Игла-2

Бабушку Дина видела не часто. Да что там не часто — редко. Но те немногие встречи накрепко засели в памяти.

…

Раннее летнее утро. Дина, ежась от еще не отступившей ночной прохлады, спешно семенить за папой, крепко держа его за руку. Тенистая аллея, клумбы с влажной после ночного дождя землей, остановка. Дина садится на дощатую скамеечку, от скуки рассматривая песок под ногами, фантики от барбарисок, папиросные окурки. Наконец подходит автобус. Отец берет сонную Дину за руку и заносит в салон. Фырканье, запах бензина, и за окном начинают плыть дома, редкие пешеходы, идущие куда-то. Впереди едет поливальная машина, и асфальт позади нее словно окрашен черной краской. Едут долго. Потом идут по пыльной улице мимо небольших двухэтажных домов с палисадниками. Пахнет прибитой дождем пылью, скошенной травой и еще чем-то едва уловимо сладким. — Нам сюда. Двухэтажный дом, крашенный желтой краской. Во дворе деревянные качели, карусель, клумба в автомобильной шине, — ничего особенного. В подъезде темно. Дина осторожно поднимается вслед за отцом, для надежности держась за перила. Деревянная лестница скрипит под ногами. Одна ступенька поломана и приходится перепрыгивать через дыру. Отец стучит в красивую, в вишневых ромбиках дверь, по углам ромбиков блестящие круглые гвоздики, очень большие. Проходит чуть-чуть времени и дверь отворяется. На пороге бабушка. Дина невольно прячется за папу. Бабушка быстро оглядывает их и отступает в сторону: — Проходите. Тесный темный коридор. Тугой щелчок, и под потолком вспыхивает стеклянный шар, освещая все вокруг желтым светом. — Разувайся и мой руки, — папа помогает Дине снять сандалики: металлическая палочка в пряжке плохо выходит из крохотной дырочки. Пока папа возится с обувью, Дина с интересом рассматривает стены: зеленые обои с большими цветами, вешалка с крючками и полочкой сверху, напротив, чуть дальше, досточка с вырезанным оленем. Досточка черная, а олень светлый, почти белый. Дина разглядывает обои, оленя, белый, в подтеках застывшей краски, наличник, переводит взгляд на маленькое окошко и, встретившись глазами с бабушкой, опускает глаза. — Тугие какие у тебя застежки. Давай ножку. Папа помогает разуться, а бабушка — Дина искоса все же поглядывает на нее — молча смотрит, плотно сжав губы. Папа, словно не замечая этого взгляда, мягко берет дочку за плечи и подталкивает вперед. Ванна маленькая, но с двумя окошками: одно в коридор, а другое — куда-то еще. Стены и пол покрыты плиткой: стены белой, а пол узорчатой, в цветочек. Здесь тепло и пахнет сыростью и мылом для рук. Дине нравится этот запах. Она сама берет бледно-розовый гладкий брусок и долго мылит его под краном, радуясь мягкой душистой пене. После того, как руки были насухо вытерты, Дина с папой прошли в комнату, а оттуда сразу на кухню. Она оказалась очень маленькой и красивой: занавески с цветочками, над плитой зачем-то большие рукавички из разноцветных тряпочек. — Садитесь чай пить. Бабушка поставила на стол чашки в круглых розах и с золотым ободком. Заварник был тоже в розочках. Приятно зажурчал кипяток. — Карамельки вот. Ешьте. Папа осторожно отпил чай, развернул конфетку. Потом решилась и Дина. — Ты бы хоть предупредил. — кажется, бабушка не была рада их приходу. — Извините, мама, не получилось предупредить. — Мог бы соседке позвонить — она бы передала. Папа чуть нахмурился, замолчал. Дина с интересом наблюдала за разговором взрослых, болтая ногой под столом. — Надеюсь, мама, — папа говорил медленно, будто подбирая слова. — если Дина несколько дней поживет у Вас? Просто мне в командировку… не знаю, успею — не успею до понедельника. — У меня в понедельник смена. — Хорошо, я заберу ее в воскресенье. Папа торопливо допивает чай и уходит. В дверях поворачивается к Дине, обнимает, целует в макушку: — Я скоро приеду. Дина смотрит на его спускающуюся по лестнице фигуру, худую спину в просторной куртке, и к горлу подкатывают слезы. Она сглатывает ком, но предательская слезинка капает с ресниц. Одна, вторая, третья… — Что, уехал? — бабушка кладет на плечо руку и, вздохнув, добавляет. — Ну, пойдем. Покажу, где ты будешь спать. Они возвращаются в комнату и идут к закрытой белой двери. Там еще одна комната: длинная и узкая. У стенки кровать с высокой спинкой и горкой подушек; подушки покрыты маленькой занавеской. Рядом тумбочка, а возле окна комод и зеркало. За зеркало воткнуто большое павлинье перо. На стене рамы с фотографиями: молодая женщина в косынке, два мальчика и девочка. Отдельно висела фотография, очень похожая на папу, но в какой-то странной одежде. — Это папа? — Дина влезла на стоящий рядом стул и ткнула пальцем в сторону фото. Строгое лицо бабушки на мгновение ожило, губы странно дернулись, но уже через секунду оно снова стало холодным и замкнутым. — Это мой муж. Чувствуя, что расспрашивать больше не стоит, Дина, спустившись со стула, тихо вышла из спальни. В большой комнате диван, два кресла на тонких ножках, в серванте — красивая посуда и фарфоровые фигурки. Дина с интересом рассматривает красноармейца с собакой, девушку в народном костюме, барашка с закрученными рожками. Очень хочется потрогать, но она не решается. Бабушка на кухне гремит посудой. — Иди есть. На столе тарелка с картофельным супом. Пахнет вкусно, но зачем-то сверху посыпано зеленью. Дина хочет сказать, что не любит лук и укроп, но, посмотрев на строгое бабушкино лицо, просто отодвигает зеленые кусочки в сторону. Когда суп был съеден, бабушка налила в большую чашку компот. Дина сказала «спасибо», и, двумя руками обхватив скользкий бок чашки, ушла в спальню. Рядом с бабушкой было как-то неуютно, а здесь, в узенькой, заставленной мебелью комнатке, Дине нравилось. Она осторожно ставит чашку на кровать и, навалившись грудью, пытается подняться на высокую перину. Чашка с компотом наклоняется, и по белому покрывалу растекается розовая лужица. Дина, не мигая, смотрит на пятно. Что же она наделала! Поборов оцепенение, она двумя руками берет чашку и выпивает остатки компота. Компот очень вкусный, но Дине теперь все равно. Сердце стучит в груди так, словно хочет выпрыгнуть. Наверное, этот стук услышала бабушка, потому что она неожиданно появилась возле кровати, на которой Дина продолжала сидеть с чашкой в руке. — Это что такое?! Дине хочется оправдаться, сказать, что она нечаянно, но язык не слушается, а пальцы еще сильнее сжимают чашку. — Это что такое, я тебя спрашиваю?! Ты зачем компот сюда принесла? Кто это теперь стирать будет? Что ты на меня смотришь? Дина медленно спускается с кровати, продолжая держать чашку. Губы предательски дрожат. Бабушка резко снимает покрывало, одеяло, простыню. — Всё, всё испачкала! Как это можно было! И простыню тоже! Дина! Дина молчит, шмыгает носом, а в уже пустую чашку наперегонки капают слезы. Дина плачет, бабушка ругается. Поругались, поплакали, глядишь, и время прошло. Успокоившись, бабушка умывает Дину, перестилает постель — в шкафу у нее стопочки белья, пахнущего цветами. Весь шкаф пахнет как большой-пребольшой букет. — Там цветы? — робко спрашивает Дина. Ясно, что никаких цветов нет, потому что для цветов нужна ваза, а где ее здесь поставишь? Но спросить надо. — Это мыло, — голос у бабушки уже не сердитый. — Пошли в ванную. Все равно я сегодня стирать собиралась. Под ванной стоит широкая-преширокая плетеная корзина. Если бы она была повыше, то в ней вполне могла уместиться Маша из сказки. Но корзинка низенькая, как раз чтобы свободно помещалась под ванной. В корзине белье. То, что нужно стирать. Сюда же бабушка кидает и испачканные Диной пододеяльник и простыню. Зато цветные вещи, которых немного, наоборот, выкладывает на пол. — Их отдельно нужно стирать. Вещи складываются в ванну, заливаются водой. Дина сунула палец под струя — холодная. Бабушка тем временем принесла полный чайник кипятку, добавила его в воду, туда же насыпала желтую мелкую стружку из стеклянной банки. Вода сразу стала мутной и пенной. Бабушка поставила стиральную доску и начала тереть белье. Дине было скучно, но уйти она стеснялась. — Хочешь попробовать? Пригодится. Дина послушно взяла мокрое полотенце и начала водить им по волнам доски: вжик-вжик, вжик-вжик. Мыльные ручейки наперегонки стекают по рукам, по доске. Вжик-вжик, вжик-вжик. Дина была готова так стирать хоть целый, наблюдая, как скользит по жести, поскрипывая, ткань. Но очень скоро устала спина, а на пальцах кожа стала морщинистой как после купания. — Давай теперь я. А ты иди, отдохни. Дина бросает взгляд на стиральную доску и вдруг замечает, что она не серая, а радужная, как ракушка. Ей хочется еще раз потрогать доску, но она не решается и возвращается в зал, залезает с ногами на стул и смотрит в окно. Но скоро и это ей надоедает. У окна стоит столик, на нем высокая деревянная коробочка. Ножек у стола нет, вместо них красивые черные решетки из железа, а внизу подставка для ног. Дина двигает стул, садится и пытается кончиками пальцев дотянуться до решетки. Решетка чуть опускается. Ух ты, она, оказывается, двигается! — Дина, ты чего туда залезла? Она послушно слезает, ожидая новой порции упреков, но бабушка лишь махнула рукой: — Пошли, поможешь выварку принести. Выварку? Наверное, это что-то для варки. Дина с интересом идет за бабушкой в коридор. Бабушка переобувается, Дина тоже надевает свои сандалики, тщетно пытаясь застегнуть пряжки. Бабушка садится рядом и ловко вставляет застежку в крохотную дырочку. — Пошли. Настроение уже хорошее, поэтому Дина бежит вниз по ступеням, с разбегу перепрыгивая через дыру. Бабушка идет следом. На улице девочка щурится от бьющего в глаза солнца, рассматривает небольшой двор: чье-то белье на веревке, цветы на клумбе, увитый виноградом сарайчик. — Нам в подвал. В подвале темно и пахнет пылью. Дина осторожно спускается по каменным ступеням, пытаясь разглядеть что вокруг. Неожиданно туго щелкает выключатель, вспыхивает свет. Дина видит крашенную белой краской дверь. Поворот ключа, и перед ними высокие, до потолка, полки, заставленные банками с вареньями, соленьями, корзинками, картонками… Бабушка берет с нижней полки огромную голубую кастрюлю и направляется к выходу. Снова щелкает выключатель. Дина, ежась от прохлады, торопится следом за бабушкой — туда, где солнце и тепло. В кастрюлю, которую бабушка почему-то называет вываркой, кладутся мокрые белые вещи. Потом она ставится на плиту. Ковшиком с нарисованными цветами наливается вода. А потом происходит что-то странное: бабушка добавляет в воду стакан грязно-белой стружки (Дина уже догадалась, что это мыло), просто белого порошка и в конце полстакана темно-оранжевой жидкости, пахнущей жареными семечками. — Это масло? Бабушка кивает, помешивая белье большими деревянными щипцами. — А папа говорит, что масло нельзя проливать на одежду — оно жирное, и она от этого пачкается, и еще его трудно отстирать. — Много твой папа понимает, — хмыкает бабушка. Белье варится очень долго: за это время Дина успела походить по квартире, выйти во двор в надежде с кем-нибудь познакомиться, вернуться обратно, сгрызть бублик из вазочки, послушать радио. Но вот на кухне послышался шум воды. Дина осторожно заглядывает в дверь — так и есть: бабушка из кастрюли, то есть выварки, ковшиком выливает воду в ведро. Потом, не обращая внимания на Дину, выносит его в ванную. Затем все повторяется. Когда в выварке не остается воды, бабушка снова несет кастрюлю в ванную. И снова ванна с шумом наполняется водой, и бабушка ловко полощет белье, ставшее совершенно белым. Проходит совсем немного времени и выжатое белье лежит на дне ванны. «Сейчас пойдет во двор вешать», — думает Дина. Но бабушка зачем-то снова идет на кухню. Девочка слышит, как наливается вода, щелкает выключатель на плите. Любопытство берет верх, и Дина снова стоит возле бабушки, еще недавно такой суровой и даже немножко злой. Бабушка, кажется, не замечает появления внучки. Она снова наливает воду в стоящую на плите выварку. Неужели снова будет кипятить? Зачем? Когда выварка заполнилась водой, бабушка берет две банки — большую и маленькую, и тоже наливает в них воду. В одну кладет белый скрипучий порошок и долго-долго размешивает, а в другую сыплет синюю краску. В большой вода становится мутной, а в другой ярко-голубой. Бабушка переливает голубую воду в большую банку, а оттуда в кастрюлю. «Что же это она делает?» От любопытства Дина забирается на табуретку и заглядывает в пузырящуюся мутно-голубую бездну. — Это кисель? — Это клейстер. Белье крахмалить будем. Потом снова ковшиком «крахмальная вода» — так Дина назвала про себя это, потому что «клей-стер» выговорить и запомнить сложно — переливается в ведро, затем в ванну. Бабушка снова полощет, отжимает и складывает белье во всю ту же огромную корзину. — Бери прищепки. Дина послушно берет длинную, связанную кольцом веревку, унизанную прищепками. Почти все деревянные, но одна… две…три… пять прищепочек пластмассовые и прозрачные как леденцы. Бабушка выносит белье во двор, с силой встряхивает его, от чего наволочки, простыни и полотенца громко хлопают, и быстро накидывает на веревку. Дина только и успевает подавать ей прищепки, заворожено глядя на худые бабушкины руки, быстро и ловко перебирающие пальцами по веревке. Папа белье не стирал, а относил его в прачечную. А вот мама стирала. В голове поплыли картинки: красное платье с пояском, худые руки, крепко держащие большой таз, волнистые волосы до плеч, сережки… Лицо… лицо как в тумане, только улыбка — не до конца раскрытая, словно мама хочет засмеяться, но стесняется. — Дина, ты чего замерла? Она вздрогнула и с недоумением посмотрела на бабушку. — Все, закончили. Пошли домой — дел еще много. Дел действительно было много. В первую очередь бабушка прибралась в комнате, на кухне, сходила к соседке и вернулась с большим ведром, полным вишни. Ягоды было так много, что в дуршлаг она вся, конечно, не поместилась. Бабушка мыла ее частями, пересыпая чистую в большой блестящий таз, сделанный, похоже, из чистого золота. — А это тебе. Ешь, — бабушка поставила перед Диной тарелку. — Косточки выплевывай на блюдечко. А мне шить нужно. — Можно мне посмотреть? Бабушка лишь пожала плечами: — Смотри. Бабушка подошла к швейной машинке и сняла деревянный чехол. Машинка оказалась черной, блестящей как леденец, разрисованной цветами. Ловко вставив нитку с иголку, бабушка подошла к шкафу и достала оттуда целый ворох ленточек: желтых, красных, голубых, зеленых. — Откуда эти ленточки? — спросила Дина, заворожено глядя на такое богатство. — С работы. Я на ткацкой фабрике работаю. А это брак: платье не пошьешь, а для меня само то. Бабушка села на полу и стала раскладывать белые квадраты, булавками прикалывая к ним ленты так, что получался узор. Другие, уже готовые, квадраты, лежали тут же. — Что это будет? — Курак корпе. — А что это такое? Губы бабушки на секунду дернулись, вытянувшись в ниточку. Помолчав, спокойным, даже ласковым голосом она пояснила: — Курак корпе это наше, казахское, стеганое одеяло. Раньше люди жили в степи. А в степи холодно. Вот они и шили одеяла. Но материала, то есть ткани, мало было. Вот они и берегли каждый кусочек-лоскуточек. Из этих лоскутов — чтобы было красиво — составляли узоры. Вот и мы с тобой сейчас прошьем эти ленточки — получаться квадраты с рисунком. Затем стачаем квадраты, и получится готовый орнамент. Бабушкины пальцы играючи одну за другой скалывали ленты, и Дине казалось, что они живут своей, самостоятельной жизнью, а вовсе не бабушка заставляет их выполнять эту трудную, кропотливую работу. Когда закончились заготовки, бабушка села за швейную машинку. Ловко вставила нитку в иголку, отодвинула дощечку и достала еще одну катушку, только маленькую — управилась и с ней. Ровно застрекотала машинка, и скоро на столе лежала стопочка узорчатых квадратов. — На сегодня хватит. Пошли варенье готовить. Бабушка пересыпала часть вишни в эмалированный таз, дала Дине булавку и велела вытаскивать косточки, а очищенную ягоду бросать в стоящий на табуретке золотистый таз. — Он из золота? — робко спросила Дина, любуюсь яркими бликами. — Можно сказать и так, — хмыкнула бабушка и добавила.- Для варенье лучше, чем этот, нет. Очень скоро у Дины заболели плечи, а булавка, крепко сжатая пальцами, так и норовила выскользнуть. Но признаться в том, что устала, было почему-то стыдно. Поэтому Дина обрадовалась, тогда вся вишня перекочевала из бледно-голубого таза в «золотой». Бабушка засыпала ягоду сахарным песком, отчего тот сразу стал нежно-розовым, добавила воды и, обхватив таз двумя руками, направилась к двери. — А Вы куда? — изумленно спросила Дина. — Как «куда»? Во двор — варенье варить. Заинтригованная, Дина, даже толком не вытерев руки, ринулась следом. Во дворе бабушка поставила тазик на круглую закопченную бочку. В боку бочки зияла дыра. В эту дыру бабушка положила щепочки, скомканную бумажку, чиркнула спичкой, и оранжево-синие язычки пламени медленно поползли с бумажки на дрова. — Сбегай домой, принеси деревянную ложку. И тарелку захвати. Дина кивнула и со всех ног кинулась к подъезду: не хотело ничего упустить. Ложкой бабушка осторожно перемешивала ягоды, и Дина видела, что сахар, пропитанный вишневым соком, превращается в ароматную жижу. Вскоре сироп закипел, и у края таза образовалась розовая, нежнейшая на вид пена. Эту пену бабушка ловко снимала ложкой и складывала в тарелку. — Зачем так делать? — Чтобы варенье мутным не было. Ну, пока хватит. Вытащив из карманов две прихватки, бабушка ловко сняла таз с огня и поставила на маленький то ли столик, то ли пенек. — Можно попробовать? — Нет. Оно еще не готово. Сейчас постоит, потом еще варить будем. И так три раза. Пойдем пока банки приготовим. И снова тесная кухонька. Бабушка достает из шкафчика стеклянные банки, тщательно моет их с белым порошком, затем наливает в чайник воду, ставит на плиту, а когда вода закипает, надевает на него банку. Банка из прозрачной становится белой, а затем по ее стенкам текут ручейки воды. Когда все банки готовы, бабушка накрывает их чистым полотенцем, достает стопку картонных кругляшков и таких же бумажных. И те и другие перевязаны ниткой. — Давай-ка поедим и дальше будем работать, — бабушка наклоняется и достает кастрюлю с супом из шкафчика, что под окном. И тут Дина с изумление замечает там, внизу, еще одно окно, только без стекол. Вместо стекла металлическая решетка. — А зачем там окно? — Чтобы холодно было. Это холодный шкаф. Как холодильник. — А у нас холодильник есть. — Вот и хорошо. Пусть будет. А нам и так неплохо. Дина почувствовала, что бабушке не понравилось то, что она сказала. А почему — не понятно. Бабушка тем временем подогрела суп, разлила его по тарелкам, нарезала хлеба. В этот раз Дина ела с бОльшим аппетитом, нежели утром. И еще она заметила, что в этот раз зелени в ее тарелке не было. Бабушка убрала пустые тарелки, рукой смахнула крошки со стола и быстрым, едва заметным движением отправила их в рот. Дина широко раскрыла глаза: зачем? Но спросить не решилась. К тому папа тоже иногда так делал, когда думал, что Дина не видит. После ужина снова до двор. И опять пропитанные сиропом пенки складывались в тарелку, оставляя бурлящее темно-вишневое море. Не успела Дина как следует насладиться картиной кипящего варенье, как бабушка снова сняла его с огня, деловито сунула прихватки в карманы и направилась к веревкам — снимать белье. Дина украдкой потрогала краешек простыни — влажная, на такой не поспишь, но вслух ничего не сказала. Дома бабушка разложила гладильную доску, достала утюг с зеркальными боками и начала гладить. От белья поднимался белый пар, а само оно становилось ровным и гладким. Дине нравилось смотреть, как утюг, словно ледокол, разрезает волны складок и заломов, оставляя позади блестящую гладь. Когда же бабушка складывала выглаженную простыню или наволочку, то раздавался приятный морозный хруст. Стопка белья отправилась в шкаф. Когда створки закрывались, Дина, будто желая запомнить, полной грудью вдохнула цветочный аромат мыла. Тюлевые занавески из белых стали золотисто-розовыми, а на выкрашенном охрой полу растянулись длинные тени — вечер. Дине вдруг стало грустно, как бывает грустно от того, что солнце, став из ярко-белого огненно-розовым, садится за горизонт, и, пока не зажглись фонари и окна домов, все серое и притихшее. И папы рядом нет. Дина залезла с ногами на кресло, свернулась калачиком, раздумывая, заплакать или не стоит, но в это время бабушка, чем-то звеневшая на кухне, вошла в комнату. — Ты чего расселась? Надо еще варенье доваривать. Пошли, а то скоро стемнеет. И снова чирканье спички, голубоватый огонек, запах жженой газеты и ленивое бульканье густого ароматного варенья. В этот раз пены почти не было. Сняв таз с огня, бабушка на этот раз не стала ставить его на стол, а поспешила к подъезду. В кухне таз водрузили на плиту, а из шкафчика бабушка достала бутылку и налила в прозрачную, похожу на воду, жидкость в миску. В воздухе отчетливо запахло больницей. Половником варенье разливалось по банкам, затем каждая банка закрывалась двумя кружками — бумажным и картонным. Бумажный перед этим окунался в мисочку. Когда горлышки все банок были закрыты, бабушка достала из комода ситцевые квадратики и, набросив их на банки, ловко обматывала горловину бечевкой. Скоро все банки были выставлены у стены и напоминали грибочки в разноцветных шляпках. Когда совсем стемнело, бабушка отправила Дину спать. Дома Дина бы, пожалуй, покапризничала, то спорить с бабушкой желания не возникало. Согрев в ковшике воду, бабушка умыла внучку, помогла вымыть ноги, докрасна растерла мохнатым полотенцем и отправила в спальню. Зайдя в полутемную комнату, девочка еще раз огляделась, словно была здесь впервые, еще раз посмотрела на портрет, удивляясь тому, как папин папа — она догадалась, что это он! — похож на ее папу и, почувствовав, что за этот длинный-предлинный день ужасно устала, легла в прохладную постель, и простыня хрустнула как подмёрзший за ночь снежок, и она повертелась, устраиваясь поудобнее. Но спать не хотелось, и лежа впотьмах, Дина разглядывала желтые, красные, зеленые ромбы, треугольники, зигзаги, трогая пальцем жесткие узелки и незаметно уснула. Разбудило Дину солнце, льющееся сквозь тонкие занавески, и радио. Зевая и потирая заспанные глаза, она надела лежащее на стуле платье и, отворив дверь, вышла из комнаты. Бабушка хлопотала на кухне, негромко подпевая незримой певице. Стол был засыпан мукой, и бабушка быстро и сильно раскатывала скалкой тесто. Была она в платке, фартуке, но лицо… лицо было не таким, как вчера: уголки губ приподняты — вот-вот улыбнутся, на щеках румянец, и Дина вдруг увидела что бабушка совсем не бабушка. То есть не старая. Заметив внучку, бабушка улыбнулась, и Дина невольно улыбнулась в ответ. Сейчас бабушка была совсем не строгой, и вообще не похожа на тех бабушек, которые нарисованы в книжках. Няня Евгения Михайловна похожа, а вот бабушка нет. — Доброе утро. Как спала? — Хорошо. — Ну раз хорошо, то иди умываться. Я титан сегодня затопила, так что вода теплая. Полотенце на вешалке. В ванной Дина осторожно потрогала горячий бок титана, открыла кран и наскоро умылась. Подумала, чистить зубы или нет, и решила почистить. Зубная щетка стояла здесь же, в стаканчике, а рядом, на полочке, лежала коробка с зубным порошком. После умывания сон как рукой сняло, и Дина пошла на кухню, гадая, что же бабушка готовит. Бабушка тем временем раскатала тесто в большой тонкий лист и, небрежно мазнув масляной кисточкой, стала осторожно сворачивать его трубочкой. Затем острым ножом нарезала маленьких кусочков, и, чуть присыпав стол мукой, снова взялась за скалку. Когда стол был покрыт круглыми слоистыми лепешками, бабушка разогрела глубокую черную сковородку и начала опускать лепешки в шкворчащее, пахнущее семечками, масло. На соседней конфорке посвистывал носиком чайник. Лепешки получились хрустящие, чуть солоноватые, с мягким слоистым нутром. Запивали их горячим ароматным чаем с вишневым вареньем, налитым в синюю стеклянную вазочку на тонкой ножке. И катлама — именно так назывались эти лепешки, и вишневое варенье с чуть твердыми ягодами, и цветастые ситцевые прихватки, — все это стало для Дины одним из ярких стеклышек в калейдоскопе под названием детство.