Грехопадение

      Про Тарталью можно сказать многое, и отнюдь не самое приятное, он и сам знает — наслушался уже и про свою глупость, и про безответственность, и про дурной характер. Но даже всё это не отменит того, что к близким и важным для него людям он очень внимательный и легко догадывается об их желаниях.       Не понять, насколько Станислава жадная до знания и всего нового, насколько и найти достойного противника — давно знакомый с её характером, Тарталья быстро осознал, что следить за пустыми и ничего не значащими фразами нет смысла. Куда важнее — действия. И они порой были настолько красноречивыми и выдающими её с головой, что верить дальше в выстроенный надменный и жестокий образ удавалось с трудом — но лишь до тех пор, пока её цепкие пальцы не обхватывали его за подбородок, заставляя смотреть прямо в глаза, а самого его не ставили на колени.       Тарталья знает, что Станислава — гений своего дела. Она может на пальцах объяснить строение стражей руин; разобрать и собрать в рекордные сроки замудрённые ружья, которые всегда казались Тарталье слишком неоправданно-сложными; по праву занимает место одного из самого эрудированного человека в Фатуи, если не считать Предвестников. Всё это — благодаря тому, что она стремится к знаниям больше, чем к чему-либо ещё. И именно это Тарталья любит в ней. Потому, стоило ей только мельком упомянуть, что она хотела бы увидеть Мерзкое Наследие в живую, он, не думая, решил исполнить маленькую прихоть. Плевать даже на то, что самому ему это на пользу точно не пойдёт — не привыкать. Потерпит.       — И сколько примерно держится форма духа? — между делом интересуется Станислава, и Тарталья уверен, что будь у неё под рукой перо, которым она обычно делает заметки, его бы прокрутили между пальцев — девушка всегда так делает, когда заинтересована чем-то.       — Около пятнадцати-двадцати минут, — отсмеивается Тарталья, мельком дёрнув плечом, вспоминая, что обычно происходит по истечении этого времени, — возможно, чуть больше, если без сражения. Никогда не использовал её в мирное время.       — Занятно, — почти безразлично бросает Станислава, но Тарталья, заметив, как она мельком оглянулась на часы, понимает, что в этот раз за временем проследят, чтобы обойтись без нежелательных травм.       Приятно получать такую заботу, едва не думается Тарталье, но эти мысли перебивает осознание, что он собирается использовать Мерзкое Наследие, созданное для кровопролитий и ожесточенных битв, просто чтобы утолить её интерес. Пора ли начинать тревожиться из-за того, что он готов на слишком многое для неё?       Чёрт с этим, окончательно сдаётся Тарталья, принимая форму духа — металл доспех, обычно кажущимися в разгар битвы обжигающе-горячими, отдаёт холодом, когда обволакивает тело, почти создавая ощущение второй кожи. Непривычно ощущать силу Мерзкого Наследия, разливающуюся по телу, без надобности её применить. Но, глядя на то, как Станислава довольно усмехается, явно частично удовлетворив своё любопытство, волна гордости за себя поднимается в душе, окончательно подавляя всю жажду битв — особенно в тот момент, когда его подзывают ближе. И, привычно опускаясь перед ней на колени, Тарталья думает, что готов бросить к её ногам не только свою гордость в образе Мерзкого Наследия, но и абсолютно всё, что она возжелает.       — Ты в самом деле никогда не используешь форму духа вне сражений? — уточняет Станислава, проходясь ладонями сначала по крепкой броне на груди, словно узнавая, какая она на ощупь, а после зарываясь в мех на воротнике, мельком теребя между пальцев плащ, раскинувшийся на полу звёздным небом. Тарталья уверен, что будь он хоть чуточку чувствительнее в этом облике — его бы повело от прикосновений.       — Не приходится, — отвечает Тарталья, и Станислава насмешливо чуть дёргает уголками губ, явно забавляясь с того, как меняется и грубеет после превращения голос этого дурака.       Тарталья опирается локтями на кровать ради собственного удобства — хотя руки так и чешутся прикоснуться к девушке, чтобы узнать самому, как будут ощущаться прикосновения. Предвестник заражается интересом Станиславы исследовать не только боевые возможности формы духа, и остаётся только надеяться, что все эти дразнящие прикосновения и заинтересованность в нём не заведут его… в другое русло.       — Какое упущение, — наигранно-печально вздыхает Станислава, заинтересованно наклоняя голову, прежде чем аккуратно прикоснуться к краю маски, словно желая убедиться, что её никак не снять, — для этой формы можно придумать столько применений, но ты ограничиваешься лишь пустыми сражениями. Я разочарована.       — И какое ещё применение можно придумать? — Тарталья с рыком подаётся вперёд, соприкасаясь с её оголенными коленями — в свой законный отпуск можно позволить себе сменить форму Фатуи на домашнюю одежду, особенно если это снятый уютный домик в тёплом Натлане, а не холодная комната в Снежной.       — Нечто бытовое и более полезное в использовании, чем простое размахивание копьём, — усмехается Станислава, поёрзав на краю кровати, чтобы чуть отстраниться и собственнически закинуть ноги ему на плечо. Тарталья машинально поглаживает их, чуть царапнув острыми когтями, привыкнув к подобному жесту.       Если она не хочет сейчас его трахнуть, а всё это не намёки, то Тарталья — скрытый гений и истинный автор всех изобретений Снежной. И, кажется, его всё же занесло в совершенно другое русло жажды исследований. Или, вернее будет сказать, жажды экспериментов.       И он абсолютно точно не против.       — Обычно вы обходитесь без заигрываний, если хотите близости, — голос от возбуждения окончательно сливается с рыком.       Хочется прикоснуться к коже губами, оставив несколько поцелуев, но сейчас это проблематично — вместо этого Тарталья играюче ведёт когтями по голой пятке, и чувствительная к щекотке Станислава чуть отпрянула, но скорее машинально, судя по тому, как она натурально удивляется с его слов, вопросительно изгибая брови.       — Ты как к этому вообще пришёл, придурок? — она почти смеётся, явно забавляясь с ситуации.       О, действительно. Станислава ведь человек чистой и невинной души — не из-за неё Тарталья потом долгое время не мог смотреть на свой шарф и не вспоминать алую ткань, крепко связывающую ему запястье. А ведь всё началось с безобидной просьбы одолжить шарф на минутку.       Отвечать на провокацию Тарталья не собирается — он планирует в случае чего всё списать на заслуженную моральную компенсацию, которую так и не получил за тот раз. Она ему не требуется, учитывая то, что удовольствие в итоге получили оба, но раз Станислава не хочет напрямую признаваться, то и он пока что не будет.       Последний раз дотронувшись до нежной кожи, Тарталья опускает её ноги обратно на пол, прежде чем вклиниться между разведённых колен, чтобы прильнуть ближе. Смертельно обидно за невозможность в полной мере почувствовать чужое тепло, но в том, чтобы по-хозяйски скользнуть руками под широкий верх домашней одежды, есть что-то по своему чарующее. Обычно ему быстро напоминают, у кого власть, но сейчас позволяют вольничать. И проверить, насколько далеко ему разрешат зайти, кажется уже делом принципов.       — Заметь, что это даже не моя инициатива была, — Станислава чуть наклоняется к нему, что почти не требуется, учитывая насколько они близко, и переходит на вкрадчивый шёпот, — что у тебя вообще в голове творится, Аякс?       Хороший вопрос, думается Тарталье. Ему бы и самому хотелось знать. Но единственное, что он знает в этот момент — она очень редко зовёт его по настоящему имени. Они слишком часто появляются в тех местах, где это попросту неуместно. И то, что сейчас она сделала это, доказывает интимность момента и то, насколько ему доверяют даже в подобном облике. И ему слишком нравится мысль того, насколько это всё странно и, возможно, мерзко. Как и до безумия нравится, что она не отталкивает его, не заставляет сейчас же отказаться от задуманного, так ещё и до сих пор следит за временем, чтобы даже подобный… ненормальный опыт оказался более чем удачным для них двоих, несмотря на все свои слова.       Тарталья обожает Станиславу.       Одна рука скользит за спину, а второй Тарталья подхватывает её под бёдра, заставляя немного отсесть от края кровати, чтобы было удобнее прильнуть к ней ближе, уткнуться в изгиб между шеей и плечом по привычке, но его останавливают. Фыркнув и мимолётно наигранно-зло посетовав на то, что вечно ей нужно за всем следить, Станислава легко и быстро избавляется от одежды, чтобы не усложнять им жизнь ещё больше. Хватит пока что и проблемы с размерами.       Внутренняя склонность к доминации и желанию всё держать исключительно в своих руках обиженно скребётся на душе, заставляя осознать, что не так-то просто доминировать над тем, кому ты значительно уступаешь в росте. Над ещё одной проблемой, вытекающей из этого, она решает подумать чуть позже — Тарталья, настойчиво требующий внимания, ластится уже к полностью голой коже, заставляя вздрогнуть от соприкосновения с разгоряченной броней.       — Чувствительность меняется во время превращения? Или остаётся той же? — между делом интересуется Станислава, и Тарталья, опьяненный собственной безнаказанностью, утробно рычит, решая, что, раз он всё равно ничего внятного не сможет сказать, лучше обойтись без слов вообще.       Мерзкое Наследие создано для сражений, они оба это знают. Броня едва ли может сравниться с настоящим телом по чувствительности, но одна мысль о том, что Станислава без какого-либо пренебрежения или брезгливости касается его в таком облике, возбуждает, потому он в любом случае доволен.       Его невнятный ответ, видимо, умудряются понять — Станислава касается формы духа, но уже не с целью узнать, какая она на ощупь, или раззадорить прикосновением, а словно вновь исследуя его тело в поисках эрогенной зоны. И рыжие волосы, забавно топорщащиеся, давно привлекали её внимание и желание проверить, насколько это будет действенно — стоит руке запутаться в рыжих прядях, привычно пропустив их между пальцев, прежде чем аккуратно оттянуть и заставить отпрянуть, Тарталья снова рычит.       — Прекрасно, — почти любовно воркует Станислава, дьявольски сощурив глаза, — даже форма духа не гарантирует стопроцентной защиты. Ты потому такой дурак, что у тебя вечно голова не прикрыта?       Опять начинает издеваться и болтать совершенно в ненужный момент. Тарталье нравится это, когда она контролирует процесс и всего его, но сейчас не тот случай. Руки возвращаются к бёдрам, с силой сжимаясь на них и чуть оцарапывая, но не до крови — если будущие синяки ему ещё простят, то за царапины точно морально уничтожат.       Этого жеста хватает, чтобы его отпустили, позволяя и дальше вести. Всё так же ласково перебирая волосы Тартальи, Станислава с намёком обхватывает его торс своими ногами, призывая к продолжению. Но тут вторая проблема напоминает о себе, не позволяя отложить себя вновь.       — Форма духа… немного меняет всё тело, — Тарталья собирает в кучу оставшиеся клетки мозга, не павшие под силой возбуждения, чтобы заговорить об этом. Станислава наверняка и сама как минимум догадывалась, но ему хочется убедиться.       И, судя по тому, как Станислава вздыхает, страдальчески прикрывая глаза, она явно давно всё поняла, но надеялась на обратное.       — Отвратительно, — девушка ещё раз вздыхает, немного откидывая голову, — ещё слово и я точно передумаю.       Тарталья смеётся — выходит гулко и грубо. Не была бы заинтересована — давно сказала прекратить, а не перебирала волосы между пальцев, аккуратно массируя голову, словно в одобрение. А после он разжимает клыкастую пасть, чтобы провести длинным, горячим языком по оголённому животу, оставляя мокрый след на холодной коже, ярко контрастируя температурой. Станислава чуть выгибается под прикосновение, насколько позволяет чужая хватка, и тихо выдыхает. Видимо, менять своё мнение она теперь не планирует.       И, пресвятые Архонты, даже если это отвратительно — ему будет плевать на это до тех пор, пока это им обоим приносит удовольствие. Потому он повторяет свои действия, только уже выше и доходя до аккуратной груди — Тарталья видит, как кожа девушки покрывается мурашками, когда он проходится языком по затвердевшему соску, крепче сжимая бёдра. Хочется прикоснуться к груди не только так, но эти чёртовы когти — он не может осмелиться задействовать руки. Возможно, если он будет в состоянии, напросится на второй раунд, только уже не настолько экспериментальный.       Обычно, если на Станиславу не нападает желание абсолютной доминации и сплошных издёвок вместо ласки, Тарталья постоянно терзает её кожу поцелуями-укусами, находя лишь в этом возможность выразить всё своё желание внимания и тактильный голод. Сейчас же, если он попытается укусить Станиславу, это будет, скорее всего, последняя попытка сделать хоть что-то, учитывая не самые располагающие к этому клыки. Впрочем, задействовать только язык — интересная альтернатива.       — Полезешь ближе — язык вырву, — шипит ему Станислава, с намёком потянув волосы, когда Тарталья трётся верхом маски о плечо, прежде чем вновь лизнуть, словно прося ласки, и одного этого предупреждения хватает, чтобы мгновенно сменить курс действий. Подобные обещания она не нарушает.       Потому Тарталья чуть отсаживает её, чтобы с лёгкостью наклониться и оставить след на низу живота, более чем очевидно намекая на свои дальнейшие действия. Станислава вновь вздыхает, но уже больше нервно, чем раздраженно, и отталкивает его, уперевшись ладонями в плечи.       — В другой раз, дорогой, — она вновь ласково треплет волосы, решив объясниться, стоило только почувствовать непонимание, перемешанное с боязнью, что ей всё же неприятно от его прикосновений, — я заинтересована в том, чтобы увидеть всю мерзость Мерзкого Наследия, а не в перспективе выхаживать тебя потом из-за того, что мы увлеклись и не уследили за временем.       Тарталья вновь смеётся, и смех перекликается с довольным рыком — она всё ещё очень собранная. Способно ли что-то вообще вывести её из равновесия и заставить перестать обращать внимание на все условности?       Теперь ему интересно узнать.       Недовольство из-за того, что не удастся исполнить задуманное, полностью перекрывается удовлетворением от того, что их маленький эксперимент не ограничится одним разом. Замечательно. Резво поднявшись с колен, Тарталья опирается на кровать, нависая над девушкой, что в очередной раз вздыхает.       — Но если вместо нормального члена у тебя будет какая-то чертовщина — ты пойдёшь дрочить в гордом одиночестве, а я уволюсь к чёрту из Фатуи, — предупреждает Станислава, заметив, что Тарталья потянулся к низу доспех. Тот вновь утробно смеётся. Знает же, что никто и никуда не пойдёт в ближайшее время.       Как минимум по той причине, что под бронёй — никакой чертовщины. Подумаешь, несколько больше привычного размера, очевидно соответствуя форме духа — это всё ещё кажется недостаточно мерзким. Возможно лишь по той причине, что возбуждение сладкой негой разливается по телу, подбрасывая сладкую мысль о том, что это обещает быть как минимум необычно. Вполне вероятно, что позже она пожалеет о том, что поддалась соблазну — но это будет позже, к тому же можно будет всё оправдать тем, что этот рыжий придурок попросту заразил её дуростью.       А пока она хочет его всего. В любом виде.       Станислава перекатывается со спины на живот, привстав на коленях. Так будет куда удобнее и проще не потерять серьёзное лицо, пока самообладание уже давно трещит по швам. Всё смешивается в одно — и безграничная нежность к придурку Тарталье, и возбуждение из-за жарких, непривычно-властных прикосновений. Хочется забыться, притянуть его к себе ближе и так же бесстыдно, как это делает он, просто попросить уже трахнуть её без лишних прелюдий. Но чёртова гордость не отпускает — требует оставаться собранной, позволяя Тарталье самому всё решать.       Кровать жалобно скрипнула под внушительным весом, и на неё становится абсолютно всё равно, когда на бёдра ложатся тяжёлые руки, прижимая ближе к себе. Предвкушение, едко напоминающее о себе, наконец-то отступает, стоит Тарталье войти — медленным, аккуратным, но единым толчком.       Чувствовать себя настолько заполненной непривычно — Станислава выдыхает тихое «чёрт», а Тарталья терпеливо ждёт, пока она привыкнет. Дискомфорт с непривычки почти полностью перекрывается ощущением хватки пальцев, перешедших с бёдер на талию в почти мягких поглаживаниях — насколько это вообще возможно в таком виде. А после — одна рука аккуратно обхватывает грудь, пока вторая продолжает гладить талию, напоминая, как за пару минут до этого — этим же был занят горячий и до неприличия влажный язык.       — Давай, — выдыхает Станислава, утыкаясь лицом в согнутую руку, надеясь, что горящие щёки и уже прикушенные от возбуждения губы не будут заметны с такого ракурса.       Но Тарталья больше сосредоточен на её удовольствии, чем таких мелочах — он делает неторопливый толчок, словно на пробу, параллельно аккуратно, следя за когтями, лаская грудь. Хорошо. Приходится вновь закусить губу, чтобы не застонать.       Ей нравится и не нравится одновременно тот факт, что они поменялись не только условными ролями, но и уровнем самообладания.       Она обожает и презирает одновременно то, какую власть Тарталья имеет над ней, хотя сам он вряд ли подозревает об этом.       Станислава его самого любит и ненавидит, не зная, что делать с обилием непрошенных эмоций. И этот контраст, мешающий принимать как всегда взвешенные и хладнокровные решения, искушающе шепчет: сдавайся.       — Чёрт возьми, Аякс, хватит нежничать, — рвано выдыхает Станислава, чувствуя, как всё внутри горит и требует большего.       Тарталья довольно рычит, чуть наклоняясь вперёд, позволяя отчётливее почувствовать его вес, когда он отклоняется с собственного заданного неспешного ритма, сходя до быстрого и хаотичного — дыхание сбивается у обоих, и Станислава чувствует, как мелко дрожат ноги.       Сейчас, будучи не таким чувствительным как обычно, Тарталья полностью отдаёт всё своё внимание девушке. И именно сейчас он понимает, почему Станислава так любит доводить его, порой откладывая собственное удовольствие на второй план — её реакция на его прикосновения непередаваемо-прекрасна.       Поддавшись искушению, Тарталья вновь меняет темп — сходит до размеренных, глубоких толчков, каждый раз с ощутимой силой соединяя их бёдра. И, слыша как Станислава томно вздыхает, едва не всхлипывая от удовольствия и цепляясь пальцами за простынь, он чувствует, как она выгибается в спине, насколько позволяет его близость.       И мысль, что он почти добился её стонов, позволяя забыться и не думать об устоявшемся образе, пьянит ещё больше и призывает наглее исследовать границы дозволенного.       Он жаждет услышать от неё больше, чем просто сдержанных вздохов — она всегда невероятно тихая. Даже если злится — не повышает голос, а наоборот сходит до шипения или шёпота.       Тарталья не успокоится, пока она не будет до конца открытой с ним, потому то, как Станислава закусывает губы и зарывается лицом в изгиб локтя, окончательно подстрекает действовать.       Разрядка кажется настолько близкой, что не хватает буквально несколько мгновений, чтобы кончить — потому в тот момент, когда Тарталья внезапно отстраняется, заставляя почувствовать неприятное и навязчивое неудовлетворение, Станислава раздражённо цокает.       Высказаться более красноречиво мешает то, что её аккуратно переворачивают обратно на спину, и это, чёрт возьми, максимально неловко.       Она знает, что у неё растрёпаны волосы и покрасневшие щёки — и это всё настолько безобразно, в отличие от обычного образа, что вызывает желание дать своему придурку затрещину. Сам Тарталья в этот момент рычит, в очередной раз подхватывая бёдра и снова заполняя её. Другой угол проникновения ощущается ярко и горячо — как и то, что в этот раз он начинает двигаться уже без промедления. Возбуждение тут же возвращается, заставляя вместо оскорблений тихо простонать.       Руки сами обхватывают его за шею, едва ощутимо щекоча разгоряченную кожу мехом на воротнике. Хочется сказать ему, что он определённо пожалеет о своих действиях, но она окончательно сдаётся, смирившись с тем, что абсолютная власть больше не в её руках. Скопившееся возбуждение лопается, словно мыльный пузырь, и Станислава рефлекторно хватается за плечи Тартальи, сжимаясь, чувствуя долгожданную разрядку. Самому ему хватает еще пары толчков, прежде чем он выходит, кончив на простынь. А после, отменив действие формы духа, с усталым но довольным вздохом валится рядом на кровать.       — Я убью тебя, — честно обещает Станислава, пытаясь отдышаться. Тарталья, устало потянувшись, лениво смеётся.       — Вы как-то странно произносите «люблю», — Тарталья почти мурлычет, придвигаясь ближе и перекатываясь на живот, подперев одной рукой голову, а второй — проведя по запутавшимся светлым волосам.       Всё тело ноет — форма духа слишком истощает. Но, если его спросят о том, стоило ли это того — ответом будет твёрдое да, которое невозможно оспорить.       Наконец-то исполняя своё желание, Тарталья наклоняется и целует Станиславу в губы — та не отстраняется, слишком разнеженная для грубости и каких-либо действий, кроме ленивого ответного поцелуя.       — Не думаю, что буду долго отходить от превращения, — делится Тарталья, машинально рисуя незамысловатые узоры на плече Станиславы, которую затянул в свои объятья, позволив удобно устроиться головой на его груди, — так что сможем скоро повторить.       — С чего ты вообще взял, что я собираюсь что-то с тобой повторять, придурочный? — фыркает Станислава. В объятьях личного идиота тепло и хорошо, но это всё равно не уберегает его от мягких, почти любовных оскорблений.       — С того, что вы сами пообещали, — смеётся Тарталья, но с такой хитринкой в голосе, что не хочется даже отнекиваться и делать вид, что такого не было. Гад рыжий, запомнил сказанную неосознанно фразу.       Станислава устало вздыхает. Развратила же на свою голову.