Венок из незабудок

Много лет прошло с тех событий, да тяготеет язык назвать их памятными: были и богатыри и бой славный, да имена их уже мало, кто упомнит. Но не из их числа жители деревни, что стоит под той горой и поныне и носит имя гордое Селяновка. И жил в той деревне купец, звали его Филиппом. Торговал он пушниной, медом и другими дарами из леса, который на горе стоит так давно, что самое старое дерево не обхватит ни один самый широкоплечий парень на деревне. Да вот, когда не выдержали конкуренции его товары на рынке отечественном, подался он за море, чтобы узнать, что такого нашли люди светские в вине византийском, шёлке китайском да специях «индеанских». И был сегодня один из тех редких дней, когда вернулся Филипп к порогу родному… Радости, что у него на душе, что в глазах домочадцев было немерено. Только вот человек ко всему привыкает, так и Филипп к дальним странствиям приученный, долго на одном месте задерживаться не мог, поэтому разгрузил сумы, набитые подарками для родных: для жены — ширазский ковер из персидской провинции Фарс, для старшей дочери Василисы — аглицкий сервиз на новоселье; зятю, мужу её — набор крючков для рыбалки, младшей дочке, Настасье — заморский цветок и еще многим родственникам, дальним и не очень, добра навалом, — и на следующий день собрался обратно в путь дорогу. — Ну, прощайте, девицы мои любимые. -Да, что ты папенька! Останься еще хоть на денёк. Вот сгинешь где-то на чужбине, а мы, поди уж, и лица твоего не вспомним совсем, мама скажи! — стыдит отца Настасья. Когда они с сестрой еще под стол ходили, стоило им распахнуть свои ребяческие глазки, наполненные слезами, да ручками за подол его платья уцепится, как таяло сердце родительское, и ноги его уже никуда не несли. Но вот Настасье пошёл уже двадцать первый год, Василиска вышла замуж и переехала, и остались они с матерью вдвоём: только иногда в бабье царство вваливался отец с подарками и также быстро исчезал, будто и не было его вовсе. Поэтому на слова Настасьи седовласая женщина тихо вздохнула и укоризненно покачала головой — привыкла она. Не найдя поддержки у матери, девушка перевела свой гневный взор на отца. Зная, что грядёт очередная гроза, он поцеловал дочку в лоб, чтобы дать себе время для отступления, лысина его опущенной головы сверкнула в её сторону, и, развернувшись, мужчина вышел вон. Не успела Настасья опомниться, как услышала удаляющийся топот копыт. -Снова уехал…- хмурясь, проговорила Настасья, — ох, и за что вы, маменька, полюбили эдакого ходока. — Да, что ты, Настасья, разве можно так об отце?! -А как же иначе? Мало того, что появляется дома раз в год, так ведь не слушает даже: вот попросила его цветочек привезти из-за моря, такой которого у нас не сыскать, так он приволок ежа какого-то зелёного, — тут её палец указал на кактус в расписном горшке, стоявшем на подоконнике. -Дарёному коню в зубы не смотрят, — строго сказала мама. -Кстати о конях, — подстегнула девица, — ты помнишь, как привёз он жеребёнка маленького и хвастался еще, — тут Настасья выпрямилась и картинно подняла указательный палец вверх, — вот, мол, «породистый конь, ничуть не хуже арабского скакуна, подрастёт и носиться, как ветер будет, а выхватил-то… Выхватил-то всего за полцены!» А это оказалась кобыла, да и еще и хромая. -Ну с кем не бывает… и вообще, вот женишься — поймёшь, — когда аргумент «вырастешь — узнаешь» перестал действовать, матушкиным излюбленным оружием в спорах стало эта народная поговорка, — кстати об этом, Василиса давно уж как замужем, и тебе пора, — женщина решила, что это был удачный момент, чтобы перевести тему. -Ну мам… -Не мамкай, а то так в девках и останешься, столько женихов кругом… Здесь будет уместно объяснить, что Селяновка была одной из тех деревень, что лежит близ границы княжества Киевского, но поскольку она была так удачно защищена горной грядой, то заставы находились в соседних деревнях, а через Селяновку проходил путь от одной заставы до другой; и случалось часто, что мужи ратные, проходя с походом оставались здесь на постой, или молодцы удалые в праздники уходили в самоволку из заставы своей да и проводили день-два в окрестностях деревни. Да вот незадача… -Вот эти что ль, — Настасья подошла к открытому окну: у дальнего дома на улице красовались спящие после очередной пирушки тела, — да ты погляди, вот на той неделе затеяли кулачный бой, и один из этих удальцов разломал забор Матрёны Никифоровны, так и не починили — теперь для коз в огороде раздолье. Василиса вот вышла за одного такого, да вроде всё у них ладно, но переборщил её муженёк однажды на пиру знатно, драку устроил и загремел под стражу, поэтому пришлось Василисе его вытаскивать, прикинувшись стражником. -Да, непутевые попадаются. Так если тебе такие не любы, так что же ты и достойным людям отказываешь, а ли не помнишь, как к тебе Вольга Святославич, наш покровитель, сватался? -Нехороший он человек, — уверенно сказала Настасья, сложив руки на груди. -А мне кажется, всё из-за твоего характера и острого языка, Настасьюшка, — неодобрительно проговорила её мама, ставя точку в споре. -Так в кого же я такая пошла, матушка! — рассмеялась девушка, и щёки её подёрнулись румянцем. -Ох, негодница, — упрекнула женщина, но губы её тронула улыбка. Утро было в самом разгаре, солнце уже протянуло свои тёплые лучи к земле: травы, покрытые серебристой влажной россыпью, издавали приятный запах, который казалось, становился ещё приятнее под пение зеленушек. -Пойду я, — глядя в окно, задумчиво проговорила Настасья, — а то утомила ты меня, мама. Солнце, глядишь, уже высоко, надо молоко по домам развезти. -Загляни к дядьке Ефиму, про сбор травный спроси, — бросила ей вдогонку мама. Выйдя на широкий двор, Настасья направилась в конюшню, где ждала её та самая хромая кобылка, которая осталась, после очередного отъезда Филиппа, кому же ещё, как не Настасье на попеченье. Девица привязалась к лошадке, и та на радость хозяйке выросла красивой и ласковой. Виднелась в ней порода, но чёрт его знает какая… Словцом неласковым пусть и ругала Настасья отца, а всё оттого, что любила его очень и скучала по нему сильно. «Видала, Незабудка? — возмущалась девушка, запрягая кобылу в телегу. — Ускакал отец, и след его простыл. Оставил после себя ежа этого зелёного, — туго затягивая ремни, вспоминала она о кактусе. Не так нужны ей были эти подарки, как самому отцу, чтоб не чувствовать себя виноватым.- Ну, чего глазами хлопаешь, правду говорю, хотела я себе диковинный цветок, чтобы венок на Ивана-Купалу сплести, да что уж там… Ежели рыбу только на него словить, вместо жениха, — Незабудка лизнула её в щёку, и девица тихонько рассмеялась и погладила лошадку по морде, — ладно, ладно, поехали». Ой, и первой красавицей во всей земле полоцкой была Настасья Филипповна! Славилась она не только красотой своей, но и нравом крутым. Да про характер её суровый поболе языки завистливые сказывают, а ведь сама доброта была девушка, иначе не бралась бы она приболевшей молочнице помогать, пусть та и предлагала из вежливости две крынки сметаны. Селяновка, как подобает самой что ни на есть добротной деревне, располагалась на речке, которая разделяла её на две части: нижнюю, где находились дома поновее, и верхнюю, прилегающую к горе, с избами старожилов. Обойдя улочки нижней Селяновки, Настасья направилась к деревянному мосту, соединяющему два берега. Через одну улицу от моста, у выездной дороги находился обветшалый ларёк с сувенирами в виде деревянных мечей, резных фигурок воинов, животных (в преобладающем количестве медведей), воинов-оборотней, берестяных газет месячной давности, плетёных лукошек с надписью «Что аист принёс, того в капусте не найдёшь», рубах с изображением новоиспечённого правителя земли русской, молодого князя Владимира, а также берестяных грамот с советами от самых успешных повитух Киева. Массивный остов здания со свежевыкрашенными ставнями отбрасывал столь же массивную тень на истрескавшиеся доски ларька: кабак, коим и было это здание, показался бы прохожему исполином, притоптывающим карлика. Недалеко от этого питейного заведения Настасью окликнул один из пришедших в себя пьянчуг, которых видела она из окна сегодня утром: «Душенька милая! Мамзель, Настасья Филипповна, будь милостива, дай крыночку молока, а то башка трещит после хмельного…» Настасья, не сбавляя ходу, оглянулась да при виде распухшего красноватого лица и сонливого тупого взгляда, набрала в грудь воздуха и крикнула: «Ишь чего захотел! Вам-то, кровопийцам, даже вымя коровьего не видать пока за ум не возьметесь! Сначала забор Матрёны Никифоровны почините, а потом уж обращайтесь к гражданам порядочным!» Незабудка ехидно заржала на выпад хозяйки. Оставив молодцев мучиться от последствий похмелья, Настасья припустила вперёд, к мосту через реку. Проехав на другой берег, она развезла молоко в верхней части деревни и, оставив одну крынку, повернула к последнему дому, стоявшему у самой кромки леса. В нём жил дядька Ефим, старичок, что служил когда-то засечным сторожем, и по выслуге лет поселился со своим внучком на окраине деревни. Лучше всех знал Ефим все лесные тропы и повадки звериные, оттого его часто брал с собой на охоту, боярин Вольга Святославич, что владел этими землями. -Доброго вам здоровьица, Ефим Гордеич! — поприветствовала девушка старика, вышедшего ей навстречу. -И тебе не хворать, Настасьюшка. Кряхтя, старик уселся на лавку возле крылечка. -А где это Вячко пропадает? Что не вышел поздороваться? — Взял давеча большое лукошко и пошёл на ближний пригорок землянику собирать. -А зачем ему столько, али в рот мало влезает? — улыбнулась Настасья, подавая старику крынку молока. -Да говорит, «продам, тятька, её бабам за пятак и меч деревянный куплю, буду в богатыри учиться». -Ой, выдумщик. Так если ты ему свои байки про походы травишь, конечно, он…- начала было Настасья -Да, пускай, — отмахнулся старик.- Может, из него чего толковое и выйдет. — Пусть уж будет так, чем вырос бы он в одного из этих тунеядцев самовольных. Только и знают, что в кабаке торчать да про подвиги свои небывалые рассказывать…-тут Настасья осеклась, подумав, что могла обидеть стариковское самолюбие, ведь истории свои, про службу, Ефим рассказывать любил, хоть слушал его только Вячко. -То есть не таким, как его дед? — со вздохом произнёс он, переведя взгляд на посеревшие брёвна своего уединённого обиталища, которое больше походило на тесную сторожку. -Да, что ты, Дядь Ефим, во всей деревне такого, как ты, не сыскать: ты и в лесу, как дома, все ягодные полянки знаешь, а за травами твоими, сборными, сколько человек ходит. Одним словом, Дядь Ефим, ты порядочный лесовик! Не мог Ефим удержаться от улыбки, глядя на то, как Настасья, румяная, ладная девица, пытается поднять дух старика, воспоминания былых лет которого затмевали часть его нынешней жизни. -Ну, ежели порядочный, — протянул Ефим, — дай-ка и тебя сбором чайным угощу… -Матушка ещё просила что-нибудь от боли в пояснице. -И от неё найдётся, — сказал старик, поднимаясь по ступеням. Пока старик колдовал над засушенными пучками травы, Настасья оглядывала окрестность верхней Селяновки и вспоминала, как в детстве они с сестрой на тарантайках съезжали с пригорка наперегонки, а когда кататься надоедало, надевали коньки и ещё полдня проводили на заледенелой речке. Вымокшие и уставшие, они приходили домой, где их ждала затопленная печка и горячая похлёбка, а на десерт — нагоняй от мамы. Но мысли Настасьи оборвались, когда на глаза ей попалась маленькая фигурка, спускающаяся с пригорка в сторону деревни: Вячко возвращался домой и явно не с полной корзиной. -Дядька Ефим, а что ты ему не сказал, где место ягодное? -Да все места ягодные дальше в лес идут, так я ему запретил туда соваться, — ответил старик, поравнявшись с ней.- Недавно потушенный костёр нашёл на опушке. -Так может, кто охотился…- понадеялась Настасья. -Да нет, чуть поодаль нашёл стрелу, в дереве застрявшую. Оконечник гранёный, ненашенский, — хмуро сказал старый сторожевой. Изумлённая, Настасья, промолчала… Разбойники? Степняки? Давно были те события, о которых Настасья слышала от своей бабушки. Не ведала деревня угрозы с тех пор, ведь никто не мог преодолеть гору. Разве что, перебрались через соседнюю заставу? Настасьин обеспокоенный ум начал быстро перебирать варианты того, как может такое быть, в то время как Ефим, поглядев на ближний пригорок, со спокойным лицом сунул девушке куль с травами в руку и вернулся на лавку. -Чего же ты, дядя Ефим? Нужно идти к старосте, рассказать про костёр, про стрелу! Или никак меня припугнуть решил, а сам смеёшься втихомолку? -Да не в том дело, Настасья, — осадил её старик.- Нежели я пойду к старосте, он и слушать не станет. Вот месяца три назад, мужики лес повадились таскать, я к нему пришёл с докладом, так и так, говорю, нужно меры принять, дай добро, а он мне, «плохо со своей работой справляешься, Ефим, стар ты, вижу, совсем стал, ты бы во время сухостой убирал, глядишь, и не таскали бы». Да разве я этого не делаю? А у него самого стол письменный новый появился, точно из сосны нашей. -Стол новый, говоришь…- задумалась Настасья и, подняв глаза на односельчанина, сказала. — Слушай, дядька Ефим, жди меня к полудню возле старостиной избы. Это так оставлять нельзя. Та стрела у тебя? -А то, как же? — удивившись решимости девицы, ответил Ефим. -Не забудь же и её принести с собой, — наказала Настасья, забираясь на телегу. -И чего только удумала? — вопрошал себя старик, глядя вслед удаляющейся упряжи. В полдень оба были на месте. Старостина изба с его кабинетом охранялась двумя лоботрясами, которые перегородили посетителям дорогу. Кот и Федот были из тех молодцев, что всегда решали задачи грубой физической силой, даже если нужно было посчитать сдачу: кто кого на лопатки уложит, тот тому и отдаёт деньги. К превеликой удачи, всех ответчиков, один брат не представлял угрозы, и его можно было постращать дубиной, но, к несчастью, эти двое почти не разлучались, что придавало им большей дерзости в действиях. -Пропустите нас, хлопчики, мы к старосте, — подступился первый дядька Ефим. -Не велено никого пускать, — сказал, зевая, Федот. -Обедает староста, -закончил за него Кот. -А мы, как раз, старосте несём приправу, прямо из Индии, — лукаво прожурчала Настасья. -Какую-такую приправу? — заинтересовался Федот. -Да вот, сами посмотрите. Настасья протянула вперёд свой аккуратный кулачок, братцы нагнулись, чтобы рассмотреть диковину получше. Вдруг рука, сжимавшая горстку пряности, раскрылась, и в лицо парням пахнула чёрная дымка. Перец. Федот часто-часто заморгал, а Кот, сморщив нос, неистово чихнул в лицо брата. Пока оба они отплевывались и чихали, Настасья с Ефимом проскользнули в избу. Внутри их встретил обескураженный староста с застывшей у рта серебряной вилкой, державшей на тоненьких зубчиках стерлядевый хвост. -Извините, что отвлекаем вас от обеда, Авдотий Яковлевич, но мы по срочному делу, — без стеснений перешла сразу к делу Настасья. Староста, видно было, отошёл от невиданной наглости, сообразив, кто стоит перед ним. Ефим, не дождавшись встречного вопроса, подошёл вплотную к столу и положил на него стрелу. -Что это? -Это, Авдотий Яковлевич, стрела. -Да вижу я, что стрела, старый дурак. Что она делает на моём столе? -А вы это спросите у тех, кому она принадлежит! — вклинилась с напором Настасья. -Да ты что, Ефим! Опять пришёл жаловаться на незаконную охоту, да как может уменьшиться количество животных в лесу из-за пары охотничьих вылазок! Не выдумывай! Я тебе в прошлый раз говорил, что охота была, есть и будет всегда! -Мы не об этом пришли обмолвиться, Авдотий Яковлевич, — приникнув от гнева начальника, прошамкал старик. -Да как вы можете обвинять человека, который втолковать вам хочет, что вы у себя под носом не замечаете! — поддержала дядьку Настасья. — Молчать! Я тут буду решать, что мне замечать, а что нет у себя под носом! — перешел на визг староста и зачем-то утёр нос указательным пальцем. -Да ежели вам хотят сказать, что в лесу разбойники орудуют, а вы и слышать не хотите! -не сбавляла тон Настасья.- Мы, если надо, до самого Киева дойдём! Верно, Ефим Гордеич? -Дойдёт она! — зло рассмеялся староста.- Да коль случится такое, что князь сам с вашими «разбойниками» разбираться приедет, тогда …-он поглядел на заминавшегося старика и выпалил, — тогда не будь я бюрократ, а этот леший старый старостой станет! Так и не знал бы Ефим, куда деться между двух огней, если бы внезапно не ввалились в дверь оба брата и не отчеканили слово в слово: «Авдотий Яковлевич, к вам гонец!» Вслед за этим, просеменив через сени и игнорируя удивлённые лица присутствующих и выпученные глаза старосты, коротконогий мужчина в красном кафтане встал в центре избы. Он вытер со лба пот, его пухлые ручки развернули грамоту, и из-за бумаги торжественно донёсся голос, возвещая следующее: «Дорогой староста деревни Селоновка (название было написано с ошибкой), с гордостью сообщаю, что наше княжеское благородие почтит ваше замечательнейшее захолустье визитом с целью поохотиться в здешних лесах. Целую, Князь».