Он явился в дождь и туман:
(бом-бом, bonne étoile)
— Буду юнгою, капитан!
(бом-бом, bonne étoile).
— Что ж, добро, сынок, но гляди,
(бом-бом, bonne étoile)
В бурю крыльев не повреди.
(бом-бом, bonne étoile)
(Драконь, «Морская молитва об ангеле-хранителе»)
— Если «Астэра» и «Айсенфогель» выйдут из этого шторма без серьезных повреждений, Олаф, я, пожалуй, уверую, — чернявый марикьяре, чьи беспечные интонации и широкая улыбка никак не вязались с напряженным взглядом, протянул подзорную трубу стоявшему рядом с ним высокому пожилому дриксенцу. — Полюбуйтесь-ка, что там творится! Олаф пожал плечами — творившееся «там», то есть прямо по курсу, которым следовали два корабля совместной талигойско-дриксенской экспедиции в Бирюзовые земли, было легко разглядеть и невооруженным глазом; но трубу взял. — Девять баллов, не меньше, — хладнокровно резюмировал он, обозрев картину. — Гроза нешуточная. Но нас может отнести в нужном нам направлении. — Если очень повезет, — фыркнул Ротгер. — Впрочем, мне нравится ваш оптимизм. — А мне не нравится ваша мрачность, — парировал Кальдмеер, поворачиваясь к собеседнику. — Это мало на вас похоже. Вальдес метнул в него острый взгляд и тут же отвернулся, вперившись в темный, будто клубящийся впереди грозовой фронт. — Вы слишком хорошо меня знаете, адмирал цур зее. Мне не нравится этот шторм, мне не нравится эта полоса тумана перед ним. Я слышу ветер, и мне не нравится, что он говорит. Они помолчали, стоя бок о бок. Говорить не хотелось. Волнение нарастало; свежий ветер постепенно крепчал, обещая вскоре смениться сбивающими с ног шквалами, и вовсю трепал волосы и одежду; матросы спешно убирали паруса и принайтовывали шлюпки. На шедшей поодаль «Ледяной птице» с парусами уже закончили — капитан Пауль Бюнц и его помощник Петер Штосберг свое дело знали отлично. — Возможно, остальные смогут избежать этого шторма, — заметил Кальдмеер, привычно повышая голос, чтобы перекрыть шум волн. Остальными были три других корабля экспедиции, которые буря недельной давности сбила с курса. — Если их отнесло достаточно далеко на север… — Возможно, — Вальдес по-прежнему напряженно вглядывался в линию горизонта, где тревожное тёмное небо практически сливалось со свинцовым морем. Или, возможно, в призрачную полоску тумана, казавшуюся на этом мрачном фоне почти белой. — Но сейчас нам будет не до них. Кальдмеер махнул рукой на сдержанную вежливость и крепко сжал плечо марикьяре: — Что ты слышишь, Ротгер? — Море злится, — черные глаза горели веселой яростью, — небо злится, Олаф. Не знаю, на кого и почему, но это не так уж важно: стихия не щадит тех, кто случайно попадается ей под горячую руку. Ледяной безотчетно потер шрам, вспомнив холодный туман Полночного моря, предвещавший встречи с древним проклятием. Едва ли здесь их ждало то же самое, но кто знает… Они уже давно были в незнакомых водах; приходилось доверять не картам и накопленным за годы сведениям, а собственным глазам да навигационным приборам. — Что ты предлагаешь делать? Вальдес зло рассмеялся: — Ничего! Уйти не получится, значит, будем ждать, дрейфовать, действовать как обычно. Прорвёмся, конечно, но потреплет нас знатно. — Прорвёмся, — кивнул Кальдмеер и напоследок крепче сжал пальцы, а после выпустил плечо марикьяре и развернулся, оглядывая палубу. — Кажется, управились. Я обойду корабль и заодно велю передать на «Айсенфогель», чтобы ложились в дрейф. Ротгер благодарно кивнул, отбросил с лица волосы: — Не будешь возвращаться к своим? — Бюнц и Штосберг справятся и без меня, а шлюпки уже закреплены. Лишняя трата времени. — Олаф! — Да? — Кальдмеер уже начал было спускаться со шканцев, но Вальдес нагнал его в два шага, схватил за предплечье, удержав на месте. И тут же отпустил, махнул рукой: — А, к кошкам! Я отвратительно трезв, а для таких разговоров это никуда не годится… После шторма непременно нужно напиться, слышите, Олаф? Вот тогда и поговорим. — Вам нужно успокоиться, Ротгер. Я никогда не видел вас настолько… — Кальдмеер чуть было не сказал «испуганным», но вовремя осёкся. — Настолько выбитым из равновесия. В море это может дорого обойтись. — Не бойтесь называть вещи своими именами, Олаф, нас всё равно никто не услышит, — рассмеялся Вальдес, склоняясь ближе. — Я действительно напуган. Все мои инстинкты кричат мне, что нам не нужно идти в этот шторм, что он куда опаснее, чем мы можем себе представить… Я под вашими пушками не боялся, понимаете, Олаф? Потому что тогда я знал, чего ожидать и как сражаться, понимал, что происходит; а здесь знаю только, что туда, за эту пелену, нельзя. Вот что нам дорого обойдется, а не мой страх. — Сделаем все, что сможем, — Кальдмеер не улыбался, но его глаза неуловимо потеплели. — Выбора у нас все равно нет. А рисковать нам с вами не впервой. Вальдес, кажется, хотел что-то ответить, но потом передумал и лишь мотнул головой: — Ступайте, Олаф. У нас не так много времени, чтобы тратить его на разговоры. Прорвемся. Но выглядел он уже намного спокойнее.***
Пелена тумана накрыла корабли полчаса спустя, глуша все звуки и неся с собой странное затишье. Даже волнение будто бы слегка улеглось, а ветер стих. Но это не радовало: туман оказался густым и липким, а еще — холодным, как в Полночном море перед появлением ледяных флотилий. Стоя на шканцах, Кальдмеер едва мог различить грот-мачту; шаги и голоса матросов доносились будто бы издалека; а уж о том, чтобы разглядеть «Птицу», дрейфовавшую в половине хорны от «Астэры», и речи не шло. Вальдес был где-то на нижних палубах, куда уже успела спуститься большая часть команды; а Кальдмеер предпочёл пока остаться наверху. Он был уверен, что рядом никого нет, и потому невольно вздрогнул, услышав за спиной звонкий юношеский голос: — Мой адмирал, разрешите обратиться? Полсекунды у Ледяного ушло на то, чтобы осмыслить услышанное и понять: на корабле, где вся команда — талигойско-марикьярская, к нему только что обратились на чистейшем дриксен. Еще полсекунды — на то, чтобы вспомнить, откуда ему знаком этот голос. А вот заставить себя обернуться удалось не сразу. — Мой адмирал?.. — до чего же знакомые интонации, и эта лёгкая неуверенность в голосе… — Вы ведь слышите меня? Такого вопроса от порожденного туманом призрака Кальдмеер не ожидал. — Я вас слышу, лейтенант, — он всё-таки смог развернуться, оттолкнувшись от планшира, и теперь неотрывно смотрел на… кого-то, кто принял облик его погибшего сына. И чуть ли не впервые в жизни совершенно не знал, что делать. Зато знал, что это, оказывается, очень больно — получить наконец подтверждение тому, что Йозев мертв. Одно дело — понимать, что шансов на спасение у мальчика не было, и всё же надеяться вопреки всему; и совсем другое — видеть своими глазами, как его облик и остатки памяти крадёт потусторонняя тварь, способная проделывать такое только с мертвецами… Кальдмеер едва слышно скрипнул зубами. — Мой адмирал, я не призрак! — с горячностью заявил Йозев, видимо, прочтя всё по его лицу. И тут же смешался, покраснел — как живой. Вот таким его Олаф и запомнил в день боя при Хексберг. Юным, воодушевленным и пылким. В сердце закололо. — То есть я, конечно, призрак, вернее, не совсем, но я не как на Северном флоте, я… я настоящий. И я пришел помочь. — Объяснитесь, лейтенант, — потребовал Кальдмеер, пытаясь собраться с мыслями. Получалось плохо. Поверить в реальность Йозева получалось ещё хуже, но хотелось — очень. — Чем помочь? — Мой адмирал, возьмите меня юнгой на борт, — озадачил его юноша. И тревожно огляделся. — Если возьмёте к себе добровольно, если буду полноправным членом команды — смогу уберечь корабль от шторма. После этих слов Кальдмеер окончательно уверился, что перед ним не Йозев, а какое-то иное существо, принявшее его облик. После северных тварей и хексбергских кэцхен он бы не удивился уже ничему, даже выйди из тумана сам Леворукий со всеми своими кошками. А в следующую секунду его новообретенная уверенность разлетелась на мельчайшие осколки, потому что Йозев, видимо, угадав его сомнения, потянулся к вороту собственной рубашки и выудил из-под нее висевшую на груди эсперу. Торопливо стащил с себя подвеску вместе со шнурком и на раскрытой ладони протянул Кальдмееру: — Вот! Олаф молчал. Сказать ему было нечего. Эту эсперу, свою собственную, он подарил сыну, тогда еще совсем малышу, сам. Отдал его матери перед отплытием — и с тех пор больше не видел ни подарка, ни самой Греты. Знал, конечно, что мальчика растит ее отец, старый боцман Йозев Канмахер; знал, что мальчишка грезит о море… И ничуть не удивился, когда во флоте появился новобранец со знакомым именем. Ну вылитый дед, воодушевленно рассказывал ему Шнееталь, тоже заприметивший мальчишку: толковый, сметливый, артиллерист славный будет. Возьму потом к себе, второй Канмахер принесет мне удачу!.. Олаф тогда покивал, расспросил — и с тех пор всё поглядывал за сыном. Не помогал, нет, но за успехами следил; и тихо гордился, раз за разом узнавая в упрямом светловолосом пареньке самого себя. Но ни разу не выдавал своего интереса. Мальчик об их родстве не знал: Грета сразу сказала, что так будет лучше, и Олаф не собирался спорить. Единственная слабость, которую он себе позволил, — перед сражением при Хексберг оставить Йозева при себе временным адъютантом, благо Фельсенбурга пришлось отправить на берег. Хотелось иметь возможность приглядеть за сыном в его первом сражении, хотелось быть рядом с ним. Тогда Кальдмеер и предполагать не мог, что первый бой для Йозева окажется и последним. И вот теперь у него под пальцами был тёплый, нагретый живым человеческим телом металл, знакомая резьба — ни одна закатная тварь не станет носить символ Создателя, — и рука Йозева тоже была теплой. Живой. Как такое возможно? Лучше не спрашивать. — Мой адмирал, прошу вас, — голос сына звучал теперь уже умоляюще. — Времени мало, этот туман не укроет вас надолго. Возьмите меня в команду, я буду юнгой, я смогу помочь! Времени на расспросы и объяснения действительно не было, оставалось было только поверить — и довериться. И вот здесь Олаф не колебался ни минуты. Помощь не отвергают, а своего сына он знал — пусть и общался с ним крайне мало — и был уверен, что тот понимает, что делает. Даже в посмертии. — Верю, Йозев. Теперь верю, — он сжал чужую ладонь, смыкая пальцы просиявшего юноши вокруг эсперы. — Добро, сынок. Будешь юнгой. Не успел он договорить, как внезапный толчок едва не сбил обоих с ног: налетевший шквал с воем разметал туманную пелену, точно сорвал одеяло со спящего. «Астэру» швырнуло поперёк волны; откуда-то с полуюта послышалась брань матросов — видимо, ещё не успели спуститься в кубрик и стихия застала их врасплох. Кальдмеер бы и сам не удержал равновесия, если бы не вовремя схвативший его за плечо Йозев. — Спускайтесь к остальным, мой адмирал! — прокричал он, силясь перекрыть вой ветра; и его просьба прозвучала как приказ. — Когда нас накроет шторм, живым на палубе будет не место. Но ваши корабли этому шторму не добыча! Кальдмеер не успел ничего ответить: ветер взъярился с новой силой, «Астэру» повело в сторону, палуба опасно накренилась. Он увидел только — или ему почудилось? — как за спиной у Йозева раскрываются огромные, будто бы лебединые, полупрозрачные крылья; а после его буквально швырнуло в сторону последнего незадраенного люка, откуда как раз в этот момент высунулась лохматая голова Вальдеса. — Олаф, ну что вы там застряли? — марикьяре, щурясь от ветра и брызг, помог Ледяному спуститься. — Хотели, чтобы вас первым смыло? Так это не единственная ваша к тому возможность, поверьте! — Я хотел поближе взглянуть на туман, — честно признался Кальдмеер, поспешно хватаясь за трап, чтобы удержаться на ногах. Вальдес этого проделать не успел и был вынужден схватиться за самого Кальдмеера. — Он показался мне похожим на то, что я встречал на Северном флоте… Все успели укрыться? — Все, хотя некоторые основательно попромокли, — фыркнув, заверил его Ротгер. В сырой темноте кубрика Олаф видел только его белую рубаху и горячечно поблескивающие глаза. — И как вам туман? А главное, с кем вы там говорили? Кальдмеер вздохнул. Потёр шрам. Вздохнул ещё раз, отлично понимая всю степень абсурдности того, что собирался сказать. Открыл рот, закрыл, снова открыл. — С сыном. К чести Ротгера, с расспросами он лезть не стал — почуял, видно, что не время; но в его пристальном, цепком взгляде Олафу почудилось понимание.***
Безмятежная водная гладь искрилась под солнечными лучами, покрытая легкой рябью. Свежий ветер раздувал потрепанные паруса «Астэры», уверенно подгоняя ее к видневшейся на самом горизонте полоске неизведанной земли, и уже ничем не напоминал о минувшей буре; а в лицах и голосах матросов отчетливо читалась радость — едва ли на борту нашелся бы хоть один человек, который не был бы счастлив чудесному спасению… А спасение и впрямь было чудесным. Шторма такой силы Кальдмеер не мог припомнить за все годы, проведенные им на флоте, а их было немало; и уж точно он не встречался раньше с ветрами и волнами, которые обладали бы собственным разумом. Были, конечно, кэцхен — но такое было бы не под силу даже им. Да и где те кэцхен… Кальдмеер вздохнул и в который раз огляделся, щурясь и прикрывая глаза ладонью. Солнце нещадно слепило, блики на воде не уступали ему в этом деле. На шканцах шло оживленное обсуждение: разгоряченный Вальдес, яростно жестикулируя, пытался что-то втолковать помощнику капитана, а заодно с ним и боцману, периодически тыкая подзорной трубой в сторону «Айсенфогель». Та немного отставала от флагмана — во время шторма у нее подломилась бизань, и теперь «Птица» Бюнца была как никогда похожа на нахохленную чайку с подбитым крылом, которая качается на волнах и не может взлететь. Но и это было чудом: одна сломанная мачта да три сорванных шлюпки на два корабля — невеликая плата за то, чтобы никто из экипажа не погиб. Никто из экипажа… Какой ценой они вышли живыми из шторма? Он вновь обвел взглядом палубу, потом запрокинул голову, глядя на верхушки мачт; и невольно передернул плечами, отворачиваясь к корме. Не привиделась же ему эта встреча в тумане? Разве мог призрак, плод воображения, быть таким реальным? Разве мог его, Олафа, сухой и трезвый разум сыграть со своим обладателем такую шутку? Но если это был не призрак — то где же Йозев? — Олаф, — окликнул его Ротгер. И когда успел подойти, если только что спорил с боцманом? — На вас лица нет. С «Айсенфогель» дали сигнал: хотят лечь в дрейф. — Нужна помощь с бизанью? — осведомился Кальдмеер, с усилием собираясь с мыслями. — Нет, — покачал головой марикьяре. Показалось, или в черных глазах промелькнуло сочувствие? — Бюнц хочет вас видеть. — Что ж, ляжем в дрейф. Командуйте. Вальдес махнул рукой помощнику капитана и вновь обернулся к Кальдмееру. По палубе застучали шаги, захлопали паруса над головой. Голоса, отрывистые выкрики… Олаф отступил в сторону и тяжело оперся о фальшборт. — На вас лица нет, — настойчиво повторил Ротгер, подступая на шаг. — Я не спрашивал, что случилось с вами на палубе, во время шторма не до того было, но теперь… — Да, вы правы, об этом не следует умалчивать, — кивнул Кальдмеер. — Кто знает, какую еще шутку захочет сыграть с нами это море… — Олаф. — Да, Ротгер. — Твоя рациональность меня с ума сведет, но сейчас не об этом. Ты все время ищешь кого-то взглядом. И не находишь, и снова ищешь. Ты думаешь, я не заметил? Олаф тяжело вздохнул и зябко поежился — несмотря на жару и нагретую солнцем ткань мундира, тело пронизала дрожь: — Если я не сошел с ума, то этот рассказ подождет до прибытия Бюнца: с ними наверняка случилось то же, что и с нами. А если сошел — то тем более подождет: много ли ценности в речах сумасшедшего? — Для меня любые твои речи ценны, — фыркнул Ротгер. — Даже когда ты просто читаешь вслух свою занудную Эсператию! — Ну спасибо, — хмыкнул Кальдмеер, — обнадежил. Но на душе потеплело.***
— Значит, и к вам тоже… — Кальдмеер безотчетно потер шрам на щеке и вновь обернулся к Бюнцу. — Значит, Отто. — Да, мой адмирал, — выражение лица Пауля было странным. Неверие, смирение, надежда, усталость, страх — все вместе, но ярче всего читалась робкая радость. — Я говорил с ним, и я бы готов был поклясться, что передо мной был живой человек, если б не знал, что… — Лейтенант Канмахер тоже погиб при Хексберг, — кивнул Кальдмеер и внутренне порадовался, что голос остался ровным. — Однако я видел его, как сейчас вижу вас, и говорил с ним. — Отто сказал, что во время этого шторма на палубе не место живым… И попросил принять его в команду. — Йозев сказал то же самое. — У него были крылья. — Да. Крылья. — Как… как лебединые. Я думал, я схожу с ума… А после шторма я искал его всюду, но его не оказалось на борту. Мой адмирал… Как такое возможно? Кальдмеер не нашелся что ответить. До того безмолвно слушавший их Вальдес одним гибким движением соскользнул с планширя и безмолвно положил руку ему на плечо: — Я не хочу лгать вам. И вам, Пауль, тоже. Мальчик не вернется, и ваш брат не вернется. Но вы ведь знаете, что море не терпит несправедливости, а ваши люди любят вас… Мне помогают кэцхен. Так стоит ли удивляться, что те, кому вы дороги, нашли способ помочь вам? Повисло тяжелое молчание. — Пой, мой мальчик, над морем, пой, — медленно проговорил наконец Кальдмеер. — Я пред небом греховен есмь. Если б я знал… — Есть у нас такая песня, — вполголоса пояснил Бюнц, заметив, видно, замешательство Вальдеса. — Молитва даже, не песня. Или легенда — каждый называет как ему больше нравится. «Дай нам знанье иных высот, дай нам правду иных глубин, чтоб, со лба утирая пот, не изверился ни один». — Пой, мой мальчик, — это прозвучало так, будто Йозев мог его слышать. — Пой, мой мальчик, и песней лей нам росу небесных полей… — …райских рек да садов елей, — продолжил за него Пауль, когда охрипший голос предательски дрогнул. — Да и слез о нас не жалей. — Я не помню, как дальше, — признался зачем-то Кальдмеер. — Но… — Ты творенье господних рук, — а вот Бюнц помнил слова отлично. — Ты крылат, одеяньем бел. Пусть качаются север, юг — братьев будущих колыбель… — …Пусть, ладони простря над ней, воссияет звезда морей, — прошептал Олаф. Вспоминались лишь обрывки фраз, но молитва — когда она идет от сердца — всегда достигает цели, даже если слова неверны и сбивчивы, а голос дрожит и прерывается. — О хранителе наша боль… Прости меня, мальчик мой. Прости… и спасибо тебе.***
— Капитан! Капитан! Альмиранте! — помощник капитана, запыхавшись, взбежал на мостик. — Дело есть. Вальдес вмиг обернулся: — Что тебе, Себастьян? — Вот парнишка, — помощник капитана махнул рукой в сторону растрепанного юнги, — говорит, что нашел что-то, когда лазил на грот. Хочет показать лично вам, и адмиралу Кальдмееру тоже. — Прямо на мачте и нашел, а? — вскинул бровь Вальдес, воззрившись на парнишку. — Да, капитан! — истово закивал юнга. — Как есть, висела прямо на краешке стеньги, я и подхватил… — Ну так давай сюда, показывай, что там у тебя, — Вальдес склонил голову набок и взглянул на трофей мальчишки. Присвистнул и поманил остальных к себе. — Ого, неплохо… Кальдмеер, идите-ка сюда, и вы, Бюнц, тоже… Думаю, это вас заинтересует. Кальдмеер приблизился, заглянул Вальдесу через плечо… И побледнел. На раскрытой смуглой ладони поблескивала серебряными гранями до боли знакомая эспера.