Качественные и некачественные

      О Серим получала лечение уже на протяжении трёх месяцев, Чон Хосок — двух, а Ким Чонин только прибыл в больницу. Девушка и парень наблюдали из окна за тем, как молодого человека выводили из машины в наручниках и с завязанными глазами, как он сопротивлялся, а потом укусил врача, который дал ему в лицо.       Насилие считалось нормой в больницах закрытого типа, где лечили некачественных от их талантов и того, что называли хорошим. Они все были лишены общения извне, даже при докторах запрещалось ронять хоть слово, в особенности противное «не надо» и «нет». Пациентов больше калечили, нежели лечили, и порой инспекции пребывали в ужасе от психического состояния некачественных, которые в попытках написать или нарисовать что-то разбивали и царапали руки, а потом собственной кровью пачкали стены.       Для особо буйных некачественных существовала отдельная палата с мягкими стенами, в которой они не могли причинить себе вреда, но даже там порой люди буквально перегрызали себе запястья и заливали пол багряно-алой жидкостью. Трупы таких пациентов помещали в закрытые металлические гробы и выдавали родственникам с пометкой «Больница имени Благородного Правителя ответственности за смерть человека не несёт».       Многие из некачественных были по-настоящему безумными: в их глазах читалось что-то, из-за чего дрожала даже охрана, хлебнувшая немало горя в этих стенах. О Сехун был из качественных, которых, казалось, уже было ничем не удивить, ведь именно ему, как единственному молодому мужчине, поручали сопровождать особо буйных и мёртвых.       А уж когда он увидел в одной из палат, в объятиях Хосока, собственную младшую сестру, которая, оказывается, посмела петь на главной городской площади, то вообще обомлел. Он срочно послал письмо родителям, а как всё выяснил, так был страшно зол на неё и даже угрожал дубинкой её кавалеру, дабы он не смел тянуть свои грязные лапы к его родственнице. Жаль только, что Серим при нём поцеловала Чона и сказала, что у них любовь, парню и пришлось отступить, но следить за ней он не перестал.       Чонин долго привыкал к тому, что девушка, не глотающая препараты, а вытаскивающая их изо рта и прячущая в матрасе, взялась за него целиком и полностью. Хосок лишь молча наблюдал, но ничего не говорил, только один раз сказал возлюбленной, что она должна подумать, прежде чем решить, чью сторону она примет окончательно.       Но между двумя танцорами она так и не смогла выбрать.       Потому О Серим то целовалась в открытую с Хосоком, запуская руки в его вьющиеся тёмные волосы и кусая его за губы, то пряталась с Чонином, позволяя ему трогать свою грудь и прижимать себя к стене.       — С этого дня вы все должны нам показывать, точно ли вы проглотили таблетки, — Серим избили до потери сознания, когда увидели в её матрасе, который почему-то был слишком тяжёлым, порядка сотни оранжево-красных таблеток. Сейчас она сидела с перевязанной головой, оплывшим лицом и содранными костяшками, глядя с ненавистью на врачей, а в особенности на своего брата, что стоял по правую руку от говорящего доктора, широко расставив ноги и смотря на всех пациентов разом. — Теперь никому из вас не удастся нас обхитрить, и вскоре вы все выйдете достойными членами общества.       Серим после этого разговора, когда чуть оправилась и сняла бинты, заперлась с Хосоком в подсобке и отдалась ему, понимая, что этим жестом закрывает себе дорогу нормальное, традиционное общество с его ценностями. Она даже смогла насладиться этим, держась руками за полки, а ногами оплетая талию парня, что дышал ей куда-то в шею, держа ладонями её поясницу.       Рот Серим каждый раз проверяли, когда она глотала таблетки — ей теперь не доверяли, ей теперь угрожали, а потом с удовольствием стали замечать, что радужка её глаз серела.       — Я не хочу уходить отсюда, — девушка вцеплялась в две одинаковые белые рубашки — Хосока и Чонина — и говорила одни и те же слова, затем целуя их губы и прижимая к себе. — Я хочу остаться здесь.       Она больше не пела: голосовые связки отказали, с каждым днём уходило и желание вообще что-либо делать, она всё чаще стояла рядом со своим старшим братом, который молчал и никак не показывал, что испытывал что-то к ней. Сехун лишь раз на неё посмотрел — тогда, когда мимо проходил Чонин, готовый вырваться к ней из рук докторов в любое мгновение. Но она сама даже бровью не повела, хотя в былое время бросалась на него, хватая за руки и уводя подальше от конвоиров, что потом смотрели на парочку с недоумением.       — Ты излечиваешься, — это были единственные слова Сехуна, что он сказал Серим, которая чуть улыбнулась, но в её глазах уже не находилось привычных искр, наоборот, там темнела бездна, в которую не хотелось окунаться.       Она не хотела излечиваться от своей «болезни».       Но, неожиданно для всех, излечилась.       В тот день, когда она покидала больницу с чемоданом своих вещей, глядя на неё наполовину серыми глазами, Чонин, как и Хосок, чувствовал отчаяние, бурлящее по венам и мешающее думать. Парни не сговаривались — они оба понимали, что девушка крутила с ними двумя одновременно, но в их головы пришла одна и та же идея, одна и та же мысль.       Им нужно отсюда выбираться, либо они окажутся из тех бедолаг, у которых на металлическом гробу присутствует надпись «Больница имени Благородного Правителя ответственности за смерть не несёт».       Позже, устроившись в небольшое заведение, куда требовались работники, могущие держать швабру в руках, Серим пристрастилась к радио. Она слушала его постоянно: на работе, дома, вместе с Сехуном, когда у него выпадал редкий выходной и он хотел провести его вместе с сестрой. Они ни разу не обсуждали то, что было в больнице, не возвращались даже мысленно к поведению девушки, к её проделкам и пению, что посреди ночи вырывало докторов из собственных постелей.       Но одно они сделали точно: когда по радио передали, что в больнице имени Благородного Правителя произошёл бунт, в ходе которого погибли два зачинщика, Чон Хосок и Ким Чонин, брат и сестра переглянулись. В серых радужках не отпечаталось ничего — ни сочувствия, ни участия, ни каких-либо потаённых внутри чувств, от которых хотелось бы петь любому некачественному человеку.       О Серим разлюбила обоих молодых людей, которых уже нет, в мгновение ока, будто и не любила вовсе. А её старший брат, чуть сжимая собственную рабочую фуражку с логотипом больницы — малиновка, что раскинула крылья, с пронзённым сердцем, малодушно радовался, что бунт произошёл не в его смену и никто из его коллег не пострадал.