Синдром спасателя

Когда появился Чумной Доктор — никто не заметил. Он просто возник из ниоткуда, и Леша сам не понял, как мир охватила паника. Сначала Леше это даже нравилось, в его состоянии это, наверное, и правда граничило со справедливостью. Леша мечтал о возмездии, он правда мечтал, чтобы доктор нагрянул к Гречкину. Он не до конца понимал всю суть происходящего, а когда понял — все превратилось в какой-то фильм ужасов, и он уже не понимал где «хорошо», а где «плохо». Но ему уже было как-то не до этого. В его собственной жизни происходил апокалипсис, и Леша ничего не мог с этим поделать. В детском доме назначили комендантский час, никого не выпускали за территорию после школы, но Леша, погрузившись в свою депрессию, этого даже не замечал. Тем временем в городе творился какой-то хаос. Леша думал, что это нормально, ведь именно так он ощущал свою потерю. Никто не должен радоваться, если не радуется Леша. Никто не должен жить «нормально», если его Лизы больше нет. Без нее свет погас, жизнь потеряла привычные краски, и мир вторил Лешкиным чувствам, он разлагался с той же скоростью. Леша не думал о мире. Сложно думать о чем-то столь незначительном, когда твой собственный мир рушится на глазах, когда он сыплется сквозь пальцы вонючей трухой. Такая банальность, но Леша больше не знал, как жить. Он растерял всю уверенность в завтрашнем дне, и те маленькие крупицы надежды на справедливость рассыпались в прах вместе с вынесением оправдательного приговора. Кирилла Гречкина не посадили. Конечно, никому не нужна чертова справедливость, и Леше она теперь тоже была не нужна. Он слишком отчаялся ее добиться, и то, что происходило за окнами, тоже ей не являлось. Леша хотел правосудия, а не самосуда. Первые звоночки того, что все это пора было заканчивать, пришли, когда Доктор спалил дом Гречкиных, но так никого и не застал. Старший Гречкин орал с экранов, что просто так этого не оставит, что он добьется наказания для этого «ублюдка в птичьей маске». Леша усмехался его словам. Его-то сынок никакие маски не носит, его сынок делает вещи похуже, прикрываясь папочкой и улыбкой с золотыми грилзами на зубах. Леша до сих пор помнит его оскал на суде, его попытку ему подмигнуть. Леша ненавидел его всем сердцем, но такой участи не желал. Наверное, Леша был слишком добрым. Или глупым. В конце концов, доброта всегда так или иначе граничит с глупостью, как ты ни старайся этого не замечать. Леша отлично понимал, что от него ничего не зависит. Он такой же болтик, такой же механизм дебильной неработающей системы правосудия, как и все остальные. Как и майор Гром, который вот уже битых полчаса пытается выудить из него хоть что-то. Но что Леша ему может дать? Нелепые обрывки своих скудных будней, слезливые просьбы перестать уже его допрашивать? — Я не выходил из комнаты всю эту неделю, — голос Леши уже не дрожит, он звучит отрешенно, будто сам он уже давно не здесь, а где-то там, с Лизой, в своем выдуманном мирке. — Можете спросить кого хотите, я не выходил, — Гром кивает. Леша знает, что Игорь не надеется получить правдивый ответ, да вообще хоть какой-то. Но его обязывают опросить «подозреваемых». Опросить тех, кто так или иначе мог желать Гречкиным зла. Конечно же, Леша был первым в списке. Леша не злится на Игоря за это, он вообще не может на него злиться, потому что Гром в принципе был единственным человеком, кто хоть как-то пытался ему помочь. Правда пытался, хоть это и было бессмысленно с самого начала. Наверное, у Игоря разыгрались отцовские чувства, наверное, он и правда чувствовал за Лешку какую-то ответственность, поэтому и пришел сюда сам. Поэтому и притащил ему пакет каких-то сладостей. Леша их уже видеть не мог. — Хорошо, но, может быть, кто-то писал тебе? Звонил? Может быть ты замечал что-то странное в последнее время? Твои друзья не задавали тебе какие-нибудь вопросы? — Леша усмехается себе под нос. Вопросы ему давно никто не задает, и друзей у него нет. Никому не нужен обезумевший от горя школьник, какая глупость. А из странностей — только та вакханалия, которая творится за окнами. — Нет, никто ничего не писал, не звонил и не спрашивал, — Макарову хочется поскорее закончить с этим диалогом. Гром все равно ничего не добьется. Если бы Леша и хотел смерти Гречкина, то вряд ли бы он додумался до того, чтобы написать Доктору. А даже если бы и додумался, то это бы давно вычислили. Но он не писал, ему уже все равно. — Окей, я тебя понял, Леш. Ну ты это, сразу звони мне, если будет что-то странное, хорошо? Это важно, — Леша кивает. Конечно, конечно же он не позвонит. Да и ничего странного с ним происходить не будет, потому что с Лешей вообще больше ничего не происходит. Кровать, подушка, школа, кровать — обычные будни сгоревшего Леши. Вряд ли он вообще позволит себе лишний раз выйти за дверь. Лишний раз покинуть свой выдуманный мирок. Игорь покидает его в расстроенных чувствах, Игорю грустно смотреть на то, как тускнет что-то настолько солнечное. Когда-то Лешка и правда был таким. Когда-то, когда была жива Лиза. Ради нее хотелось светиться, ради нее хотелось делать хоть что-то, двигаться куда-то, чего-то добиваться, чтобы сестренка, его маленький лучик, могла им гордиться. Чтобы она не чувствовала себя хуже остальных, не чувствовала себя обделенной. Это у Лешки никого не было, никакой поддержки, никакой опоры, а у нее была. Он был. А теперь нет ни ее, ни Лешки, никого нет.