"Legacy of Heaven"

      — Смотри, как здорово! — я разворачиваю пелёнку, раскладывая её по животу. Для того, чтобы показать на постели, уже слишком сложно поворачиваться. — Мими передала. Слушай… А как мы его назовём? Или её?       Дино хмурится, но всё же находит в себе силы на улыбку, входя в спальню, и опускаясь на корточки напротив меня:       — Пусть родится для начала.       — Нет. Так дело не пойдёт, — поджимаю губы, проводя пальцами по его щеке. — Давай в честь твоей матери, если девочка. А если мальчик, в честь моего отца.       Усмешка:       — А назвать сына именем моего отца тебе претит? — он произносит это не с обидой, но упрямо смотрит в глаза, ожидая ответа.       В этот момент я понимаю, что не имею права даже взгляд отвести. Его потери несоизмеримы. Его предупреждали и всячески пытались от меня оградить, но он всё равно следовал зову сердца, не меняя своего решения, выбрав меня ещё в самом начале, оставаясь надёжным тылом. Назвать сына… Я сглатываю, представляя, как буду обращаться к белокурому мальчишке именем своего убийцы, и по рукам ползут мурашки страха. «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт…» — проносится в голове.       И всё же… Всё же со вздохом киваю:       — Как скажешь. Если родится мальчик, назовём Фенцио.       — Ты неисправима… — Дино улыбается, ведя ладонью по моему животу, — Даже в черноте ищешь проблески сета… Несущая Равновесие… Мою мать звали Сафира… Думаю, достаточно красивое имя для девочки, если она унаследует твои глаза.       Улыбаюсь, счастливо, как никогда прежде, пожалуй. Чуть подавшись вперёд, тянусь к его губам. Неторопливый поцелуй и удивление от того, как широкая ладонь поглаживает живот. Внутри маленькая непоседливая жизнь, неизменно затихающая под его рукой, словно вслушиваясь в отцовское прикосновение. И я отчего-то верю, что мы всё смогли. Справились. Не могло быть иначе…       В комнате пахнет ромашками и чистым бельём, которое я раскладывала, когда он вернулся с работы. Сейчас нужно всё разложить по ящикам комода, ещё раз проверить, всё ли готово для детской, и доставили ли заказанное одеяло. Решили пока не брать много мебели. Всё равно, скорее всего, колыбель на время перекочует в нашу спальню. Бегать из комнаты в комнату ночами будет утомительно… Взгляд ещё раз пробегается по отглаженным пелёнкам и вещам, которые я заказывала на свой страх и риск.       Дино поднимается, и я протягиваю руки с немой просьбой помочь встать. Улыбка, и крепкие руки ставят меня на ноги… По которым спустя секунду течёт тёплая жидкость со сгустками крови… Отходят воды, и всё закручивается с бешенной скоростью. Уже через четверть часа в комнате слишком много народу. Повитуха, помощница, Дино, сидящий за моей спиной, лекарь из цитадели. Шум, суета, душно непередаваемо. Боль прокатывается волнами, и от меня требуют тужиться.       Час, второй, третий… В комнате темно, и я чувствую, как паника передавливает горло — что-то идёт не так, как необходимо. Дино пытаются спровадить из комнаты, но я не позволяю. Время тянется мучительно медленно, и родить не выходит. Только каждую минуту скручивающий спазм. Лекарь предлагает зелье, чтобы обезболить и дать немного передохнуть. Сил не хватает, но я терплю. Так нужно…       На исходе шестого часа появляется головка плода, ещё немного спазмов, и ребёнок издаёт первый крик, почти сразу переходящий в болезненный писк умирающего. Дино качает головой, и повитуха уносит девочку из комнаты.       — Зачем?! Дайте её мне! Ей же больно! — Сил обернуться нет, но я всё же кричу, срывая горло: — Дино! Дайте мне её… Ну пожалуйста! Не уносите… Умоляю… Умоляю-ю-ю!..       — Чш-ш-ш… Успокойся… — по лбу бегут тёплые пальцы, жмутся к виску губы, пытаясь успокоить, — Вики, всё позади…       — Почему её унесли?.. Она же плачет!.. Дай её мне, прошу тебя…       — Нельзя, — отрезает муж. — Прошу тебя, отдохни…       — Дай мне нашу девочку!.. — в губы утыкается кубок, и я непроизвольно делаю глоток, лишь спустя десяток секунд соображая, что в воде было снотворное. Сознание гаснет, и сил хватает только на шёпот сорванным горлом. — Дайте… дайте мою дочь… умоляю…       Всё затихает в голове и в теле. Беспамятство, которое невозможно остановить. Нет снов, только бесконечное движение вперёд в темноте, куда-то… Без цели. Вокруг темень и ни единого просвета. Где-то слышны стоны и всхлипы, которые невыносимо раздражают. Всё ещё душно, пахнет растопленным воском, кровью и настоями. Шёпот в макушку, умоляющий забыть этот день, эту ночь. Не получилось… Девочка умерла. Голос узнаю из тысяч похожих, но ответить не могу. Спёкшиеся губы и темнота. Снова всхлип, просьба о прощении, молитва, просьба быть сильной.       Не выходит…       Глаза открываются в темноте. В пустой комнате. Приоткрытое окно, в которое залетают снежинки мерзкой столичной погоды и сквозняк покачивает тонкие занавески. Я сажусь в постели, оглядываясь по сторонам, скидывая с ног одеяло. Бельё поменяли, рубашка другая… От холода не попадает зуб на зуб, но меня что-то разбудило, ведь так?.. А где Дино?..       Шум повторяется, заставляя с грохотом спустить ноги, вскочить с кровати и выбежать в открытую дверь. Детский лепет. Не плач, а именно голос младенца, который проснулся и ищет мать. Сердце ударяется в горло, и петля событий замыкается. Недоверчивые шаги к закрытой двери в конце коридора. Снова звук. Странный, с кряхтением, словно он тянется в колыбели. По ногам тянет прохладой… Торопливо сокращаю расстояние, памятуя кошмары, когда дверь оказывалась всё дальше и дальше. Но, не теперь… Провёрнутая ручка, лёгкий скрип петель…       Хочется ругаться — тут тоже не закрыто окно. Быстро захлопываю створки, задвигаю шпингалет, оборачиваясь к покачивающейся колыбели. На бортике нет одеяла, и под тюлевым навесом заметно движение проснувшегося от холода ребёнка. Пальцы подрагивают, но я отвожу тонкую ткань, опускаясь у колыбели на колени и разглядываю черноволосого голубоглазого младенца. Он осоловело хлопает глазами, зевает. Чуть приоткрываются от движения рук маленькие двуцветные крылья. Взгляды встречаются, и он протягивает ручонку, пытаясь дотронуться…       Мягкая чуть прохладная кожа и младенческие пальцы обхватывают мой большой. Ребёнок беззубо улыбается, чуть искривив губы в знакомой усмешке…              Тишину прорезает крик. Не умолкает, разрывая барабанные перепонки и остатки нервов, кажется, только недавно начавших восстанавливаться. Сон рассеивается, и голубоглазый младенец растворяется. Снова невнятное мычание и следующий за ним вопль.       — … привести в чувства, иначе…       — … что нужно. Отвечаешь головой…       Голоса пробиваются сквозь пелену, заставляя извернуться. Снова крик, уже охрипший. Доходит, что мой… Только вчера, кажется, я выпила отраву у фонтана…       «Снотворное позволит тебе выспаться весь остаток срока…» — пролетает в памяти. Хочется начать ругаться, но не могу. Снова знакомый спазм. Четыре года тому назад я доносила до естественных родов. Сейчас… Сейчас, чёрт возьми, я выпала из жизни на сколько? Семь? Восемь месяцев?.. В поясницу, кажется, впиваются иглы. Чьи-то руки разводят бёдра, заставляя упереться пятками в постель. На лоб плюхается холодная влажная тряпка. Осталось приложить усилие и открыть глаза.       Короткий знакомый смешок:       — Кажется, ты опоздал. Она сама решила, что пора пробудиться… Дай детокс на всякий случай… — слышится голосом Мальбонте.       — Господин, вам следует покинуть комнату, — бормочет лекарь.       — Я должен быть рядом, должен проследить, чтобы вы сделали действительно всё, что в ваших силах.       Вздох лекаря:       — Тогда хотя бы отойдите в сторону, или будьте с другого края постели, чтобы не ограничивать нас в манёвре.       Постель проседает, и уже у самого уха звучит насмешливая реплика:       — Как муж, буду поддерживать. В конце концов, это в моих интересах, и мой ребёнок… — меня вздёргивают подмышки в полу сидячее положение, — Я сказал, дать ей детоксиновый настой. Роды должны пройти естественно.       — Опасно. Она столько времени спала…       — Дай. Ей. Настой.       В губы утыкается кубок. Без заботы, не заморачиваясь тем, смогла я проглотить или нет. Привкус подсолнечных семечек и каких-то орехов. Вода холодная, и в голове наконец проясняется. Давлюсь, но проглатываю всё до капли. Глаза открываются со скрипом. В комнате, помимо меня, ещё четверо, как в прошлый раз, в первые роды. Муж, лекарь и повитуха с помощницей. Мальбонте за спиной, поддерживает под плечи, держа раскрытую ладонь на моём внушительном животе. В голове не укладывается. Для меня прошли сутки, не больше. И всё же спазмы схваток намекают, что сон был долгим, пропущена куча времени… Лекарь даёт ещё один кубок. На сей раз просто вода. По лицу скользит влажное полотенце.       Повитуха просовывает в мои зубы деревянный брусок. Под подол ночной сорочки проскальзывает мозолистая рука, проверяя… У смертных, кажется, это называлось раскрытием… матки?       — Началось… Младенец вот-вот появится… — скрипуче произносит старуха. Колючие цепкие глаза впиваются в мои, — Ты знаешь, что нужно делать, девочка…       Киваю, понимая, что выбора нет…       По команде — тужиться. Боль разрывает на куски, но всё равно легче, чем было в первый раз. Каждая попытка изогнуться пресекается. Удивительно заботливый жест Мальбонте, поглаживающего мою голову, что-то шепчущего в затылок. По комнате плещет аромат лавров и робкая энергия ландыша. В комнате невероятно светло. Кажется, только встало солнце. Снова шёпот, уговаривающий поднапрячься.       Снова требование хриплым голосом старухи. Помощница суетливо передаёт таз чистой воды и полотенца. Крови в разы меньше, чем было когда-то давно. Спазм, кажется, выкручивает позвоночник и бёдра, заставляя скулить от боли, но крепкая рука держит поперёк груди, вынуждая сохранить положение.       — Ещё немного, госпожа… — лекарь проводит под носом склянкой с остро пахнущей дрянью, заставляющей морщиться.       — Виктория, соберись, — требовательный голос Мальбонте из-за плеча.       Снова схватки. Хватаюсь за его запястье, запуская ногти в кожу, со смутным удовольствием слыша недовольное шипение за своей спиной. Лекарь распахивает окно, пропуская в комнату свежий воздух. Взмах крыльями, и появляется возможность вздохнуть. Спазм, и сорванное горло выдаёт новую порцию отчаянного болезненного крика с хрипом. Боль притупляется на секунду, чтобы возобновиться и стать сводящей с ума. Повитуха надавливает на внутреннюю сторону бедра, шире разводя мои колени.       — Головка… Девочка, ещё немного…       Вдох-выдох…       Стискиваю зубы, вцепившись свободной рукой в лежащую рядом смятую подушку до треска ткани. Вторая хватается за руку Мальбонте, сдавливая до треска костей, кажется. Чувствую улыбку мочкой уха, жгущее кожу горячее дыхание. Его триумф, очередная галочка в списке достижений. И всё же, схватки… Уже не крик, не вой… болезненный рык, срывающийся с моих губ, заставляет дрожать стёкла в высоких окнах спальни правителя. Разрывается наволочка, в затылок упирается горячий лоб, но соскальзываю, ложась головой на его плечо. Впервые видя глаза… мужа. Счастливые. Действительно счастливые от того, что наследник вот-вот появится.       Очередной крик разрывает пространство и время, и ему наконец вторит второй. Более высокий. Младенческий… Из-под подола рубашки показывается отёчное маленькое хрупкое тело в подтёках крови и выделениях, сопутствующих родам. Отчаянно пищащее, но я чувствую разницу между тем криком, который был сигналом о Нестабильности и боли моей маленькой девочки, и этим… Звонким, чистым плачем новорожденного. Мутный взгляд отмечает перерезанную пуповину, ещё какие-то манипуляции. Смещается на запертую дверь покоев.       Кажется, повитуха улыбается, косясь на меня, передавая младенца помощнице, торопливо купающей пищащего ребёнка. Почему-то я жду, что правитель вот-вот отпихнёт меня, но, кажется, он тоже заворожен происходящим, не меньше моего. Хочется подтянуться повыше, видеть больше, но нет сил. Никаких совершенно. Старуха вытягивает плодный пузырь. Прибавляется крови, но всё быстро отмывают, вытягивая из-под меня пропитанную кровью ткань, позволяют наконец слегка выпрямить и чуть свести ноги. Мышцы от перенапряжения ещё подрагивают, но это не имеет значения.       Взгляд всё ещё прикован к рукам молоденькой девочки, купающей ребёнка. Из таза показываются то маленькие крылья со слипшимися перьями, то головка, то спина… Наконец младенца заворачивают в пелёнку, и старуха мешкается, не зная, кому отдать его. Всё же свёрток с копошащимся ребёнком, продолжающим пищать, оказывается в моих руках…       — У вас сын, повелитель… и госпожа…       И я замираю…       Черты ещё не угадать. Пока отёчный… Это только через пару дней станет понятно — на кого похож в данный момент. Он затихает, смотрит через щёлочки едва открывающихся глаз. Пристально и упрямо. Чёрные густые волосы на голове, уже сейчас достаточно длинные ресницы и забавно изгибающиеся губы. Из пелёнки выбивается миниатюрная ручонка, шарит по своему боку, и словно флешбеком сходится на моём большом пальце. И я забываю о том, что происходило в этот момент. У меня родился сын… И на какие-то мгновения отступает даже понимание того, кто его отец, и какие мои ошибки привели к его рождению…       В поле зрения появляется широкая сухая ладонь. Горячие пальцы проскальзывают по высокому лбу сына, и он зажмуривается, снова зевая, засыпая, кажется. Чуть поворачивает голову, сопя и ложась щекой на мою грудь. Всё происходит с каким-то трепетом… В голове всё ещё плохо укладывается скорость развития событий. И всё ещё страшно подумать, что я едва не лишила жизни и его и себя. Где-то на задворках всё ещё затуманенного родами сознания мечется отчаянный стыд. И тем он отчётливее, чем крепче засыпает младенец в моих руках, поглаживаемый отцовскими пальцами по высокому лбу и тёмным волосам.       Боковое зрение улавливает шевеление. Лекарь передал повитухе мешочек с позвякивающими камнями, который та принимает с поклоном. Девочке-помощнице отдают второй мешочек поменьше, и они обе покидают комнату. Лекарь тоже суетливо собирается, поглядывая на всю застывшую троицу. Я не смотрю на него, но чувствую упрямый взгляд, пока в сумку сгружаются порошки и настои. Часть остаётся на столике, и старик делает наброски на куске пергамента с указаниями что и как принимать. Снова щелчок дверной ручки, и комната пустеет.       Вздох за плечом:       — Теперь понимаешь, какую ошибку ты едва не совершила?..       — Да… — едва шевельнув губами, отвечаю я, продолжая загипнотизировано смотреть на ребёнка, — Он… он красивый…       Усмешка в затылок:       — Гены хорошие, как считают смертные, — он помолчал, и чуть тише добавил. — Я назову его Гидеоном.       Сглатываю, всё же оторвав взгляд от безмятежного личика ребёнка:       — П-почему? Почему именно Гидеон?       — Так звали моего отца. Твоего, как я знаю, звали Гленн. Так что… Что-то общее есть, — короткая усмешка, и он шевельнулся, выбираясь из-за моей спины.       Пришлось сдвинуться, но крайне осторожно. Не помогло. Ребёнок открыл глаза и требовательно шевельнулся, ещё сильнее сжав мой палец. Рефлекс, или чутьё… я потянула шнуровку на рубашке, спуская её с одного плеча и прикладывая его к груди. Блаженное сопение, охватившие сосок губы, и очередная волна безмятежности. Прохладное дыхание на покрывшейся мурашками коже. До меня медленно доходило, что я улыбаюсь. Давно этого не было. По крайней мере не так спокойно, как сейчас. Чуть склонив голову, подхватила свободной рукой маленькие пальчики, вдыхая аромат младенческой кожи, целуя.       Сбоку слышится усмешка, вырывающая из созерцания.       Я взглянула на Мальбонте. Просторные спальные штаны, рубашка с распущенным воротом. Встрёпанный и немного сонный. Опустившиеся крылья и нечёткие тени под карими до черноты глазами. В его лице было что-то раньше не виденное мной — покой. Судя по всему, спал со мной рядом, уловил момент начала родов. Судя по яркости солнца — всё началось на рассвете. И сейчас… Так ли важно, который час?..       — Около одиннадцати утра, если ты из-за этого растерялась, — он усмехнулся, согнув ногу в колене и положив на неё локоть, потирая лицо ладонью. Поднялся всё же, отходя к тазу с чистой водой, чтобы умыться. — Да, я спал с тобой всё это время. Днём покои охранялись стражей, пропускались только прислуга и лекарь. Под надзором… Было два покушения, к слову. И на меня, и на тебя спящую… Пришлось вздёрнуть на виселице.       Иллюзия благополучия рухнула от того, как спокойно он об этом говорил. Я сглотнула, непроизвольно покачиваясь с ребёнком в руках. Мальбонте вытер лицо чистым полотенцем и прикрыл балконную дверь. Потянулся к шкафу, вытягивая чистую одежду. Всё в полном молчании и не глядя на постель. Он умел быстро переключаться с одного на другое. Ещё несколько минут счастливый отец первенца, наследника, сына… И спустя эти самые минуты правитель, вынудивший склониться все миры и каждого бессмертного. Стоило огромного труда не поёжиться от накатывающей волны тревоги. Я слишком хорошо его знаю, чтобы поверить, что сейчас меня оставят с ребёнком.       Мальбонте подошёл к постели, протягивая руки:       — Дай его мне…       — Нет… — хрипло проговорила я, вжавшись лопатками в изголовье постели, — Не забирай. Прошу…       — Тебе нужно отдохнуть, — он приблизился, почти силой пытаясь оторвать мои руки от ребёнка. — Виктория, отдай мне сына.       Я помотала головой, бешено глядя на него:       — Нет. Я отдохну. Только пусть он будет рядом.       — У него своя комната, — поджав губы, Маль сурово прижёг меня взглядом. — Ты сейчас ему навредишь из-за своих попыток удержать. И тогда я не обещаю, что ты доживёшь хотя бы до заката. Отдай. Мне. Сына.       Пришлось выдохнуть застрявший в горле воздух. Не из-за того, что за себя боялась. Вредить этому… чуду… Разве такое возможно?.. Руки разжались, и Мальбонте осторожно забрал Гидеона. Внутри натянулись тысячи струн. Он пошёл к двери, унося с собой сына. Мне оставалось только смотреть вслед.       — Где я найду его, когда восстановлюсь? — хрипло поинтересовалась я.       — Найдёшь. Спи, — отрезал он, выходя из комнаты.       Я дёрнула подбородком, продолжая словно под гипнозом смотреть на свёрток в его руках, недовольно попискивающий из-за того, что отобрали грудь.       — Я спала не меньше семи месяцев…       — И ты сама это устроила, по сути. Я лишь не дал тебе убить себя и нашего сына, если ты забыла… — он отвернулся к двери, проворачивая ручку, — И в твоих интересах сейчас быть действительно покорной, а не пытаться мне перечить при всяком удобном случае.       Дверь закрылась за его спиной, а я всё так же продолжала смотреть на неё, словно убеждая себя, что всё это глупая шутка, и не более того. В пустой комнате не осталось никого. Только измятая постель, несколько тазов и испачканные полотенца. Внутри образовался комок страхов, который ширился с каждой секундой, ведь своё предназначение я выполнила. Полукровке я больше не нужна. Каждое неверное действие теперь может привести к казни, и это лишь вопрос времени.       Почему-то в первую очередь подумалось не о том, что стоит быть покладистее, как того требуют… Скорее наоборот — что делать, и как спасаться. Я похолодела, и сползла на подушки, завернувшись в одеяло. Низ живота болел, но, кажется, за своими мыслями я на это даже внимания не обращала. Просто стоило поменьше двигаться, и дать своему телу самому прийти в норму, как это бывало прежде почти всегда. Всё смешивалось… Тревоги о ребёнке, поиск выхода, острое желание просто забрать, исчезнуть, и больше не оказываться здесь… Вот только едва ли выйдет…       Скрипнула дверь, и я дёрнулась в надежде, что вернули сына, но это была всего лишь служанка. Всё та же молчаливая наблюдательная девчонка. Разведённый в кубке воды обезболивающий порошок с каплей успокоительного, небольшой перекус из чая и фруктов с орехами. Она вынесла всё, что оставалось после родов и ушла. У меня же в голове отбивалось, что возможно, она и донесла о беременности. Лекаря только дожали, чтобы подтвердил наличие плода. С трудом уговорив себя съесть и выпить принесённое, больше из опасений о молоке, я всё же почувствовала, что голова тяжелеет и накатывает усталость.       «Надеюсь, хотя бы на кормление его принесут…» — пролетает где-то в полудрёме. На сей раз без снов. Просто провал в никуда, полный покой и разлетевшиеся стаей птиц мысли. Тепло, покой и понимание, что я даже не знаю, что за это время произошло. Нужно будет связаться с Мими, сообщить, что всё в порядке. Найти Торендо, если он ещё жив, ведь воспоминания я так и не стёрла…       Когда глаза открылись, за окном стояла темень. Спальня всё ещё была пуста. Взгляд на часы сообщил, что время уже перевалило за полночь. За дверями ни единого звука. Часто можно было слышать бормотание стражей или хоть какие-то шаги охраны. «Больше нет смысла сторожить покои. Я привязана к цитадели до той меры, что сама не уйду, без сына…» — думается мне, когда встревоженно вздыхаю, включая свет и добредаю до ванны. Провёрнутые краны наполняют её едва ли не кипятком, но температура почти не чувствуется, когда погружаюсь в неё. Вода чуть розовеет, возвращая на грешную землю.       «Нужно сказать, чтобы заменили бельё…» — киваю своим мыслям, когда кожа пунцовеет от жара. Я немного отвыкла от самостоятельности, но всё равно сноровисто выбираюсь из ванны, торопливо заворачиваясь в полотенце. Выбор платья не имеет значения. Почти вслепую, просто вытянуть из шкафа, одеться и пойти на поиски. Время не ждёт. Немного смешно от собственного гипертрофированного материнского инстинкта. «Он же такой маленький…» — пролетает в голове, когда стремительно покидаю комнату.       Так и есть — лестничная площадка пуста. Свобода открытой клетки, из которой уже не хочешь улететь по собственному желанию. И теперь предстоит найти причину добровольного заточения. Каблуки туфель щелчками по ступенькам башни… Смахивает на старый сон с поиском колыбели по комнатам, но сейчас здесь реальность. По ощущениям — цитадель полностью пуста. Нет даже стражи. Пустые лестницы, пустые коридоры. Меня интересует только жилая часть башен. Прислушиваюсь, чтобы различить хоть какие-то звуки, но… тихо. Кошмар обретает плоть в настоящем, поднимая волосы на загривке.       Очередной поворот, и сердце сбивается с привычного биения, когда вижу дверь комнаты из-за которой раздаётся требовательный плач. Десяток стражей под дверью. Дальнейший путь почти бегом, попытка толкнуть дверь прервана стражами, которые без каких-то церемоний отталкивают.       — Я хочу видеть сына… — шиплю сквозь зубы.       — Повелитель запретил, — сообщает страж.       Внутри начинает подниматься сила, влекомая гневом. Стражи не торопятся отступить, но заметно нервничают. Они — меньшая из проблем, и, когда на отведённой ладони начинает скапливаться сгусток генерируемой силы, благоразумно отступают. Путь открыт, но стоит попытаться повернуть ручку — провал. Дверь заперта.       — Где ключ?.. — вопрос сквозь зубы.       — У повелителя, — сглатывает начальник караула. — В комнате позволено находиться только кормилице и лекарю.       Прикрыв глаза, прислушиваюсь, что плачь доносится слева. Если выбивать дверь — напугаю, но не наврежу. Шаг в сторону источника звука, отведённая рука спускает сгусток, словно праща снаряд, но… Дверь гасит весь импульс полностью. По коже бегут мурашки и капли пота. Удары сыплются один за другим, но эффекта нет никакого. Только плачь усиливается в комнате. Остаётся прижаться к дереву, сползая коленями на пол. Почему-то я до последнего не хотела верить, что это произойдёт…       По коридору пролетает всхлип:       — За что?..       — Ты знаешь, — Мальбонте появляется в коридоре словно по волшебству, вздёргивая меня на ноги за локоть. — За каждую ошибку приходится рано или поздно платить, Виктория…       Волоком по коридору в сторону следующей двери. Эта не заперта. Он вталкивает меня в комнату, входя следом. Судя по всему, обитель кормилицы. Односпальная кровать, минимум необходимой мебели. Смахивает на мою комнату в школе, только на одного жильца. Меня толкают в одиноко стоящее кресло, заставляя упасть в него. По телу прокатывается волна послеродовой боли, но я не замечаю её, снизу-вверх глядя на того, чьё лицо холодно и надменно.       Губы кривятся, но слёзы высыхают, оставляя лишь гнев от запрета на поверхности:       — Мы заключили сделку, — напоминаю я.       — И ты же первой нарушила её условия, решив принять «отраву», — он насмехается, закладывая руки за спину и меряя комнату шагами. — Ты хотела избавиться от него, оттягивала всеми силами момент зачатия, предотвращала беременность и старалась её скрыть. Заслуживает ли он мать, желавшую его убить?..       Слова ранят, режут нервы на мелкие кусочки, но всё же шиплю в ответ:       — А заслуживает ли он отца-чудовище, силой принудившего меня дать ему жизнь?! Ты тоже далеко не агнец. Так о чём мы вообще сейчас говорим? Я хочу видеть сына! Время кормления уже прошло несколько раз!..       — У него есть кормилица. Поверь, эта проблема решается достаточно быстро, как и любая, что будет с Гидеоном связана, — правитель замирает, глядя в окно на ночную столицу. — Будь ты умнее: это бы не понадобилось, но выбор сделан был семь с половиной месяцев назад. И это было твоё решение, а не моё… И тебе посчастливилось отправить мальчишку в школу. Думаешь, я не знал, что именно он притащил тебе отраву? Глупец первое время даже не заметал следы. Торговка во время проверки воспоминаний выдала всех и каждого, — шаг вперёд, и он дёрнул меня за подбородок, заставляя смотреть в собственные глаза. — Последний свиток был с приказом казнить твоего секретаря, а не Сандеса! Я проявил милость, а ты отплатила за неё тем, что решила прикончить себя и сына!..       Я сглотнула, силясь сжаться в кресле, но взгляд выдержала:       — Прости… Я…       — Это уже не имеет значения. Твоё раскаянье не настоящее. Такая же фальшивка, как прежняя покорность и согласие на условия. Снова получишь желаемое и всё сначала… Тебе запрещено видеть ребёнка, — Мальбонте поджал губы, направляясь к выходу. Уже положив ладонь на дверную ручку, он с усмешкой добавил. — Впрочем, полагаю, воспитывать мне придётся не только сына, но и тебя, Виктория. Думаю, тебе следует «подумать над своим поведением». И если всё наладится… Возможно, я изменю своё решение.       — Но…       — Я всё сказал. Иди в комнату. Или не иди… — усмешка, — Теперь ты свободна. И радуйся, моя светлая половина, если бы не брачные узы, которые возможно расторгнуть лишь посмертно, твоя голова уже была бы похоронена там же, на твоём импровизированном кладбище. Не сомневайся.       Я наблюдала как закрылась дверь за его спиной, опустила голову на колени и завыла. Страхи обрели плоть. Кошмары давили со всех сторон и пополнялись всё более новыми деталями. Я знала, что ошибка будет наказана, предвкушала, что он отомстит. И вина… вина за этот проступок чувствовалась как никогда остро. Удушающий плач, который я не могла заткнуть около часа. Попытка встать на подрагивающие ноги закончилась тем, что я обессиленно упала обратно в кресло.       «Нужно что-то придумать…» — отчаянно мельтешит в мыслях. Но как быть, если он водит по моим мыслям пальцем, словно по зачитанной до дыр книге, в которой знает каждое последующее слово, каждую идею, что приходит в голову. Ещё одно усилие — колени дрожат, но делаю шаги к выходу, покидая комнату. Стражи расступаются, позволяя преодолеть коридор. Из-за двери всё так же раздаётся плач, режущий слух и остатки самообладания. Комната зачарована на мою силу. Открыть её можно только с разрешения Мальбонте, и никак иначе. Нет такой силы, что смогла бы выдрать кирпичи из стены, чтобы добраться до колыбели, забрать сына.       Мысли кружатся в голове, пока преодолеваю обратный маршрут в сторону башни. Нужно всё переварить. Отыскать выход. Покорность — я готова на неё. Но её никогда не будет достаточно, чтобы оставаться с ребёнком каждую свободную минуту. «Теперь ты свободна…». Нужна ли мне эта свобода? Теперь — едва ли. Только если заберу сына и смогу уйти туда, где не найдут. Вот только загвоздка — энергия. Он найдёт нас очень быстро. Стоит покинуть цитадель, и погони будут следовать одна за другой. И не факт, что я сумею отбиться от них.       Покои были заперты…       Я подёргала дверную ручку, но безрезультатно. Лицо исказила кривая усмешка: тоже ожидаемо. Эта комната теперь тоже не принадлежит мне. И не принадлежала никогда. Снова шатнуло — силы иссякали. Слишком много всего произошло за эти сутки. Пробуждение после долгого сна, роды, когда я даже не помнила беременности, не знала — как бы чувствовала себя, не наблюдала рост плода в своём чреве, запрет на то, чтобы видеть ребёнка… Волна ледяного ужаса от того, что действительно могла умереть и убить.       И смутная пока благодарность за то, что не позволили…       Сглотнув, посмотрела на бегущие вниз и наверх ступени. Знакомый маршрут — наверх. Добраться до площадки, улететь в другую башню… Не хватало лишь шагов Лейны за спиной. «Господи, её нет уже больше полугода…» — сглатываю пересохшим горлом, замерев у закрытой двери выхода на балкон, опоясывающий башню. Подрагивающие руки толкнули преграду, выпуская меня на обдуваемый ветром пятачок булыжного пола. Взгляд вниз к самому подножью… Там, где от белых стен расступается цветущий сад.       Кощунственная мыслишка о том, чтобы просто спрыгнуть и развернуться спиной вперёд — отброшена. «Я слишком долго шла на поводу у своих эмоций. Слишком много ошибок было совершено из жалости, сострадания, желания спасать и помогать. Мало кто утруждался тем, чтобы подумать о том, что чувствовала я сама всё это время. Сейчас у меня есть цель, и умирать можно только в процессе её достижения, а не сложив лапки, и позволив отдаться на воле судьбы…». Сглотнув, раскрыла крылья.       Полёт, но не в башню, а туда, где ромашки, мята и непонятный золотистый цветок, названия которого я даже и не знала. Слишком темно, но чашу фонтана видно издали. Вода всё такая же прозрачная, чистая… Я спланировала, опустившись ногами на усеянную осколками землю, проведя пальцами по водной глади, наблюдая, как луна пошла рябью. Зачерпнула воды, погружаясь в неё лицом, гоня усталость и страхи. Сейчас мне требовался трезвый рассудок, а не прежняя истеричность.       По лицу стекали в смешении пресные и солёные капли. Кажется, с момента попадания сюда, я могла бы наполнить слезами этот самый фонтан. Оставалось только поклясться себе, что причины для слёз впредь будут касаться не саможаления. Проведя ладонями по щекам, всё же смахнула капли, вдыхая запахи ночного сада, оборачиваясь к трём знакомым камням…       Почему-то я ждала, что всё заросло травой, но… «Надгробия» были ухоженными. Все три растения лишь закрыли цветы на время сумерек. Кто-то приходил сюда, ухаживая за ними. Едва ли Торендо… Если только по его велению. От Мальбонте такого и вовсе было глупо ожидать. Его скорбь истёрлась в пыль за века заточения, оставив лишь дыру в душе, которую он теперь попытается заткнуть Гидеоном. Но почему-то у меня трезвые опасения, что это ему не удастся. Сделав несколько несмелых шагов к центральному камню, я провела пальцами по самой длинной надписи.       «Ребекка Джин Уокер-Карлтон, 1960-1990-2016»       На губы наползла робкая улыбка, и я вздохнула:       — Мам, у тебя родился внук… Мальчик. Гидеон… — короткий вздох, словно в попытке собраться с мыслями: — Вот только, нужно спасать его и себя. Но я не знаю — как. И мне до дрожи хочется спросить у тебя, как именно ты бы поступила, окажись на моём месте. Сейчас, спустя время, я понимаю твой поступок. Попытку защитить нас, избавившись от Йора. Если бы в тот раз я не вмешалась, может, всё сложилось бы иначе, да?.. Что придумать, чтобы защитить моего сына? Что я должна сделать, если, кажется, бреду в темноте по узкому коридору без поворотов, который для меня проложили, а выхода из него не предвидится до самой смерти?.. — я усмехнулась, почти шёпотом добавив: — Которая и так не за горами…       Камень молчал, разумеется, но где-то в подкорке, я всё равно упрямо видела холодное волевое женское лицо той, кто нашёл бы идеальное решение, не позволившее потратить жизнь впустую. Опустив голову на грудь, я стоически держала глаза сухими. Ветер шептал листвой советы, которых не разобрать. И перед прикрытыми глазами проносились воспоминания, связанные с матерью. От раннего детства до последнего взгляда. Холодность и тревога.       «Ты сильная…» — то ли собственная мысль, то ли беззвучный ответ от той, кто всё равно останется за плечом.