Эспера

Дни в плену тянулись обманчиво долго — или наоборот, летели слишком быстро. Руппи не взялся бы сказать наверняка, что из этого было ближе к истине. Но, казалось, совсем недавно он упрашивал талигойцев оказать помощь раненому Кальдмееру, а после дежурил ночами у его постели — а теперь адмирал уже настолько оправился от раны и контузии, что даже начал выходить на прогулки. Крайне редко — и обычно соглашался только под натиском неугомонного Вальдеса, чьим уговорам «подышать свежим морским воздухом» было решительно невозможно противостоять, но и это было прекрасно. Чаще, впрочем, Кальдмеер предпочитал оставаться в доме. И, наверное, совместное нахождение в плену должно было бы сблизить адмирала и его адъютанта — с кем ещё им было общаться, кроме как друг с другом? — но обстоятельства складывались так, что чем лучше становилось Ледяному, тем чаще он отсылал Руппи от себя, предпочитая его компании одиночество. «Ни к чему тебе сидеть взаперти, раз нас не держат под замком», «Люди по другую сторону границы — те же люди, и это отличная возможность узнать их получше» и тысяча других аргументов — всегда убедительных и логичных, всегда лаконичных, всегда высказанных совершенно спокойно и даже дружелюбно, — но так, что ослушаться и в голову не приходило. В общем, все было как на флоте. Руппи слушался, беспрекословно, хотя в глубине души не всегда был согласен с желанием Кальдмеера остаться в одиночестве. Нет, конечно, тот же Вальдес составлял ему компанию очень и очень часто — но не постоянно ведь… Иногда Руппи даже начинало казаться, что Кальдмеер нарочно избегает его, и тогда юноша сам сбегал в библиотеку — каковая в доме Вальдеса не только имелась, но и весьма впечатляла своими размерами — и, не в состоянии сосредоточиться над очередным медицинским трактатом, принимался в который раз перебирать все возможные причины такой немилости, ломая голову и чувствуя себя совершенно потерянным: что и когда он сделал не так?.. Но бывали и вечера, когда адмирал охотно уделял своему подопечному время и внимание, явно считая, что плен не снимает с него обязанностей наставника. В библиотеке в числе прочего нашлось немало старых лоций, а поскольку их содержание военной тайной не являлось, радушный хозяин с радостью предоставил их в распоряжение «гостей», а порой и сам к ним присоединялся. В таких случаях между Вальдесом и Руппи обыкновенно завязывался диспут, а Кальдмеер изредка вставлял замечания, но больше просто наблюдал за спорщиками, откинувшись на спинку кресла. В этот раз, впрочем, Вальдес отсутствовал, так что дискуссии не предвиделось. Так что Кальдмеер — не иначе как пользуясь его отсутствием, — вдоволь погонял адъютанта взад и вперёд по карте Полночного моря, а после попросту засадил корпеть над стратегией ведения боя с ледяными призраками. Не то чтобы наследнику Фельсенбургов предстояло когда-нибудь оказаться на Северном флоте — но ведь и в плену у талигойцев он оказываться не планировал. Жизнь непредсказуема, и никакие знания не бывают лишними, в этом Руппи успел убедиться лично; и теперь, ценя редкие минуты безраздельного внимания наставника и не желая подводить оного, усердно скрипел пером, периодически останавливаясь, чтобы взглянуть на карту или полистать лоцию. Наконец он дописал свои расчёты, уверенно поставил точку и оторвал взгляд от бумаги, дабы сообщить адмиралу о своих выводах. И застыл на месте. Сидя в глубоком кресле у окна, Кальдмеер мирно дремал, откинув голову на мягкую спинку. И в этом не было ничего странного: всё же адмирал был еще слаб и утомлялся быстрее обычного, да и царившая в библиотеке мирная тишина не слишком-то располагала к бодрствованию. Вот только Руппи находился при Ледяном уже давно и не раз видел его спящим, но никогда — ни раньше на флоте, ни здесь, в плену, в бреду и лихорадке, ни после, когда тот только начал оправляться от раны, — никогда на его лице не было такого удивительно спокойного и расслабленного выражения. Кальдмеер выглядел… умиротворенным и даже слегка улыбался чему-то во сне. Руппи вгляделся внимательнее, безотчётно подавшись вперёд. Следовало бы порадоваться, что адмирал наконец-то спит спокойно и хотя бы сейчас не тревожится ни о чём; следовало бы тихо встать и уйти; но было в этом зрелище что-то… странное, что-то, что не давало юному Фельсенбургу покоя. Что именно это было, Руппи осознал не сразу. А когда осознал — то невольно охнул; и тут же зажал рот рукой. Кальдмеер, впрочем, и не думал просыпаться; и Руппи замер тихо, как мышь в углу, во все глаза глядя на спящего наставника и мысленно твердя, что нет, не может быть такого, ему наверняка показалось… …да нет, не показалось. Во сне, в тусклом вечернем свете, Ледяной выглядел лет на десять моложе — и сквозь знакомые черты лица, сквозь худобу, сквозь глубокие складки у рта и между вечно нахмуренных бровей, неумолимо проступало другое лицо, которое Руппи знал ничуть не хуже. Тот же крупноватый прямой нос; те же тонкие светлые губы, которые всегда так легко складывались в жизнерадостную улыбку; те же широкие скулы на по-юношески округлом лице и тот же высокий, чуть покатый лоб, еще не прорезанный морщинами… Те же прямые — не седые, а просто светлые — брови, то недоуменно вскинутые забавным домиком («Неужто не врешь?»), то упрямо сведённые: «Я деду обещал, значит, сделаю!». И как он только раньше не догадался? Ведь столько времени вместе провели, не разлей вода были, друг друга как облупленных изучили!.. А Кальдмеер знал? Наверняка знал, не мог не знать; и, наверное, гордился им… Или всё-таки нет? А сам Зепп?.. Зепп. Ох, Зепп… Руппи стиснул зубы и ожесточенно заморгал, борясь с внезапной резью в глазах. А после с удвоенным вниманием вгляделся в усталое, спокойное и такое знакомое лицо своего адмирала. Анализируй, Фельсенбург, сопоставляй сколько твоей душе угодно, но только не давай себе задумываться над тем, что может означать твое открытие. Иначе будет больно. Иначе будет слишком больно. Линия челюсти немного отличается, у Кальдмеера как будто грубее и тяжелее — но возможно, дело в возрасте; вот подбородок точно другой — у Зеппа был с ямочкой… С ямочкой. Глаза вновь защипало. Зепп, Зепп, Зепп, Йозев, кошки тебя дери, Йозев Канмахер — хотя какой уж тут Канмахер, если вернее будет сказать — Кальдмеер… Но нет, лучше вообще не думать про фамилию, лучше просто Зепп, они же всегда и были друг для друга просто Зепп и Руппи — что ж теперь делать с памятью о тебе?.. …а ведь Кальдмеер не знает наверняка, что Зепп погиб. Да, «Ноордкроне» со всей командой — на дне морском, Шнееталь мертв; но мог же и спастись кто-то. Да нет, глупости… Но ведь могло кого-нибудь смыть за борт, а потом его могли подобрать другие корабли — из тех, кто сумел добраться до выхода из залива… Могло ведь быть и такое? А вдруг именно Зеппу повезло?.. Руппи отлично понимал, что сам бы цеплялся именно за это «а вдруг» — если бы не слова Шнееталя тогда, на палубе. Но Ледяной-то их не слышал и вопросов сам не задавал, а заговорить с адмиралом цур зее о судьбе одного-единственного лейтенанта, пусть и своего лучшего друга, когда речь шла обо всем Западном флоте, казалось — тогда, давно — неуместным. Возможно, зря. А может, и нет. Кальдмеер глубоко вздохнул и пошевелился, не просыпаясь; ресницы слабо дрогнули, седеющая голова тяжело склонилась на грудь. Его лицо скрыла тень, но сходство с Йозевом никуда не пропало. Насколько же тяжелее теперь будет смотреть ему в глаза — и всякий раз вспоминать погибшего друга, узнавая в чертах наставника его черты… …наверное, настолько же, насколько Ледяному тяжело смотреть на лучшего друга своего погибшего сына. Руппи сглотнул. А после, стараясь не шуметь, поднялся и неслышно вышел из библиотеки, оставив на столе свои записи по стратегии.