***
Вечером следущего дня я, оставшись наедине, пролежала в кровати. Сил по-прежнему не было. Через сон слышала, как приходили слуги, оставляли еду и уносили её же обратно, сестра по моей просьбе выходила помогать остальным сёстрам милосердия, потому что лихорадка меня оставила, а воды я могла набрать сама, даже с перевязанной ладонью. Ближе к ночи смогла встать, но не выходила из комнаты. Мими не было. На утро ситуация не изменилась. Но когда проснулась, я, вышла в общий зал. Молча проходя мимо ещё спящих, разбудила сестру и попросила, чтобы еду больше не привозили сюда, ведь я могла дойти уже сама. Она поклонилась мне и вышла вперёд меня. Быстро идти ещё не получалось. Высота готических окон поражала воображение. Солнце освещало обеденный зал, только выйдя за тонкую грань горизонта. Облака, безумной красоты облака. Они тянулись тонкой полосой, оттеняя глубокую голубизну небосвода. Белыми бликами свет ложился на гранитном полу. Все остроты архетиктуры, её строгость выделялись лишь во второй половине дня, когда солнце заходило за шпили и залы освещались свечами люстр. Вот я за столом: множество приборов, хрустальные бокалы, фарфоровые чаши и блюдца. Неужели было проще сохранить их? В сплошном хаосе, в мире, где сменились полюса, где ангел оставил и так всеми брошенного, где демон молит прощения за оступившегося. Этот мир бесполезен, он ничем не отличается от мира людей. Вернулась в комнату, так и не поев. Слабость окружила меня, или же я позволила себя окружить. Села у кровати, чтобы не разбудить уставшую сестру. Она лежала поверх покрывала, закрыв белым рукавом заплаканное лицо. Вот кому было тяжело. Пока я доверяла ведущей меня судьбе, плакалась о великом грузе решений, такие как она перенимали все последствия на себя. Поднявшись налить воды, мне захотелось вернуться в свою комнату и больше не возвращаться сюда. Так и поступила. В этом крыле никто не появлялся, открытые коридоры были полуразрушены, колонны и подпираемые ими балконы сбиты. В нашей комнате ещё всё же можно было жить. Я сняла платье. Босыми ногами прошла к кровати по пыльному полу, распустила волосы. Мне хотелось лечь и забыться, но я увидела себя в зеркале. Вымученное тело, избитое и худое, его нужно скрыть, надеть новое платье, чтобы не видеть синих разводов. Таких кукол не любят — нужно подвести глаза, накрасить губы, нарумянить щёки. И тогда может мне станет легче правдиво улыбаться. Отойдя от стола, я ужаснулась как задрожали руки. Вот только их не видно в зеркале, а там я прекрасна. Значит нужно, чтобы и другие не видели остального. Ветер со свистом раздувал занавески. Я подошла к окну, и свежий воздух плеснул, словно водой, в лицо. Представила, как перешагну подоконник и не вздрогну, посмотрев вниз. Оставалось только высунуться. До земли было действительно далеко. Я провела носком по краю и отпустила руки, кинулась, рассекая воздух. Страха не было, он уходит, когда понимаешь, что все цели пройдены, а оставшийся путь не имеет конца. А ведь человек отдал бы всё, чтобы взлететь, не задумываясь о движении крыльев. Просто лететь, чувствовать эту пустоту внизу, страх упасть, но лететь.***
У коллегии было не так уж и много башен, одна из них теперь однобока, от сильного удара обвалилась стена. Словно разорванный рот — выбитое стекло и камень. Это была его комната, и здесь еще что-то от него осталось. Будто бы Бонт вернулся сюда по привычке, в собственную клетку. На тумбе у кровати лежали стопки книг, а на углу маленькая музыкальная шкатулка. Она поржавела, а краска облезла. Я завела её, и она медленно и ломанно заиграла. Отщёлкнулась застёжка и поднялась крышка, балерина закружилась на тонкой ножке. Прокрутившись за ней, я наступила на стекло, захрустели осколки. Я настороженно оглядела комнату. — Эй! Здесь есть кто? Никто не отзывался. Вниз по лестнице послышались тяжёлые шаги. Я замерла на месте. Растроенная мелодия шкатулки, гуляние ветра по лестничным пролётам и режущийся воздух о битое оконное стекло отпевали свою горькую одинокую песнь. Балерина всё кружилась, её не тревожили ни зелёная окись на медной коже, ни треск погнутых струн. Шаги стали отчётливей, ступеней оставалось уже немного. Я вышла на порог комнаты. Цепляясь за перила и еле перебирая ноги, шёл Маль. Он не видел меня, закрыв ладонью глаза, поднимался вверх, опущенные крылья были разодраны. Только выйдя на предпоследний пролёт, до него донеслись наивные пощёлкивания музыкальной шкатулки. Капля крови упала на пол. Опешив, медленно вышла ему на встречу, платье путалось в ногах, мешало идти быстрее, захватив подол, я выронила шкатулку. Последние ноты отщёлкнулись, тонкая ножка балерины надломилась, крышка отлетела вниз по ступеням. Я, не обращая внимания, уже бежала к нему. Задрав голову, Маль вымученно пытался разглядеть мой силуэт. Его лицо было в крови, и нет, оно было целым. Глаза. Глаза вновь слезились кровью. Чуть ли не врезавшись в него, я пыталась растереть её по щекам, разлепить смоченные ресницы. Маль устало выдохнул. — Ты вся светишься. Я засмеялась на грани с плачем. — Что произошло? — Хочу подняться к себе. Отведи меня, прошу… — Обопрись на меня. Да, вот так. Разрыдалась и, взяв его под руку, я вела его вверх. Несколько раз спотыкалась, ударялась локтями и вновь поднималась. Мы уже были на самом верху, но стоило ему взглянуть на комнату, он не удержался и упал на колени, потянув меня за собой. — Тише… ничего не вернуть. — А ты вернёшь. Скоро всё станет на свои места. Это ещё не конец. Оперевшись о дверной косяк спиной, Маль осел на пол, раскинул в стороны руки вверх ладонями. Подушечки пальцев были счёсаны. — Сколько ты поднимался? — Не помню. Не считал. Поднимался и на последней ступени летел вниз, сквозь этажи. Как тогда. — Бонт тебя не пускает. Боится тебя. — Как же много из-за этого проблем… Я хочу лишь последний раз увидеть свою комнату. — Почему лестница? — Потому что я должен был вернуться, как бежал от сюда. Дело принципа. Маль взял мои ладони и потянул к себе. Я легла ему на грудь, сиплое дыхание вздымало плечи, он обнял меня и кивнул в сторону зеркала. Оно так и стояло в углу. Словно заворажённое, принимало свет и где-то там, в своей глубине мерцало мыльной плёнкой. — Смотрел в него сотни лет, но впервые вижу себя таким. Ты тоже видишь меня другим, да? Смотря на нас, как мы обняли друг друга, казалось, это и есть та самая светлая грусть из книжек. — Главное не отпускай меня, и я вытяну… я всё выдержу, честно. Маль сдавил мои плечи, упёрся ногой о косяк и подтянулся выше. — Ко мне приходила одна старуха. Это было давно. Очень. Я даже почти не помню ее лица. Может это было ещё, когда родители прятали меня. Говорила постоянно о Единой Земле, каком-то древнем царстве что ли, в общем красивая сказка. Я тогда ещё понял, это единственное во что можно верить, а когда увидел тебя, понял, что ты из той сказки. — А я была красивой там? — Единственной и той, что спасала меня, и тогда, и сейчас… Он тяжело выдохнул, я вновь повернулась к зеркалу. Что-то тёмное отразилось позади нас, испугавшись я дернулась. Это был ворон. Он залетел сюда через одно из окон нижних этажей. Сел на кованые перила и важно поправил крылья. Когда я обернулась к нему, заметила, что это был тот самый слепой трёхглазый ворон. Я потянула Маля за рукав, он открыл глаза и тоже увидел его. — Смотри. Чего он хочет? Просто так такие не летают. Будто разобрав мои слова или прознав испуг в тоне, ворон уставился на меня, но не двинулся с места. — У него под крылом завёрнуто в трубку письмо. Его послали. Маль выставил перед ним локоть, ворон приподнял крыло, показав компактную трубку, и тут же расправил оба и, подпрыгнув, кинулся к нам. Я развязала тонкую ленту, сняла пробку и вынула скрученую записку. Мягкая бумага легко развернулась, на ней не было воска, ни любой другой печати. Тонкие размашистые буквы сплетались в слова и тянулись в три строки тёмными чернилами. «Пришло время исполнять наши договорённости. С нашей стороны всё выполнено. Я буду ожидать встречи у речного канала в квартале серых. С уважением А.» — Кто это? — Будущий глава Цитадели.***
Человек мечтает об особенном, порой, об особенно простом. Счастливой спокойной жизни, уверенности, что завтра он проснётся и к ночи ляжет спать опять. Может не счастливой, может просто спокойной и где-то грустной, главное не печальной. О чём могут мечтать бессмертные? Обычно, мы в детсве, наслушавшись сказок о злобных колдуньях, представляем себе безмятежную, дарованную тёмной магией вечную жизнь. Но не окажется ли это вечным сном от отравленного яблока или иглы веретена? В чём заключена эта тьма? Может наоборот? Вечное бодрствование в отсутствии необходимости в сне и еде, но неизбежная старость и гниение… — Смотри не выпади. Едва повернув голову к Малю и ответив через плечо, я смотрела на огромный город, что звался Цитаделью, получается последним пристанищем и сердцем цивилизации. — Чего? Не выпаду. Мальбонте сидел на полу у дивана в центре зала. Он читал книгу, что-то вечно записывал или выделял, по правую руку стояла пепельница, а в ней кривые потушенные сигареты и спички. Серость улиц Цитадели давила со всех сторон. На самой вершине архитектура была удивительна — стройные шпили и людские божества титанических размеров, витражи на высоких остеклённых пролётах и пёстрая железная ковка, но чем ниже от центра и дальше от врат, тем больше строения походили на уродливые пчелиные соты. — Кухарка еще в столовой? — Откуда мне знать? Я пришёл сюда даже раньше тебя. — Я хотела спросить за портного у неё. Маль затянулся и, освободив лёгкие, отложил записи. — Он же должен будет прийти на следующей неделе. — Знаю, но я же могу пойти и сама. Сейчас. — Можешь. Только закрой лицо. Оставив его, я ушла в свою комнату. Умылась, набрала горячую ванну, сняла платье и откинула его ногой к двери, подошла к туалетному столику, отодвинула шкафчик и, опрокинув пустые бутыльки, достала дурьян. Мне было всё равно на синяки у глаз и бледность кожи, широкая улыбка исправит всё. Итак, я убиваю себя, но медленно. Слишком ценнен дар бессмертия. К чему же мечты и желания, если сама жизнь потеряла свои прелести? Утро или ночь уже не важно. Ванна. Плечи касаются на согревшихся бортов, погружаются в воду, вода мочит шею, поднимается к подбородку, губам, волосы мокнут у затылка, распаренные колени, за неимением места под водой, уже замёрзли и покрылись мурашками. Вот вода очерчивает ровный овал лица, биение сердца разделило каждый вдох на раз, два, три. Когда кончик носа погрузился, ощущения притупились. Набравшись мужества, я вдохнула. Грудь толкнулась раз, вырвался кашель, пузыри воздуха глухо лопнули на поверхности, боль прорезала горло. Глаза зажмурились. Морфий подействовал… Я почувствовала как лёгкие сжались, распахнув глаза, тут же вынырнула, из носа потекла вода, вырывался кашель. Когда я успокоилась, облокотилась о бортик ванны и прижалась спиной к стене. Улыбка растянулась на лице. Вышла уже, когда вода остыла. Кухарка встретила меня в зале и уточнила, проводить ли меня до нужного места. Она уже была готова: в аккурат собранные рыжие волосы и легкое запоясанное платье в клетку, плетёная корзина в руках. — Миледи, мне с Вами по пути. Мы разойдёмся ближе к концу. — Хорошо, Анис. Тебе не будет тяжело идти самой с продуктами? — Я попрошу донести брата. Спасибо за беспокойство. Она поклонилась мне и мы вышли. Сады здесь отличались своей английской лаконичностью. Ровные зелёные ковры и выстриженные кусты, полосы белых и алых роз. Одинокие деревья с широкими пышными кронами прятали в своей тени деревянные скамьи. Здесь всё осталось нетронуто, бойни прошлись по центральным улицам и площадям, бедным переулкам и подворотням. Спальные районы обошли стороной. — Анис. — Да, миледи. — Зайди к лекарю. Анис испугано остановилась, сжала ручку корзины обеими руками. — Миледи, простите меня за беспокойство, мне очень совестно, что это вы из-за меня так. Я… — Анис, ты не виновна ни в чём. Совестно должно быть мне. — Господин узнает, будет очень зол… Это пятый, я покупала пятый на этой неделе! — Там осталось ещё два бутылька. — Вы поселились девять дней назад, вы же так погубите себя! — Анис, избавь меня от этого разговора. Она покорно склонила голову, белый чепец едва заметно покосился от дуновения ветра. — Миледи, Вы забыли платок. Сначала я коснулась лица, и задумалась стоит ли идти обратно. Но потом мне показалось, что закрывать лицо категорический не хочу. — Снова прятаться? Пусть смотрят. Да, пусть. Анис боялась Мальбонте, его укора или непонимающего взгляда, гадала может ли быть хуже, со мной ей было спокойней. Так она и не скрыла от меня, что принимает морфий, вернее, я увидела, как она пьёт маленький бутылёк перед сном. Это случилось, когда я в ночь переезда не могла уснуть и постучалась к ней в комнату, а затем, не дожидаясь ответа, открыла дверь. Тогда Анис сильно испугалась, но пустила меня, делать было нечего. Мы долго говорили с ней, она поделилась вестями о прошлых хозяевах, и что была удивлена, когда увидела нас. Ведь слухи, конечно, о нас были, все ждали нашего официального визита. Но мало кто мог представить, что мы поселимся в тайне от верхушки, а именно престолов. Сами престолы занимали свои посты и отчаянно отсчитывали последние и, как они представляли, свои спокойные часы. А мы тянули время. Маль объяснил это тем, что он ещё не решил все вопросы, потому что встреча с «Господином А» была перенесена. Анис проводила меня до торговых лавок и пообещала зайти к лекарю. Мне осталось пройти еще квартал и выйти через сквер на площадь. Все знали моё имя, но далеко не многие знали, как я выгляжу. Недолгая жизнь в тени матери играла на руку. Иногда было даже интересно слышать опрометчивые разговоры гулящих. Острота языка зачастую соотносилась с их статусом, в дальнейшем я встречалась с ними же на закрытых ужинах и торжественных балах. Может они уже не помнили, что видели меня на улицах и в скверах, а может высота полёта таких птиц не позволяла им даже обратить внимание на такую как я. Дёрнув за дверную ручку лавки портного, толкнув обратно и попробовав её покрутить, у меня не получилось войти. Я постучала сначала в дверь, а затем в широкое окно витрины. Но так никто и не вышел. Было ещё слишком рано до закрытия, и никакой записки тоже нигде не было. Померив шагами от края до края передний дворик, на втором круге я решила пойти дальше. Цитадель, словно, находилась под покровом вечной весны, лета и ранней осени, это распределялось по внутренним кольцам. В серых кварталах даже небо казалось таковым, будто бы к вратам всё чудо затухало. Сами же кольца создавались речными каналами, уровень в них поддерживался дамбами, идущими лучами от центрального ко второму и третьему — крайнему, что шёл вдоль стен. Они не были широкими, в этом, просто, не было необходимости — все помои стекали в канализацию, что паутиной текла под городом и избавляла от смрадного запаха. На гондолах переправлялись только ремесленники или слуги богатых лавочников вместе с мешками и ящиками. В четверти второго кольца располагались коллегии и библиотеки, в остальных трёх — храмы, залы совещаний, там же находились приёмная серафимов, суд. Фруктовые сады и парки занимали верхнее кольцо. Я же шла наоборот, от верха к низу. Найдя кабак, в месте полном нечистот и неуклюжей пьяной похоти, вошла внутрь. Прошло несколько дней после битвы, бессмертные, уже позабыв о горе, залив алкоголем память, выдавливали из себя ничтожество. Время будто остановилось. Обычно в таких местах шумно, но тут было слышно как наливают, а у всех здесь присутствующих горький пустой взгляд. Даже не так, опустошенный. Кто-то сидел у барной стойки, скрючившись, как больной цветок, кто-то с неестественно прямой спиной стоял у стены, многие спали, развалившись у стола, наплевав на грязь и себя. Я сильно разнилась с остальными гостями. Моё платье было выглажено и пахло чистотой. Обведя глазами видимый коридор, я увидела как ко мне подходит гарсон. На его плече висело потёртое полотенце, и сам он был одет в уже не белую рубашку, черные свободные брюки, растянутые на коленях и поясной фартук, аккуратно заплатанный у карманов. — Миледи, вы кого-то ищите? — М? Нет. — Тогда я проведу Вас к столику. Желаете провести вечер в одиночестве? — Я бы хотела выпить. — Белое вино, Италия? Он повёл меня в соседний зал. Там всё выглядело немного иначе. Скатерти были чистыми, мебель солиднее, никаких лавок и высоких столиков. Обтянутые кожей кресла из красного дуба, хоть и были потёрты, а выделанная кожа задубела, были удобны. Гарсон достал из кармана длинный спичечный коробок, зажёг свечи и удалился. Вот уже вино красиво текло из тёмной бутылки в стройный бокал. Лёгкое головокружение сопровождало меня уже долго, но сейчас слабость грузом легла на плечи. Разум помутнел. Тишина, что, мне казалось, будто олицетворёно сидела напротив, теперь внимала моим душевным изливаниям, разделила со мной горечь и тоскливое одиночество. Прошёл час, может больше. Свечи почти догорели, воск таял и кривил бока, вытекал за каёмку блюдца. — Миледи, Вам нужно идти, я провожу Вас. — Сколько я должна тебе? Он поклонился мне. — Извольте, миледи, нисколько. Уже уплатили. Он долго смотрел на меня и ждал, когда я отвечу тем же, нестерпев, робко коснулся плеча и бегло глянул на гостя за соседним столом. Но рассмотреть лица того же не сумела, потому что оно было скрыто под тёмной палой. Вся его сущность походила на бедного странника. Мне стало на мгновение страшно. Выдержав пару секунд мне в приветствии склонили голову. — Вам стоит идти. Я проведу через заднюю. — Кто он? — Я прошу Вас, идёмте, не утруждайте меня. Сир не должен ждать. Я вновь всмотрелась в лицо незнакомца, но то ли от темноты, то ли от дурмана не смогла разглядеть ничего. Гарсон, уже не спрашивая разрешения, вытаскивал меня из-за стола, тень, что пала на лицо, так сказать, моего обожателя, мешала, но не смогла отвлечь от неизвестной тяги к нему. Я вцепилась рукой за край стола, а другой снимала уже руки гарсона. — Не трогай меня! Убирайся! Мой голос хрипел от пьяной злобы. Незнакомец лишь медленно поднялся и мутный жёлтый свет огладил часть его лица, чего определённо мне было недостаточно. Руки и колени гарсона забили дрожью. — Миледи, прошу не мучайте меня. — Я помогу. Стоило мне услышать знакомый голос, как я успокоилась. — Мими? Она ласково обняла меня и потянула на себя. Теперь, даже не двигаясь, я обмякла в её руках, вся тишина растаяла во мне, и её тепло вдохнуло желание жить. — Варвара, нам нужно идти. — Где ты была всё это время? — Я была рядом. Пойдём. Наконец, я поддалась, оторопев от мысли, что сейчас действительно опасно, раз гарсон дрожит, как осиновый лист. Я в последний раз взглянула на незнакомца, но он уже смотрел на новых входящих в его общество. Покосившаяся дверь захлопнулась передо мной. — Не сокрушайтесь. Я дам свою комнату, чтобы Вы и миледи могли дождаться меня. Это большее, чем я мог бы искупить вину. Тут недалеко. Всё время он говорил со мной склонившись, словно перед своим хозяином. Может быть когда-то давно он сам был таким, но в этой жизни его роли сменили полюса. Он кланяется, как раб, он жалок и не имеет воли. Мы дошли до углового дома, что был и вправду не так уж далеко. Я устало легла в кресло и рассматривала отнюдь уютную комнатку. — Кем вы так запуганы? — Вам не зачем утруждать себя…да, я и не смогу объясниться. Сир был очень настойчив. — Вы даже не знаете кто он? — Никто не знает. Сир редкий гость. Мими стояла у окна, она высматривала лица прохожих. — У Вас уютно, эти рисунки прелестны. Гарсон вновь начал дрожать, быстро убрал всю стопку в ящик. Когда он смахивал всё со стола, несколько пастельных карандашей упали на пол и раскрошили свои носы. — Я должен вернуться. Только договорив, он испуганно выглянул в маленькое створчатое окно, зашторил его перед носом Мими и наспех поправил рубашку с чёрным передником, молча выбежал. Я шумно выдохнула. Голова была слишком тяжёлой для раздумий, а вино разогрело без того усталые мышцы. — Где ты была? — Там где и ты. — А тяжело нормально ответить? — Тяжело. Мне тяжело вообще тебя видеть. Поспи потом поговорим. Сон завлёк в свои объятия. Потрёпанная мебель в комнате напоминала старую Францию, её красивые широкие жесты, но Франция на то и Франция, ей было слишком тесно в четырёх стенах этой комнаты. Мои сновидения тоже были слишком большими, а я слишком мала для них. Меня разбудил лёгкий скрип входной двери, это хозяин комнаты тихо возвращался домой. Сумерки поглотили дневной свет и скрежет спички о коробок зажёг старые пыльные и кривые свечи. — Спасибо тебе, ты был добр к нам. Голос Мими был надорван. Потерев заспанные глаза и постыдившись, что была замечена спящей, сконфуженно опустила глаза. Мне было не удобно перед ним, ведь я была груба и не благодарна. — Ты, верно, устал. Я больше не смею стеснять тебя. Его плечи с облегчением опустились, на секунду он перестал казаться чьим-то мучеником. — Я слышал отрывки беседы. Миледи, Вы не должны доверять господину Мальбонте. Мы с Мими переглянулись, я с сомнением закивала его словам, будто это было условием, чтобы он говорил дальше. — Что именно ты слышал? — Не могу сказать точно, но он заключил сделку с тем сиром, что уплатил за Вас. Я хочу помочь…точнее знаю, кто может. В библиоте…в библиотеке месье Деларош. Он знает о хранителях больше прочих. На этих словах я медленно поднялась из кресла и вышла на улицу.