Сказания об удаче

      — Мицунари, как же я соскучился по твоему голосу! Как поживаешь?       Мрачное молчание из динамика прояснило ситуацию. Вообще-то это было просто молчание, но у Канэцугу от него закружилась голова и пропало ощущение реальности. На короткий миг он увидел себя со стороны. Себя и тёмную субстанцию, исходящую из телефона и обволакивающую его голову. Успел было подумать, что из-за неё-то голова и болит, но наважденье рассеялось, и реальность ударила по всем органам чувств.       — Мы с тобой говорили всего две недели назад,— проворчал Мицунари.       Избавившись от последних лоскутов иллюзии, Канэцугу улыбнулся — может, они и говорили две недели назад, но уж точно далеко не «всего»! Пусть для Мицунари и это так.       — Это так же не влияет на мою радость, как и не влияет твой уставший недовольный голос. А знаешь почему? В этом весь обычный ты, и я рад, что в нашем изменчивом мире тебе удаётся оставаться прежним. Тем более, последняя неделя для меня была как месяц, и… — из динамика раздался какой-то стук. — У тебя там всё в порядке?       — Нет. Я бы даже сказал — всё в беспорядке. Я задел рукавом стакан, когда пытался налить воды.       — Ты не поранился? — Канэцугу посмотрел на телефон так, будто на экране идёт видеотрансляция с места происшествия. Стоило всё же связаться по видеозвонку…       — Пока нет. Пока…       Вновь перед глазами проскользнуло что-то тёмное, но на этот раз его силы были меньше. Наоэ потёр переносицу в надежде, что это чернильное пятно, должно быть, вызванное перенапряжением, исчезнет. И действительно — оно пропало. Как раз в тот момент, когда Мицунари продолжил:       — Пару секунд, я дверь открою.       — Внимательнее смотри под ноги, не наступи на осколки, — зачем-то предупредил Канэцугу. Поздно спохватился, что сказал лишнего и поджал губы, ожидая заслуженного упрёка со стороны друга. Но в ответ тишина. И чуть погодя скрип двери. Только тогда Канэцугу подумал о том, что встреча могла быть запланированной, а он не вовремя позвонил. — Я могу перезвонить в более удобное для тебя время. Это не срочный разговор.       — Это… — из динамика какое-то время долетали одни мычания. Наоэ терпеливо ждал. Наконец прозвучали слова, предназначенные ему: — Спроси лучше у него.       Сморгнув, Канэцугу согласился, но похоже, в воздух. Он не понимал, что произошло между Мицунари и его гостем в то короткое мгновение, пока звук был приглушён, и испытывал смешанное с тревогой любопытство. Мгновение озарилось вспышкой яркого света, ставшего единственно важным событием, и снова слилось с реальностью яркими красками. Не успел Канэцугу прийти в себя от потрясения, как из динамика послышался тихий шелестящий голос, подходящий более ёкаю, чем человеку:       — Добрый день, Канэцугу-сан. У тебя обеденный перерыв?       — Йошицугу? — улыбка вновь вернулась к Наоэ. — Я тебя еле узнал! Ты сегодня говоришь особенно загадочным голосом, даже, может быть, не своим. Что-то необычное произошло?       — Необычное?.. Наверное, это можно и так назвать. Для меня это необычное давно стало обыденным и, если позволишь, неотъемлемым. Что же касается моего визита к Мицунари, он не был запланирован, так что я позволяю тебе украсть его на некоторое время…       Фраза казалось неоконченной, и Канэцугу хотел было спросить, что же всё-таки привело Йошицугу сегодня к Мицунари, но из динамика уже послышался привычный недовольный тон:       — Не нужно было так… Прости Канэцугу, это я не тебе. Представь себе, он сказал мне, что пришёл, потому что соседи затеяли ремонт и ему никак не удаётся сосредоточиться на книге. Зная, что я ещё болею! Видимо, мой кашель будет лучше способствовать концентрации на тексте, а в его окружении, конечно же, нет никого ещё, чтобы переждать этот соседский произвол.       — Не заводись так, Мицунари. Йошицугу ведь просто захотел тебя увидеть, — пытался успокоить Канэцугу.       — А я и не завожусь! Просто кто-то не даёт мне убираться в собственном доме. Это… унизительно! Будто бы я сам не могу собрать осколки в мусорное ведро. Будто я дитя малое, способное убиться о любой угол… — наконец пауза, впрочем огорчительно короткая. — Замолчи!       Канэцугу медленно слёг на стол, представляя, какого было выслушивать всё это Йошицугу. Видимых причин для такого поведения у Мицунари не было, и он действительно в своём праведном негодовании напоминал ребёнка. Но чтобы не подливать масла в огонь, Канэцугу решил промолчать и подождать, пока буря немного утихнет. Слушал, как открываются и закрываются дверцы шкафа, как раздаётся характерный щелчок кнопки электрического чайника и как захлопывается дверь. Он подождал ещё немного. И вот раздался вздох, полный чувства выполненного долга. Буря миновала. По крайней мере, Канэцугу…       — О чём ты хотел поговорить?       Именно, что «хотел»! После всего услышанного Канэцугу уже не считал, что стоит говорить об этом. Вот только молчание могло призвать бурю обратно, а лгать убедительно своим друзьям у него не получалось от слова «совсем». Пришлось поделиться волнующей новостью.       — Я хотел рассказать, что у нас появился новенький. Очень способный молодой человек, не лишённый харизмы… Но беда в том, что мы совершенно не сходимся… всем.       — Разве это важно? — Канэцугу отчётливо представил, как у Мицунари образуется складка на переносице и как тот прикусывает губу, вспоминая мельчайшие детали. — Кажется, вы можете даже не контактировать друг с другом при желании. Насколько я помню, у вас несколько маршрутов и свои группы, так что я не понимаю, где здесь, как ты выразился, беда.       — Я его сэмпай…       — Это меняет дело, но не настолько, чтобы появилась какая-то проблема.       Наоэ и сам понимал, что объективно никакой проблемы нет. Но если брать субъективный уровень… Этот новенький, будь тот трижды гением их профессии, за последние две недели уничтожил столько его нервных клеток, что восстановить их возможно только с помощью досрочного отпуска. А ведь ещё предстоит пережить две недели в таком, если не большем, темпе! И самое обидное — вины новенького здесь нет.       — Мицунари… Этот новенький постоянно нарушает правила, и я, как его сэмпай, чувствую свою ответственность за это, — вздохнул Канэцугу.       — Что ты имеешь в виду под нарушением правил?       — Систематические опоздания, постоянные отклонения от маршрутов и модели общения с группой… — он попытался придумать что-то ещё. — Фамильярное отношение к старшим коллегам! В общем и целом, нарушение всех принятых у нас моральных норм.       — Разве не Уэсуги-сан должен принять окончательное решение об утверждении его на должности?       Так-то оно так… Только вот во всём этом оставалась маленькая загвоздка. Почти незаметная, но тем не менее меняющая напрочь весь ход дела.       — Ему всё сходит с рук! Все его многочисленные нарушения не выглядят серьёзными. Если он опаздывает каждый день, то не больше, чем на десять минут. Если отклоняется от маршрута, то так, что группа потом его хвалит. И модель общения группу в большинстве устраивает — многим нравится чувствовать опеку экскурсовода! Но Мицунари, какими бы незначительными ни были нарушения, они всё равно остаются нарушениями, ты меня понимаешь?       Вряд ли. Канэцугу и сам до конца не понимал, что его не устраивает. Из динамика слышится вздох, а потом повисает продолжительное молчание. Горло будто сдавливает склизкая рука. Ни слова! К счастью, первым начинает Мицунари:       — Полностью понять трудно, но зная тебя… Ты ведь считаешь, что это несправедливо, так? Несправедливо, что этому новенькому всё сходит с рук?       — Именно!       От волнительного трепета Канэцугу даже подскочил. Ответ, сбегавший от него целые две недели, наконец пойман — это несправедливо! Любой другой человек получил бы уже выговор. Поэтому, только поэтому и никак иначе. Это нес-пра-вед-ли-во! Новенький обязан понести такое же наказание, как и любой другой — соразмерное его нарушениям. И в силах Канэцугу опустить меч правосудия. Это его долг: как работника со стажем и как сэмпая.       — Тогда поговори с ним, — оборвал размышления о соразмерном наказании Мицунари. — Спроси, почему он опаздывает, что происходит на маршрутах, от чего зависит его модель общения. Понимаю, не мне сегодняшнему это говорить, но не обвиняй его раньше времени.       — Да, я заметил, что ты сегодня вспыльчивее обычного. Что с тобой сегодняшним? — растерянно произнёс Канэцугу. Эти видения: тьма от Мицунари, свет от Йошицугу… Неужели они что-то значат?       Повисшее вновь молчание пригвоздило к стулу. Слух обострился настолько, что Наоэ отличал звуки каждой стрелки настенных часов, которые обычно тикают практически бесшумно. А потом эти звуки заглушили другие. Кровь, бегущая по сосудам, сердце, подгоняющее её, воздух, вливающийся в ноздри, а оттуда бегущий в лёгкие. Оказывается, от тела столько шума. Даже если оно в покое. Даже если в кабинете достаточно вещей, производящих какие-либо звуки. Живой организм громче всего на свете. На него нужно только переключиться, в кои-то веке обратить своё внимание.       Вздох Мицунари показался оглушительнее выстрела.       — Сегодня не самый удачный день в моей жизни. Я бы не хотел больше поднимать эту тему — такое случается, но не более.       Канэцугу понимал, что его друг о чём-то умалчивает, но возразить не успел. В коридоре раздались шаги, а потом и голос: шершавый и вместе с тем вязкий. Не секунды не сомневаясь, кому те принадлежат, и благодаря судьбу за то, что задержала новенького, Канэцугу быстро шепнул в динамик:       — Мицунари, я перезвоню вечером…       И закончил вызов. Шаги возобновились, но к тому моменту, как открылась дверь, Наоэ успел сделать вид, что он полностью сосредоточен на заполнении журнала и не замечает ничего вокруг. Новенький даже не обратил на него внимания — стремительно прошёл к своему столу и плюхнулся на стул. Пара секунд и стук. Канэцугу не смог пересилить своё любопытство. И пожалел. Новенький закинул ноги на стол, будто и не испытательный срок проходит, а уже работает здесь как минимум год. Его абсолютно точно не волновало, что напротив сидит сэмпай, у которого дёргается глаз. Впрочем это могло быть оправданием Канэцугу.       — Масамунэ, что я говорил о правилах поведения на рабочем месте? — как можно спокойнее напомнил он.       Новенький хмыкнул, но ноги со стола убрал. Вместо этого водрузил на плоскость скрещенные руки и опустил на них голову — не иначе как стараясь всем своим видом показать, насколько ему осточертели правила. По крайней мере, взгляд единственного глаза прошивал сдерживаемой внутри злобой. Такой силы, что, не будь на сайте агентства столько хвалебных отзывов в сторону того, Канэцугу бы не поверил, что этот человек может быть приятен для других людей.       — Почему ты так на меня смотришь? — озвучил свою мысль Наоэ. — Тебе настолько сложно смириться с общепринятыми правилами?       На лице Масамунэ отразилось изумление, но оно скоро сменилось необычайной серьёзностью:       — Мне сложно смириться с правилами? А на мой взгляд, единственный, кто не может смириться, здесь ты — цепляешься ко мне по поводу и без, вечно не доволен, что бы я ни сделал. Поэтому впору мне спрашивать, что же ты так на меня смотришь.       У Канэцугу дар речи пропал. Вместо того, чтобы извиниться и поблагодарить за великодушные поправки, Масамунэ, который здесь всего две недели, начинает качать права? Немыслимая наглость! Казалось бы, негодование Канэцугу уже достигло предела, но Датэ Масамунэ упорно доказывает, что этого предела попросту не существует. Возможно даже, он стремился стать новой единицей измерения, нарицательным именем, синонимом к слову катастрофа…       — Что? — только и смог выдавить из себя Наоэ, понимая, что лично для него Масамунэ уже является синонимом катастрофы.       — Ты с первого дня смотришь на меня, как на врага — вот что!       Сначала Канэцугу хотел возразить. Да как так могло произойти, если с первого дня он стремится всеми силами адаптировать Масамунэ к работе в их агентстве? А потом посмотрел на себя со стороны… Опоздание на десять минут? Выходить нужно вовремя! Группа сбилась с маршрута? Нужно строго следовать намеченному плану! Неформальная модель общения с группой? Нужно быть отрешённым, чтобы вести людей! За эти две недели Канэцугу ни разу не поинтересовался, почему Масамунэ поступает так, а не иначе. Не попытался понять его взгляд на ситуацию. И это самая большая ошибка для сэмпая.       — Получается, так это выглядит с твоей стороны? — Канэцугу старательно проигнорировал взгляд, недвусмысленно намекающий на его не очень-то развитые интеллектуальные способности, и ответил только на кивок. — Прости, только взгляд мой был направлен на нарушения правил, а не на тебя лично.       — А ты хоть раз спросил, почему я их нарушаю? — возмутился Масамунэ.       — А ты хоть раз назвал меня сэмпаем? — парировал Канэцугу. Не без удовольствия он наблюдал, как поджимаются губы. И не без стыда — как они искажаются усмешкой.       — Может, именно потому, что ты ни разу не спросил, я и не обращаюсь уважительно? Не находишь? — озвучил догадку Датэ. — Хотя… Я не очень-то люблю формальности и вряд ли бы стал называть тебя сэмпаем дольше трёх дней. Обычно этого как раз хватает.       — Хватает для чего?       Первый вопрос к Масамунэ, и похоже, не самый удачный. Тот повернул голову к углу, будто там появилось что-то, явно поинтереснее Наоэ, ожидающего ответа. И всматривался настолько внимательно, что Канэцугу и сам бросил взгляд в том направлении. Ничего. Та же стена, покрытая оливковой краской — не более. И когда Канэцугу оторвал от неё взгляд, Масамунэ уже смотрел на него. Не злобно, скорее, недовольно. Впрочем и это недовольство тут же сменилось решительностью.       — Для того, чтобы стать приятелями. Люди расположены ко мне, поэтому быстро отказываются от формальностей, — признался Масамунэ. — Но похоже, что ты исключение.       Канэцугу почувствовал, как вкладываемый в этот короткий ответ смысл на всех парах пролетает мимо него. Вероятно, это отразилось и на его лице, потому что Датэ обречённо застонал и подался вперёд, будто сокращение дистанции могло каким-то образом помочь. Изготовив руки для жестикулирования, он принялся объяснять заново:       — Смотри, — ладони плавно качнулись в воздухе. — Я всегда общаюсь с людьми немного по-свойски. Вроде даже стремлюсь опекать. Как там? Собака снизу, собака сверху?.. Короче! — рассекающий взмах ладони. — Общаюсь-то я так всегда, но это никого не напрягает. Даже преподавателей. Те вот считали меня достаточно лояльным и любознательным, — две встречные волны. Наоэ уже не пытался понять значение жестов, но продолжал следить. — В общем-то, это правда. Но суть не в этом! Суть в том, что я им нравился. Возможно даже, они находили мой стиль общения особенным и интересным. И вот так всегда. Почти… — руки сцепились в замок, освобождая от необходимости наблюдать за жестикуляцией. — С тобой это, почему-то не работает.       — Допустим…       Поверить в такое было трудно. Канэцугу бы с радостью списал это на бахвальство и преувеличение значимости случая, вот только понимал, что Масамунэ говорит со всей серьёзностью. К слову, таким того он ещё не видел.       — Допустим, я в это верю, — продолжил Канэцугу. — Ты сам как думаешь, что это?       — Да мне поровну! — скрестив руки на груди, без замедления ответил Масамунэ.       Казалось, всё в комнате застыло. Или же это была реальность только Наоэ? Его ощущения, что мир будто поставили на паузу, а сознание продолжило внимать, посылая тревожные сигналы телу, не способному двигаться? Масамунэ так и сидит напротив со скрещёнными руками на груди. Канэцугу же не может свести разведённые в разные стороны руки, как ни старается. Всё, что он может — наблюдать за статичной картинкой. Интересно, а Масамунэ испытывает то же самое?       — Эй! Ты чего?       Щелчки перед глазами наконец возымели действие. Проморгавши, Канэцугу сосредоточил взгляд на обеспокоенном лице Масамунэ.       — Кажется, мне пора в отпуск… — убеждённо произнёс он скорее самому себе. На всякий случай, ещё и кивнул.       — Что?!       Крик привёл в себя окончательно. Размяв усталые веки, Канэцугу вернул взгляд на лицо Масамунэ, выражение которого сменилось на раздражённое непонимание. Терпение того с каждой секундой утекало, подобно песчинкам, и это отражалось в каждой новой мимической морщинке. Улыбка должна была вывести его из себя окончательно, но… Улыбался Канэцугу обезоруживающе тепло. Лицо Масамунэ разгладилось.       — Улыбка Иисуса… — задумчиво произнёс он. — Так! — его мысли вновь атаковало непонимание. — Потрудись-ка объяснить, что за хренотень с тобой творится.       — Усталость. Сначала у меня темнело перед глазами, потом появлялись вспышки света, а сейчас я и вовсе выпал из реальности. Потому вот мне и кажется, что пора выходить в отпуск, — мягко проговорил Канэцугу, не желая никоим образом вызвать новый конфликт.       Сработало. Нежная мелодия голоса усыпила уже было готовое вырваться чудище внутри Масамунэ. Губы того дрогнули в едва заметной улыбке, но продержалась та всего одно мгновенье. К словам Масамунэ отнёсся с суровой ответственностью, свойственной людям зрелого возраста. И пусть Канэцугу на несколько лет его старше, он ощутил себя несмышлёным подростком перед мудрым родителем.       — Долг не стоит твоего здоровья, — покровительственный тон голоса не действовал на нервы. — Не знаю, когда там отпуск, но отдых тебе нужен уже сейчас, — напротив, вызывал желание подчиниться. — Я позабочусь о бумажной работе, а ты отдохни, как следует, — ещё шаг, и заманчивая ловушка захлопнется…       — Стоп! Ни слова больше! — вырвался из плена слов Канэцугу.       — И в чём я не прав?       — Ты забыл, что я твой сэмпай. Снова… Не думаю, что у тебя злой умысел, но оставь заботу о моём здоровье на меня. Пожалуйста.       Канэцугу смотрел почти не моргая. Иначе он бы проиграл. Масамунэ не уступал в настойчивости и отвечал таким же немигающим взглядом. Таким же, но более сильным. Непоколебимая уверенность в своей правоте, твёрдость намерений и нежелание идти на компромисс… Во взгляде Масамунэ читалось всё то, чего не хватало сейчас Канэцугу. И всё же уступил именно он. Хмыкнув, Датэ отошёл обратно к своему рабочему месту.       — Как знаешь. Только не сдохни тут от переутомления, пожалуйста, — Канэцугу издал смешок, и Масамунэ немедленно отреагировал. — Что смешного?       — Я теперь понимаю, почему люди тебя любят — ты очень заботливый.       — Не мели ерунды! Я просто не хочу, чтобы ты прям передо мной слёг. Хочешь помереть — шуруй домой. Да и работу твою я буду делать не бесплатно… Так что не надумывай лишнего! — стремительно краснея, возражал Масамунэ.       Спорить Канэцугу не стал.       В наступившей тишине часы мерным тиканьем отмеряли минуты. Обострившийся слух внимал этому звуку с благодатью. Что часы, что пульс — спокойный ритм. Нарушать идиллию не хотелось, но похоже, у Масамунэ на этот счёт было своё мнение. Вероятно, он даже и не слышал тиканья, а потому тишина казалась ему пыткой. Канэцугу поймал его взгляд за миг до вопроса:       — Может, по пиву? Завтра у тебя что по графику? — Этот вопрос тебе следует задать себе самому. Забыл, что ты утром должен встретить группу в Хэнджокоине? — напомнил Канэцугу. Масамунэ только хмыкнул в ответ. — Как знаешь. Но всё-таки постарайся успеть, а не как с прошлой группой.       — Могу и в белое облачиться… Погоди, так ты согласен? — Датэ почти лёг на стол. Так косатки выпрыгивают на сушу, ловя пингвинов или тюленей.       Инстинктивно отпрянув, Канэцугу впечатался спиной в спинку стула. Ну вот… А он точно о своём решении не пожалеет? В единственном глазе Масамунэ плескался азарт охотника за приключениями, и это заставляло сомнения множиться. И всё же… Почему-то именно из-за азарта во взгляде язык не поворачивался произнести отказ. Тиканье часов теперь отмеряло время до вынесения вердикта. Кому — ему, Канэцугу, или же Масамунэ, Наоэ не мог определить. Но чувствовал, как внутри рвётся какая-то струна и становится легче. Ответ сложился сам собой, без его участия:       — Надеюсь, завтрашняя головная боль у меня будет из-за похмелья, а не твоего опоздания.       — Вот увидишь, я успею! — широко улыбнулся Масамунэ.

***

      Проклятый день наконец закончился, а повторного звонка от Канэцугу так и нет. Мицунари начинал беспокоиться. Будь это Киёмаса или Масанори, он бы давно поставил телефон на беззвучный и лёг спать. Но Канэцугу… Он всегда выполняет свои обещания. А если что-то случилось?       — Так и будешь гипнотизировать экран?       Вопрос застал врасплох. Мицунари вздрогнул и оторвал взгляд от телефона. И именно в этот момент экран засветился, а из динамика полилась мелодия. Канэцугу. Который для Мицунари уже почти пропал без вести! Палец дрожал, но принять вызов всё же удалось. Тишина. А потом…       — Мицунари, прости, я потерял счёт времени!       — Боже… С тобой можно забыть о громкой связи, — наконец выдохнул Мицунари. С Канэцугу всё хорошо. — Как дела с новеньким? Поговорил с ним?       — Замечательно и ужасно! Замечательно, что он такой, как есть, и ужасно, что мы с ним совсем не похожи. Представь себе, он опаздывает, потому что десять минут в его мире не считаются за опоздание, отклоняется от маршрута, потому что неплохо знает местность и всегда готов провести в бар или ресторан — за счёт группы, разумеется. Но самое ужасное — он всегда ставит себя выше остальных!       — Я… Ничего не понимаю… — честно ответил Мицунари. Что тут может быть замечательного?       — Ну как же! — будто прочитал немой вопрос Канэцугу. — Он именно этим и замечателен. Умеет извиняться тысячью разными способами. Отлично договаривается. Ведёт группу, куда той хочется, при этом проходит через основные пункты. А самое главное — заботится о людях в группе, как о детях!       Мицунари беспомощно посмотрел на Йошицугу. Тот покачал головой и указал на уши — мол, как бы громко ни говорил Канэцугу, отсюда его не слышно. Кивнув в знак понимания, Мицунари попробовал задать вопрос по-другому:       — Так как ты теперь к новенькому относишься?       — Моё отношение к нему подобно маятнику — перманентно меняется.       И после такого ответа понимать лучше Ишида не стал. Скажи Канэцугу так двадцать первого, и он точно бы повысил голос. Но сейчас терпения больше. Только вот надолго ли того хватит, Мицунари не знал. А судя по обеспокоенному взгляду Йошицугу, стоило задаваться другим вопросом, вроде «сколько продлится то недолго, пока терпение вообще есть». Мицунари предпринял ещё одну попытку узнать, в какую сторону переменилось отношение друга к новенькому:       — Стало лучше или хуже, чем было?       — Не могу сказать точно: сначала было лучше, потом стало хуже, а через минуту снова лучше. Я даже не могу понять, что изменилось. А что-то уже не как прежде, и это точно!       — Погоди… — догадка осенила Мицунари. — Ты что, пьян? Время за полночь, тебе завтра на работу!       — Обо мне не беспокойся! А вот Масамунэ можешь отправить немного пунктуальности почтой — он завтра… то есть сегодня должен быть в Коя, — Канэцугу рассмеялся. — Представляю, как изменится его лицо, когда он это осознает. Попасть из Вакаяма в Коя! И ведь ещё обещал не опаздывать!       — И как у него до сих пор больших проблем нет? — задумчиво проговорил Мицунари.       — От том я тебе и говорил — ему всё сходит с рук! Настоящая удача, а знаешь, почему? Потому что люди его любят! Несмотря ни на что!       Канэцугу стал говорить ещё громче, и даже Йошицугу недоумённо глянул на телефон в руке Мицунари. Сама собой включилась громкая связь? Нет, всё в порядке. Разве что, соседи Канэцугу могут быть не в порядке — ночь на дворе, а завтра рабочий день. И ради всех несчастных нужно было закончить этот разговор.       — Хорошо, теперь я понял. Ложись, пожалуйста, спать, Канэцугу!       — Погоди, ты не представляешь, какой этот дар — быть приятным для других! — всё не мог остановиться Канэцугу. — Представь себе, характер Масамунэ намного хуже твоего, и он даже не старается выглядеть лучше, чем есть. А его любят. Любят! Может, именно поэтому, не знаешь?       — Я знаю только то, что завтра ты меня поблагодаришь, если прислушаешься и ляжешь спать, — уже много тише произнёс Мицунари.       — Правда? Тогда хороших снов… — так же тихо ответил Наоэ.       — И тебе.       Мицунари завершил вызов и, прикрыв глаза, выдохнул. Блаженная тишина. Видимо, на Йошицугу она тоже благотворно влияла — тот снова лёг и отвернулся к стене. Привычным движением Мицунари разблокировал телефон и поставил его на беззвучный. Пусть звонков больше не ожидается, но предосторожность лишней не бывает. Затем поднялся и бесшумно пошёл к двери. Только у самого порога он замер в нерешительности.       — Йошицугу… — тихо позвал Ишида. Тот оторвал голову от подушки и сощурил глаза, подобно хищнику, готовящегося к броску на добычу. — Что такое настоящая удача?       — Знаешь, если ты сейчас пойдёшь спать, то благодарен завтра тебе будет не только Канэцугу.       Губы Мицунари тронула улыбка. Похоже, этот колкий ответ Йошицугу приготовил заранее и только ждал, когда же у него что-то спросят. Свою вину за все слова, сказанные двадцать первого, Мицунари признавал. Он вышел, прикрыв за собой дверь. И всё же задержался. Прислушивался, то ли желая, то ли боясь уловить почти невесомые шаги, спешащие нагнать. Наверное, больше желая, потому что надеялся на какое-то утешение. Ни звука. Йошицугу продолжал неподвижно лежать на кровати. Мицунари опустил голову.       «Какой же ты эгоист! — укорил он сам себя и стремительно, но вместе с тем тихо направился в свою комнату. Сегодня холодную и мрачную. — Даже если настоящая удача есть, тебе она никогда не улыбнётся», — его мысли, но голос, озвучивший их, был уже не его…       Готовый им подчиниться Мицунари вдруг вздрогнул. В памяти всплыло несколько, но самых дорогих лиц. Он улыбнулся и тихо возразил:       — Она уже подарила мне свою улыбку…