Игла-2

Все вдруг стало безразлично: работа, погода, деньги. Зачем все это? Кому нужны эти сотни тысяч пластинок с глупыми песнями? Километры вечно путающейся магнитофонной пленки? Так ведь нет: очереди выстраиваются, еще, бывает, чуть ли не до драки доходит, если редкость какую «выкинули». Девчонки из соседних отделов хвастаются друг перед дружкой импортными шмотками, копят деньги, чтобы поехать в Крым, — зачем? Ему не нужно был ничего. И он сам себе был не нужен. Кто он? У него не было ответа на этот вопрос. Еще недавно он с уверенностью и гордостью назвал бы себя Моро, и знающие люди с уважением отнеслись бы к этому легендарному прозвищу. А сейчас он непонятно кто, может быть, даже не человек. А что? У всех людей есть документы, паспорт, а него нет. Точнее, есть, только… не важно. Он старался не вспоминать тот вечер — уж очень сильно ныло задетое самолюбие. «Вы ошиблись номером». Кажется, не только им, но и вообще всем. Почему-то вспомнилось, как мама грела чайник, затем осторожно наливала кипяток в никелированный утюг и гладила его школьную форму. Он в это время тер заспанные глаза и нудно мешал ложечкой чай. И вот теперь мама говорит, что его для нее нет. И не будет больше в рюкзаке тщательно вымытого яблока или аккуратно завернутого в бумагу бутерброда с дефицитной колбасой. Каждое утро он вставал, потому что нужно было вставать. Шел на работу, потому что нужно был работать. Ел, чтобы не умереть от истощения. Спал без снов, и снова все по кругу. Покупатели перестали быть людьми, слившись в раздражающую серую массу. Он произносил дежурные фразы, отработанным движением доставал конверты, коробки, выписывал покупки и чувствовал, как медленно, но неотвратимо внутри сжимается невидимая пружина. В перерывах он выбегал на задний двор и жадно курил, пытаясь глубокими затяжками ослабить стальную хватку. Бесполезно. Еще немного и пружина, сжавшись до предела, выпрямится во всю длину. Что тогда произойдет? Ничего хорошего. Нужно был что-то делать, что-то предпринять, иначе все — край. Он думал об этом, направляясь к дому, размышлял, чистя зубы, мучился, отходя ко сну. Проклятый гамлетовский вопрос и надо решить. Отчаявшись, он набрал номер Гесса и ровным, не терпящим возражения голосом предложил встретиться. Договорились в «Парламенте. Пока молчаливый бармен колдовал над медной джезвой, Моро вглядывался в молчаливые лица Гесса и Архимеда, сомневаясь, стоит ли все это затевать. На широком лице Архимеда блуждала добродушная улыбка, а вот Гесс явно был чем-то если не обеспокоен, то, по крайней мере, озабочен: глаза прищурены, взгляд устремлен вдаль, а пальцы выбивали одним им известный ритм. Пристально глядя на товарищей, Моро наконец решился: — Я хочу драться. Голова чуть откинута назад, подбородок вперед — вызов. Глаза Архимеда округлились, Гесс, словно вынырнув из своих грез, удивленно поднял брови. — Драться? Ты?! Моро кивнул. Приятели молча посмотрели друг на друга. — Спартака нет, — прервал молчание Моро. — Кто сейчас этим занимается? Гесс молчал, явно обдумывая услышанное. — Я знаю кто, — он окинул оценивающим взглядом сидящего напротив Моро. — Ты… можешь? — Могу. Прозвучало вызывающе. Гесс, явно обескураженный, с интересом разглядывал Моро, словно видел его впервые. — А как же… — сделав неопределенный кивок, начал было он. — Все нормально, — тут же перебил визави. Архимед молча переводил взгляд с одного товарища на другого: — Это очень опасно, — наконец сказал он. На лице ни тени улыбки. — «Скорую» могут не вызвать. Моро понимающе кивнул. Гесс искоса посмотрела на Моро, словно прикидывая какого рожна ему это надо: — Деньги нужны? Тот отрицательно покачала головой. — Тогда зачем? — Надоело. Все надоело. Опершись обеими руками на стол, Гесс поднялся. — Давай через неделю здесь же. Я все узнаю и скажу. Кофе так и не был выпит. Разошлись не прощаясь, каждый думая о своём. Праздники кончились, начались трудовые будни, однообразные до зубовного скрежета. В условленный день, после смены в магазине, Моро вновь сидел за столиком в кафе, потягивая крепкий кофе и заставляя себя не смотреть на часы. Наконец в дверях показалась долговязая фигура Гесса. Архимеда с ним не было. Гесс быстрым шагом подошел к ждавшему его товарищу. — Привет. — Привет, — Моро отпил кофе, вопросительно посмотрев на приятеля. — Я все узнал. Серьезные люди. Ты их не знаешь. Они согласны дать тебе пробный бой. Деньги пока не очень большие. Не знаю, сколько, но, думаю, на жизнь точно хватит. Я предупредил, что ты… после болезни. Они согласны, но всю ответственность берешь на себя. Моро отставил полупустую чашку. — Я согласен. Когда и где? — Не знаю. Где-то на окраине. Сказали, если согласен, пусть в пятницу приходит в семь вечера на Арбат. Там увидишь парня в клетчатой рубашке, а ты держи в руках газету. Я им тебя описал. Хочешь, вместе съездим? — Давай вместе, — Моро пожал плечами, размышляя о том, что делать дальше. Пятница была уже завтра. На следующий день после работы он вышел из магазина и неторопливым шагом отправился в сторону Арбата. В левой руке держал газету, в правом кармане лежали два рулона эластичных бинтов. Как-то незаметно появился Гесс, но не подошел к нему, шел отдельно. На одной из лавочек со скучающим видом сидел парень в клетчатой рубахе и темных очках. «Он?». Моро встал неподалеку, развернул газету, делая вид, что читает. Клетчатый поднялся, спокойной походкой уверенного в себе человека подошел к нему. — Моро? Он коротко кивнул. Незнакомец дернул головой: мол, пойдем. В конце аллеи стояли ничем не примечательные потрепанные «Жигули». Моро сел на заднее сидение, ощущая через ткань жар нагретой на солнце кожи. Водитель завел мотор, и в унисон вибрации двигателя в душе Моро затрепетало волнение: бой! сегодня бой! Ехали долго, бессчетное количество раз петляя по улочкам и кварталам Алма-Аты. Наконец подъехали к какой-то промзоне. Машина сбавила ход, прыгая по колдобинам, худые псы бросались под колеса, облаивая автомобиль, а за окнами тянулся поросший бурьяном пустырь с разбросанными то тут, то там приземистыми строениями. Почти вплотную подъехав к одному из них, водитель вышел и направился к зданию. — Выходим, — сухо скомандовал Клетчатый. Гесс и Моро молча повиновались. Строение оказалось большим гаражом или, быть может, автомастерской. В тусклом свете Моро разглядел вдалеке несколько грузовых машин, у стен стояли домкраты, высились колонны покрышек, а воздух был пропитан едким запахом бензина и машинного масла. Хлопнула, загудев, металлическая дверь. Моро вздрогнул от неожиданности. Лязгнули засовы. Клетчатый шел вперед, не оборачиваясь — только поспевай. За импровизированной перегородкой ринг — несколько спортивных матов, обтянутых по периметру канатом. По бокам пара автомобильных фар, освещающих не хуже прожекторов. Моро поискал глазами источник питания и удивленно поднял брови: оголенные провода были обмотаны вокруг электродов больших — должно быть, из грузовиков, — аккумуляторов. Чуть поодаль расположилась публика: молодые парни, люди чуть постарше, кое-кто уже немолод. Джинсы, модные пиджаки, кожа. Сидят, вальяжно развалившись на складных стульях — такие часто берут на рыбалку, кое-кто расположился на перевернутом ящике. В другое раз Моро поиронизировал бы над этим, но не сегодня. Лишь почему-то стало жаль дорогой обуви, покрывшейся гаражной пылью. — Туда, — Клетчатый коротко кивнул, и Моро направился к узкому темному проходу сразу рингом. Освещенный тусклой лампочкой закуток исполнял одновременно роль раздевалки и кулис. Пять обнаженных по пояс парней с мрачным любопытством разглядывали новенького. — Раздевайся, — вместо приветствия бросил невзрачный человек неопределенного возраста. — Покажи, что в карманах. Моро молча достал бинты. — Хорошо. Готовься, — и повернулся к высокому, хорошо накачанному парню. До слуха Моро долетали обрывки фраз про оплату, ставки и прочие оргмоменты. Как ни странно, деньги его сейчас волновали меньше всего. Не новичок, он знал, что даже в случае поражения хватит и на хлеб и на масло. Он посмотрел на прислонившегося к стене Гесса и начал не спеша расстегивать рубашку: времени у него достаточно, вряд ли его вызовут на ринг первым. Как Моро и думал, невзрачный исполнял роль конферансье. Одернув ношенный, но хорошо сшитый фрак, он пригладил зачесанные назад волосы и быстрым шагом вышел к зрителям. »… Мы рады приветствовать вас», «…гладиаторы современности», «…сегодня на ринге», — Моро, сосредоточено бинтуя кисти, в пол-уха слушал банально-высокопарную речь. Его мысли занимал потенциальный противник. Кого поставят? Он здесь впервые, хоть и не совсем новичок. Скорей всего, соперник будет из его весовой категории. Их всего шесть. Если судить по виду, с ним могут сразиться двое. Интересно, кто они? Какой опыт? Спортсмены или, как он, парни с улицы? Вот вызвали на ринг первую пару. Кто следующий? Надо сконцентрироваться, продумать технику… Вот и первый бой завершен. Победитель и побежденный молча вернулись, красноречиво поглядывая друг на друга. Интересно, какие ставки были? И когда деньги дадут? Следующая пара. Снова хрипы, шумные выдохи под одобрительный гул зрителей. Закончилось. Теперь он. Как и предполагал, соперником назначили парня его весовой категории. Чуть ниже ростом, светловолосый, он не производил впечатления силача, но при этом был хорошо накачан. Яркий свет фар после полумрака режет глаза, высвечивает пятна на матах: засохшие бурые и поблескивающие влагой ярко-алые. — В правом углу ринга непревзойденный мастер, победитель четырнадцати боев Барс. Одобрительный гул. «Барс… Хм, Барсик… Кис-кис-кис». — В левом углу легенда нашего города — непредсказуемый и таинственный Моро. Вежливые аплодисменты. — Начали! Не успел рефери опустить руку, как Барсик — так Моро назвал про себя соперника — ринулся на него. Моро ловко увернулся и удовлетворенно отметил, что не реакция по-прежнему что надо. Снова бросок. Спаринг. Моро, стараясь не поддаваться, пытался ослабить хватку противника. К запаху пыли, бензина и машинного масла примешался крепкий запах мужского пота. Едва освободившись от захвата, попытался совершить бросок и тут же был заблокирован. И опять все силы ушли на то, чтобы не упасть, не потерпеть поражение. Болевые приемы, захваты… «Самбист», — понял Моро. Что ж, хотя бы знаешь, чего от него ждать. Правда, от этого не легче. Где-то на краю сознания всплыли картины из недавнего и в то же время такого далеко прошлого: школьный двор, приглашение участвовать в боях, первые тренировки. Ведь он тогда ничего не умел, вообще ничего! И вот его стали водить в квартиру одного из кураторов — забыл имя — где он впервые увидел видеомагнитофон. Видик — так называли бывалые ребята это чудо техники. И он, Моро, с изумлением смотрел мельтешащую, идущую полосами запись боев Брюса Ли: как такое возможно?! Он, только вчера считавший себя крутым парнем, вдруг стал в собственных глазам сопливым дошкольником в компании старшеклассников. Он не умеет драться, совсем не умеет. Как, как научиться хоть крохам того, что вытворяет на экране этот китаец? И он начал тренироваться. Собственно, для тог его и привели в ту квартиру: им нужен был боец, а не размахивающая кулаками шпана. Занятия проходили все там же: пустая комната с матами вместо ковра, зеркала на стенах и телевизор, в сотый раз крутящий блистательного Брюса. Захваты, блокировки, броски, захваты, блокировки, броски и заново: броски, захваты, блокировки. Синяков не было, но тело ныло как после хорошей драки. Но оно того стоило: очень скоро Моро почувствовал, что понимает противника, предвидит следующий шаг. Он начал действовать на автомате, сам поражаясь, как независимо от его воли двигается тело, противясь чужой агрессии. Вскоре он смог выступать и дрался не хуже других. Противники использовали разные техники, и в этом была сложность. Но нарабатывался бесценный опыт, и вот сегодня этот парнишки с кошачьей кличкой не вызывал страха, рожденного непонимание. Моро чувствовал, предвидел последующие шаги противника и ждал подходящего момента. Момент настал: ловко освободившись от блокировки, он сам перешел к нападению. Теперь преимущество было на его стороне. Секунду, столько долгие и столь ценные на ринге, и вот уже блондин угрюмо вытираясь сочащуюся из носа алую струйку. Выиграл! Он, Моро, выиграл. Ошалев от схватки, Моро не чувствовал ликования, просто констатация факта — «я победитель». Гесс лил воду из ковша прямо на голову, смывая пыль, пот, кровь. На выходе к нему подошел рефери и молча протянул обычный почтовый конверт. Моро не стал считать, просто кивнул. — Еще придешь? — Приду, — он сунул деньги за пояс джинсов и прикрыл курткой. — Тебе передадут, когда и где. Можешь с собой взять его, — кивок в сторону Гесса. — Но лучше одному. Не ответив, Моро вышел на свежий воздух. Над Алма-Атой висели полупрозрачные сумерки. Где-то невдалеке лаяли собаки. Нужно было как-то добраться до дороги, затем до дома, развоз не предлагали. — Пошли? — Гесс бесшумно возник рядом. — Пошли. Идти было страшновато: людей они не боялись, я вот голодные псы могли появиться в любой момент. К тому же пришлось поплутать среди гаражей и мастерских, прежде чем впереди замаячил свет фонарей — трасса. Успели на последний автобус. Сидя в пустом салоне, Моро думал о том, как хорошо иметь деньги и что сейчас они ему мало нужны. Конверт он сунул за видавший виды плюшевый коврик, хотя особой необходимости в этом не было. Повалившись на кровать, Моро глядел в щербатый, давно небеленый потолок: «Ремонт может помочь сделать? Самому все купить — денег хватит. Мирке куклу, — при воспоминание о сестре губы невольно расплылись в улыбке. — Куклу и конфеты шоколадные. С почином тебя!»       

***

По телу разливалась знакомая ноющая боль. Дина медленно дошла до двери, накинула цепочку на дверь. Потом достала из серванта графин, налила воды, поставила на тумбочку, рядом примостила стакан. Голову все сильнее стискивал невидимый обруч. Легла на диван, укутавшись пледом. От боли и едкого запаха хлорки мутило. Пока было терпимо, но горький опыт подсказывал, что скоро это «терпимо» плохо кончится. Спать не получалось. Стиснув зубы, часто сглатывала, борясь с дурнотой, ознобом и все усиливающейся болью. Пару раз через силу отпила воды — стало чуть легче. Свет, нестерпимо яркий свет настольной лампы резал глаза, разноцветными пятнами разбегаясь за закрытыми веками. Зеленые, желтые, фиолетовые — каждое цветное облачко вызывало новую вспышку головной боли. Лампа стояла на комоде — не дотянуться. Дина отвернулась к стене, с головой укутавшись пледом, но проклятые лучи проникали сквозь вязаное полотно. Когда же все это кончится, когда?! Девушка тихо заплакала от жалости к себе: некому ей помочь, некому! Даже воды подать, лампу потушить. Голова раскалывается… Артур ее смерти ждет, Моро бросил… Может быть, анальгин поможет? Встать нет сил… Как же больно глазам, прямо как тогда … в детстве… Вторая четверть уже на исходе. Дина, ученица первого класса, лежит в постели и тяжело дышит. Ярко пылает лампа, жжет глаза. Тяжело дышать. Подхваченная в школе корь осложнилась бог весть как прицепившейся простудой. Дина сбрасывает ватное одеяло, шарит руками под подушкой в поисках прохлады и тут же стучит зубами от волны озноба. Папа сидит рядом, терпеливо поправляет одеяло и то и дело подносит к губам ложечку с морсом. Дина пьет, снова сбрасывает одеяло и, плача, закрывает руками лицо: свет, выключите свет! В глаза будто мыло попало. Папа молча встает и набрасывает на лампу платок. Комната погружается в полумрак. Сквозь шелк мягко подсвечиваются индийские «огурцы». И снова у губ кисловато-сладкий напиток. Дина беззвучно заливается слезами, вымотанная болью и пережитым насилием. А в мозгу продолжается крутиться безжалостная кинохроника памяти. Хочется пить. Чуть приподнявшись на локте, девушка тянется к графину, с трудом приподнимает тяжелое стекло. Вода льется мимо стакана, растекается по тумбочке, холодной струйкой течет по запястью, капает на тело. Мелко дрожа, Дина судорожно отпивает воды и тут же ныряет под одеяло, пытаясь согреться. Вода холодная, пресная и совсем не утоляет жажду. Девушка облизывает пересохшие губы, словно почувствовав тот давний вкус. Дине кажется, что она ощущает на языке ягодные комочки. Бледно-голубое, почти белое небо. Солнце в зените. — Дина, давай руку! Она хватается за протянутую папой ладонь и взбирается на поросший кустарником склон. Папа ловко сбрасывает с плеч увесистый рюкзак, достает из него старое покрывало, термос, бутерброды в хрустящей бумаге. Далее на свет появляются два белых диска с крышечкой и Динино сердце замирает в счастливом предвкушении. С дисков снимается крышечка… хоп! И в руках папы два симпатичных беленьких стакана. Дину всегда поражало это преображение: вот была коробочка –раз, и стакан! Фокус, почти как в цирке. И не протекает. — Можно я налью! — Только не обожгись. Дина принимает из рук отца термос — какой тяжелый! Пристраивает его на колени, попутно любуясь вишневыми, блестящими как леденец боками, откручивает крышку, осторожно вынимает пробку. Шпок! Над полянкой разносится аромат крепкого чая с мятой. Разлегшись, они едят бутерброды, запивая вкуснейшим чаем, попутно обсуждая дальнейшие действия. А в планах у них собрать малину, собственно, за этим они сюда и приехали. Вообще-то Дина не горела желанием трястись в душной электричке, а потом карабкаться по холмам на солнцепеке, лучше с подружками в классики поиграть. Но папа, хитро улыбаясь, сказал, что он хотел пригласить Дину на пикник с чаем и бутербродами («Помнишь пикник Алисы из сказки? Ну вот, примерно такой»), но если она не хочет, то он не настаивает, съездит сам, а Дина может посидеть дома, почитать. Во двор? Нет, во двор нельзя, потому что ключ он с собой заберет, а тети Вали в городе нет. Пришлось согласиться. Подкрепившись, они разбрелись по кустам. Ягоды нужно было собирать во все тот же стаканчик, а потом высыпать в трехлитровую банку. Правда, Дина клала ягоды больше в рот, чем в стакан, давя языком кисло-сладкие малиновые наперстки. Домой вернулись вечером: пыльные, усталые, голодные, но довольные. Банку поставили в холодильник. А на следующее утро закипела работа. В первую очередь папа принес из кладовки несколько пол-литровых баночек, вымыл их содой и поставил в духовку. Затем водрузил на плиту сияющий ярче солнца таз с двумя ручками, налил воды, чиркнул спичкой, и началось священнодействие. Вот папа сыпет в таз сахар, осторожно размешивая деревянной лопаткой, и по кухне плывет запах карамели. Когда сироп забулькал, медленно, чтобы не подавить, высыпает малину, и сироп из желтовато-прозрачного становится насыщенно-розового цвета. Дав чуть покипеть, папа выключает газ и велит дочке пойти погулять. Дина уверенно заявляет, что сегодня совершенно нет настроения для прогулок. Папа молча отливает в блюдечко еще жидкое варенье, а у Дины уже и ложка готова. Как вкусно! Блюдце моментально пустеет, и Дина искоса поглядывает на остывающее лакомство, но есть из таза папа запрещает строго-настрого — варенье скиснет. Приходится нехотя идти во двор к уже резвящимся подружкам. Во всяком случае можно похвастаться, что уже успела попробовать малинового варенья. У подруг мамы тоже варят варенье — еще больше и разного, — но делают они это в эмалированных тазах, а у них — золотой. Дина так всем и говорила, что у них тазик для варенья из чистого золота и блестит как солнце. Потом это варенье кипятилось еще раз, разливалось в холодные чистые банки и укупоривалось капроновыми крышками. Чтобы не испортилось, поверх клался кружок пергамента, пропитанный какой-то ужасно пахнущей жидкостью. Соседка, случайно увидев, как папа закрывает варенье, сокрушенно покачала головой: — И за чем Вы, Карим Курметович, армянский коньяк попросту тратите? И не жалко Вам? Зимой с вареньем, перелитым в стеклянную вазочку, пили чай или, когда Дина болела, готовили морсы, сильно разводя кипятком, и тогда на языке оставались разваренные комочки воспоминаний о лете. Кажется, она задремала, во всяком случае, четко, как наяву, видела их кухню с давно исчезнувшей голубой клеенкой, медный таз — где он сейчас, кстати? — рассыпанный сахарный песок. Кажется, вот-вот в коридоре мелькнет знакомый до боли силуэт и папин голос спросит: — Дина, ты чего? Заболела? Температуру мерила? Подожди, сейчас градусник принесу и морс приготовлю. Но только не будет ничего этого. Не будет. Не будет.       

***

Как и обещали, его пригласили еще раз. И еще. Ставки пока были невысокие, но постепенно росли. Противников нельзя было назвать слабаками, но и особой сложности не возникало. Пока он выиграл, расплачиваясь синяками, разбитым ртом и один раз рассеченной бровью. Конечно, врача рядом не было — просто стянули края раны и заклеили пластырем. Зато в первый раз ему предложили пластинку, точнее, просто протянули перед боем, пояснив: «Зрители не любят щербатых». Сначала было непривычно, но зубы дороже. А вот лицо изрядно страдало. Все чаще на работе начальство, продавцы из других отделом, да и просто посетители задерживали на нем неодобрительно-любопытные взгляды, и это изрядно действовало на нервы. Вскоре на тумбочке рядом с бутылочкой перекиси водорода и ваты поселился тюбик с танцующей балериной — взглядов стало меньше. Бои проходили раза два в неделю, иногда реже. Суммы по мерках игры были небольшие, но на безбедную жизнь вполне хватало да еще и оставалось. Впрочем, он особо не тратился — некуда да и не зачем. Хотелось помочь родителям, но деньги они брать бы не стали, а, может, даже хлопнули бы дверью перед носом. Поэтому Моро поступил проще: положил в конверт стопку двадцатипятирублевок, а сверху записку «это честные деньги». Конверт бросил в почтовый ящик. Для Мирки купил у фарсовщика краски. Сначала хотел куклу, но, поразмыслив, остановил выбор на хорошей акварели. Мирка любила рисовать, даже просила записать ее в художественную школу, но родители почему-то отказали. Как бы там ни было, сестра много рисовала — не очень, честно говоря, но с упоением. И новые краски ей явно понравятся. К краскам купил набор колонковых кисточек и папку специальной бумаги. Ехать решил в тот же день. Добраться получилось ближе к вечеру. Куда идти? Моро помнил, что от вокзала можно дойти пешком, в памяти сохранились кое-какие ориентиры, но ни название улицы, ни номер дома назвать он не мог. Решил двигаться по наитию — чай, не Алма-Ата. Вот школа, вот угловой дом — мимо него точно тогда проходил, значит, правильно иду. Дальше, дальше! Дом тетки он помнил хорошо, найти бы только улицу. Удача пришла откуда не ждал: тетя Леля собственной персоной колобком катилась по пыльной проселочной дороге прямо навстречу Моро. Поначалу он даже не поверил своим глазам. Но это была она, совершенно точно. Ошибки быть не могло: кругленькая фигура, крашеная «химия» и сладко-сухой, какой-то конфетный запах духов. Тетя Леля прошла мимо, даже не взглянув на него. Моро облегченно вздохнул — не узнала. Вот и нужный дом за ярко-голубой калиткой. Где Мирка? Одна она дома или есть кто-то еще? Моро отодвинул щеколду, осторожно прикрыл за собой калитку и прошел к дому. Осторожно постучал. Тишина. Постучал снова. Легкие осторожные шаги. — Кто там? Моро сглотнул комок. Мира, я, Аслан. Дверь распахнулась, и Мирка — маленькая, в застиранном сарафанчике, — молча стояла и во все глаза смотрела на брата. — Откуда ты? Моро лишь улыбнулся и пожал плечами. — Ты к тете? — Нет, я к тебе. Можно войти? Мирка, секунду поколебавшись, шагнула в сторону. — Проходи. Он шагнул через порог, но не прямо, а в сторону, туда, где не лежали половики. На веранде, как, наверное, и во всем доме было очень чисто. Крашеный дощатый пол вымыт, домотканые половички постланы, на окнах тюлевые занавески. — Ты от мамы? За мной? — с надеждой проговорила сестра. — Нет. «Не дразни девчонку. Ты для нее как солнышко ясное». Моро нахмурился, отгоняя укоризненный мамин голос. Мирка вздохнула. — Скоро тетя Леля должна прийти. В магазин пошла, — снова вздохнула. — Мама сказала, что ты ненадежный, тебе веры нет. И что не надо по тебе скучать — ты по нам не скучаешь. Аслан, это правда? Ты совсем-совсем не скучаешь по мне? Что ответить? Сказать, что, конечно, скучал? Мирка спросит, почему тогда так долго не приезжал, почему не сдержал обещания. Подтвердить правоту мамы? Нет, нет, это неправда. Запутавшись в собственных мыслях, он протянул пакет с бумагой и красками. — Это тебе. Ты же любишь рисовать. От стука двери вздрогнули оба. Тетя дернула тюлевую занавеску так что зазвенели кольцо, поставила сумку на низенькую табуретку и с подозрением уставилась на Моро. — Вы кто? Мира?! Ты зачем посторонним дверь открываешь? Мирка хотела что-то сказать, но лишь вспыхнула, быстро заморгала и захлюпала носом. — Что тут происходит?! — Я Аслан, — Моро непроизвольно вскинул голову и сделал шаг вперед, заслоняя сестру. — Приехал проведать Миру. Тетя Леля с интересом окинула его взгядом. — Аслан? А я тебя не узнала. Надо же, как ты изменился. Возмужал. Моро улыбнулся уголками губ. — Ну что ж, проходи, раз пришел. Маленькая чистенькая кухонька с одним окном. Кирпичная печь, рядом, на столике белеет плитка «Мечта», белые шкафчики — и пустота: ни тебе чашек-кружек, ни тарелок: все прибрано, расставлено по местам, спрятано. Ни кухня, а картинка из книжки по домоводству. — Мой руки и садись. Зазвенел рукомойник. Вытерев руки льняным, с вышивкой, полотенцем, Моро сел за покрытый клеенкой стол. Тетя Леля тем временем налила в электрочайник воду, включила его в розетку. — Я недавно его грела. Он мигом! А ты пока конфеток поешь. На! — она подвинула к парню вазочку на тонкой ножке. — Мира, чего застыла? Чашки достань, заварку налей. Зашумела, нагреваясь, вода. — Ира не говорила, что ты приедешь. — Я сам по себе. — Понятно. Зачем? Моро пожал плечами: — По Мирке соскучился. Как она тут? — Мира! — снова обратилась тетя к девочке. — Сбегай в летнюю, молоко принеси. Только не торопись и крепко держи, а то опять разобьешь, — и добавила, обращаясь уже к Моро. — Руки пока еще слабые. Когда девочка вышла, женщина переменилась в лице: прорисованные карандашом брови сошлись на переносице, уголки ярко накрашенных глаз опустились — перед Моро сидела немолодая, уставшая женщина. — Зачем ты приехал? — повторила она вопрос. — Я же сказал: соскучился. Тетя Леля, глядя мимо него, лишь покачала головой: — Ира рассказывала, что ты уехал и ни слуху от тебя, ни духу. Рассказала, как Мирка плакала, братика ждала, а тебя и след простыл. Отец даже хотел в розыск подавать, но ты как раз позвонил. Снизошел. А сейчас снова явился и сестру баламутишь. Моро, не перебивая, слушал. — Ира приехала, я как раз со смены вернулась. Увидела ее и так и села: бледная, худущая, вся какая-то дерганая. Говорит, Мирка в больнице — машина сбила. У меня аж сердце зашлось. А она продолжает: ее скоро выписывают, можно, она у Вас поживет? Я, конечно, удивилась, а она продолжает: мол, она Вас не объест, мы деньги будем давать. А мне-то что, наоборот, хорошо — живая душа. Но все равно, не понятно: где Алма-Ата, а где мы. Чем у нас лучше? А Ира мне и объясняет: братик, мол, появился. Я говорю: какой братик? Я ж не знала всей вашей ситуации. А она: старшенький, Аслан. Бросил, говорит, нас, в Москву уехали и пропал. Мирка вся извелась, а тут — на тебе! — явился! Да ладно бы домой пришел: Мирку втихаря на гулянки водил, она под машину попала, так он в больницу, а к мамке с папкой прийти — ни-ни! И продолжает: не известно, чему он ее научит, его уже на игре на деньги ловили, из милиции забирали, не хватало еще, чтобы он Мирку по притонам повел. Она-то, дурочка, как кошка его любит, на край света пойдет, а я не переживу, если с ней что-то случится. Вот так мне Ира, мама твоя, сказала. — Я не причину Мирке зла, — прозвучало пафосно, фальшиво. — Чайник закипел. Подожди, — тетя Леля выдернула штепсель, налила кипятку и поставила кружку перед гостем. — Отстань от девчонки. Не мучь ее. Знаешь, — женщина разгладила на коленях прихватку, — она уже привыкает. Я ее в школу записала, она с девочками в классе подружилась. Я ее не обижаю, ты не думай! — и уже слезно, почти с мольбой. — Аслан, я же совсем одна… Не трогай Мирку. Пожалуйста. Если она от меня уедет, я же с ума сойду. Ира сказала, что все это года на два, а там посмотрим. А я к ней привыкла! Понимаешь? У меня же никого нет. Я все для нее сделаю! Ничего не пожалею! Не поверишь, она, когда приехали, даже домой не просилась. Плакала поначалу, конечно. А теперь понимаю, что по тебе скучала. А чтобы там «к маме-папе хочу!» — такого не было! Я сама удивилась. Да они каждые выходные, считай, приезжают. Ирочка, конечно, скучает. Но по секрету от Мирки сказала, что ждет — не дождется, когда она тебя забудет и можно будет ее в город забрать. Боится, что ты ее украдешь, с собой увезешь. Сказала, что сына потеряла и заплакала так тихо, но горько-горько.        Не в силах слушать больше эту исповедь, Моро отхлебнул чаю и тут же, обжегшись, поставил чашку на стол. — Я привез краски. Мирка любит рисовать. Пусть рисует. Или в школу художественную запишите, если захочет. Я денег дам. — Где ты работаешь? Самому-то хоть на хлеб хватает?        — В магазине работаю. Хватает. — Ладно, — тетя Леля развернула карамельку. Стукнула входная дверь. — Мира, вот умница.! Не устала? Ставь банку на стол да садись чай пить. Налила девочке некрепкого чаю, забелила его молоком. — Пей, он не горячий. В молоке кальций, тебе полезно. — и уже Моро. — Оставайся, я тебе постелю в комнате Мирки. Перины у меня еще бабушкины, пуховые, так что спится хорошо. Единственное, умывальник за углом, туалет возле сарая. — Ничего страшного, — Моро улыбнулся, почувствовав, что спокоен за Мирку. — Взбивайте Ваши перины. Когда свет в доме был погашен, Мирка забралась в кровать к брату. — Не спишь? — в полумраке блестели ее широко раскрытые глаза. — Ты чего не спишь? — Моро подвинулся, поделившись одеялом. — Сон плохой приснился? — Я знала, что ты приедешь. Не знала только когда. Я не скажу маме, что ты тут был. И папе не скажу. Никому не скажу. И тетя Леля не скажет — я уверена. Она хорошая. Заставляет, правда, творог есть и молоко в чай добавляет. Аслан, я буду хорошо себя вести, и плакать не буду — обещаю. Только приходи еще. Моро поцеловал сестру в макушку: — Обещаю. — Расскажи мне что-нибудь. — Что тебе рассказать? — Не знаю. Что-нибудь интересно. Про Москву. Или Ленинград. А где ты еще бывал? Моро неожиданно помрачнел. — Про Москву? Нет, давай я тебе лучше расскажу про море. — Ты был на море?! — Мирка подпрыгнула и старая панцирная кровать загудела. — Тише ты! Был. Только не на Черном, а на нашем, Аральском. — И как там?! Перед мысленным взором встала покосившаяся мазанка, глинобитный пол, покрытый коврами. Закопченный казан с кипящим варевом. Перепачканные пальцы Дины, неумело чистящей картошку. Склоненный остроносый профиль, обветренные губы. Выбившаяся прядь, непослушная от соли и солнца. Моро сглотнул так некстати подкативший к горлу комок и начал: — Там пустыня. Раньше там было море, и рыбаки на лодках и больших кораблях ловили рыбу. В поселках жили люди — много людей — и всем хватало еды и работы. А потом море ушло. Не сразу. По чуть-чуть. Становилось все мельче и мельче, пока не исчезло совсем. Только очень-очень далеко от того места, где раньше были причалы, еще осталась вода. И чтобы искупаться, нужно идти почти час по морскому дну. — По дну?! — Да, по дну. Песок, много ракушек, водоросли сухие. — Красивые ракушки? — Нет, обыкновенные: маленькие, белые. И вот, ты идешь, а вокруг ничего, только ветер песок то туда, то сюда несет. Солнце светит. Жара страшная. Земля под ногами вся в трещинах, блестит от соли. И вот то тут, то там перекати-поле прыгает. — А что это такое? — Перекати-поле? Трава такая. Сначала растет на одном месте, потом засыхает и отрывается от земли. Получается такое шар, легкий очень. И вот, куда ветер подует, туда оно и катится. — Здорово. Вот бы увидеть! А что ты там делал, на море? Вопрос поставил в тупик. Моро лишь пожал плечами и после минутной паузы произнес: — Жил.