«Лежать и отдаваться… одному или двум ученикам —
разницы никакой. Я не возражаю, так почему бы и Вам
не порадовать себя? Может быть, мои навыки не хуже его…»
Глава 254
Слово апельсин (нидерл. «appelsienа»)
состоит из корней «аппель» (яблоко) и «сина» (Китай),
и переводится как «китайское яблоко» ©
Тонкий аромат апельсинов проникал в комнату. Словно кто-то там, снаружи, неостановимо чистил спелые плоды, разбрасывая кожуру. Человек с завязанными глазами неподвижно лежал на кровати. Его руки были связаны по предплечьям характерным узлом, который используют на военнопленных. Словно Вервие Бессмертных само по себе было недостаточно сильным, чтобы его удержать. Ткань на глазах была черной. Несмотря на некоторую изможденность, он был все так же красив. Подтянутый, грациозный, полный спящих под кожей сил. Словно дикая степная кошка, лишь слегка одомашненная своим уважаемым положением и заботой о ближних. Чистая кожа лица словно светилась по краям повязки. Хуа Бинань смотрел на него, пока он не зашевелился. — Я долго ждал тебя, — присел на кровать Бинань. — Ты наконец проснулся. Вместо ответа человек дернулся, оценивая степень своей неподвижности. Его движения были точными и выверенными, лишенными паники. Видимо, сделав быстрые выводы, он замер, взвешивая уровень своих духовных сил. Хуа Бинань знал, что они еще долго не восстановятся. Этот человек только что пережил глубокий шок, его разбитая на две жизни память едва начала возвращаться и срастаться в единое полотно. И даже его душа, частью которой он когда-то так бездумно пожертвовал, теперь совершала трудную работу по воссоединению. Так что сил у него не было не только духовных, но и физических. В его положении самым лучшим было бы спать неделю напролет или грезить наяву под чутким присмотром любящего человека. Разломив в пальцах очищенный апельсин, Бинань поднес дольку к губам мужчины: — Попробуй. Апельсины на Драконьей Горе очень сладкие. Мужчина ожидаемо вывернул подбородок. Сок из апельсиновой мякоти испачкал его губы, и он сжал челюсти, так что резко обозначились скулы. Не хотел ни облизываться, ни вытереться о плечо, боролся с отвращением. Такой гордый. В целом Бинань другого и не ждал. — Ты всегда просыпаешься сердитым? — спросил он с усмешкой, сунув дольку себе в рот. — Где он? — сухо спросил мужчина. — Кто? — притворно удивился Бинань. — Ты знаешь. Ну конечно. Мо Жань. Как всегда, это Мо Жань. — Твои глаза всегда будут смотреть лишь на него, — кивнул Бинань. — Хотя он пол-жизни унижал тебя, распутничал, позорил свою Школу, и у него нет мозгов. Вот, посмотри, я отломил тебе еще. — Бинань снова поднес золотистую мякость к губам мужчины. — Разве ты не хочешь съесть апельсин, когда его почти кладут тебе в рот?.. — в его голосе слышалась мягкая улыбка. Мужчина стиснул зубы. Мышцы лица закаменели — признак холодного бешенства и презрения. — Ты должен поесть, — Бинань легко повозил долькой по краю его губ, словно уговаривал больного зверя принять лекарство. — Твои губы уже потрескались от жажды. Мужчина безмолвствовал, долька заветривалась на осеннем сквозняке. Бинань хорошо понимал, чем отличается от некоторых: он никогда не стал бы силком пропихивать еду в этот неприступный, упрямый рот, он был элегантным господином с чистыми руками и большим запасом терпения. Поэтому он сжал покрытые соком пальцы и печально спросил: — Скажи мне, что хорошего в Мо Жане?.. Может быть, он глубокий собеседник?.. Может быть, он правдив, как будда, и никогда не лжет?.. Может быть, он исключительно духовен, так что при виде него даже шлюхи становятся святыми?.. Или так невинен, что никогда никого не убивал? Мужчина молчал. — Значит я прав, — вздохнул Бинань. — Все его выдающиеся способности касаются лишь постели. Краска бросилась мужчине в лицо и медленно сползла пятнами к плечам, к вискам, под тяжелые волосы. — Разве не смешно, — уронил очистки на пол Бинань, — что добродетель старейшины Юйхэна сломалась столь примитивным образом? — Замолчи, — отчеканил пленник. — Говори, что тебе нужно от меня, и проваливай. — Но будем честны, — не собирался молчать Бинань. — Правдив и неискушён тут только ты. Если ты пробовал лишь Мо Жаня, с чем тебе сравнивать?.. Конечно, ты всегда будешь искренне думать о нем, как о лучшем. Бинань не спеша прошелся пальцами по закрытой тканью переносице, по открытому кончику носа, губам, подбородку… Гневное лицо дышало весенними сумерками, оно часто было таким в невинном прошлом Бинаня, когда Мо Жань получал по заслугам золотой плетью наставника, а сам Бинань любовался на бесстрастные, отточенные жесты, лишенные сострадания или сомнений. На открытой шее пульсировал кадык. Адамово яблоко было небольшим, твердым и очень приятным на ощупь. Пленник не мог скрыть дрожь негодования. Вервие Бессмертных не давало ему вырваться, хотя он сделал яростную попытку освободиться. Даже вены на его запястьях вздулись и посинели, ярко выступили шейные мышцы в темных провалах теней. — Не трать силы, — ласково сказал Бинань. — Ты мой трофей. И если перестанешь глупо сопротивляться, я удовлетворю все твои потребности. Поверь, я знаю их лучше кого бы то ни было… Учитель. Учитель. Мужчина скрипнул зубами. — Хорошо, что ты все еще это помнишь, — иронично отозвался он. — Но было бы несправедливо, — продолжил Бинань, лаская его шею, — остаться для Учителя неизвестным. Хотя у него лишь три ученика… и он давно понял, кто я… Я готов сказать, где сейчас Мо Жань… который так занимает мысли Учителя… Если ты угадаешь мое настоящее имя. — Зачем? — бесцветно сказал мужчина. Казалось, ласка Бинаня настолько не трогает его, что не только сопротивляться — даже замечать ее было бы слишком большой честью. — Если тебе это важно, ты скажешь сам. Не превращай Мо Жаня в последний козырь. — Учитель совсем не заинтересован в своем ученике, — поцокал языком Бинань, и в его исполнении это выглядело не вульгарно, а по-детски очаровательно. — Но мы можем сыграть в игру. Я дам тебе несколько попыток, — Бинань склонился, завел другую руку мужчине под голову и запутал пальцы в его волосах. Большим пальцем он нежно растирал кожу за его ушной раковиной, такую прозрачную и тонкую, что сквозь нее просвечивала кровь. Словно шелковистые цветы диких яблонь касались Бинаня. Мужчина замер без движения, но его кожа больше не казалась холодной, постепенно приобретая розоватый жемчужный оттенок. Так что он, действительно, был не создан для притворства. — За каждую ошибку ты будешь терять один из предметов одежды. На тебе… — Бинань отвлекся, оглядывая мужчину с головы до ног, — их всего пять. Значит, я сосчитаю до пяти. Все еще держа его голову и поглаживая кожу под податливой копной волос, Бинань положил вторую руку ему на пояс. Учитель всегда носил белое, так что даже круглое украшение его пояса было выполнено из молочного нефрита. Узкая талия будет так беззащитна, когда Бинань распечатает ее. Даже сам он, хрупкий и изящный с рожденья, вряд ли мог похвастать такой. — Но если Учитель отгадает… — Бинань коснулся губами его груди, — я его развяжу и освобожу. Мужчина казался совершенно безучастным. Растерялся?.. Слишком разгневан?.. Настолько лишен сил?.. Или он не против?.. — Раз… Тишина. — Прошу Наставника простить меня, — улыбнулся Бинань и неторопливо расстегнул пояс. Незначительная дрожь корпуса отозвалась в его пальцах как лучшее из предвкушений. — Два… Тишина. — Учитель должен понимать, что молчание тоже считается неверным ответом, — Бинань медленно развел полы шэньи, под которым был лишь один слой нижних одежд: длинная правозапашная рубаха на завязках и штаны. Как бы ни были широки рукава шэньи, снять эту вещь через связанные руки было нельзя. Бинань вынул из поясной сумки нож травника, который всегда носил с собой. Он совершенно не волновался — его пленник никогда не отгадает его имени. Учитель знал его как Ши Минцзина, своего Ши Мэя, тихого мальчика с любовью к медицине. Конечно, он узнал его голос. Но это ничего не меняло. В этом мире остались лишь два человека, которые знали, что Бинань и Ши Мэй — одно и то же лицо. Нож разрезал ткань по плечевым швам, как бумагу. Часть одежды осталась под Учителем, остальное Бинань заботливо разгладил руками, он тянул время. Это было время торжества. — Три… Тишина. Бинань ощущал, как его сердце, закаленное годами притворства и тренировок, бьется слишком часто. Он представил, как приставит нож к беззащитному горлу этого человека и разрежет его рубаху вдоль рукавов, касаясь кожи острием ножа. Почти касаясь… есть ли что-либо более возбуждающее?.. Связанный мужчина не делал ни одной попытки спасти себя предположением или действием. Может быть, сражался за крохи своего достоинства. Поэтому Бинань согнул его ногу в колене и взялся за сапог. Ноги у его учителя были тоже чрезвычайно хороши, он помнил это по купальням, куда Учитель и три его ученика однажды зашли, чтобы согреться. Сапоги один за другим упали на пол. — Четыре… Бинань положил одну из этих стройных ног себе на колени, задумчиво провел пальцами по бедру, вдоль голени, по стопе… развернулся и припал на локоть. Его свободная рука потянулась к завязкам рубахи. — Хуа Бинань, — четко произнес связанный человек. Бинань замер. Чувство было крайне неприятным. Даже разочарованием его не назовешь. Оно было жгучим, как оскорбление, и абсолютно кислым. Словно эти слова ужалили его прямо в сердце. — Ты Хуа Бинань, Змеиный мастер Ханьлинь Шеншоу из ордена Гуюэ. — Почему же Учитель так долго молчал?.. — с досадой, скрытой за насмешкой, произнес Бинань. — Я хотел узнать, как далеко ты зайдешь. А теперь хочу узнать, способен ли ты сдержать свое обещание.* * *
За душой Хуа Бинаня было много такого, о чем никто не знал. Ни сводная сестра — в одной половине его жизни, ни воспитавшая его Школа — в другой. Речь, конечно, о медицинском ордене Гуюэ. Школу пика Сышен даже упоминать смешно. Она знала Бинаня как сироту-найденыша под чужим именем Ши Минцзин и считала пустым местом. Женственный скромный мальчик с мягкими манерами и способностями ниже среднего. Когда он умрет на задании — а это непременно случится, природа беспощадна — в мире ничего не изменится. Это было хорошо. Удобно. Хуа Бинань жил с прилипшей к нему легендой, жил чужой жизнью, чтобы воплотить свой План. Он был так убедителен в своей слабости, нищей чистоте, скромности и сердечности, что сам почти поверил в это. У легенды было лишь одно слабое место. Она не позволяла Бинаню быть собой, проявлять свою природу. Он не смел проливать слез. Они мгновенно выдали бы его. Ведь Бинань не был человеком — он был демоном-полукровкой с золотыми слезами и телом, полным ценной, вкусной энергии ци. Такие тела заклинатели смертного мира либо съедали, либо использовали в половых целях, чтобы усилить свои куцые человеческие данные. Женщины ценились больше, так как могли родить себе подобных. Мальчики сразу шли на медицинские пилюли. Мать Хуа Бинаня долгое время обслуживала мужчину, пока не была им съедена. Все это были не шутки. Демонический клан Прекрасных Костяных Бабочек, к которому принадлежал Бинань, не имел в мире смертных никаких особых сил. Он был сослан сюда за древнюю измену. А ссылка есть ссылка: она нужна для страдания. В мире смертных демоны вроде Бинаня даже дышали с трудом. Силы и возможности их казались ничтожными, а опасности ждали на каждом шагу. Быть ценной дичью, на которую охотятся те, кто и ногтя твоего не стоят, крайне мучительно. Конечно, Костяные Бабочки скрывались. Итак, слабое место. В мире смертных был один человек — кроме сводной сестры — который стоял выше всех. Он не считал Прекрасных Костяных Бабочек едой или постельными игрушками. И он вдумчиво, с сочувствием и благосклонностью, смотрел на Хуа Бинаня своими удлиненными глазами с тех пор, как тому исполнилось десять лет. Он даже взял его в ученики, поскольку остальные побрезговали. Не знали ничего о демонах, и все равно побрезговали. Бинань обещал стать слабым заклинателем. Такой ученик не принесет ни славы, ни пользы. А этот взял. Он с великолепным равнодушием игнорировал общественное мнение, а холод его красивого лица отвергал любую критику. Он был божественным. Его Учитель с пика Сышен. Бессмертный мастер Бэйдоу, носящий имя звезды. Киноварное Начало и Нефритовая Мера, Юйхэн. Чу Ваньнин. Бинань всегда знал, что использует его — но в подростковом возрасте это было не так очевидно. Он, бездарный сирота Ши Мэй, просто пригрелся в лучах чужой доброты и силы. По мере взросления он начал понимать, чего требует его демоническая природа, что веками приспосабливалась к миру смертных, пока не выработала на уровне крови и костей практику наилучшего выживания. Он будет в безопасности лишь тогда, когда отдастся Чу Ваньнину. Всякой бабочке нужен покровитель. Его божественный учитель получит возможность сильно продвинуться в Совершенствовании, а Бинань будет защищен не только долгом своего наставника, но и его чувствами. Идеально. Конечно, все это время в голове Бинаня жил и наливался плотью План. Костяных Бабочек можно вернуть на родину, надо лишь быть последовательным и решительным. Но замирать в присутствии Чу Ваньнина это не мешало. Даже изображать скромность и косноязычие почти не приходилось. Ни на миг Бинань не усомнился в успехе. Конечно, божественный Юйхэн был человеком стальных принципов и кристальной репутации. Не то что с учениками — он вообще не спал ни с мужчинами, ни с женщинами, был одинок и строг. Возможно — стыдлив. Вся пошлость и телесность обтекали его, словно над Чу Ваньнином раскрыт знаменитый хайтановый барьер. Но разве может существовать хоть один человек, устоявший перед сутью Костяной Бабочки?.. Иметь Костяную Бабочку — огромное преимущество. Их продавали на аукционах и с рук за гигантские деньги, на пике Сышен не было таких средств. Только знатные и знающие вкус жизни заклинатели, уважаемые члены общества, могли позволить себе такую роскошь. Так что Бинань еще сделает одолжение. К несчастью, Чу Ваньнин был умен. Как во всяком Бессмертном Мастере, в нем жила параноидальная проницательность, не раз спасавшая простых людей от демонической угрозы. Чу Ваньнин много знал, никому не доверял и мог помешать Плану. Даже если тот начнет осуществляться где-то на стороне. Так что Чу Ваньнина следовало включить в План. Съеденная мать оставила Бинаню зерно чудодейственного цветка. Это был Цветок Ненависти, цветок Восьми страданий. Он укоренялся в сердце и заставлял любить лишь того, кто высадил цветок. Хозяина, садовника. Поэтому перед высадкой его следовало окропить собственной кровью. Такой человек, с цветком в груди, никогда не посмотрит на кого-либо другого. Всех других он будет ненавидеть и уничтожать. Цветок постепенно менял память и личность носителя. Все хорошее забывалось и делалось неважным, а все плохое раздувалось до огромных масштабов и требовало возмездия. …Примерно так чувствовал себя сам Бинань с тех пор, как его обглоданная мать, еще живая, кричала ему «Беги!..» А его отец, вытирая рот красными пальцами, смотрел на сына выцветшими, пустыми и очень голодными глазами. Ничего хорошего в таком мире быть не может. И даже красивый, строгий, совестливый Чу Ваньнин способен предать его надежды. Поэтому его следовало сделать своим Черным Цветком, главным героем Плана. Послушный хозяину, он испепелит мир Заклинателей, а Бинань своим телом бесконечно увеличит его силы. Он будет каждый день отдаваться ему, ласкать мягким ртом его нефритовые руки, обволакивать его плоть как шелковая ткань, жадно и сильно сжимать ее глубоко внутри себя, глядя в эти продолговатые, чайные глаза, затуманенные страстью. Он примет его так, как никто бы не смог, распутно и целомудренно, с зардевшимся лицом, с бессильно дрожащими ногами в хватке тонких, жестоких пальцев, с вязким влажным хлюпаньем и стонами сдавшейся скромности, залитый золотыми слезами. Мои слезы так подходят вашему божественному оружию, Учитель. Он знал, что будет встречать своего Господина в прозрачных одеждах, с высоко заколотыми волосами и глазами, подведенными золотом. Он будет его любимой наложницей и его кукловодом. Чу Ваньнин будет трахать его и убивать во имя него. Он посадит Бессмертного Юйхэна на высокий трон, оденет его в пурпур и оседлает его член. Он будет течь на его имперские одежды и заглушать плач возбуждения длинными, черными, как ночь, волосами Чу Ваньнина, пока его Господин, еле сдерживаясь, станет отдавать беспощадные приказы о казнях и расправах. Он лишит его разума, принудит перейти все границы, заставит его взять себя на полу Храма Предков, прямо перед их высокомерными погребальными табличками, среди праха, святости и почтения. Он выжмет его досуха. Он заставит свою Нефритовую Меру рычать и дрожать от напряжения, заставит его часами не кончать, пока их сплетенные тела не вынудят сам воздух покраснеть. Шея Бинаня будет покрыта сизыми пятнами, а грудь — кровавыми укусами, потому что плоть Костяной Бабочки бесподобна, кто сможет выстоять? …Сучья псина все испортила.