Future

Босые ноги бесшумно следуют по поверхности тёплого пола и кажется, что за окном вовсе не зима с температурой, уходящей в минус, а последний душный месяц назойливой весны. Силуэт, не спеша, покидает пределы спальни, бросая за спиной горячую от жара кожи постель. Панорамные окна в центральной комнате отдают слишком много света — ночью они забыли захлопнуть шторы, поэтому резкие прямые лучи поднявшегося пару часов назад светила бьют в недавно раскрывшиеся глаза. Хёнджин слегка поправляет волосы и проходит к большому дивану в углу, на котором, мирно сопя, разваливается тело. Парень в безуспешных попытках не разбудить раньше положенного организмом времени приближается, присаживаясь на колени практически напротив спящего лица. Он мягкими движениями касается чужой кожи, ловит импульсы подрагивающих ресниц нежными пальцами и улыбается своим мыслям, пока его ладонь не оказывается перехваченной другой рукой. Парень пугается, но, стоит человеку рядом ослабить хватку и поднести ладонь младшего к своим губам, тело окатывает расслабление. Влюбляясь в Чана, Хёнджин знал, что это было небезопасно — словно игра в русскую рулетку или балансирование на краю пропасти. Ему были известны последствия, что непременно ожидают их после рассекречивания отношений. Никого из них родители не готовили к подобным встречам, а Хвана вовсе старались упрятать подальше. Представителю знатной аристократии рода Англии не положено водиться с преступниками — парень знает это. Ровно, как и Чан, разглядывающий извечную не сходящую тревогу с чужих глаз. Узнай его отец об их непозволительной связи, и все черти клана пришли бы по его душу. Старший сын, наследник преступной династии не имеет права на ошибку подобного рода. За предательство и создание проблем в лице правительской семьи Хёнджина его ожидает казнь, даже несмотря на тяжесть в душе отца. Однако риск собственной гибели — пустое ничто по сравнению с парнем перед ним, к ногам которого Бан готов бросить все завоевания. — Не смотри так, — шепчет Хёнджин, сглаживая выбившиеся прядки на чужой голове. — Но ты нравишься мне, — Чан глупо улыбается, дразнится и льнёт под тёплые касания младшего вновь. — А ты мне.. Снишься, — упоминает Хван в очередной раз. Парню слишком нравится рассказывать о своих снах, особенно Чану, что слушает часами так, будто Хёнджин описывает какой-то чудесный роман, прочитанный совсем недавно. Несмотря на то, что Бан не читает вовсе, плавный голос Хвана, отдающий еле слышной хрипотцой, заставляет притягиваться против воли. Чан не забудет никогда то, как этот тошнотворный сладкий мальчик огрызался при каждом взгляде, опущенном старшим в его сторону, своим ломким манящим голосом. В первое время их знакомства Хёнджина хотелось задушить, схватившись за хрупкую шею, от которой старший не может теперь оторваться, спрятавшись в переулке за клубом. Они ссорились перед главным зданием университета, почти дрались у сотни на глазах, но, напившись при очередном дне рождении, проснулись в одной постели. Поначалу Хван упрямился, проклинал вечер праздника и своё неумение контролировать организм после лишней стопки алкоголя. Он злился на Чана, отдавая своё тело вновь и по непонятной причине, кусался, оставляя глубокие следы и продолжал убеждать их обоих в том, что происходящее между ними — лишь секс. Парень родителей просил не беспокоиться и, раз за разом, сбегал на свидания с представительницами высших слоёв общества, которых присмотрела на роль его будущей невесты мать. Однако, высокомерные взгляды аристократии, какими бросался Хёнджин, стоило им пересечься, испарялись, когда, хватаясь за и без того скомканные простыни, он стонал под Чаном и кончал несколько раз за ночь. — Если я в тебя влюблюсь, не вини меня, — Чан бросил предупреждение в ожидании привычного ругательства в свой адрес, пока младший тяжело дышал и лишь смотрел в ответ, не моргая, набирал больше воздуха опухшими губами, а после схватился за крепкую шею старшего и целовал глубже дозволенного между ними. Грудь горела в буквальном смысле, и нормализовать дыхание не удавалось практически полчаса. Днём позже Бан оборвал все интрижки и прекратил стабильные, довольно многообещающие отношения с громким скандалом, услышанным всем кампусом. В клубе изрядно подвыпивший Хёнджин не уставал подшучивать над произошедшей ситуацией и флиртовать с официантом. Чан скурил полпачки за полтора часа, а после пустил ситуацию на самотёк, позволяя агрессии и ревности смешаться в симбиозе и отразиться на смазливом личике работника бара. В салоне авто Хван, в мгновение протрезвевший, спиртовой ватой обрабатывал ссадины на руке старшего, не сводящего с него глаз. Вероятно, за драку в этот клуб их больше не запустят, но никому будто и дела не было до лёгкого неприятного инцидента. — Как тебе это удаётся? — решил всё же озвучить свои мысли Чан. Этот наглый парень выводит его из равновесия за долю секунды уже несколько месяцев, хотя расшатать железную хватку иногда бывает не под силу даже отцу, а после он же усмиряет пыл одним касанием. Бан ненавидит этот не поддающийся объяснению контроль Хёнджина над ним, над его телом и мыслями, но всё же ловит кайф, бо́льший, нежели от сигаретного дыма. — Что именно? — младший, искренне недоумевая, хлопал большими глазами, смотрел наивно, устало, и Чан цеплялся за увиденное, ведь подобное выражение эмоций наблюдал впервые за почти полгода их знакомства. — Лечить моё сердце, — улыбнулся Бан. Хёнджин только посмеялся, сгладив свежий пластырь на чужой коже. — Это не я лечу, а любовь. — Но люблю я тебя, — подобное, впервые прозвучавшее между ними вслух, ничуть не испугало никого. У Хёнджина никогда не было проблем с признанием своих чувств, ведь родители, вновь названивающие на мобильный, отброшенный на заднее сидение, практически пылинки сдували с единственного сына. Однако он знает, каких усилий стоил этот шаг старшему. В силу физической близости, он часто наблюдал его перепалки с семьёй, но на все вопросы получал лишь ядовитые замечания и одиночество, следовавшее после того, как Чан уходил курить на террасу. Детские травмы ещё с четырнадцати лет Бан глушил крепкими сигаретами, что оставляют явный шлейф по сей день. Иногда Хван шутит, говоря о том, что табак Чан любит больше самого Хёнджина. Старший смеётся, но с ломкой, приходящей по происшествии дня без дыма, бороться не может. Как и со своими чувствами к Хёнджину. Активные попытки завязать приводят лишь к усиливающейся агрессии, и им обоим приходится мириться со вредными привычками друг друга. Проснувшись, они глушат весь свет и закрывают портьеры, развешенные тёмными волнами в каждой комнате. Хван глотает привычную порцию кофеина, жизнь с которым немного светлее, за что получает обыденную порцию возмущений от Чана, закуривающим седьмую за сутки. Каждого невозможно ломает без дозы сладкого яда и обоюдного присутствия в жизни друг друга. Хёнджин которую неделю ходит с простудой, почему старший несколько раз на дню моет зубы и носит с собой мятную резинку, чтобы не приходилось дышать резким перегаром. Младший смеётся, заставая старшего в ванной, выхватывает из его рук зубную щётку и проводит плавными движениями по чужим зубам. Бан податливо шире распахивает рот и ловит звёзды в глазах напротив. Ложь, которой они неизменно кормят всех вокруг, вскоре несомненно выйдет им боком. Их секрет опасен для жизни, и им об этом известно, но Хван, вновь целующий губами лоб Чана, вынуждает закрывать на всё глаза. Хёнджин хранит старшего, будто он — смертельная тайна, что должна умереть вместе с ним на дне Тартара. Чан, напротив, оберегает так, словно парень в его руках нечто вроде хрустальной драгоценности, нуждающейся в постоянной защите. Хван мастер манипуляции и игры с партнёром, ведь голубая кровь в его венах смешана с интригами и ненавистью к скуке. Он выводит старшего из себя одним только словом, а позже обнимает и смотрит, отдавая больше нежности, чем Бан приучен выдерживать. Хёнджин до дрожи в коленях любит наблюдать за ревностью на чужом лице, но лицезреть родную улыбку, подаренную исключительно ему на правах собственника, сродни экстазу. Боль, что они оба причиняют друг другу, приветствуется как старый друг и заменяет чистейший кайф от наркотика. — У тебя и волосы пропахли, — от прямого взгляда в свою сторону, к которым Хван привык за весь период жизни, он отчего-то покрывается румянцем. Чан смеётся, заталкивая обоих в душевую кабину. Струи прохладной воды обволакивают тело поверх одежды, дополняя созданный горячим поцелуем контраст. Хёнджин сдаётся первым, отрываясь от горячих губ. Он сажает Бана между бёдер и расслабляющими движениями длинных пальцев растирает шампунь по его волосам. Старший, впитывая чужие касания к своей коже, осознаёт с новой силой неизбежность краха в конце их запутанной истории. Влюбляться в Хёнджина было небезопасно — будто по трассе на максимальной скорости или горсть снотворного, запитая виски. Чан это знал. Но на холодной террасе, на морозе высушивая голову полотенцем, он сбрасывает очередной звонок из дома и согласовывает последние нюансы перелёта. Замороженные счета, новые паспорта и брошенные посреди года экзамены — оба знали, что это неизбежно. Рано или поздно родители их найдут и вытрясут всю душу за преступление, на которое пришлось пойти. Но они всё же бесконечно счастливы и, на удивление, спокойны. Хёнджин, с прогретым пледом на плечах, обнимает Чана со спины, делясь теплом тела и ткани. И никого из них больше не ломает.