***
Первые сутки самые тяжелые. Это Дина знала, увы, не понаслышке. И вот они позади: двадцать четыре часа изматывающей, выворачивающей боли, приправленной смесью страха, тревоги, отчаяния. Ночь казалась бесконечно длинной. Череда воспоминаний из детства перемежались видениями, столь яркими, что Дина не могла отличить явь от вымысла: то в темноте прихожей виделся силуэт отца, и она ждала, что сейчас он войдет в комнату, одновременно веря и не веря происходящему, то где-то в полумраке угадывался профиль Моро: голова надменно вскинута, смотрит в сторону; она пыталась встать, но сил не было, звала его, уверяя, что она не со зла, не специально, но парень молчал. Собрав силы, но даже поднялась с дивана, чтобы шагнуть навстречу, но, запутавшись в пледе, упала. Начала ползти, но Моро исчез, лишь на стене чернела причудливая тень. Страшней всего было видение мужа. Ужас, смешанный с отвращением, едва не стоил Дине потери сознания. Парализующий, иррациональный страх заполонял все ее существо. Так человек, боящийся змей или пауков, цепенеет при столкновении с угрозой. Боковым зрением Дина видела сидевшего на диване Артура, задыхалась, в ужасе вскакивала, морок исчезал, но спустя какое-то время появлялся вновь и все повторялось. Болели нанесенные им синяки и раны, но это было сущей ерундой по сравнению с тем чувством ненависти, поселившимся в душе Дины, что даже говорить об этом смешно. Она ненавидела Артура. Боялась и ненавидела. Но еще больше ненавидела себя: если бы она нормально себя вела, не злила мужа, этого ничего бы не было. Артур был пьян, и она спровоцировала. Нельзя этого себе простить, нельзя. Хмурое утро и такой же безрадостный день прошли в мучительной борьбе с дурнотой. Только бы не сорваться… Сколько она уже пропустила? Наверное, укола три точно. Что, если… Да, надо это сделать. Достала заветную коробочку, отсчитала три ампулы. Как же хочется впрыснуть. Может быть, в последний раз? Ввести, как говорится, напоследок и все, завязать? Нет, нельзя. Папа, если она чего-то боялась — зубного врача ли или вступительных экзаменов, говорил: «Будь сильной, Дина. Надо». И потом, когда все уже было позади: «Я горжусь тобой, моя девочка». — Будь сильной, Дина, — шепотом произнесла она. — Так надо. Очень надо. Собрав волю в кулак, взяла первую ампулу и сломала конец. Драгоценный яд полился по пальцам, закапал на пол. Вторая, третья. Хватит, пока хватит. «Надо оставить одну. На всякий случай. Вдруг совсем плохо будет». Она понимала, что это чистой воды малодушие, но все же аккуратно закрыла коробочку и поставила на прежнее место. «Если Артур придет, подумает, что я колюсь. Надо притворяться. Он ведь хочет, чтобы я кололась». Странно, мысль о том, что муж ждет не дождется ее смерти, не вызывала никаких чувств. Знобило. Тело била мелкая дрожь, заставляющая выбивать зубами чечетку. И снова боль: бесконечная, выматывающая. Хоть бы немного передышки. Голова раскалывалась, ныли, словно их вывихнули, суставы, мучительно сжимался желудок. Пальцы медленно царапали обивку тахты. «За что мне это… за что?!» Горячие капли наперегонки побежали по щекам, быстро впитываясь в сукно. Как?! Как могло случится, что она, умница-красавица, девочка из приличной семьи, стала наркоманкой? А вдруг все знают?! Врачи, медсестры, соседи… Тревога стеснила грудь, захотелось броситься куда глаза глядят, убежать на край света. Что, если все всё знают?! Господи, как стыдно! «Прости меня, папочка… Прости…» Все могло быть по-другому. Ну, конечно. Это она во всем виновата. Если бы она тогда не показала характер, этого всего не было бы. И папа был бы жив. Да, это она во всем виновата. Папа всегда прислушивался к ее мнению. И она, Дина, хорошо это знала. Очень хорошо. Чем ей не угодила эта женщина? Симпатичная, веселая, любящая массивные серьги и длинные бусы. Марина. Это имя Дина хорошо помнила. Тетя Марина, художница из мастерской по соседству. В памяти отпечатался серый, в белую крапинку, свитер и крупная брошь из янтаря и кожи. Кажется, тетя Марина сделала ее сама. Конечно, сама. Она любила мастерить разные украшения. Даже ей, Динке, подарила бусы, сплетенные из бисера. Вообще-то Марина — так Дина называла ее про себя — писала акварелью, но в свободное время делала украшения, шила кукольные наряды в народном стиле и всегда была рада гостям. Дине было лет одиннадцать, когда, слоняясь от скуки по коридорам Дома художников, она заглянула в полуоткрытую дверь. — Привет, — хозяйка мастерской обернулась на звук скрипнувших петель. — Заходи. Дина молча зашла, с интересом разглядывая разложенные на столе акварели, для которых художница вырезала паспарту. — А я тебя знаю, — все также дружелюбно продолжила женщина, проводя канцелярским ножом по плотному листу ватмана. — Ты дочка Карима. Верно? Дина лишь кивнула, заворожено глядя на кольцо с крупным зеленым камнем. — Звать-то тебя как? — художница отложила в сторону нож и линейку и повернулась к девочке. — Дина, — выдавила та. — А меня Марина. Можно тетя Марина, если хочешь. Приятно познакомиться. Дина снова кивнула и, застеснявшись, бочком-бочком, вышла в коридор. Но волшебной красоты кольцо и его добрая хозяйка крепко засели в голове. Через несколько дней Дина зашла еще раз. И еще. Впрочем, как оказалось, Марина и сама нередко наведывается в их студию: за тушью ли, за какой-нибудь краской, а то просто так, поболтать, обсудить с отцом новости и перемыть кости начальству. Вскоре Дина знала, что живет Марина вдвоем с сыном, который на два года младше нее. Она с ним даже познакомилась, когда Марина и отец решили устроить пикник на майские праздники. Неплохой, кстати, мальчишка был. Интересно, где он сейчас? Слезы жгучего стыда снова полились из глаз. Какая она была глупая! Глупая и жестокая. Она ведь далеко не сразу поняла, что у отца с Мариной что-то есть. С того момента, как он выгнал из дома тетку (Дина так и не узнала, кем была та отцовская пассия), женщины в их доме не появлялись, не считая, конечно, редких приходов бабушки. И вот, месяцев так через пять после того пикника, папа осторожно поинтересовался у Дины, как она смотрит на то, чтобы им переехать в другую квартиру, побольше. Помнится, она тогда удивилась: разве им мало места в их однокомнатной! К тому центр города, все рядом. Папа выслушал ее доводы, затем взял стул и сел напротив. Дина насторожилась. — Понимаю, что тебе не хочется никуда уезжать с этого места. Ты здесь живешь всю жизнь… и школа… ты к ней привыкла. Но иногда обстоятельства складываются так, что нужно поменять место жительства… переехать… Понимаешь? — Зачем? — нахмурилась Дина. — Зачем? — повторил отец и со вздохом добавил. — Ну, хотя бы потому, что иногда ты встречаешь человека, с которым хочешь быть рядом. Всегда рядом. Жить вместе. Она вдруг поняла. Все поняла. Вскочила с места и со слезами в голосе закричала: — А я не хочу никуда уезжать! И жить ни с кем не хочу! Не хочу! Отец взял ее за руки — она вырвалась, хотел что-то сказать — убежала и, закрывшись в ванной, под шум льющейся воды выла от обиды. Вечером того же дня папа снова начал разговор, пытался объяснить, доказывал, как он любит ее, Дину, что у него никого и никогда не будет роднее и ближе ее, но Марина тоже ему дорога, и он дорог ей, так почему бы нам не поменять две квартиры на одну большую и жить вчетвером весело и счастливо. Дина с замиранием сердца слушала эту тираду и упрямо мотала головой: нет, нет, нет. Отец тогда обиделся. Перестал с ней разговаривать. Нет, конечно, он говорил «доброе утро», «спокойной ночи» и тому подобные вежливые фразы, но того доверительного общения больше не было. Они стали жить как соседи и этот бойкот был мучителен для нее. Какие отношения у отца стали с Мариной Дина не знала, хотя подспудно и чувствовала вину и, конечно, не желала зла это женщине. Она просто не хотела жить с ней и ее сыном. Просто… Лучше бы отец тогда настоял на своем. Наорал бы на нее, чтобы не смела вмешиваться в дела старших, может быть, даже ударил. Как знать, возможно сейчас Дина не раздирала бы обивку исколотыми руками. Молчание длилось три месяца, потом как-то папа снова начал интересоваться ее школьными делами и даже предложил сходить в кино. Марина же, говорят, уехала в другой город, во всяком случае, больше о ней Дина ничего не слышала. Девушка шумно вздохнула, стараясь подавить всхлипы. Воспаленные от слез веки горели, но, как ни странно, стало как-то легче, словно кто-то расслабил сжатую пружину. Голодная, измученная болью, Дина сама не заметила, как провалилась в сон. Так прошел еще один день. Потом еще. И еще. Все как под копирку: боль, тревога, голод, утоляемый лишь водой да парой-тройкой сушек, когда-то заботливо принесенных Артуром. Впрочем, постепенно ломка ослабляла хватку: сон становился глубже и спокойней, боль притупилась и, самое главное, сердце уже не сжималось, когда Дина разбивала очередную ампулу. Артур появился примерно через неделю, когда скудные запасы пищи подходили к концу и Дина стала всерьез думать о выходе из дома. Однако выходить никуда не пришлось. Дина проснулась от несильных толчков в плечо. Она открыла глаза и первое, что увидела — начищенный до блеска нос кожаного ботинка. — Живая? — ботинок Артура еще раз бесцеремонно пнул лежащую на полу Дину. Девушка, щурясь от льющегося из окна света, попыталась встать. — Вижу, что не сдохла, — продолжил муж. — Хорошо. Дина, лежа на полу, молча наблюдала за хозяйничающим мужем. — Я тебе новое платье принес. Смотри, — взгляду Дину предстало длинное, судя по переливам ткани, из натурального шелка платье. Лавандового цвета, оно матово поблескивала в лучах утреннего солнца и, без сомнения, стоило баснословных денег. — Нравится? — и не дождавшись ответа, продолжил. — По глазам вижу, что нравится. Носи. Усмехнувшись, Артур по-хозяйски прошел на кухню. Зажурчала вода, вспыхнул газ. Дина, опомнившись, поднялась, одергивая халат. Присутствие мужа ее тяготило, но к ненависти примешивалось отчетливое чувство страха. Вскоре в дверях комнаты появился Артур с чашкой кофе. — Как ты? Лекарство есть? Дина кивнула, глядя под ноги. — Ну, хорошо. А то сегодня не получилось принести, — он вдруг помрачнел. — Тебе хватит, я с запасом приносил, — Отхлебнул кофе, задумался. — Меня несколько дней не будет. Может быть, неделю или чуть больше — не знаю. Кое-какие продукты принес — ты все равно мало ешь. На крайний случай возьмешь деньги — я тридцатку оставлю. Если соседи будут спрашивать или еще кто — мало ли — говори, что муж в командировке. Поняла? Дина покорно кивнула. Когда за Артуром захлопнулась дверь, она, все в той же полудреме, вернулась в комнату и снова легла. Как ни странно, боли уже не было, но радости по этому поводу девушка не испытывала. Дине было все равно. Мир, несмотря на солнце, бьющее в окно желтым светом, казался серым и тусклым. Бесцветным. Тоска. Тоска и равнодушие — вот что испытывала она, слушая щебетание воробьев за окном. Пустота дня сменилась долгими сумерками. Зажигать свет не хотелось и, глядя на сгущающуюся темноту, Дина, погруженная в невеселые думы, незаметно повалилась в сон. Еще один прожит. Или не прожит, а вычеркнут.***
Бои перестали быть событием, превратившись в щекочущую нервы рутину. Вернув статус профи, Моро теперь мог выбирать, с кем и когда выступать. На риск шел редко: терять репутацию не хотелось, тем более после столь долгого перерыва. Выступал чаще в своей категории, равный среди равных, изредка выходя за ее рамки. Был, к примеру, бой с тяжеловесом: здоровенным бугаем на голову выше его, но пока малоопытным. Будь громила профессионалом, Моро ни за какие коврижки не согласился бы встать с ним в пару — жизнь дороже, а так почему бы нет. Словом, все шло по накатанной. Примерно через неделю после боя с бугаем Клетчатый — он так и не узнал его имени — предложил встретиться. По тону Моро понял, что у агента есть какое-то интересное предложение и, движимый любопытством, согласился на встречу. В условленное время в «Парламенте» Моро присел за дальний столик и, прихлебывая густой, обжигающей горячий кофе, с нетерпение поглядывал на дверь. Клетчатый опоздал минут на пятнадцать: вальяжно подошел к барной стойке, сделал заказ и, только после того, как взял из рук бармена чашку с блюдцем, подошел к столику. Моро молча кивнул, усилием воли подавляя желание поскорей узнать цель встречи. Агент равнодушно спросил о делах, посетовал на летнюю жару и рано появившийся тополиный пух, Моро ему что-то отвечал, понимая, что все это неспроста. Наконец таким же равнодушным, ничего не выражающим голосом сказал, что есть очень интересное предложение за реально хорошие деньги. Сумма будет приличная даже в случае проигрыша, ну а если выиграешь, то на ближайший год безбедной жизни хватит да еще и останется. Моро отпил остывший кофе и в лоб задал вопрос: — Снова бугай? Клетчатый отрицательно покачал головой: — Нет, твоя весовая. Там другое… С ним никто не хочет драться. — Почему? Визави, раздумывая, пожевал губами и, словно решившись, сказал: — Он на голову отмороженный. Месяца два назад одного убил. Прямо на ринге. Тормозов нет, добить может. После того случая никто не хочет связываться, а клиентам надоела скучная борьба. Моро нахмурился: — Какая техника? — Разная. Он бывший десантник. Был в Афгане. Контуженный. Короче, ты согласен? Деньгами не обидим. И Моро с удивительной для самого себя легкостью кивнул: — Согласен. Клетчатый облегченно вздохнул: — Тогда давай в пятницу. В восемь. Все там же.***
Последние дни, даже не дни — недели выдались напряженными. Артур не мог объяснить, чем вызвано это тревога. Усмехнувшись, даже диагностировал у себя невроз. Но беспокойство не отступало, и причины он понять мог. Очередная партия морфина успешно перекочевала Барону. Все журналы были оформлены должным образом: приход-расход, кому, сколько и зачем. Даже плановая проверка из Минздрава, которой, честно говоря, он побаивался, не выявила никаких нарушений. В должности заведующего его пока не утвердили, но обещали издать приказ со дня на день. Что ж, ему не к спеху. Барон в последнее время стал подчеркнуто-вежлив и, возможно, это и вызывало беспокойство врача. В этот раз вместе с партией упакованного в блистеры морфина он передал примерно штук десять тех ампул, что достал тогда из камина. То, что не упакованы, никого не насторожило — такое бывало и раньше, когда извлеченную из-под фольги ампулу несли в процедурный, а там уже заменяли новокаином (редко, но бывало) или, чаще всего, просто списывали. Тут, главное, было проследить, чтобы в конечных документах все было указано как надо. Но Артур сам этим занимался и весь персонал, зная его порядочность, не удивлялись тому, что хирург выполняет не свойственные ему функции. Россыпь была принято благосклонно. «Главное не форма, а содержание» — одобрительно произнес Барон, перекладывая морфин в свой дипломат. Но едва заметная усмешка — уголками губ — заставила Артура содрогнуться. Чтобы как-то отвлечься, он заказал у фарцы платье для Дины. Как и обещали, подогнали хороший товар, загнув, конечно, прилично, но тут ж он не торговался. Платье, продукты, немного денег — не жалко, пусть пользуется. Он видел, что Дине осталось не долго и решил не экономить. К тому воспоминания о том, что произошло после театра, вызывали досаду. В больнице задерживался допоздна: и перед начальством плюс, и коллеги ценят, если можешь подменить, и к жене спешить не надо. Вот еще один день прожит. Устало потерев лицо, Артур сложил бумаги в папку, завязал тесемки и отправил в ящик. Снял халат, надел пиджак. «Новый бы купить. А этот в химчистку. Хотя он пока ничего. Когда я его купил? Ну да, в прошлом году. К Дине надо будет на днях зайти, проведать. Вдруг она уже того… Соседи, милиция набежит… Спросят, где я был, что да как, да почему. Ампулы еще найдут… Как же надоела… Безмозглая дрянь… Шлюха… А живучая… По три ампулы колет и ничего… Почему так? Ничего между ними похожего нет. Где Лиля, а где эта?! В ресторан ее, что ли вывести, а то скажут, что совсем о жене не забочусь, не выгуливаю. Спать хочется — сил нет» Сдерживая зевоту, Артур прошел пустой вестибуль, толкнул тугую дверь. Нежно-сиреневые сумерки уже сгустились в темную синеву ночи. Поежившись от прохлады, врач запахнул пиджак и взялся за перила.***
Артура не было несколько дней. Дина пока держалась, скрепя сердце выливая морфин в раковину. Боли почти не было, лишь на месте души была душащая тяжесть. Солнце почти село, и девушка, задернув шторы, зажгла торшер и, обессиленная, повалилась в кресло, уставившись в стену — обычное времяпровождение. Резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть. «Моро!.. — тут же пронеслось в голове. — Нет… или…» Поднявшись, она быстро — насколько это было возможно — подошла к столику. — Алло! — Дина! — позвал ее срывающийся женский голос. — Алло! Алло! Кто это? — Дина, это Айдана… Ди-на-а-а…. Тревога собеседницы передалась и ей: — Ч-что случилось? — Дина, беда, — Айдана всхлипнула. — Артур в реанимации… Возле крыльца нашли, без сознания. Оступился, упал… Дина… — Айдана уже не сдерживала слез. — Я сейчас приду, — медленно положила трубку. Прислонилась к стене, пытаясь собраться с мыслями. Дальше действовала на автомате, проговаривая про себя: переодеться, накинуть кофту — вечер… такси вызывать или нет? Не надо, так быстрее. Где ключи, где? Вот они. Хорошо. Газ не включала. Два поворота. Закрыла. Вниз по лестнице. Еще раз. Тяжелая дверь подъезда. На Дину пахнуло свежестью и ночной прохладой. Поправив кофту, она быстрым шагом направилась в сторону больницы, не вполне осознавая, что произошло. Был факт — Артур в больнице. Все. Сухая констатация. Ни мыслей, не эмоций. Шла, почти бежала на автомате. Поворот, еще поворот, здесь спуститься с тротуара, там подняться, а вот здесь перейти дорогу. Вскоре впереди забелел больничный корпус. Торопливый бег по ступеням. Мимолетная мысль «здесь упал…». Тяжелая металлическая дверь. Айдана, как всегда в безупречно белом халате, суетливо бросается ей на встречу. — Диночка, девочка… — Что случилось? — вопрос прозвучал сухо, почти формально, но Дине был все равно. — Артура врачи из соседнего отделения нашли. Пойдем, пойдем в сестринскую. Какая ты бледная… Они выходили после смены, увидели, что кто-то лежит, бросились, а это Артур Юсупович. Они молодцы, не стали его трогать, только пульс проверили. И сразу обратно, в больницу, бросились. Его осторожно подняли и прямиком в нейрохирургию. Присядь. — Что с ним? — Дина вдруг почувствовала сильную усталость. — Я не знаю… Хочешь, пойдем к нему? Он реанимации, но ты своя, тебя пустят. Заодно и с врачом поговоришь. Пойдем! Айдана встала и потянула Дину за рукав. Та послушно повиновалась. Коридоры, повороты, лестницы, снова коридоры. Кроваво-красная надпись «реанимация». Там, за дверями, он, ее муж, ее господин, ее хозяин. Первой вошла Айдана, за ней, медленно, как сомнамбула, Дина. — Вы его жена? — молодой, не знакомый Дине врач, смотрел на нее уставшими глазами. — Да… Жена, — подтвердила Дина. — Пойдемте. Нужно поговорить. Девушка коротко кивнула. Стул был неудобным, но Дину это мало заботило. Она сидела, уставившись в пол, а сидевший напротив врач мягко, тщательно подбирая слова, рассказывал про состояние Артура. — Мы Вашего мужа экстренно прооперировали. Рана очень серьезная. Сложная была операция. Теперь все зависит от него самого. Мы сделали что могли. Дина снова кивнула. Врач тяжело вздохнул: — Хотите его увидеть? Минуту помолчав, ответила: — Хочу. Койки. Ряды, ряды коек. Врач подводит Дину к одной из них. От неожиданности Дина вздрогнула: бледное, в синеву, лицо, заостренные черты и бинты, бинты. — Садитесь, — врач подвигает стул. Дина послушно садится на краешек, не сводя глаз с мужа. — Вы можете остаться на ночь. Дина лишь кивнула. Она скользнула по осунувшемуся лицу, белой простыне, прикрывающей тело, рукам. Глядя на тонкие, совсем недавно сильные пальцы, Дина пыталась осознать произошедшее. Где-то тикали часы, пищали приборы, а она все сидела, глядя куда-то вдаль. К ней несколько раз подходили, мягко уговаривая куда-то пойти, отдохнуть — она лишь отрицательно качала головой. Когда лилово-черничная мгла стала сменяться на бледно-изумрудный и где-то там, в больничном парке, запели птицы, Дина овдовела. Ее, все такую же равнодушно-молчащую, отвели в сестринскую. Айдана, так и не ушедшая домой, плача, налила ей чаю, беспрестанно вытирая платочком льющиеся из глаз слезы. Кружка жгла руки. Дина осторожно поставила ее на стол, не отрывая взгляда от радужной пленки, плавающей на поверхности.***
К бою он особо не готовился — так, растяжка, разминка. Откровенно говоря, было лень, да и как готовится к тому, чего не знаешь? Раз клетчатый сказал, что это его весовая категория, значит, особо беспокоиться не о чем. Контуженный? Ну и что. Моро новичком себя не считал, справедливо полагая, что уж чего-чего, а опыта у него в избытке. На условленное место пришел к восьми, как и договаривались. Дальше все как обычно. Лишь бросались в глаза напряженные лица Клетчатого и конферансье, возбужденным шепотом что-то обсуждающих. Сегодня их с противником развели по разным раздевалкам, добавив дополнительные ширмы. Первые два боя выступали другие бойцы, срывая не очень громкие аплодисменты. Перед объявлением его выхода к Моро подошел до предела взвинченный Клетчатый. — Как ты? Готов? Моро кивнул. — Будь осторожен. На тебя многие поставили. Афганец сумасшедший. Не хочу, чтобы тебя убили. Стиснув зубы, Моро продолжил наматывать бинты. Наконец выход. Противник — невысокий крепкий блондин чуть ниже Моро. Чем-то похож на Барса. Но в отличие от Барсика, как уничижительно именовал того Моро, у этого парня было совершенно равнодушное, каменное лицо. Казалось, в мыслях он очень далеко от пыльного гаража, ринга, сытых скучающих зрителей. — Начали! Афганец — так его звали здесь — сразу бросился в атаку. Моро, несколько удивленный таким рвением, вынужден был занять оборону. Чуть позже несколько пробных выпадов, успешно отбитых противником. Поражала скорость движений, реакция, с которой этот неприметный с виду паренек ведет борьбу. Но больше всего Моро мешала техника соперника: тот не придерживался определенного стиля, ловко используя набор совершенно разных приемов, чем сбивал Моро с толку. Он просто не знал, чего ждать от него в следующую секунду. Вот прошла одна минута боя, вторая, третья… Все попытки Моро перейти а нападение тут же блокировались, оставалось лишь защищаться, дабы не упасть в грязь лицом в прямом смысле слова. Расстояние между ними все сокращалось, и Моро понимал, что спарринга нельзя допустить ни в коем случае. Значит, оборона. Удары Афганца стали все сильнее, приемы все жестче. Но поражало при этом все тоже каменное выражение лица, словно бой вел не человек — робот. И лишь широко раскрытые голубые глаза в ослепительном свете фар горели безумием. Доля секунды — и Моро чувствует сильный удар в спину. Едва устояв на ногах, он пытается ответить, и тут же получает второй. Затем третий. Мелькание сжатых пальцев, мощный толчок в скулу. В глазах потемнело. Не удержавшись, Моро падает на колени, тут же пытаясь подняться, но удары продолжают сыпаться градом, не давая даже толком вздохнуть. Он чуть поворачивает голову и видит все тот же бессмысленный голубой взгляд. Бой закончился в гробовой тишине. И эта тишина давила на Моро сильнее, нежели свист и улюлюканье. Проиграл. Рефери помог подняться. Едва держась на ногах, он по привычке высоко вскинул голову, страшась увидеть напротив полные презрения взгляды. Но в глазах зрителей читался лишь страх. Рефери бодрым голосом объявил победителя. Аплодисменты были громкими, но сдержанными: никто не кричал, не просил повторить. Казалось, зрители увидели нечто, ранее не виданное, не доступное их пониманию. В раздевалке его встретил Клетчатый. Молча протянул толстый конверт. Моро молча взял. — Еще придешь? В ответ Моро лишь прикрыл глаза, борясь с так некстати навалившейся слабостью. Нервно дернув уголками губ, Клетчатый вышел. Моро подошел к подвешенному к столбу умывальнику, окатил лицо холодной водой. Легче не стало. Медленно, словно сомнамбула, начал одеваться: одна пуговица, вторая, четвертая… Ну вот и все, собрался. Конверт сунул под брючный пояс. Не оглядываясь, вышел из импровизированной раздевалки. Не смотря по сторонам, пошел к выходу. За воротами пахнуло холодом, ночной сыростью и дымом горящих где-то костров. Шел на автопилоте: ноги сами несли его по знакомому маршруту. Забрехали собаки. От неожиданности он вздрогнул, но не прибавил шаг, и псы, пробежав с десяток метров, вернулись восвояси. Поворот, еще один и вот, наконец, впереди забрезжил свет фонарей — шоссе. Сильно хотелось пить. И еще сильней отдохнуть. Но Моро понимал: остановившись уже не встанешь. Мерный гул изредка проезжающих авто. Собрав волю в кулак, он бредет вдоль дороги. Ближайшая остановка сегодня кажется далекой как никогда. Один шаг, еще один, плюс десять, и еще… Наконец впереди вырисовываются очертания павильона. Еще немного… и еще… Дошел. В изнеможении Моро опустился на скамейку внутри остановки. Так лучше… Который час? Наверное, около двенадцати… Или больше… Какая разница, все равно автобусы не ходят. От сильной нагрузки и долгой ходьбы гудели ноги, но это ерунда, это всегда так. Боль в спине — вот что не давало покоя. Сильная, ноющая, словно сдавливающая все внутри, она не давала даже толком вздохнуть. Зачем он пошел по этой дороге? Шел бы по той, давно бы поймал машину и уехал. А здесь глухомань. Во сколько первый автобус? Часов в пять, а то и в полшестого, не раньше. Лечь что ли, полежать… Обессиленность взяла верх над брезгливостью: он прилег на облезлые доски скамьи в надежде почувствовать облегчение. Лучше не стало: лежать, равно как и стоять и сидеть было тяжело. Казалось, что дышит он уже через силу. Что это? Что с ним сделал этот чокнутый? Сколько он так пролежал? Неизвестно: может десять минут, а, может, час. Впав в полудрему, полузабытье, Моро потерял счет времени. Очнулся он от ярко света фар. Ослепленный, он, щурясь, с трудом приподнялся, прикрывая лицо ладонью. — Ты чего тут разлегся, а? Какой-то мужик лет сорока склонился над ним. Моро почувствовал запах крепкого табака. «Беломор?» — мелькнуло в голове. — Эй, ты чего, пьяный, что ли? — продолжил незнакомец. Моро наконец сел, устало помотав головой. Разглядев ссадины, мужчина переменился в лице. — Избили? Моро кивнул. — Забрали что-нибудь? Чего молчишь? Отрицательное покачивание. — Может, тебя в ментовку отвезти, а? Или лучше в больницу. — До-мой, — вышло хрипло, не своим голосом. — Домой? Поехали. Только адрес скажи. Добрый самаритянин помог ему подняться и, придержав дверцу, усадил в пахнувшие кожей и сигаретами «Жигули». Фыркнув, заурчал мотор. — Куда ехать? Моро назвал адрес. Тронулись. Свет фонарей чередующимися полосами падал в салон, высвечивая темную обивку, цветную оплетку руля, переливался в лепестках залитой эпоксидкой розочки. — Приехали. Моро кивнул и машинально потянулся к карману. Пошарив, вытащил смятый рубль. — Не надо! Потом, как-нибудь, — водитель вышел и, обойдя автомобиль, открыл пассажирскую дверцу. — Давай помогу. У дверей подъезда Моро махнул рукой: мол, спасибо, дальше сам. — Точно, дойдешь? Может, лучше в больницу. «Нм, к Артуру», — про себя усмехнулся Мор, впервые улыбнувшись. — Ну, я тогда поехал. — Спасибо. После уличной свежести подъезд встретил его запахом нагретого кирпича и сухой пыли — тем особым запахом, который отличает городские многоэтажки от деревенских и дачных домов. Вот и его дверь. Боком прислонившись к стене, Моро постарался как можно тише вставить ключ. Получилось. Едва слышно скрипнула дверь. На цыпочках войдя в квартиру, он разулся и прошел в свою комнату. Наконец-то! Не включая света, повалился на кровать. Жалобно скрипнули старые пружины. Тело обволокла приятная расслабленность, но спина, а точнее сказать поясница продолжила ныть. Он сменил позу, но легче не стало. «В душ бы сходить — грязный как собака… Спать хочется — завтра… Что ж так сильно… Это когда я удар пропустил, он по спине врезал. С-с-с-с, как больно… Может, тепло поможет? Пойду все-таки». С трудом встав, он сделал шаг к двери, впотьмах споткнулся о стул. Не удержав равновесия, упал. «Вот же… ну и ладно, утром схожу… нм-м-м-м-м, укол бы сейчас… Ничего, через дня два пройдет. Или три…» Боль крепко сжимала тело и не думая ослаблять хватку. Кусая губы, он медленно водил пальцами старенькому паласу, словно хотел расцарапать его. Усталость боролась с болью и наконец взяла верх. Моро почувствовал, как его ракружило-завертело, голова стала легкой, а тело, напротив, налилось приятной истомой. Не в силах противостоять ей, он закрыл глаза, чувствуя, как разжимаются сжатые пальцы. Кто-то тормошил его за плечо. Моро с трудом приоткрыл глаза, щурясь от яркого, явно дневного света. — Вставай, ты чего тут разлегся? — лицо Архимеда было явно встревожено. Моро снова смежил веки, даже не удивляясь внезапному появлению приятеля. — Ты чего молчишь? — Вот и я так: увидела утром обувь — значит, дома. А не выходит. Я постучала- молчок. Ну и заглянула. А он лежит! Сам белый как мел, весь в какой-то перемазанный. Я его будить, а он ни в какую. Вот я и решила Вам позвонить — мало ли чего. О чем еще шла речь, он не понял, нырнув обратно полусон-полузабытье. В чувство его привел довольно сильная тряска. На этот раз пред ним предстал уже Архимед в компании с Гессом. — Вставай. Вставай-вставай. Они помогли ему подняться и вывели к ждавшему у подъезда такси.***
До дому Дину хотели проводить, но она молча махнула рукой: не надо. Все тот же маршрут, но уже медленно — к чему теперь торопиться? Та же комната, только Артур никогда уже сюда не придет. Никогда. Странное чувство: Дина не испытывала ни радости, ни горести. Просто непривычно, что все то, к чему она привыкла за последние два с лишним года, ушло безвозвратно. Нужно будет учиться жить по-другому, но как, она пока не знала. Вечером без предупреждения пришла Айдана. Дина, понимая, что от нее ждут скорби, молча налила чай, насыпала в вазочку принесенное Артуром бог весть когда курабье. Она не притворялась, просто вела себя так, как считала должны вести. — Диночка, мы поговорили. Ты не переживай — мы со всем поможем. Дина нервно сглотнула: похороны, оформление бумаг. Как она могла об этом забыть! В памяти всплыли те страшные дни после папиной смерти, и вот опять. — Ты уже родным сообщила? — Что? — не сразу поняла девушка. — Родным, — повторила Айдана. — У Артура Юсуповича, помнится, брат где-то живет. То ли на Урале, то ли в Сибири. Ты что, не знала. — Как не знала? — Дина растерянно поправила волосы. — Знала. Но они… я не помню, чтобы они общались. Во всяком случае при мне… — Диночка, найди адрес и дай телеграмму. А лучше позвони. Это такое дело… — Айдана всхлипнула. — Господи, как же ты теперь без него будешь… как мы все без него будем?! — женщина залилась слезами. Не в силах смотреть на чужое страдание, Дина, далекая от проявлений нежности, неловко обняла ее, и Айдана, прижавшись к Дининому плечу, глухо рыдала, вздрагивая всем телом. Выплакавшись, медсестра вынула из кармана отутюженный носовой платок — и Дина, глядя на вышитую волнистую каемку, отметила, что Айдана хорошая мастерица, — вытерла уголки глаз и, шумно вздохнув, сказала: — Вот как получается: я тебя пришла утешать, а вышло наоборот. Ты извини меня, пожалуйста. — Да… ничего. — Диночка, ты умница. Это, конечно, большое горе. Не знаю, как вообще говорить… Ты, если тебе что-то нужно, не стесняйся. Дина, успевшая устать от незваной гостьи, кивнула. — И еще: Дина, нужна одежда. Рубашка, костюм. Понимаешь? Рубашка, костюм… Дина нахмурилась. — Ключи. У меня нет ключей от квартиры, — понимая, что надо сказать что-то правдоподобное, она лихорадочно искала причину. — Все костюмы Артур хранит… хранил в той… другой квартире…. Там места больше… Ключ потерялся, а мы всегда вместе ездили, поэтому… Айдана шумно вздохнула: — У Артура был с собой какой-то ключ. Ты подойди завтра в больницу. К нам подойди. — Хорошо. — Ладно, Диночка, я пойду. Ты держись. Хотя, какой там держись… Приходи завтра. И вообще, в любое время приходи. Закрыв за Айданой дверь, Дина вернулась в комнату. Посидела, глядя в пространство. Потом легла. Усталость, плюс так и не закончившаяся ломкой. Может, уколоться? Морфина больше не будет, теперь все. Точно все. Нехотя поднявшись, Дина пошла на кухню. Налила чаю. Достала из морозилки масло и, настрогав, сделала бутерброд — вкусно. Дожевав, отхлебнула большой глоток успевшего остыть чаю и, вздохнув, подошла к кухонному шкафчику. Оставшиеся ампулы лежали красивыми рядами, переливаясь под светом электрической лампочки. Одна, вторая, третья, десятая…звяк, звяк, звяк. Пустые ампулы ударяются об эмаль раковины. Чтобы как-то развеять тягостную атмосферу, включила телевизор. Загорелся матовый экран, полилась музыка — фильм. Кажется, она его не смотрела. Или смотрела? Не важно. Она давно не включала телевизор. И радио тоже, так, иногда узнать, что там в мире делается. Люди что-то говорили, объясняли друг другу, куда-то шли. Постепенно речь превратилась мерное жужжание, стала доносится откуда-то издалека. Голова стала тяжелой, склонилась к плечу — Дина уснула. Снился Артур — веселый и злой, снилась ее квартира, залитая солнечным светом, она сама — почему-то в школьной форме и с портфелем в руке. Она куда-то торопилась, куда-то опоздывала. Еще был аквариум — тот самый, который раньше стоял у отца в мастерской. Она смотрела как плавают красные меченосцы, нарядные гуппи, лирохвостые моллинезии. Удивительно, насколько реалистичными были эти видения. Что было после, она не помнила. Проснулась все в том же кресле. Встала, выключила телевизор. Часы показывали начало десятого. Что ж, можно идти. В больнице ее встретили с молчаливым сочувствием. Предложили чаю — она отказалась. Выдали пакет с вещами и связку ключей. Сдержанно поблагодарила и под жалостливые взгляды, не оборачиваясь, вышла из клиники. Дина хорошо помнила адрес: ни раз и ни два Артур вызывал такси с ее телефона. Села в нужный автобус, доехала до остановки. Немного поплутав, нашла дом. Хорошо, что одноподъездная высотка. Только вот какая квартира… Точно знала, что однокомнатная. Надо было в больнице узнать. Но как бы это выглядело: жена не знает адрес квартиры мужа! Подошла к пенсионеркам, выгуливающим поблизости внуков. — Извините, пожалуйста. А Артур… Артур Юсупович, врач, он жил… живет в этом доме. Однокомнатная квартира. Не подскажете номер? Женщины переглянулись. — Артур? Ты не помнишь, в какой квартире? На третьем этаже. Точно, на третьем. Тринадцатая или четырнадцатая… Девушка, Вы позвоните, если он дома, то откроет. Или соседи подскажут. — Спасибо. Тринадцатая или четырнадцатая. Из-за двери четырнадцатой раздавались голоса и тявканье собаки — значит, не она. Дина осторожно приблизилась к соседней двери и с замиранием сердца вставила ключ. Ключ вошел. Щелкнул замок. Однокомнатная хорошо обставленная квартира. Обои, лакированный паркет, импортная стенка с секретером. Дина открыла форточку, чтобы выветрился въевшийся запах табака, и с интересом осматривала жилище мужа. Удивительно, как чисто и уютно. Неужели сам убирался? Вряд ли, скорей всего кого-то нанимал. В серванте хрусталь, кофейный сервиз, несколько фарфоровых статуэток. Рядом, на полках, расположилась библиотека всемирной литературы. «Неужели читал?» Дина осторожно открывала шкафчики, выдвигала ящики: аккуратно сложенная одежда, какие-то бытовые мелочи. В секретере стопка бумаг, несколько фотоальбомов. Девушка мельком просмотрела: ничего интересного. Открыла альбомы: незнакомые женщины, мужчины, дети. Много снимков одного и того же мальчика: вот он совсем маленький, вот постарше, вот уже юноша, — это же Артур, верно? Какие-то студенческие компании, снимки на природе. На одном из листов явно фотография была вынута — интересно, зачем? Дина захлопнула альбом и, разложив все по местам, повернула ключ секретера. Так, что дальше? Она чувствовала себя следователем или детективом, попавшим в чужое жилище. Бар с алкоголем: шеренга бутылок с коньяком, вином и еще какими-то неизвестными Дине напитками. Дальше, дальше! Пустой, покрытый чуть заметным слоем пыли стол — ни листочка, ни клочочка. Девушка осторожно выдвинула ящик: сваленные в кучу карандаши, авторучки, перетянутые тугой резинкой, блокнот и фотография. Дина вынула блокнот и с жадностью начала перелистывать страницы: ну вот, конечно! Марат (она помнила, что когда-то давно, еще в пору ее работы в больнице, Артур обмолвился о брате, назвав его по имени), рядом номер телефона и код города. Узнать бы, какой город и который там час. А, это ерунда: у нее дома есть список всех телефонных кодов Союза. Дина быстро переписала на вырванный тут же из блокнота листик телефон, с невольным вздохом захлопнула картонную обложку и достала снимок. Бумага от времени чуть пожелтела, края покрылись трещинками. А с фото на Дину смотрела темноволосая смеющаяся девушка в полосатом купальнике. Надпись внизу гласила «Алатау. 1970».***
Моро плохо понимал, куда его везут. Лишь когда Архимед с Гессом под руки повели его по длинной аллее с белеными деревьями, он понял, что это больница. Зашли с не центрального, а какого-то служебного входа. Жалея товарищей, Моро старался идти сам, но то и дело боль заставляла опираться на дружеское плечо. Пахло хлоркой и еще чем-то сытным: такой запах всегда витает в казенных учреждениях, например, в детских садах или, вот — в больницах. Моро с трудом поднимал ноги, стараясь в то же время ступать неслышно — привычка. Они поднялись на второй этаж, преодолев два пролета. В каждом по девять ступеней. Коридор, зеленые стены, обитые вишневым дерматином кресла. — Подождите, я сейчас приду, — Гесс оставил Моро с Архимедом, а сам быстрым шагом пошел по больничному коридору. Моро откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Когда уймется эта боль? Ничего, раз он в больнице, значит, скоро. Он не сразу заметил вернувшегося товарища. Гесс с Архимедом снова помогли ему подняться и повели куда-то вглубь отделения. Небольшой кабинет, по виду — процедурная или перевязочная. Навстречу им шагнул мужчина в белом халате. «Врач», — с равнодушием подумал Моро. Его усадили на кушетку, начали спрашивать: где болит, как болит, а вот так больно? А так? Он отвечал на вопросы, расфокусированно глядя в угол. Когда медик ребром ладони легко ударил по пояснице, на глаза невольно навернулись слезы. Моро мимолетом, чтобы никто не видел, вытер уголки глаз и поднял взгляд на врача. — Надо госпитализироваться. Моро отвел взгляд. — У меня документов нет. — Значит, надо привлекать милицию. Вас же избили, верно? Ну вот, за одно и документы восстановят, и отморозков найдут. Моро едва заметно покачал головой. — Нет. Врач вздохнул: — Ну, смотри сам. Я никого уговаривать не собираюсь. Значит, так: раз Вы отказываетесь от лечения, идите домой и ложитесь в постель. На место ушиба холод. Какие лекарства пить напишу. Минуты через три Моро, покачиваясь, вышел из кабинета. В руке зажата сероватая бумажка со списком препаратов. Архимед помог дойти до лестницы. Там их догнал Гесс, о чем-то разговаривавший с врачом. «Всё. Теперь всё». Деньги есть, но как, как жить дальше? Выступать теперь он не может, во всяком случае, пока, хорошо, хоть деньги есть. Но что делать дальше: кто будет за ним ухаживать? Престарелая хозяйка? А что потом: работа в музыкальном отделе до пенсии? Или податься в дворники? — Больничный тебе выпишут — не беспокойся, — прервал его размышления Гесс. — Но нужно что-то решать. — Что решать? — без выражения откликнулся он. — Тебе нужен уход, иначе каюк, — Гесс сделал паузу, и Моро уже чувствовал, знал, что тот скажет. — Возвращайся домой.***
Домой возвращаться не хотелось — чего она там не видела? Найдя в кармане смятую трешку, пошла на рынок: просто так, без всякой цели. Бродила, слушая разговоры, перебранку, даже пару раз попробовала что-то без намерения покупать и не могла насытиться этой льющейся со всех сторон напористой, подчас грубой энергией жизни. Уже вечером, собравшись с духом, позвонила в ноль семь и, назвав номер, нервно сжимала трубку, одновременно желая, чтобы этот никогда не виданный ей брат (его даже не было на их свадьбе!) не ответил, а с другой страстно желая поскорей покончить со всей этой тяготящей обязанностью. Уставший мужской голос с нотками удивления спросил, кто она и зачем звонит. Дина, смущаясь, краснея, уточнила, он ли Марат Юсупович, и, стараясь придать голосу хоть какую-то трагичность, сообщила о кончине брат. Молчание. Она тоже молчит, теребя спираль провода. Дальше — разговор: по-деловому сухой — ни слез тебе, ни истерик, но за этой сухостью Дина явно слышала боль и в который раз удивилась тому, что Артур для кого-то был дорог. Через несколько дней он приехал. Дина, в темно-синем траурном платье, встретила его на перроне. Высокий, худой, чертами лица, манерами он был насколько похож на Артура, что Дину охватывала жуть. Они поехали на квартиру Артура. Дина, никогда не ночевавшая здесь, пыталась играть роль хозяйки, благо, хозяйство было небольшое. К вечеру привычно начинало морозить, накатывалась слабость и она, ссылаясь на плохое самочувствие, легла спать. На следующий день были похороны. Множество знакомых, полузнакомых и вовсе незнакомых людей. На Дину напала какая-то апатия, лишь когда о крышку гроба глухо застучали комья земли, она, закрыв лицо руками, завыла от острой жалости к себе. Все вдруг расступились, те, кто еще минуту назад всхлипывал и утирал глаза платочком, примолкли, подавленные ее трагедией. А Дина, заливаясь слезами в три ручья, оплакивала себя, Моро, ушедшую юность. После поминок поехали на квартиру Артура. Присутствие Марата тяготило ее. Дина чувствовала напряжение и, терзаясь догадками, с нетерпением ждала разрядки. Ждать пришлось недолго. Сунув руки в карманы пиджака — жест, столько знакомый Дине, что она невольно вздрогнула — прошелся по комнате и, явно растягивая время, рассматривал стоящие за стеклом фарфоровые безделушки. Наконец, по-видимому, устав от молчания, мужчина повернулся к смотрящей в ковер Дине. — Вы с Артуром были женаты совсем недолго. Детей у вас нет, — повисла неловкая пауза. Марат кашлянул и продолжил. — Как понимаю, у Вас есть свое жилье? — Да, мне осталась квартира от родителей. — Тогда я хотел Вам предложить… думаю, это будет справедливо… — мужчина еще раз вздохнул. — Дина, откажитесь от наследства. Девушка лишь горько усмехнулась, по-прежнему глядя в пол. — Понимаю, с моей стороны это выглядит как… как неслыханная наглость, но поймите — у меня дети. Им пригодится квартира в Алма-Ате. Вы же можете забрать себе все, что пожелаете: мебель, книги, посуду. Да, и деньги, конечно. Я, правда, не знаю, были ли у Артура какие-то накопления, но, в любом случае, это все Ваше. — Я согласна. Хорошо. Спасибо. На следующий день Диной был написан отказ от жилой площади. Еще через день Марат уехал.***
Возвращение блудного сына было банальным до пошлости: промаявшись сутки на квартире, Моро понял, что впереди маячит медленная и мучительная смерть, поэтому, когда к нему приехали Гесс с Архимедом, молча собрал нехитрые пожитки. Возле дома помедлил. Не оборачиваясь, вошел в подъезд, вызвал лифт. Вот и их лестничная клетка. С тоской бросил взгляд на розовеющее небо за окном — вечер, наверняка все дома. Сняв с плеча рюкзак, нажал кнопку звонка. Шаги, знакомый до боли голос, привычное «кто там?». Звяканье цепочки, поворот замка… — Ты?! Опять ты?! Что на этот раз? Моро молчал, глядя мимо матери. Подошел отец. — Что-то случилось? В голосе Моро уловил тревогу, и на душе потеплело. Вместо ответа молча протянул выписанную врачом справку. Испуг, оханье. Мама мягко втолкнула его в прихожую, даже помогла сесть. Он привычно поискал глазами Мирку и, вспомнив, что сестра здесь не живет, нахмурился. — Больно? — присевшая рядом мама подняла широко раскрытые глаза. — Нет. — Иди, иди руки. А лучше в душ. Я сейчас белье принесу. Он лежал на чистой постели, наслаждаясь прохладой выглаженного хлопка. Дома! Эти выцветшие, кое-где отклеившиеся обои, полированный шифоньер, стол, закапанный чернилами, — все это, прежде надоевшее своей обыденностью, сейчас вызывало ощущения неуловимого уюта. Моро слышал голоса родителей, приглушенно доносившиеся сквозь закрытую дверь. Всех слов он разобрать не мог, так — отдельные фразы: о радости, обидах, тревоге. Ужин он проспал. Проснувшись поздней ночью от вернувшейся боли, Моро думал о маме, которой он, кажется, все-таки нужен, о Мирке, Гессе с Архимедом, настоявших на возвращении. И еще, хоть он и запрещал себе упоминать это имя, память назойливо возвращала его к образу школьницы в форменном платье — Дине.***
Конечно, Дина не стала ничего забирать из той квартиры и сразу после отъезда Марата вернулась к себе. Боль ломки почти прошла, осталась лишь апатия и слабость как при начинающейся простуде. Денег было в обрез, поэтому ела в основном хлеб, вермишель, постоянно слипающуюся при варке, яйца. Сил такой рацион не прибавлял, поэтому большую часть дня Дина спала или просто лежала, глядя в потолок и думая, как и, главное, на что жить дальше. Как ни странно, второй вопрос разрешился очень быстро: через неделю после похорон раздался звонок. Дина, кое-как причесанная, запахнув халат, подошла к двери. Наверное, школьники макулатуру собирают. Не спросив, открыла дверь. На пороге стояла Айдана и бывший заведующий отделением, которого, по словам Артура, должны были повысить. Девушка молча отошла, пропуская незваных гостей в квартиру. — Дина Каримовна, мы без предупреждения. — Проходите, — Дина махнула рукой в сторону кухни. Расположившись за столом, мужчина — Дина не помнила его имени — заерзал, явно собираясь с мыслями. Чуть откашлявшись, произнес: — Дина Каримовна, мы все, весь наш коллектив, скорбит о безвременной кончине Артура Юсуповича… Ваш супруг был прекрасным специалистом и отзывчивым человеком… Мы понимаем, что потеря Ваша невосполнма, но, зная, в каких тяжелых условиях Вы сейчас оказались, хотим предложить Вам место в нашей больнице. В архиве открыта вакансия. Деньги, конечно, небольшие — 80 рублей, но, согласитесь, это лучше чем ничего. Дина внимательно слушала. — Мы понимаем, — продолжил гость, — что сейчас Вы еще не можете приступить к своим обязанностям, поэтому пока просим принять нашу небольшую помощь, — на стол лег конверт, — и, наверное, так будет лучше, оформиться в отделе кадров и сразу после уйти в отпуск… нет, на больничный. А потом уже, со свежими силами, приступать к трудовой деятельности. Месяца Вам хватит? — Спасибо, — только и смогла сказать Дина, пораженная столь быстрым и неожиданным решением проблемы. — Спасибо. Я согласна. — Ну, мы тогда пойдем. — Держись, Диночка, — Айдана приобняла девушку и направилась вслед за мужчиной. — А чай? — встрепенулась хозяйка. — Не надо, не надо! Не беспокойтесь, мы недавно пили. Закрыв за посетителями дверь, Дина вернулась на кухню. В конверте лежали разномастные купюры — сто двадцать рублей. Теперь не нужно было думать о хлебе насущном. Впрочем, с этой всей траурной канителью аппетит совсем пропал. Но начал, как ни странно, возвращаться вкус к жизни. Дина училась заново пользоваться тушью, красить губы. Ей вдруг стало не все равно, как она выглядит. Стараясь почаще выходить на улицу, девушка стала наряжаться в платья, юбки, блузки — остатки былой роскоши. Отыскав на антресолях покрытую пылью резную шкатулку, извлекла на свет тяжелые серебряные украшения — ручная работа: финифть, чернение, скань. И вот она уже неспешно прогуливается по центру Алма-Аты: крупные серьги с подвесками, однотонная блузка, джинсы украшает ажурная капсырма. Дина подставляет бледное лицо жгучему солнцу и чувствует свободу, свободу от боли, страха, предательства. От жары плавится асфальт. Старенький вентилятор не выдерживает и уходит в отставку. Дина открывает настежь окна, опрыскивает тюль и пьет-пьет-пьет кумыс, почти заменивший еду и воду.***
Мама настойчиво хотела уложить его в больницу. Соврав, что потерял паспорт, а восстанавливать сию минуту ему недосуг, Моро, за последний год возненавидевший больницы, уговорил лечить его дома. К счастью, зажило все как на собаке, но о боях думать не приходилось. Отец прозрачно намекал на завод, но Моро — по возможности твердо — сказал, что работу себе он найдет сам. Атмосфера удушливой заботы удручала. Глотком свежего воздуха стал приезд Мирки. За то время, что они не виделись, девочка успела окрепнуть, загореть и в ее угловатой фигуре уже проступала девичья грациозность. «Вот и Мирка выросла. Когда успела?», — он почувствовал себя почти стариком, хотя смешно такое говорить, когда тебе нет и тридцати. Удивительно, что все больше и больше вертлявая, смешливая Мирка напоминала ему маленькую Дину, хотя они были совсем не похожи. После отъезда Мирки Моро наконец принял окончательное решение. — Я уезжаю. — Куда? — только и смогла вымолвить мама. За прошедшие два с лишним года она заметно постарела: в собранных — теперь — волосах появились седые нити, уголки рта чуть опустились, придав лицу усталое выражение. — Пока не знаю. На Север. Буду золото мыть. Опершись рукой на стол, мама, закрыв лицо рукой, то ли засмеялась, то ли заплакала: — На Север… Золото мыть… Ой,. не могу… О-о-й-й-й-й… — Чего тебе неймется, — отец был более резок. — Чем тебе здесь плохо? Мы надоели? Так устраивайся на работу и снимай комнату. Женись, наконец. Перекати-поле — разве это жизнь. — Да, — Моро прямо посмотрел в глаза родителю. — Это жизнь.***
Звонок раздался ближе к вечеру. Дина сняла трубку. Незнакомый мужской голос спросил Ахметову Дину Каримовну. Представившись следователем уголовного розыска, мужчина пригласил ее прийти завтра в установленное время для беседы. При словах «уголовный розыск», Дина похолодела, однако, по возможности, спокойно подтвердила визит. Выкрашенные в голубой цвет стены с неизменной полоской побелки сверху, на полу видавший виды линолеум. Вот нужный кабинет. Сделав глубокий вдох, Дина постучала. Вежливый, даже предупредительный следователь. Подвинул стул, предложил воды. Тихо поблагодарив, Дина села, продолжая гадать, зачем ее вызвали. — Дина Каримовна, скажите, Вы приходились женой Юсупову Артуру Юсуповичу? — Да, это мой муж, — и, чуть помедлив, добавила. — Он умер. — Да, мы сочувствуем Вашему горю. Скажите, пожалуйста, как это случилось? Дина с удивлением посмотрела на следователя. — Он упал… Выходил из больницы и упал. Там крыльцо высокое… — Понятно, — собеседник о чем-то задумался. — Скажите… Скажите, Дина Каримовна, как у Вашего мужа обстояли дела на работе? Может быть, были какие-то конфликты, ссоры? — Нет, ничего такого не припомню, — подумав, добавила. — Его недавно хотели повысить. Не знаю, подписали приказ или нет. На работе о нем хорошо отзывались. На похоронах было много людей. — А пациенты? Или их родственники? Муж Вам не жаловался, что ему… ну, например, угрожают? Она вспомнила нервное лицо Артура, его напряженную фигуру. «А ведь он стал таким недавно», — с удивлением констатировала Дина. Однако ответила отрицательно: — Нет. Ничего такого не замечала. Он много работал, приходил усталым. Нет. — По-нят-но, — следователь нервно дернул уголками губ. Он открыл папку и выложил перед Диной ряд фотографий. — Дина Каримовна, посмотрите, пожалуйста: Вам знаком кто-нибудь из этих людей. Среди этих снимков было фото, которое Дина узнала бы из тысячи: в пол-оборота, словно оглядывается, глаза чуть прищурены — Ико. Дина взяла в руки несколько фотографий, делая вид, что честно пытается вспомнить. Затем отрицательно покачала головой. — Нет. Никто из этих людей мне не знаком. Следователь, чуть нахмурившись, внимательно смотрел на нее. Не выдержав взгляда, она повела плечами, будто замерзла, и спросила: — Что-то случилось? — Видите ли, Дина Каримовна, есть факты, которые указывают на то, что смерть Вашего мужа не случайна. — Что значит «не случайна»? — Есть свидетели — обычные прохожие — которые видели, как Артур Юсупович выходил из дверей больницы. По их словам, он был один. Но в момент падения навстречу ему очень быстро поднялся парень, по описаниям похожий вот на этого человека, — шариковой ручкой он постучал по фотографии Ико. — Они как будто столкнулись, а потом Ваш муж упал. Дина внимательно слушала, замирая от ужаса. — У моего мужа не было врагов. Он был очень хорошим хирургом. — Дина Каримовна, я давно работаю в уголовном розыске, видел всякое. Обычно, когда человек падает с лестнице, он ломает руки-ноги, иногда ребра. Ваш же муж упал очень неудачно. По словам свидетелей, было уже темно и плохо видно, но есть все основания предполагать, что Артура Юсуповича намеренно столкнули. Дина лишь покачала головой. — Почему мы еще подозреваем убийство: сейчас в городе вырос уровень наркомании. Дина невольно вздрогнула. — Конечно, наркоманы были и раньше. Но если до сегодняшнего дня это был в основном потребители конопли, то сейчас нам удалось взять в оборот группу наркозависимых, употребляющих морфин. Разумеется, доставали они его через посредников, но — и это самое главное — наркотики заводского производства. — Заводского производства? — Возможно, я не точно выразился. Другими словами, это те наркотики, которые используют врачи для обезболивания пациентов. Сейчас мы расследуем это дело и некоторые, скажем так, ниточки ведут в больницу, в которой работал Ваш муж. — Вы хотите сказать… — Дина повысила голос. — Дина Каримовна, мы пока ничего не хотим сказать. Я Вас вызвал лишь для того, чтобы Вы знали, что смерть Вашего супруга не была случайной. И что мы обязательно расследуем это дело и виновные понесут наказание. Приношу Вам еще раз свои соболезнование. Дина кивнула. — Прочтите, пожалуйста, протокол нашей с Вами беседы, — он протянул исписанный мелким почерком лист бумаги. — И, если согласны, напишите «с моих слов записано верно» и поставьте дату и подпись. Бегло прочитав текст, Дина подписала, и, встав, направилась к выходу. — До свиданья. — Всего доброго. Асфальт стал похож на пластилин и проваливался под каблуками. Летний жар пах бензиновой гарью, пылью и липовым цветом. Дина брела домой, пытаясь осознать услышанное. Значит, Артура убили. Убили свои. Как это коснется ее? Наверное, никак. Наркотики… Все ампулы давно выброшены в ведро и увезены на свалку. Она вне подозрения. Да, конечно, она не при чем: камин пуст, никто не ходит — тишь и гладь. Девушка почувствовала невольную благодарность мужу за это. — Значит, всё. Для меня всё. Дома она первым делом вытащила все имеющиеся документы и, не найдя ничего крамольного, уложила обратно. Затем захотела навести порядок: прошлась тряпкой по полкам, вымыла пол. Решила почистить раковину, но закашлялась от едкого запаха порошка. Устав, легла на тахту и, подложив руку под голову, думала о том, что в ее жизни начинается какой-то новый этап. Она совершенно свободна. И одинока. Нет никого, кто мог бы ее осудить или поддержать. Сама, все сама. «Теперь я не просто большая девочка. Я взрослая».***
Завербоваться удалось удивительно легло. Служба в армии, отсутствие судимости, — все это сыграло на руку. Моро приняли в отряд золотодобытчиков, рассказав, когда, где и куда нужно прибыть. Так как паспорт был у Динки, самолет отпадал. Купил билет на поезд. Купе, нижняя полка. Часть денег спрятал в рюкзак, часть отдал родителям, клятвенно уверив, что никакого криминала здесь нет. С недоверием, но взяли. С Миркой решил не прощаться: долгие проводы — лишние слезы, лучше потом письмо напишет или открытку пришлет. Закинув рюкзак на плечо, оглянулся: родители стояли в прихожей, не мигая глядя на него. — Ты дай телеграмму, как приедешь. Хорошо? — мамины пальцы нервно теребят поясок халата. Он кивнул. — Не пропадай. Мы будем ждать. Он снова кивнул. Не выдержав, мама подбежала и, встав на цыпочки, крепко обняла сына, коснувшись губами щеки: — Ну все. Иди. За Мирку не переживай, — и вдогонку, в закрывающиеся дверцы лифта. — Пиши. Обязательно пиши. Мерное гудение кабины, снова грохот дверей. Где-то там, на седьмом этаже, осталась его прежняя жизнь. Сейчас снова в путь. Перекати-поле. Куда его занесет на этот раз? Что с ним будет? Жара. В скромном палисаднике пышно цветут пионы и мальва. Воздух дрожит от зноя и визга ребятни. Он здесь, но уже не принадлежит всему этому. И там еще не свой, и здесь уже чужой. Захотелось закурить, но он решил на доставать сигареты: впереди дорога, табак нужно экономить. Неспеша пошел к автобусной остановке — времени еще вагон и тележка. Вдруг, на секунду задумавшись, свернул с маршрута и отправился в другую сторону. «Паспорт надо забрать. А то пока новый оформлю. Главное, чтобы дома была».***
Дина мыла посуду, когда раздалась трель звонка. Наскоро вытерев руки, она направилась к двери, удивляясь, кому она вдруг понадобилась. Глянула в глазок и обмерла. Машинально повернула защелку, откинула цепочку. — Ты?! — Привет, — щеки втянуты, в глазах то ли презрение, то ли насмешка. — Я за паспортом. — Я сейчас принесу. Проходи. Дина быстро ушла в комнату и, скоро вернувшись, протянула красную книжицу. — Спасибо. — Уезжаешь? — Да. — Куда? — Не близко. Внутри все вспыхнуло от обиды. — Счастливого пути. Захлопнулась дверь. Войдя в комнату, она глянула на часы. Во сколько у него поезд? Куда он едет? Ведь ничего не сказал, ни единого слова. Интересно, он на такси или на автобусе. Скорей всего, на автобусе. Значит… Сняв халат, она надела первое попавшееся под руку платье. Наскоро провела щеткой по волосам. Зачем-то тронула губы помадой. Глупая, какая глупая, зачем все это?! Не переставая ругать себя, бросила в сумочку ключи, кошелек и вышла из дома. Такси поймала быстро и минут через пятнадцать уже маялась на жаре возле входа в ж/д вокзал. Ждать пришлось минут двадцать. Увидев неспешно идущего Моро: голова опущена, походка неторопливая и какая-то по-кошачьи мягкая, она закусила губу и поспешила внутрь здания. Дура, дура, зачем все это?! Никакой гордости. Он ее не заметил — какое счастье! Развалился на кресле в другой части зала, прислушиваясь к голосу диспетчера. Дина же ничего не слышала, кроме своего колотящегося сердца и шума крови в ушах. Вот он поднялся, надел рюкзак. Поправил. Направился к выходу. Она поднялась и пошла следом, стараясь не отставать и при этом держаться поодаль. Шумный, галдящий перрон. Окрики носильщиков, оглушительно фырканье локомотивов, смех и плач провожающих. Толпа затолкала, оттеснила Дину, и она потеряла Моро из виду. Вокруг море разгоряченных, пышущих жаром тел. Запах пота, пыли и солидола. Она пытается лавировать, пробиваясь поближе к путям. Вот где-то рядом раздался протяжный гудок. Где, куда идти? Наконец толпа поредела, а метрах в десяти мелькнула фигура Моро. Быстрым шагом, стараясь не подходить к краю платформы, она идет туда, ловко уворачиваясь от движущихся навстречу людей. Он что-то протягивает проводнице, должно быть, билет. Снимает рюкзак, впрыгивает на лестничку. До него три вагонных окна — близко. Два окна. Снова гудок. — Девушка, у Вас какой вагон? Дина отрицательно машет рукой. Моро оборачивается и удивленно поднимает брови. Третий гудок. Дина инстинктивно отступает назад. Проводница захлопывает дверцу и поднимает флаг. Тук. Тук. Тук. Дина идет вровень с поездом, не сводя глаз с Моро. На его лице усмешка. Нет, даже не усмешка — ухмылка, как тогда, в зимнем саду. Тук. Тук. Тук. Ветер от колес треплет волосы, поднимает подол. — Ты чего? — он даже не пытается скрыть издевку. — Ждешь, что ли, кого-то? Ухватившись за поручень, наклоняется к ней. Совсем рядом, только руку протяни. В глазах — смех. Задохнувшись от быстрого шага, она останавливается, глядя в его веселое и злое лицо. — Я? Я жду ребенка.