Грехопадение

      — Сяо?       Знакомый ласковый голос звучит встревоженно, помогая найти в себе силы отогнать кошмар. Сяо распахивает отяжелевшие веки, понемногу осознавая реальность, и садится на кровати, тряхнув головой. Становится неприятно-дурно от понимания, что его наивное желание урвать хотя бы одну ночь спокойного сна обернулось… подобным.       И, что ещё неприятнее — Дулс стала свидетелем этого.       Дулс, сидя за столом напротив кровати, смотрит встревоженно — в пурпуре её глаз, что обычно сияют ребяческим ехидством, поселились искренние переживания за него. Хочется проснуться вновь, чтобы всё это оказалось всего лишь продолжением сна, или уйти с ветром, лишь бы не видеть её беспокойства.       Сяо знает, что не заслужил этого. Ни искренних переживаний, ни самой Дулс.       Разлом пробудил в нём те воспоминания, которые он старательно глушил последние несколько сотен лет. Сяо всегда говорит, что никто не способен сожалеть о чем-то на протяжении тысячелетий — и всегда умалчивает, что это не относится к нему. Он до сих пор сожалеет о слишком многом, чтобы простить себя.              Сяо смаргивает остатки неприятного сна. Воспоминания Босациуса, посетившие его в Разломе, до сих пор не выходят из головы.       Каждый из Якс страдал достаточно за жизнь — карма не пощадила ни одного из них, ровно как и судьба.       Сяо всегда может чётко и конкретно определить свои чувства — он понимает, когда его захлёстывает чужая злоба, он понимает, когда его сковывают чужие страхи. Всё это — настолько привычно за всё то время, что он защищает Ли Юэ, что кажется обыденным.       Свои чувства к Дулс сложно объяснить или охарактеризовать конкретными словами, особенно после новой истины, что открылась для Сяо в Разломе. Дулс просто… есть. И это тоже кажется обыденным и правильным, но совершенно иначе. Она есть — встречает, когда он возвращается на постоялый двор, и всегда что-то готовит только для него, заставляя думать, что он действительно вернулся домой. Она есть — после очередного кошмара, после очередного напоминания о карме, о том, что ему нет прощения за тысячи лет убийств.       Дулс подходит к нему, садится рядом и аккуратно касается его плеча, словно пытаясь успокоить — и хочется послать весь мир в бездну, потому что прощение для него есть. В лице Дулс — улыбающейся ему нежно, ободряюще, точно стараясь отогнать все тревоги.       Дулс невероятный человек, светлый и полный любви, и хоть живёт она куда дольше, чем отведено людям — даже время не заставило её очерстветь. Сяо не хочет её пачкать кармой, не хочет лишать её счастливой жизни, ведь рядом с ним она невозможна, но всё равно податливо пододвигается на кровати и уступает место. Дулс обнимает его бережнее, чем он того заслуживает, целует в макушку с большей любовью, чем он получал за всю жизнь до встречи с ней, и никогда не спрашивает о кошмарах.       Хочется отстраниться, хочется вновь найти утешение в привычном одиночестве, но выходит лишь доверительно прижиматься ближе, утопая в тепле объятий, утыкаясь в чужое плечо. Всё это — не впервые, но привыкнуть всё равно не удаётся.       — Ты в порядке? — аккуратно шепчет Дулс, и Сяо хочет привычно огрызнуться, что о нём нужно беспокоиться в последнюю очередь, что он всегда в порядке, но…       Но сейчас Сяо понимает, что он не в порядке. Пусть на осознание этого ему потребовалось несколько сотен лет, но сейчас Сяо осознаёт, что не хочет умирать, не хочет оставаться в одиночестве. Путешественник раскрыл ему на это глаза, но путешественник не сможет стать тем, кто проведёт с ним мучительную вечность. Людской век слишком короток.       Обычно людской век слишком короток. Дулс — аномалия. Не только для людей, но и лично для Сяо.       Сяо помнит их первую встречу — помнит её конфетно-ребяческий образ. Она всегда баловала детей сладостями, всегда улыбалась, всегда пыталась поладить с ним — и казалась просто ребёнком в теле взрослого, что горит любовью к готовке. И она до сих пор кажется ребёнком — но нет больше раздражения на её искреннее желание остаться рядом с ним, иначе Сяо не позволил бы этого. Иначе не пришёл бы к Мораксу перед тем, как отправиться в Разлом — чтобы быть уверенным в возможности вернуться. Иначе пожертвовал бы собой не раздумывая, а не оттягивал до последнего.       Дулс всегда кажется слишком тёплой и мягкой в его огрубевших руках — становится неловко-страшно прикасаться к ней, боязно навредить. Ведь такие люди, как Дулс, хрупкие-хрупкие — легко сломать их жажду жизни и веру в лучшее. Но Сяо постоянно забывает причину, по которой она всё ещё с ним — в ней нет людской хрупкости. Она не видела войн, не сражалась с демонами, но пережила смерть всех близких и сама же расплачивалась за то, что пожелала бессмертия.       Потому Дулс всегда первой целует Сяо со всем трепетом, что остался у неё несмотря ни на что, и нежностью, что она пронесла сквозь столетия — словно ради него одного. Ночные тревоги не отпускают из своих цепких лап, но всё же почтительно отступают, и их громкий голос, напоминающий о былом, наконец-то замолкает — пусть даже на то короткое мгновение, в котором запечатлено прикосновение губ. Совершенно невинное, аккуратное — в груди предательски теплеет от того, что всё это ради него.       — Ты точно не хочешь ни с чем поделиться? — тихо спрашивает Дулс, аккуратно смахнув спавшие на глаза пряди и ободряюще улыбнувшись. — В Разломе… что-то случилось, да?       Сяо рвано вздыхает — на языке вертится правда, желая, чтобы он наконец-то поделился ею с единственным настолько близким человеком.       — Я нашёл Босациуса… вернее то, что от него осталось, — глухо произносит Сяо, прикрывая глаза, — он действительно был безымянным Яксой.       Дулс молча проводит по его спине, словно в утешающем жесте, и ничего не говорит — понимает. Дулс, пусть и кажется просто ребёнком, прожила достаточно, чтобы лучше других понимать чужое горе. Особенно такое знакомое себе — до последнего надеяться, что последний близкий человек не погиб и его ещё можно найти.       — Он сошёл с ума из-за кармы, как и все остальные, — переступая через себя, продолжает Сяо, чувствуя горечь на последних словах.       — Кроме тебя, — сразу же мягко добавляет Дулс, и Сяо, хоть не видит, но нутром чувствует и её взгляд, и улыбку, которой она всегда безмолвно говорит, что всё будет в порядке.       — Я чувствую, что и моя очередь близится, — Сяо отстраняется и отсаживается, чувствуя себя впервые настолько неправильно, до последнего сомневаясь в том, что эти слова действительно нужно произносить, — будет лучше, если ты…       — Сяо, — мягко перебивает его Дулс, зная, о чём он хочет сказать, и кладёт руку ему на плечо, — ты правда думаешь, что я смогу оставить тебя одного? Особенно после всего случившегося?       Сяо хочется ответить уверенное да, но не выходит. Он знает, что обязан это сделать — но впервые вмешиваются собственные желания, твердящие о том, что он не хочет этого.       Не после той нежности, что он познал с ней. Не после того отчаяния, что посетило его на пороге смерти. Это кажется слабостью — нуждаться в ком-то, но эта слабость желанна и необходима.       — Я могу навредить тебе, — произносит единственный оставшийся аргумент Сяо, чувствуя, как в горле предательски пересохло.       — Я ведь уже говорила тебе, что нет необходимости бояться мне навредить, — Дулс мягко смеётся, и сама обхватывает его запястья, кладёт себе на талию, позволяет прикоснуться и в полной мере осознать реальность происходящего. Реальности, где он не сумеет навредить даже своей кармой.       Сяо чувствует, как горит, но не смеет отстраниться — сам крепче стискивает Дулс, сам жмётся ближе, словно наконец-то принимая то, что заслуживает любви. Заслуживает — после стольких лет страданий.       Желание оттолкнуть Дулс от себя окончательно угасает. Больше не остаётся ни единой вразумительной причины, по которой она не может остаться рядом с ним — есть лишь такое эгоистичное, но волнующее желание разделить с ней свой век. Побыть счастливым — за своих братьев и сестёр.       Дулс обнимает его за плечи и мажет губами по его щекам, как делала множество раз до этого. Появляется приятная мысль, что это неизменно — молчаливая любовь Сяо к Дулс, оглушающая нежность Дулс к Сяо.       Иными словами, кроме как безграничная нежность, не выходит описать отношение Дулс к нему — даже те моменты, когда они делили постель. С её инициативы — Сяо не хватало смелости попросить о подобном.       Но сейчас он чувствует себя не только слишком встревоженным для полного душевного равновесия, но и непривычно жаждущим тепла. Потому, когда Дулс привычно пододвигается к нему ещё ближе, как делала каждый раз, когда предлагала свою близость, Сяо едва заметно мотает головой, отводя взгляд. Дулс поначалу смотрит с непониманием, а после, почувствовав его хватку на запястьях, ободряюще улыбается и поддаётся — меняется с Сяо местами, ложится на кровати, и Сяо склоняется над ней и аккуратно касается губами шеи. Сяо чувствует, как в ней бьётся жизнь — чувствует учащенный пульс, ощущает кожей горячее дыхание, и машинально крепче обхватывает её талию.       Если судьба захочет после этой ночи послать на него тройную кару — Сяо примет её с воинской честью и смирением, но ни за что не откажется от счастья, пусть даже оно окажется мимолётным.       Дулс обхватывает его лицо, заставляя посмотреть прямо в глаза — её никогда не пугал его горящий драконий взгляд. Её мягкие подушечки пальцев нежно оглаживают скулы, прежде чем Дулс вновь целует его. В груди разливается тепло — так привычно-необходимо, но всё равно совершенно ново. Каждый раз до этого Сяо чувствовал себя виноватым за удовольствие и счастье, сейчас же — учится принимать себя заново.       И принимать близость с кем-то — тоже. Учится не воспринимать это так, словно отдаёт долг за незаслуженную доброту к нему — медленно идёт к осознанию, что всё происходящее — как и каждый раз до этого, — по обоюдному желанию.       Желанию, зудящему на кончиках пальцев — Дулс проводит по его шее, обхватывает плечи, и Сяо отзеркаливает её движения, гладит талию, не отводит пристыженно взгляд, потому замечает её смущенную улыбку и горящие щёки, словно впервые. Впервые видит её обнажённой, когда она снимает свой верх — и впервые чувствует себя в полной мере обнажённым, когда Дулс касается его торса.       Сяо вспоминает мягкость прикосновений Дулс — знает, что не сможет всё выразить этим, не сможет так же передать томящуюся в душе нежность, но пытается. Сяо касается губами её груди — аккурат в том месте, где бьётся сердце, точно в немой благодарности.       — Люблю тебя, — едва слышно шепчет Дулс, но даже этого кажется слишком много для него.       Дулс тёплая и мягкая — её приятно касаться не только руками. Грубость кажется непозволительной, как и сама мысль оставить свою отметку на ней — Сяо благоговейно целует ключицы, прежде чем обхватить губами сосок. Появляется желание позволить себе большее — провести языком, оставить мокрый след, чуть прикусить. Под пальцами ощущается, как по коже Дулс прошлась сладкая дрожь, и Сяо впервые осознаёт, что способен не только на сражения. Дулс дышит часто-часто и её тихие стоны — лучшая награда.       Сяо становится до невыносимого жарко — из-за совершенно непривычных ощущений, из-за непривычной инициативы, из-за приятно тянущего низа живота. Сяо проводит от колена до копчика — и собственные щёки обжигает от мысли, что хочется обласкать бёдра Дулс, позволить себе узнать вкус не только её кожи или губ — но не хватает смелости признаться вслух об этом.       Нежность от Сяо — неловкая и скованная, ему не хватает смелости на неё, но Дулс принимает её даже такой, принимает самого Сяо любым. Она не берёт всё в свои руки, как в прошлые разы, позволяет самостоятельно осознать собственный голод по чужим прикосновениям.       Сяо едва ощутимо оглаживает талию Дулс, и чуть прикрывает глаза, прежде чем податься вперёд. Интимная близость, жар чужого нутра, охватывающий его — всё это заставляет думать о том, что до этого большая часть жизни была всего лишь кошмарным сном.       Дулс находит его губы своими — дыхание слишком сбилось, чтобы позволить себе поцелуй, но и простого касания хватает. Её руки блуждают по напряжённой спине, отчаянно цепляясь за неё, проходясь короткими ногтями в такт каждому сдержанному толчку. Нежность так и не сменяется грубостью — в мыслях остаются не сотни лет борьбы, а беззаботное время, когда была возможность позволить себе танцевать в дождь. Ровно как и сейчас — не избегать близости, а стремиться к ней.       Сяо в последний раз касается губами основания шеи, рвано выдохнув, когда вновь соприкасается с бёдрами Дулс своими, впервые ощущая столь сладостно-приятную разрядку, проходящуюся вдоль позвоночника теплом.       На то, чтобы привести в порядок мысли, уходит несколько томительных мгновений. Сяо отстраняется, хочет уже привычно отвести взгляд, но Дулс — раскрасневшаяся, безнадёжно растрёпанная, с тяжело вздымающейся грудью, — кажется незаконно красивой. И смотреть на неё такую — сверху вниз, — то, ради чего стоит остаться в мире людей.       За свою жизнь Сяо выучил простую истину: ничто не вечно, и всё — страдание. Но когда Дулс треплет его волосы и шепчет обещание о том, что всегда будет рядом, он верит. Как верит в то, что вечность, разделённая с ней, убережёт его от омута, в который затягивает карма.