Ничего нового

Длинноволосый актер, играющий мужа главной героини, стоя у бутафорского камина, вкрадчиво произнес: — Только я заметил, Пола, что ты стала забывчивой. — Забывчивой?  — Да. Ты теряешь вещи… Марина честно пыталась проникнуться к Поле сочувствием, ей мешало, что та постоянно разговаривала плачущим голосом, слишком назойливо обозначая, что героиня хрупкая дезориентированная жертва. Газовые фонари опять замерцали под зловещую музыку, Пола в испуге заметалась между декораций. Рука Татьяны лежала на подлокотнике. Решив, что момент подходящий, Марина накрыла ее ладонь своей. В результате коварных происков мужа Пола не на шутку обеспокоилась: — Если я сняла эту картину… — Если? — Если я ее сняла… Если я совершаю эти бессмысленные поступки… Это же глупо. Зачем мне ее снимать? Значит, я не знаю, что делаю. Легким касанием Марина погладила костяшки пальцев. Вместе с усиливающимся волнением бедной Полы нарастало и ее собственное возбуждение. Она взглянула на Осецимскую. Та сидела в расслабленной позе с полузакрытыми глазами. Нежно обведя большим пальцем косточку возле мизинца, Марина погладила ребро ладони и проследовала к запястью.  — Сегодня прием у леди Дэлрой. — Но я послал отказ, сообщил, что ты себя плохо чувствуешь. — Нет. Я хочу пойти. Пола предприняла жалкую попытку противостоять тирании мужа. Татьяна, полностью прикрыв глаза, глубоко вздохнула. Молчаливое приглашение будоражило, поощряя к активным действиям, но как раз в этот момент в зале зажегся свет и мелодичный голос объявил об антракте. В буфете выстроилась длинная очередь. Они встали за дамой в коктейльном платье с открытой спиной и в красных лабутенах. — Вот в чем правильно идти в театр, — шепнула Марина и улыбнулась, украдкой кивнув в сторону женщины. — Не скромничайте, вы восхитительно выглядите в этом, — от выразительного взгляда, брошенного на ее декольте, по телу пробежали мурашки. — А я вот не успела заехать домой переодеться, на совещании промариновали почти до полвосьмого. — Это хорошо, — Марина дотронулась до рукава пиджака. — В этом костюме у вас очень властный вид. — Возникает желание подчиниться? — тихо спросила Осецимская. — Возможно, — уклончиво ответила Марина и указала пальцем на витрину. — Надо заказать что-то к вашему коньяку. Правильно шоколад, но лучше что-нибудь посущественней. Как насчет канапе? — Я за, — Татьяна улыбнулась. — Похоже, драмы с психологическим насилием пробуждают во мне аппетит. В конце антракта Татьяне кто-то позвонил, и она вышла в вестибюль. Марина проверила входящие. «Что делаешь?» — написала Заславская полчаса назад. «Я в театре», — после секундного размышления она нажала на «отправить». «Вау. И с кем?)))» — вопрос последовал слишком быстро, она надеялась, что Лиля не сразу увидит сообщение. Татьяна вернулась. Так и не ответив, Марина выключила телефон. Во втором отделении Пола окончательно уверовала в то, что сходит с ума. Заламывая руки, она носилась по сцене, приставая к слугам с вопросами о том, кто двигает мебель наверху и почему интенсивность освещения газовых ламп загадочно меняется всякий раз, когда ее муж уходит из дома. Марина с раздражением следила за происходящим: все-таки Пола слишком тупила, не проявляя даже зачатков аналитического мышления. Поверить, что в реальности существуют настолько бесхребетные женщины, было сложно. Марина представила себе, как Лиля отреагировала бы на эту пьесу. Обычно на театр она соглашалась редко, исключительно под воздействием уговоров и шантажа. Наверное, первые пятнадцать минут она бы возмущенно фыркала по поводу отвратительной игры актеров, а потом начала бы нагло приставать. При этом оправдывая свое неприличное поведение извечным: «Не спектакль же смотреть, когда рядом ты и темно». Марина ощутила робкое прикосновение к колену. Очень вовремя. Как раз когда ее мысли свернули в неверное русло. Пьеса близилась к развязке. Пожилой комиссар полиции развил бурную деятельность по разоблачению мужа, оказавшегося мало того, что домашним тираном, но по совместительству убийцей и вором: — У него есть револьвер. А что? — Где он его держит? — По-моему, у себя в столе. Татьяна явно нуждалась в условном сигнале. Марина чуть пошевелила ногой, и неподвижно лежащая на ней ладонь скользнула по колготкам, оказавшись на внутренней стороне колена. Татьяна медленно сдвинула руку выше. В финальном монологе Пола была хороша и, слава богу, наконец поверила в то, что ее муж — законченный подлец, а она не больна. Теперь героиня испытывала к нему абсолютно здоровую ненависть и презрение. Зло ожидаемо наказали, из динамиков громко зазвучала жизнеутверждающая фортепианная музыка. Татьяна поспешно убрала руку. Актеры вышли на поклон. Все встали, аплодируя, некоторые, не дожидаясь пока в зале зажжется свет, начали пробираться к выходу, торопясь первыми успеть в гардеробную. Дама с голой спиной, выбежав прямо на сцену, вручила «вероломному супругу» корзину с розами. В театр Татьяна приехала на такси — ее машина уже несколько дней находилась в сервисе. Настояв на том, что подвезет ее до дома, Марина специально отрезала себе путь к отступлению. Некоторое время они ехали молча, как часто бывает после перенасыщения зрелищем, а затем Татьяна задумчиво произнесла: — Мой муж тоже имел привычку подчеркивать мои недостатки. Особенно в последние годы нашего брака, когда все во мне его раздражало. — И какие же у вас недостатки? — Марине и вправду стало любопытно. — Минутка антирекламы? — Татьяна усмехнулась. — Что ж… К примеру, он часто сетовал по поводу моей непрактичности. Считал, что я плохо разбираюсь в людях и меня очень легко обвести вокруг пальца. — Какой благородный изъян! Но вообще-то вы не производите впечатление наивного человека. Следя за навигатором, Марина перестроилась в другой ряд. — Ну, бизнес — это точно не мое, — Татьяна произнесла это с едва заметной иронией, дав понять, что считает это скорее достоинством. — Муж, еще когда в девяностые начал подниматься, пытался меня вовлечь, но быстро понял, что я абсолютно безнадежна. И устроил в департамент, специалистом в финансовый отдел, как он говорил: «Бумажки перебирать». Уязвленная когда-то гордость до сих пор звучала в ее интонации — люди могут простить агрессию, но никогда не забывают пренебрежения. — И в итоге вы заместитель главы по экономическим вопросам. Неплохо для наивной непрактичной женщины, — Марина тут же устыдилась недоброго сарказма в своем голосе. Поставленный на беззвучный, телефон в сумке злил повисшим вопросом. А собственное назойливое желание ответить бесило еще больше. — Да, головокружительная карьера, — Татьяна усмехнулась, — не знаю, как так случилось. Наверное, фамилия продолжает магически действовать на власть имущих, даже после развода. Марина мысленно поставила зачет за самоиронию. — Здесь, конечно, я обязана возразить. Но думаю, вы и сами не верите в то, что говорите, и прекрасно знаете себе цену.  — Ладно, вы меня раскусили, — примирительным тоном сказала Татьяна, — иногда я имитирую самоуничижение. — У вас не очень хорошо получается имитировать, — Марина рассмеялась. — Надеюсь, что вам не приходилось… — она осеклась, подумав, что заходит слишком далеко. — Вам не холодно? Я обогрев обычно на минимум ставлю. — Всякое случалось. Как без этого в счастливой семейной жизни? И нет, мне весьма комфортно. Марина смутилась:  — Простите, это была неудачная шутка. Татьяна, не обращая внимания, продолжила мысль: — Вообще-то мой муж был неплохим любовником. Но чаще всего эгоистом… — она сделала паузу, — можно личный вопрос? — Даже нужно, — Марина ободряюще кивнула головой, — дайте угадаю, вы хотите спросить, спала ли я когда-нибудь с мужчиной? — Неужели так предсказуемо? Да, именно это. Простите, конечно, за любопытство. — Несколько крайне неловких петтингов и совершенно не возбуждающих поцелуев за секс ведь не засчитываются? — притворно нахмурившись, Гордина тут же улыбнулась. — До меня не сразу дошло, почему мне или никак, или противно. А потом поцеловалась с однокурсницей и, как говорят, на меня наконец снизошло озарение… Марина притормозила на «красный». Мимо машины по переходу прошла стайка подростков. Весело хохочущие девочки в коротких курточках, конечно без шапок, мальчики обязательно с пивными банками. По инерции всмотрелась, ища взглядом лица учеников. Но это были «чужие» дети. — Ее звали Оля. И я вдруг смертельно влюбилась, — не отрывая взгляда, Марина смотрела в неподвижный красный глаз светофора. — Настолько сильно, что даже маме сообщила. Торжественно, — она рассмеялась. Татьяна покачала головой: — Если бы мои родители узнали тогда о наших отношениях с Верой, они бы меня убили. Мы жили в общежитии в одной комнате и как-то плавно начали спать в одной кровати, — Осецимская улыбнулась. — Это длилось почти год, потом она уехала на летнюю практику и вернулась уже беременной и замужней. Я какое-то время сильно страдала, плакала целыми днями, а потом Саша появился, и я как-то успокоилась. А через год мы поженились. — Когда она бросила меня ради парня, я тоже долго не могла прийти в себя, — Марина непроизвольно поморщилась, говоря о Филатовой, она словно языком ощупывала лунку давно вырванного зуба, уже совсем не больно, но вспоминать неприятно. — Но зато благодаря ей я точно поняла, чего хочу. Красный сменился желтым, а затем зеленым. Марина плавно тронулась с места. Проезжая мимо ресторана с «охеренными креветками», она подумала о том, что так и не ответила на сообщение. — И как ваши родители относятся ко всему этому? — Абсолютно спокойно, — Марина включила поворотник и перестроилась в правый ряд. — Вы говорили, они у вас в университете работают? — Да, мама английский преподает. А папа заведует кафедрой теоретической физики. Он сразу сказал, что гордится мной, потому что обожает нестандартные решения. Татьяна рассмеялась: — Вам точно повезло. — Думаю, да. — А вот моя мама — типичная советская женщина с провинциальным мышлением — до сих пор переживает из-за того, что я развелась. Для нее потеря статуса «замужней» — катастрофа. Хорошо, что между нами тысяча километров, и ее вздохи приходится слушать только пару раз в неделю по телефону. — Мои родители не вмешиваются ни во что, но я всегда знаю, когда мама недовольна моим поведением. Она умеет выразительно молчать, и это бесит даже больше, чем когда она язвит. Марина притормозила рядом с будкой, установленной при въезде во двор, Татьяна кивнула охраннику, и он, приветственно махнув рукой, поднял шлагбаум. — Налево, третий подъезд, — сказала Татьяна, щелкнув застежкой ремня. Подъехав почти к самому крыльцу, Марина выключила мотор и тоже отстегнулась. Татьяна оставалась неподвижной, в напряженной позе угадывались одновременно ожидание и нерешительность. Необычная для взрослой опытной женщины робость странным образом будоражила и вызывала приятное тревожное ощущение, от которого внизу все начинало стягиваться тугим узлом. — Спасибо за прекрасный вечер, — улыбнувшись, она по-дружески чмокнула Татьяну в щеку. Отстранившись на момент, убедилась, что на лице у той отразилось легкое разочарование. И тогда, развернувшись вполоборота, поцеловала по-настоящему. Ванильный запах губ перенесла на шею. Не встречая сопротивления, расстегнула пальто, за ним — пиджак и блузку. Добравшись до бюстгальтера, Марина судорожно вздохнула, нащупав мягкую большую грудь. Все незнакомое и неизведанное, подрагивающее в такт прикосновениям… — Поднимемся к вам? — слова вырвались изо рта, словно струя пара из закипающего чайника. — Мне кажется, нам не стоит торопиться, — выдохнула Татьяна с видимым усилием. Марина разом испытала облегчение и благодарность. Как будто кто-то разрешил ей пока еще не становиться благоразумной. Видит бог, она стремится к здоровым зрелым отношениям. Жаждет рациональности и стабильности. Но не сегодня… — Вы абсолютно правы, — пальцы ее все еще кружили, осторожно лаская напряженный сосок. — Все в порядке. Не будем торопиться. В повисшей паузе ее дыхание казалось до неприличия громким. — Не будем, — уголки рта Осецимской слегка опустились, словно сдавшись после мучительной попытки изобразить улыбку. — Да, — Марина убрала руку, — пусть все идет своим чередом. Настроение резко изменилось. Организм алкоголика, решившего перейти на сок, требовал водки. — Все нормально, честно, — она невесомо коснулась пахнущих ванилью губ своими. И с небольшой долей удовлетворения отметила, как Татьяна потянулась к ней всем телом. Отстранившись, Марина улыбнулась. — Спокойной ночи. Я напишу вам завтра. Хорошо? — Можно было и не спрашивать. Вы же и так знаете, что да, — в Татьянином голосе послышался оттенок горькой иронии. Выехав со двора, Марина набрала номер, стоящий на быстром наборе под цифрой три. — Ты одна? — Дождавшись ответа, сообщила: — Я сейчас приеду. *** Леди Гага в «Нокии» радостно пропела первый куплет Poker Face. Лиля сама выбрала песню для своих звонков. Еще и для Катиных порывалась установить Аллегрову с шальной императрицей, но Марина воспротивилась. — Мне тут для одного дела не хватает двух тысяч, можешь подвезти? Заславская редко говорила «пожалуйста». Утерев пот со лба, Марина подошла вплотную к гоняющему горячий воздух вентилятору. — Это срочно? У меня мясо в духовке. И вообще-то ты должна уже была прийти, у тебя пары сегодня до часу. Мы же договаривались, что сегодня делаем уборку. — Я помню, но… Так ты сможешь? — в Лилином голосе зазвучало нетерпение. — Адрес диктуй, — прижав телефон к уху, она сняла с холодильника ручку-магнит и взяла со стола салфетку. Ничего нового. Лиля ломала планы и расписания с милой улыбкой шаловливого ребенка, одним неловким движением рушащего башню из кубиков. — Гагарина семь. Это Дзержинский район. Едешь по Тимирязева, а потом сворачиваешь на перекрестке возле ДК «Космос», и там пожарная станция. Я на лавочке буду, у ворот. И воды привези, плиз, я тут от жары кончаюсь. Марина выключила духовку и сняла фартук. — С тобой нескучно жить, Заславская. Надо отдать тебе должное. — И еще какую-нибудь шоколадку, я голодная. — У тебя скоро диатез начнется от «Сникерсов». Негодующее «Пффф» она с улыбкой проигнорировала. — С тунцом сэндвич или с сыром? — С сыром конечно, — Лиля хмыкнула, — но шоколадку все равно прихвати. Взяв деньги, протянутые Мариной в открытое окно, Лиля со словами «Я сейчас» скрылась за воротами. Вернувшись через десять минут, плюхнулась рядом на переднее сиденье, поцеловала небрежно в щеку и скомандовала: — Поехали прямо до светофора, а потом налево. Там через две улицы направо, во двор. А где вода? Марина вытащила из сумки бутылку. Кондиционер в машине работал на полную мощность, но это все равно не спасало. Тридцать пять в тени держалось уже неделю, а в выцветшем небе по-прежнему не было ни облачка. — Ну, рассказывай. Что происходит? — она завела мотор и тронулась с места. Лиля потрогала бутылку, удовлетворенно пробормотала «холодная», открыв, сделала несколько больших глотков. Переведя дыхание, сказала: — У девочки из нашей группы мама умирает от рака. Врачи говорят: осталось пару дней. Отправили ее из больницы домой. Она от боли мучается, морфий не помогает. — Кошмар, — Марина тяжело вздохнула, все еще не улавливая сути.  — Она все Виту спрашивает, когда дождь будет? Говорит, мечтает услышать, как капли стучат по стеклу. Боится, что может не успеть… — на мгновенье голос Лили дрогнул, она сделала паузу, но потом продолжила с обычной интонацией, — в общем, я договорилась с ребятами на станции, они за пять тысяч подъедут и устроят ливень. — Это… ты… — Марина на мгновение потеряла дар речи. — Ну ты даешь! Потрясающе! Я бы никогда до такого не додумалась, если честно. Пожарные приехали через полчаса, раскрутили длинные рукава и присоединили их к гидранту. Вита — невысокая, полноватая девушка, выбежала из подъезда в домашнем цветастом сарафане и шлепанцах. Порывисто обняла Заславскую и заплакала. Смотреть на это не было сил, прикрыв на миг глаза, Марина почему-то вспомнила о том, что за почти девять месяцев Лилина мать ни разу не позвонила. Высокий усатый парень в синем комбинезоне подошел к Заславской и что-то спросил. Она кивнула утвердительно, и он махнул рукой своим товарищам. Возле машины толпились дети, останавливались проходившие мимо соседи. Вита объясняла что-то старушке в платочке, вышедшей из подъезда. Струя воды, вырвавшись из брандспойта, зашумела в листве тополя шипящими. Капли, звонко стуча по водостоку, настойчиво забарабанили в окно четвертого этажа. Вита скрылась в подъезде. Несколько мальчишек, поднимая брызги, радостно запрыгали по растекающимся на асфальте лужам. Глядя на брызги, разметавшиеся по лобовому стеклу, Марина почувствовала тесноту в груди, глаза защипало от слез. Лиля вернулась в машину. Не говоря ни слова, Марина, порывисто прижав ее к себе, поцеловала пахнущие солнцем и дождем волосы. — Я тебя люблю, — сказала Лиля. — Очень сильно. — Я тоже очень сильно, — отстранившись, Марина провела пальцем по слегка влажной щеке. — Ты моя девочка. Да? — Да, — Лиля шмыгнула носом. — Поедем к реке, посидим? — Поедем, — кивнув, Марина вручила ей сэндвич и завела двигатель. — Знаешь, я вспомнила один рассказ О’Генри. Читала его когда-то давно в юности. — В оригинале, конечно же? — пристегиваясь, Лиля улыбнулась. — Конечно же, — Марина улыбнулась в ответ, глядя на дорогу, — ты же в курсе, мама не признает переводов. — Обожаю твою маму, — отодвинув кресло подальше, Лиля вытянула ноги во всю длину. — Так о чем рассказ? — Эта история происходит в Америке в начале двадцатого века. В ней он описывает двух близких подруг-художниц, живущих вместе. Вообще при прочтении складывается ощущение, что они были парой, но нигде это, конечно, прямо не сказано. Так вот, одна из них поздней осенью тяжело заболела испанкой и, лежа в постели, все время смотрела в окно на ветвь плюща на стене. Ветер срывал с ветви листья, и девушка начала считать оставшиеся, сказав своей подруге, что устала и знает, что когда улетит последний лист, она умрет. * — Жесть, — Лиля вздохнула. — И что дальше?  — Под ними жил их приятель, старый, вечно брюзжащий художник, пьяница и неудачник, и подруга рассказала ему, что больная совсем пала духом и не хочет больше бороться за жизнь. Он, конечно, начал ворчать, что все это глупости. А на следующее утро после ночной бури все листья, кроме одного, облетели. И только один удержался… Она сделала паузу, борясь с комом, внезапно возникшим в горле. — А потом? — нетерпеливо спросила Лиля. — Этот лист держался и держался на стене, несмотря на жуткий ветер, и девушка, глядя на него, захотела жить. Через двое суток она пошла на поправку. И тогда они узнали, что старого художника два дня назад обнаружили в его комнате лежащим без сознания в промокшей ледяной одежде. А позже под домом нашли все еще горящий фонарь, кисти и палитру с зеленой и желтой краской. — И что с ним стало? С художником? — Он умер в больнице. — Жалко, — Лилин голос чуть дрогнул. — Автор мог бы его и не убивать. — Не мог. Вся красота этой истории в его смерти. — Обещай, что с тобой никогда ничего не случится, — резко перебив, Лиля вдруг с силой вцепилась в ее колено. — Ну ты чего? — Марина рассмеялась. — Что со мной может произойти? Разве что смерть от болевого шока. Полегче, детка, мне еще нужна эта нога. — Сорри, — пальцы разжались, — но ты все равно пообещай, что всегда будешь со мной. Марина перестала улыбаться. Они подъезжали к перекрестку. — Обещаю, — как назло, все еще горел зеленый, и она не могла остановиться и поцеловать ее.