Незримое

      Чувство разливалось грязным чернильным пятном, заползая в самые укромные закутки её сердца. Жгло, разъедало плоть, как свежее клеймо, поставленное на теле животного. Не было в нём ничего светлого, радостного или возвышенного. Однажды Инеж спросила у мамы, как та поняла, что влюбилась в папу. Мама говорила, что чувство прилетело словно свежий, теплый, весенний ветер. Головокружительное и радостное, но потом стало очень спокойно. Инеж грустно усмехнулась, её чувство ударило как ледяной ветер. В Равке его называли Грузебуря. Бандит.       Инеж как-то рассказала Джесперу, что тот напоминает её Адезку.       — Западный ветер, — подмигивала сулийка, — бедокур и отличный спутник. Он швыряет женщин в постель соседа и вихрем проносит в мужских головах дурные намерения.       Джеспер долго смеялся, а Инеж подумала о Бреккере и ветре северном.       С самого детства Инеж наблюдала выступление родителей на трапециях, тросах и полотнах. Когда она была совсем маленькой всё происходящее напоминало волшебную сказку, она завороженно смотрела, пока не улавливая мимолетных прикосновений. Но чем старше становилась, тем больше узнавала о романтике, нежности и страсти. Временами ей становилось неловко от увиденного, но она всё равно не могла отвести взгляд. Родители крутились, создавая из своих тел изящные фигуры. Мама летела в свободном падении, а папа ловил её в самый последний момент. Зрители ахали. Сердце девочки каждый раз замирало. Папа ни разу не уронил маму.       — Иногда мне кажется, что я влюбилась в его уверенные руки, — улыбалась мама.       — На самом деле, — шептал мужчина на ухо дочери, — у неё внутри часовой механизм, который тикает синхронно с моим.       Их номер оканчивался поцелуем, который длился определённо чуть длиннее приличного. Это выглядело таким естественным. Зрители ликовали. Но сколько бы страсти не показывалось под куполом, настоящие, глубокие чувства скрывались от зрителей. По вечерам часто устраивали танцы у костра под небом, усыпанным сияющими звездами. На всю округу разливались старые сулийские песни под звуки скрипки, гитары и флейты. Как красиво пела её мама. Родители танцевали, и девочка думала, что в этих спокойных движениях на твердой земле любви гораздо больше, чем в их номерах в воздухе. Сама же маленькая сулийка всегда просила папу кружить её под веселую музыку и чем быстрее, тем лучше.       Бывало родители ссорились. Очень тихо, как две шипящие змеи, сколько бы девочка не пыталась подслушивать слов разобрать не получалось. А потом мама как правило грустно улыбалась:       — Разумная женщина добавляет сахар во все, что она говорит мужчине, и убирает соль из всего, что мужчина говорит ей. Я не всегда бываю разумной.       О такой любви мечтала Инеж. Что когда-нибудь она доверится настолько, что не побоится отпустить трапецию, зная, что её обязательно поймают. Она и сейчас по-прежнему верила в любовь. Только теперь любовь существовала где-то в параллельном, зеркальном мире, в который девушка вряд ли сможет попасть. Какой мужчина примет всё, что с ней произошло?        «Шлюха, шлюха», — шелестели шепотки. Тащились за ней, как шлейф из фальшивого шелка. Пульсирующей головной болью. Порой ей казалось, порой она четко слышала. Читала в каждом пойманном взгляде.       В Зверинце, когда девушка поняла, что сбежать не сможет, то стала искать способы, чтобы не сойти с ума. Помогало несколько вещей. Молитвы утренние и вечерние. Подчас она роптала, не понимая, что совершила сама или её семья, почему Святые послали такое испытание. А затем вспоминала об их страшных мучениях перед смертью. Она, по крайней мере, ещё жива и умирать не собиралась. В свободные часы сулийка разминала тело. Тянулась долго и до боли, чтобы мышцы не забывали старые нагрузки. Делала монотонные упражнения и подолгу застывала в неудобных позах. Это помогало не размышлять. А временами разрешала себе думать о семье, забравшись в какой-нибудь укромный уголок или в солярий на крыше под куполом из железных прутьев, буквально напоминающий птичью клетку — только там рабыни Павлина могли дышать свежим воздухом. Девушка погружалась в воспоминания так глубоко, что впадала в какой-то транс. Но о семье она никогда не думала, когда находилась с клиентами. Тот транс был совершенно другого рода.       Однажды после особенно тяжелого дня она молилась, и не иначе как Святые послали ей очень простую мысль. Информация. Все знали, что в Зверинец приходят не только из-за плотских утех. Бандам Бочки нужны сведения. Но за девушками следили строго, а браслеты с колокольчиками на лодыжках упрощали задачу. Инеж стала учиться ходить, не издавая звуков. Оставалось выбрать кому она предложит сведения. Уже несколько раз лейтенанты разных банд доносили на девушек. Неудачливые шпионки, вызванные в кабинет Танте Хелен, потом долго не могли работать. Но к лейтенанту Отбросов не подходил никто. Старались, но Инеж видела, как пытающиеся съеживались и немели под взглядом парня, даже не успев приблизиться и на метр. Она бросила себе вызов.       — Я могу помочь тебе. — четыре слова, которые изменили её жизнь.       Бреккер учил обращать внимание на взгляды. Как часто и как долго люди смотрят друг на друга. Или как пытаются скрыть, что смотрят. Короткие и неуловимые переглядывания. Полезные уроки.       — Сердечные привязанности — самый сильный рычаг, — как-то сказал Каз, пока они наблюдали за домом богатого купца, — никогда не влюбляйся.       Это последнее, что девушка когда-либо намеревалась делать, но почему-то ответила:       — Иногда это от нас не зависит. Сердце невозможно контролировать.       Парень немного помолчал, а затем произнес:       — Возможно.       Каза Бреккера не интересовали отношения. Никакие. Инеж убедилась в этом достаточно быстро.       — Обидеть друзей — угодить врагам, Каз, — произнесла сулийка очередную мудрость её предков, после того как он очередной раз отчитал Джеспера.       — У меня нет друзей, Призрак.       — Но Отбросы?       — Банда — это семья, а с родственниками дружить не обязательно.       Инеж не хотела в это верить. Однажды она стала настолько уверенной или обезумевшей, что решила проследить за ним. Несколько часов под проливным дождем прыгала по крышам, взбиралась по стенам, пряталась в переулках, пока не оказалась снова у Клёпки. Она вернулась к себе и вздрогнула, когда раздался резкий стук в её комнату.       — Больше никогда не пытайся следить за мной, — сверкнул глазами парень.       Больше она не пыталась. Но, Святые, ей стало бы проще жить, если бы она узнала, что он тайком ходит к девушкам, парням, да хоть к… у таких страшных людей могли быть очень изощренные фантазии.       Порой девушке казалось, что ему противны люди в принципе. А его перчатки — дань брезгливости. Теперь она грустно усмехалась, если любой нормальный мужчина посчитает её грязной, что говорить о ком-то другом.       Девушки в Зверинце болтали: если клиент не слишком уродлив и жесток от работы можно получать удовольствие. А иногда, что самое ужасное, этого жаждали и сами клиенты. Инеж этого не хотела. Но тело порой жило своей жизнью. Постыдное возбуждение, рождавшееся глубоко внутри, которому она не могла сопротивляться. Не могла прекратить. И самым мерзким стало просыпаться от этого ноющего, пульсирующего чувства теперь. В одиночестве. Не часто, но весь следующий день она ощущала себя разбитой и раздражительной.       — Ты какая-то нервная последнее время, — Каз никогда не упускал возможности её поддеть.       — Знаешь, Каз, с девушками такое бывает… периодически.       Она лукавила, но ей нужно было развеять любые подозрения. Не то чтобы она собиралась его смутить. Каза Бреккера невозможно смутить. Но всё же до того как на его лице понимание сменилось брезгливостью, проскользнула ещё какая-то неуловимая эмоция. Сочувствие? Он отвернулся и спросил:       — Ты можешь работать?       — Могу.       А в Зверинце бы не смогла, хотя некоторые девушки говорили о клиентах со странностями. Но Инеж попала в Зверинец не созревшей для замужества. Стала женщиной, до того как стала девушкой. И это, пожалуй, единственное, в чем ей повезло. Она слышала страшные рассказы от девушек, которые стояли перед сложным выбором или сходить к корпориалке и не беременеть никогда или прерывать беременность снова и снова. Танте Хелен никому не позволяла рожать.       Когда через несколько месяцев после освобождения девушка пришла к себе в комнату, очередной раз чудом избежав смерти, то с ужасом обнаружила, что все белье и штаны в крови. Она так сильно испугалась, что несколько минут не могла здраво рассуждать. Но потом, прислушавшись к ощущениям, поняла, что вовсе это не внутреннее кровотечение, и она всё-таки не умирает. Да и кровь немного другого цвета. Она грустно улыбнулась. Мама рассказывала, что у сулийцев есть традиция устраивать для повзрослевших девочек маленькое торжество, как знак того, что начинается другая жизнь и в этом нет ничего стыдного. Инеж поплелась вниз, её торжеством будет, если ванна-прачечная окажется не занята.       С каждым новым днём она понимала, что находиться с Бреккером рядом, в очередной засаде или в его комнате, слушая новые коварные планы, становится физически невозможно. Девушка злилась. Её невинность украл мерзкий, вонючий старикашка, а её сердце — самое жестокое, страшное существо, бродившее по улицам Бочки. Наверное, это закономерно. Наверное, всё в её жизни теперь будет неправильно. Перед глазами вспыхнуло воспоминание. Каз пробивает железным вороньим клювом своей трости лоб одного бедняги. Сгустки крови, ошмётки мозга, осколки костей. Инеж видела увечья похуже, но её живот скрутило, от того с каким спокойствием парень затем вытер набалдашник платком. Раньше она пыталась стереть эту картину из памяти. Сейчас — заставляла вспоминать.        Она готова была плюнуть на контракт и обязательства, сесть на первый корабль и уплыть. Знала, что никто не станет тратить силы, время, а главное деньги, чтобы разыскать её. А может, она просто сымитирует свою смерть. Оставит лужу крови и записку, что Призрак теперь там, где и всегда должен быть. В этот момент в её жизни и появилась Нина Зеник.       — Будь осторожна, — сказал Каз.       Инеж удивленно подняла брови. Каз заявляет об осторожности: что-то новенькое.       — Я справлюсь.       — Ты ещё не имела дело с сердцебитами.       Он, разумеется, был прав. Но Инеж не хотела показывать, как сильно нервничает. Ей могут остановить сердце взмахом руки, умирать от подобного точно не хотелось. Девушка пыталась прогнать эти мысли, цепляясь кошками за скользкие от дождя кирпичи, но чем ближе становилось нужное окно, тем сильнее возрастала её тревога. Добравшись, сулийка некоторое время наблюдала через окно за высокой, полной девушкой с копной каштановых волос. Та нервничала: не выпуская из рук бумаги, то садилась на кровать, принимаясь читать, то резко вскакивала, начиная ходить вперед-назад по комнате. Инеж прошептала молитву и постучала по стеклу. Девушка вздрогнула и выставила руки. Сулийка коснулась свободной рукой лба, а затем прижала ладонь к груди. Мирный жест, существующий только у равкианцев, но религиозный, всё же гриши, как знала Инеж, не верили в жизнь после смерти. Сердцебитка убрала руки и, подойдя ближе, открыла окно.       — Ты Нина Зеник? — Инеж спросила на равкианском. Это предложил Каз: родной язык хорошее начало переговоров.       Сердцебитка кивнула. Только сейчас Инеж увидела, насколько девушка бледна и испугана. Но от следующих слов сулийка искренне удивилась:       — Какое у тебя ко мне дело?       Нина Зеник провела в Керчии всего неделю, но уже знала традиционное керчийское приветствие, хоть сейчас оно и звучало нелепо.       — Я Инеж Гафа, но все зовут меня Призрак. Я пришла предложить тебе более выгодную сделку, могу залезть внутрь?       Сердцебитка снова кивнула. Сулийка скользнула внутрь и откинула капюшон.       — Как ты сюда залезла?       — У нас мало времени, покажи контракт.       Нина протянула бумаги. Инеж, следуя указаниям Каза, быстро начала читать.       — Вот! — указала сулийка, — очень хитрый пункт, даже когда ты выплатишь всю сумму, у Роллинса будет лазейка не отпустить тебя.       Если бы можно было побледнеть ещё сильнее Зеник несомненно так и сделала. Сердцебитка могла быть превосходным бойцом, но разбираться в тонкостях керчийских контрактов не умела.       — К тому же Роллинс не из тех, кто соблюдает сделки.       — Разве в Керчии сделки не охраняются религиозным законом?       Инеж грустно усмехнулась.       — Не все керчийцы добросовестны, а Роллинс каэлец. Гнева Гезена он точно не боится.       — Ты ведь сулийка? — вдруг спросила Нина.       Инеж кивнула, а от следующих слов у нее перехватило дыхание: так давно не слышала родной язык.       — Почему ты мне помогаешь?       Что Инеж могла ответить? Ей приказал Каз: сердцебитка будет отличным пополнением в банде Отбросов.       — Это не помощь, это просто более выгодная сделка, — тихо сказала девушка, — но у меня такой же контракт, и я точно знаю, что когда-нибудь рассчитаюсь и уплыву из этого проклятого города.       Инеж коротко рассказала о Пере Хаскеле, Казе и немного о Зверинце.       — Хорошо всё обдумай и, если решишься, оставь окно утром открытым. — с этими словами она залезла на подоконник и исчезла.       Инеж устроилась у чердачного окна в доме напротив Изумрудного дворца и принялась ждать. Окно Нины Зеник открылось за час до рассвета.       — Покажи ей город, — бросил Каз, выходя из приватной комнаты Клуба воронов, где Нина только что подписала свой контракт.       Инеж задумалась. Наверное, что-то подобное Каз приказал Джесперу год назад.       — Он всегда такой, — начала Нина, махая рукой подбирая слова, — такой… странный? Почему он носит перчатки в помещении?       Инеж улыбнулась. Нину Зеник ждало много интересных историй.       — Куда бы ты хотела пойти? — спросила сулийка, — ты, наверное, уже ходила в район Равкианского посольства.       — Да… и я пока не хочу там появляться.       Инеж чуть нахмурилась, но потом подумала, что ей тоже. Слишком сильно напоминает дом.       — Университетский район, пожалуй, самое красивое место в Кеттердаме, — пожала плечами сулийка, — и там хорошие кофейни…       — Там продают вафли? — голос сердцебитки стал чуть выше.        «Каз бы назвал это рычагом», — подумала Инеж, но сразу отмахнулась от этой мысли.       Выйдя на улицу, они некоторое время шли молча. Инеж не знала о чём говорить, но вскоре заговорила сама Нина и с тех пор почти не останавливалась. И, в отличие от болтовни Джеспера, Нину слушать не надоедало. Сердцебитка бегала от одной витрины к другой, иногда заходила внутрь и принималась расхваливать товар своим идеальным керчийским. Один торговец даже угостил её парой булочек. Нина протянула сулийке сдобу и подмигнула. Инеж только недоуменно моргнула.       — Все гриши так хорошо знают керчийский и сулийский? — не могла не спросить Инеж.       — Нет, это мой особый навык, так сказать, ещё я знаю шуханский, каэльский, фьерданский, даже некоторые земенские диалекты, — как-то равнодушно перечислила Нина.       — Ого! — удивилась Инеж, — Джеспер порадуется, — он земенец и он… — девушка запнулась, — наполовину каэлец, но каэльский не знает.       — Кто такой Джеспер?       — Он тебе понравится.       — Так же как Бреккер?       — Нет, — хихикнула Инеж.       Они гуляли по университетскому району, и Инеж не поняла в какой момент начала рассказывать о семье. И впервые ей не становилось от этого грустно. Ей давно не было так хорошо.       — Спасибо! — улыбнулась Нина, когда они подошли к Дому Белой Розы, — завтра продолжим?       Сулийка кивнула и тогда Нина обняла её. Инеж оцепенела. Она не помнила, когда её обнимали последний раз так искренне. Джеспер несколько раз пытался, но девушка всегда предугадывала и уворачивалась. С того момента Нина Зеник своими веселыми рассказами о приключениях во время обучения и путешествиях по Блуждающему острову, как целебный бальзам очищала сердце Инеж. Сулийка догадывалась, что страшного в жизни бойцов второй армии происходило гораздо больше, но Нина не любила придаваться грусти.       — И тогда он взорвал труп! — вещала Нина, — я до сих пор не знаю, как можно взорвать труп! Весь кабинет был в… мы все были в… — её передернуло, — для сердцебита это хороший опыт, но всему же есть предел! Мы несколько дней отмывали кабинет!       — Это ужасно, — хохотала Инеж, вытирая слезинки. Несколько лет назад от подобной истории её, вероятно, начало мутить, но жизнь среди Отбросов немного изменило её чувство юмора.       — Тебе говорили, что у тебя очень красивый смех? — прищурилась Нина.       Инеж задумалась, а потом сердце защемило.       — Когда я стала постарше, папа говорил, что не может отличать наши с мамой голоса. У мамы был очень красивый смех.       Девушка закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Чистый, звонкий, словно трель серебряного колокольчика. Услышит ли она его когда-нибудь снова.       — Ой… — Нина смутилась.       — Всё в порядке, — Инеж накрыла своей ладонь её ладонь, — я обязательно их найду.       — А я помогу, — твердо заявила девушка.       — Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, Нина Зеник. И ты же не хочешь считаться дезертиром.       — Умеешь ты все портить, — насупилась та.       Инеж никогда не говорила, что может помочь вытащить Матиаса. Она знала, что Нина обивает пороги судов, а ведь у сулийки имелись сведения на каждого судью, пристава и высшего члена совета Керчии. Но эти сведения принадлежали Казу. Что будет, если она скажет Нине? Та сразу же уплывёт из Кеттердама со своим фьерданцем. Нину Зеник точно не остановит невыплаченный контракт. А Инеж снова останется одна с разбитым сердцем. Каз никогда не будет ей доверять. Но Нина не просила помощи. Может, ждала, когда сулийка сама предложит. Может, существовало что-то другое. Инеж всё равно считала себя ужасной подругой.       У неё никогда не было настоящих подруг. Только мама, тети, кузины. Их небольшой караван колесил по Западной Равке от границ Фьерды до Шухана. Не задерживаясь дольше месяца нигде. За это время даже с особо любопытными девочками, осмеливающимися оставаться после представлений, из сел и городов, у которых они останавливались, не получалось завязать дружбы. И раньше Инеж это не беспокоило. Мама была её лучшей подругой, она могла рассказывать ей всё. В Зверинце дружбы не существовало. Альянсы создавались для выживания. С девушками из Отбросов у сулийки сближаться тоже не получалось. Слишком часто она ловила завистливые взгляды. Слишком часто узнавала слухи о том, чем именно она занимается по ночам в комнате лейтенанта. Хотя никто не говорил напрямик. Каз, наверняка, тоже об знал, но ничего не предпринимал, будто ему это выгодно.       Так Нина стала её первой настоящей подругой. Нельзя сказать, что они обе доверяли друг другу полностью. У каждой имелось слишком много ран, показав которые не стало бы легче. А ещё Нина оказалась единственной девушкой из банды, а порой Инеж думала, что одной из немногих во всем Кеттердаме, кто не боялся Каза. Она постоянно спорила, дерзила и возмущалась.       — Я не буду тратить на тебя время, Бреккер, — Зеник скрестила на груди руки, — моя сегодняшняя клиентка заплатит мне за вечер гораздо больше, чем ты за неделю.       — Посмотри в свой контракт, Зеник, и ты увидишь, что можешь делать, а что нет.       — А ты заставь меня.       — За нарушения контракта отправляются в Хеллгейт, так не терпится увидеть своего фьерданца?       Нина вскинула руки, в ту же секунду Каз согнулся, вцепившись рукой в краешек стола.       — Не зли меня, Бреккер. — процедила она.       — Не трать силы, сердцебитка, что ты будешь делать, если убьешь меня? — усмехнулся Каз, потирая грудь.       — Как думаешь, — шепнул тогда Джеспер на ухо Инеж, — на дуэли из смертоносных взглядов кто из них победит?       В тот момент Инеж не поняла за кого испугалась сильнее. Но, вероятно, именно благодаря такому бесстрашию Нины сама она смогла сделать то, на что долго боялась решиться.       Это случилось в одной из подворотен. Хозяин небольшой лавки оказался крепким, но трость Бреккера, в конце концов, развязывала язык кому угодно. Окровавленный мужчина лежал, размазывая сгустки крови по своему лицу.       — Я рассказал всё, что знаю.       — Верю, — Каз замахнулся тростью, целясь набалдашником точно в висок.       — Каз! — воскликнула Инеж.       Трость замерла.       — Зачем его убивать?       — Что с тобой, Призрак?       — Победа над слабым, подобна поражению, — твердо изрекла девушка, поймав его взгляд.       Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. Бреккер пробормотал себе под нос пару ругательств и сильно стукнул тростью о мостовую.       — Спасибо, — залепетал мужчина.       Инеж присела на корточки возле него и резко приставила кинжал к его горлу:       — Я советую тебе убраться из города, в противном случае я лично приду за тобой.       Она не заметила, как Каз отошел, лишь услышала нервный стук трости в другом переулке. Сулийка точно знала, что если бы рядом находился ещё какой-нибудь член банды, всё закончилось по-другому. Милосердие в Бочке, как и любое чувство отдаленно напоминающее хорошее, — слабость. Ей вбивали это в голову, запрещая оставлять свидетелей. Девушка часто переходила грань, когда можно было нанести тяжелую, но совместимую с жизнью рану. Взывать к милосердию Каза вещь очень глупая. Но начав однажды, Инеж не переставала пытаться.       Сулийка проводила ночи на крыше Церкви Святого Бартера несколько недель. За это время она точно выучила как работает охрана дома Яна Ван Эка. Кто и в какие дни, их особенности, привычки, места жительства и даже родственников. Она запомнила повадки собак. Несколько раз пробиралась в сам особняк. К картине подобраться не смогла, но отчетливо её разглядела. Казу это было достаточно.       В намеченную ночь всё прошло гладко. У одного охранника накануне обокрали квартиру, у другого прихватило живот, но не настолько, чтобы отпроситься со смены. Третий явно не понимал, почему его так сильно клонит в сон, а четвертый — и это Инеж не нравилось больше всего, — очень переживал за внезапно заболевшую жену. Собак обычно кормили утром, так что мимо маленьких угощений с легким успокоительным никто не прошёл. Каз битый час провозился с замком в галерею, но и это входило в планы.       — Хороший вор, всегда что-нибудь оставляет взамен, — прошептал Каз, сворачивая оригинал картины, пока Инеж тупо пялилась на идеальную копию.       Она возвращалась в Клёпку, чувствуя себя королевой преступного мира. Но адреналин и эйфория, кружившие её голову, постепенно спадали, а девушке хотелось продлить это чувство хоть немного. Наверное, поэтому она не отказалась, когда Каз предложил ей стакан бренди.        «Только один», — пообещала себя сулийка.       В Зверинце ей порой помогало вино. Девушка знала, что это не выход и боялась пристраститься. После освобождения она пообещала себе не прикасаться к алкоголю. Она много чего пообещала, и уже много чего нарушила. Но вино не пила. Или виски, или бренди.       Первый глоток приятно обжег горло. Они молчали. Инеж, сидя на подоконнике, смотрела на звездное небо. Каз со свечой в руке изучал картину.       — Ты собираешься её продать? — наконец спросила девушка.       — Пока не знаю.       Тепло, растекающееся по телу, вдруг превратилось в жгучую горечь. Инеж забыла, что алкоголь мог не только дарить веселье и беззаботность, но и выуживать из глубин памяти самые болезненные воспоминания. Каз умел всё портить. Если бы он продал картину, половина вырученных денег причиталась ей. Хорошо, сорок процентов. Да она согласилась и на тридцать. Об этой операции не знал никто, и они не обязаны выплачивать проценты Хаскелю.       — Это неплохие деньги, — пробормотала она.       — Не терпится вернуться домой?       Она сжала зубы. Не то чтобы её мысли было трудно прочитать.       — Что меня там ждет, Каз? У нас говорят, что позор длиннее жизни, — она поставила недопитый стакан на стол и направилась к выходу, — доброй ночи.       По этой ли причине она даже не попыталась отправить письмо в Равку. В Кеттердаме полно сулийцев. Khaj pa ve. Сулийцы видят своих. Сулийцы не забывают своих. Прошло почти три года. Родители имели право знать. Она ужасная дочь.       — Инеж, — резко сказал Каз, девушка остановилась, — если золото упадёт в грязь, оно не станет бронзой, — парень не смотрел на неё, по-прежнему изучая картину.       Инеж не сразу поняла смысла сказанного. А потом чувство, которое она давно спрятала, заперла как пленницу в темницу, замуровала, ожидая, когда оно погибнет, забилось с такой силой, что стало трудно дышать. Но сулийка ничего не ответила и ушла. Каз действует только в своих интересах. Всегда. Он умелый манипулятор. И если его маленький призрачный солдатик расстроился, нужно подобрать правильные слова. Она на это не поведется. Засыпая, она читала молитвы, отгоняя любые мысли, надеясь на сон без сновидений.       С первыми днями осени зарядили противные дожди. Всякий раз, когда Инеж приходила к Нине, та недовольно ворчала. Поэтому в первый солнечный день, хоть и очень прохладный, у неё не оставалось выбора, как идти туда, куда захочет сердцебитка. Они гуляли по набережной университетского района, когда Нина спросила:       — У нас говорят, что у Ван Эка украли Де Каппеля.       — Тоже об этом слышала.       — Скоро это будет во всех газетах. Удивительно, что он смог это так долго скрывать.       — Он богатый.       — На такое способны только очень искусные воры.       — Наверное.       — Ну же, я хочу знать подробности!       — О чем? — невинно хлопала глазами сулийка.       — Ты плохая актриса, — пихнула её в бок Зеник.       Инеж всеми силами пыталась скрыть улыбку.       — Помнишь сказку о лисе? — вдруг спросила Нина.       — Конечно. — Все дети в Равке знали эту сказку.       — Вы мне их напоминаете.       — Кого? — Инеж подняла брови.       — Лис и соловушка. — хитро улыбнулась Нина.       — Что за глупости, — Инеж фыркнула, но в голове запел голос мамы: «в лесной чаще даже мелким птицам приходится проявлять жестокость, чтобы выжить». А потом тихо сказала:       — Каз никогда не закричит, — она вздохнула, — но мне нравится конец этой сказки.       — А наши сказки закончатся ещё лучше! — Нина приобняла её, положив руку на плечо.       — Обязательно.       Нина Зеник определённо догадывалась о её секрете, но сулийка точно знала, что она никому его не расскажет.