инстинкту. Но теперь…» Он не мог думать о том, что ему делать дальше. Ему было страшно. Почти так же страшно, как тогда, на кладбище Пепла. Не потому, что его будущий путь мог — должен был, — оказаться слишком трудным. А потому, что он даже не мог и предположить, сможет ли с ним справиться. Ему было слишком некомфортно в собственном теле. Негорящий не знал, чего можно было от него ожидать. Он не знал, приспособлено ли оно к бою. Не знал, будет ли оно слушаться его, когда он захочет выразить определенные чувства. Не знал, что оно может — или не может, — выдержать. Он определенно хотел бы все это узнать. Но не сейчас. Хранительница сидела рядом с ним молча, слушая треск зажженных углей. Он чувствовал исходящий от нее запах старого пепла. В его глазах она походила на куклу — недвижная и, казалось, умиротворенная, она словно была где-то далеко-далеко отсюда. Может, даже ностальгировала по чему-то далекому. А, может, она просто скрывала свое беспокойство чуть лучше. Каким могло быть ее будущее? Была ли она в силах беспокоиться об этом? Нужно ли ей было это беспокойство так же, как и ему? — Хранительница? Она обернулась на звук его голоса. — Ты много видела таких, как я? Хранительница пожала плечами. — Может быть. — И у каждого из них было имя… Так ведь? Она не ответила, отвернувшись к костру. Кажется, ее больше увлекал звук потрескивающих углей, нежели его слова. — Ты ведь даже моего имени не спросила, — выдохнул он. — Хранительница, неужели тебе это… Безразлично? Неужели ты можешь так просто разговаривать с человеком, даже не зная, кто он такой? — Я знаю, кто ты такой, — улыбнулась она. — Как знает это и пламя. Ты — Негорящий. Нам будет этого достаточно. Ее голос казался холодным, но внутри нее он чувствовал теплоту. Такую же, как и в себе самом. Точно такую же. Но это сродство больше не казалось ему чем-то чарующим. — Наверное, ты права. Да, конечно. Ты безусловно права, — усмехнулся он, поднимаясь. — Я — Негорящий. Только это важно, не так ли? Только поиск угля и повелители на их тронах. Ты ведь это хотела сказать? Она казалась удивленной. Впрочем, не видя ее глаз, нельзя было сказать наверняка. Может, именно поэтому он вдруг почувствовал внутри себя раздражение. — Негорящий, — снова повторил он. — Безымянный проклятый Негорящий. Вот и вся история. Так ведь ты думаешь? Хранительница молчала. Выражение ее губ не изменилось. Он снова усмехнулся. — Хорошо. Я понял. Что мне делать дальше? Что дальше должен сделать Негорящий? Отправиться на стену Лотрика? Пусть так. Прощай, Хранительница. Все былое беспокойство вдруг перестало иметь для него значение. Как и Храм Огня со всеми его живыми душами. Какая разница? Он ведь Негорящий. Хранительница сказала, его долг — искать угли. Значит, этим ему и следует заниматься. Он прошел к костру, не обращая более внимания на Хранительницу, и воздел руку над витым мечом. Он еще не был уверен, как именно ему нужно будет перенестись отсюда в Лотрик. Но его тело, кажется, знало это и без него. — Негорящий… Когда он обернулся, Хранительница уже стояла рядом с ним. Но выражение ее лица все еще оставалось неизменным. — Возвращайся сюда. Это место будет твоим новым домом. — Я понял, — кивнул он. — Прощай. Хранительница легонько склонила голову на прощание. — Да осветит пламя тв… Ее слова рассеялись в вихре, поднятым пламенем при его перемещении. Спустя мгновение Негорящий был уже далеко от Хранительницы.