Greta Svabo Bech & Ludovico Einaudi - Circles
Венеция. Венецианская республика.
1537год.
Солнечные лучи никак не оставляют в покое – Чонгук это чувствует сквозь закрытые веки, жмурится ещё сильнее, отворачивая голову, а после и всем телом елозит по постели, прячась от назойливых бликов. Чёрные кудри от незатейливых движений рассыпаются по белым наволочкам, а одеяло с плеч сползает куда-то к ногам, открывая миру взор на загорелое тело. Оно у него подтянутое и стройное, и от того Чон не прячет его – спит в одних пижамных широких штанах, как привык. — Что ты как ребёнок малый? — рядом раздаётся низкий бархатный голос, и Чонгук его на грани пробуждения слышит. Его нарочно пытаются вывести из грёз, снившихся ночью. Только попытки оказываются не слишком-то успешными: Чонгук нарочно накрывает голову одеялом, подцепив его ногой; вздыхает, обозначая тем самым то, что он набрал в лёгкие воздуха и напрочь отказывается просыпаться; и смачивает губы слюной. По комнате разносится тихий бархатный смех, а после кровать проминается под тяжестью чужого тела. Чонгука гладят по плечу через плотный пух, обтянутый тканью и что-то шепчут, только сложно разобрать что именно. — Ну же, Чон-и, пора просыпаться, — озвучивают уже громко, и Чон всё-таки улыбается. Ласковое прозвище греет душу. Первые две недели Давиан обращался к нему исключительно на «Вы», полным именем звал, но по прошествии месяца сменил фамильярность на дружеский тон, а официозное обращение – на тёплое производное от фамилии. Они сильно сблизились. И это чувство какой-то поистине особой связи меж ними притягивало с особой силой. Давиан Чонгуку слишком нравится. Даже больше, чем положено – он без зазрения совести может сказать, – лучшим друзьям. — Я тебя покусаю, если ты немедленно не соизволишь восстать из сонно-умертвлённых! Снова тихий бархатистый смех разливается у самого уха, и Чонгук всё же сбрасывает с головы одеяло. Он переворачивается на спину, и его встречает широкая лучезарная улыбка, от которой внутри что-то приятно трепещет. Она у Давиана чертовски красивая, и не влюбиться в неё – грех. Чонгук никогда не был святым, но тут словно уверовал в личное божество в лице привлекательного незнакомца, ставшего ужасно важным для собственного сердца. — Который час? — интересуется он и трёт руками глаза. — Почти девять. — Так рано?! — словно дитя, которое подняли на утренние классы, куксится Чон. Давиан снисходительно хмыкает. — Ты же не думал, что я позволю тебе спать до полудня? — он выгибает бровь, и это так маняще одурманивающе, что Чонгук непроизвольно кусает губу. — Сегодня весьма занимательный день. — И что это за день? Ему правда интересно. Всё, о чём рассказывает Давиан, интересно и завлекает настолько каждый раз, что оторваться попросту нельзя. То ли дело в неспешной речи, то ли в спокойном тоне красивого голоса, переливающегося нотами симфоний, то ли блеск лазурных глаз утягивает настолько, что кажется, будто под гипнозом находишься. Чонгук изо дня в день пропадает в сотне мелочей, из которых соткан случайный прохожий, а сердце из-за этого загнанным зверем носится по периметру возведённой собственноручно клетке. Только дело в том, что стальные прутья её с каждой минутой, проведённой возле Давиана, ослабевают и уже находятся на той тонкой грани, когда оно вырвется и во всю глотку завоет о чувстве влюблённости. Чонгук за месяц их увлекательного знакомства успел проникнуться загадочным «Лордом тьмы», как ежедневно зовёт себя Давиан, и это чревато кошмарными последствиями: первой светлой любовью. Кажется, последствия уже настигли. Давиан встаёт с кровати, освобождая всё её пространство для одного Чона, и задумчиво чешет подбородок. Делает вид, словно действительно о чём-то думает, вспоминает, но затем растягивает алые губы в подозрительно-счастливой улыбке и сбавляет громкость голоса до шёпота, открывая маленькую «тайну»: — Бал вампиров. Взгляд безумно возбуждённый (в хорошем смысле – хотя тут можно поспорить), а у Чонгука – становится слегка встревоженным. Про этих... существ он слышал не раз, в его родной деревне часто ходила молва о кровожадных нападениях (в одну из ночей половину жителей нашли растерзанными на пустыре), в которых обвиняли волков и медведей, но только были те, кто в панике запасался деревом и чесноком, истерически вопя, что дитя ночи – кровопийцы, – пришли по человеческие души, чтобы забрать их с собой на сторону Дьявола, ведь по приданиям считалось, что нечисть: вампиры, оборотни, ведьмы – и есть исчадья Ада. Чонгук был этим заинтересован. Его нещадно привлекало всё мистическое, таинственное, греховное с самых юных лет, и, вероятно, поэтому он так падок на соблазн: Давиан – один сплошной грех. Мужчина – а к нему мать взывала с детства, что однополая любовь ничто иное, как самая высшая ступень неизменной адской иерархии, истинный порок, за который в преисподней горят в самом жарком котле, – чертовски красивый и сексуальный с его-то утончённой статной фигурой и жилистым крепким телом, умный и начитанный; в таинственном притягательном ангельском взгляде пляшут черти, изредка лишая здравого смысла – так и хочется в их объятия пасть и поддаться искушению. Улыбка ужасно загадочная, внушающая то ли страх, то ли приятное волнение где-то в районе солнечного сплетения, а холодные пальцы (к этому Чонгук привык не сразу, пытался узнать, почему же они и в тепле столь ледяные, да только его игнорировали и отшучивались всё той же «голубой кровью»), что с недавнего времени ласково по утрам перебирают чёрные пряди волнистых волос, пускают по телу немыслимую дрожь. Дыхание спирает каждый раз, и как этому всему противостоять – неизвестно. Да и не хочется вовсе. Чонгук присаживается на кровати, комкая за спиной подушку, чтобы было удобнее, и взглядом обводит стройный силуэт, что в ночном бежевом платье выглядит отнюдь не женственно: наоборот, статно и умопомрачительно. — Бал вампиров? — переспрашивает он, хотя расслышал с первого раза. — Угу, — довольно растягивает гласные Давиан. — Никогда прежде не был? — выгибает бровь, а Чон мотает головой. Не был ни разу, но хочется теперь безумно. — Многое упускаешь. На чужих губах воспламеняется хитрая полуулыбка, схожая больше с оскалом. В небесном взоре вновь черти румбу отплясывают. — Что именно? — Чонгук укладывает руки на коленях, что подтянул к груди, и перебирает пальцами в нетерпении, постукивая кончиками по голеням, скрытым под слоем одеяла. Давиан щурится: — Хочешь знать? — а тон голоса неожиданно игривый. Флиртует? Определённо, да. Чон за месяц тесного общения каждый оттенок всех эмоций изучил вдоль и поперёк. А ему и нравится до урагана под рёбрами: флирт Давиана – соблазнение. — Что ж, — он внезапно возвращается на кровать к Чонгуку, подползая к его лицу на коленях, пока у его собеседника приятной судорогой сводит всё тело от дурманящей близости, и склоняется к уху, губами задевая ушную раковину, когда шепчет: — ты, мой прекрасный Чон-и, упускаешь шанс оказаться в лапах лорда тьмы. Знаешь ли, насколько он опасен? — Давиан выделяет своим голосом каждую букву в длинных словах, акцентирует внимание на выдохах, опаляет нежную кожу своим жарким дыханием, вводит в транс, продолжая: — Этот бал – его торжество, где каждый чествует того, кто подарил вампирам их бессмертную жизнь и наградил множеством привилегий: скорость, слух, зрение, обострённые чувства и крышесносные неконтролируемые эмоции... — у Чонгука сводит теперь и лёгкие, и в грудине жжёт, потому что Давиан (он хочет, надеется, что нарочно, а не случайно) кончиком языка задевает хрящик, опуская свою ладонь поверх чужой на колене. По-прежнему холоднее айсберга. — Море крови и грязных сплетен, — добавляет чуть голоса, но от придыхания не избавляется. — Вампиры существа хладнокровные, грешные. Не даром люди зовут исчадьем Ада: ужасны, коварны, извращённы и бесстыдны. Отродье, но такое привлекательное. — Чонгук согласен. Каждое слово внимает, потому что грезит встретить хоть одного. — И... — Давиан вдруг замолкает, выдерживая паузу, а Чон таит дыхание в ожидании. А после голос снова сходит на нет и шепчет так вкрадчиво и тихо, словно раскрывает великую тайну: — Чествуют они меня. Их лорда... Чонгук словно пребывает в трансе: слышит на грани сознания голос, пытается вникнуть в смысл чужих слов, но все они словно из-под толщи воды доносятся. Лишь обрывок фразы удаётся уловить, поэтому он перехватывает холодное запястья, когда Давиан тянется рукой к его затылку и немного отстраняет голову в сторону, фокусируя поплывший взгляд: — Что? — произносит он вполголоса, хмуря брови. — Что? — а Давиан передразнивает и улыбается хищно, понимая, что его точно услышали. — Ты сказал... — Да, Чон-и, — не отрицает, вновь приближаясь к чужому лицу, и его собственное в миг меняет облик: глаза наливаются кровью, под ними пульсируют переплетения синих чётко очерченных вен, и хищный оскал принимает ничуть не безобидную форму – острые клыки являются из розовых дёсен, готовые вот-вот впиться в чужую плоть. Чонгук гулко сглатывает, отползая на другой край кровати. Кажется, будто он спит. Ему мерещится увиденное, точно он настолько впечатлился красочным рассказом и словами, что всю сознательную жизнь были лишь сказками, и теперь воспалённое воображение подкидывает дурные картины, от которых кровь в жилах стынет и пальцы каменеют, не в силах пошевелиться. Только... это не испуг. Это удивительный восторг! — Ты... — и звук произнести сложно. Давиан ровно за секунду вновь принимает привычный человеческий взор, и от клыков не остаётся и следа, только оскал остаётся. Он откидывается назад и заливисто смеётся, словно умалишённый. Чонгук сходит с ума. И дышит через раз. Неужели перед ним настоящий вампир? Голова идёт кругом. Это сумасшествие! Истинное безумие! Но Давиан, что замолкает резко и неожиданно, вновь принимая сидячее положение смотрит так серьёзно и пугающе выжидающе, сводит с ума ещё больше нежели факт того, что перед ним всё это время был не человек. Существо другого рода, рождённое, чтобы сеять хаос. — Матерь Божья... — шепчет Чон, неверяще мотая головой. — Ты напуган? — он сокращает расстояние между ними ещё больше и елейным тоном шепчет почти в самые губы. Чонгук на долю секунды прикрывает глаза. Чужое огненное дыхание обжигает, а холод, исходящий от бархатной нежной кожи, что непозволительно сейчас близко, пускает по телу разряды тока. Устрашающий образ сводит с ума, а стоит открыть глаза, так и вовсе вводит в ступор. За секунду по лбу стекает капля пота от немыслимого желания, волной прошедшегося по каждому миллиметру тела; лёгкие горят от нехватки воздуха; а органы внутри трепещут: особенно сердце готово прорваться сквозь грудную клетку и вырваться на свободу. Он поднимает веки через несколько секунд, кажущиеся вечностью, и вновь встречается с кровавым взором. Только ему не страшно... Ему голодно. Голодно до этого самого взора, сводящего с ума. — У... Удивлён, — вдруг начинает заикаться Чонгук. — Я... Боже, не может такого быть... — Может, Чон-и, — а губы совсем близко, касаются губ напротив. — Ещё как может. Чонгук не успевает произнести и звука – бесстыдный глубокий поцелуй прерывает любые попытки. Лишь одна мысль остаётся необузданной и умалишающей: он влюблён в древнего вампира, и это чувство взаимно. Чонгук открывает глаза. Видения рассеиваются, оставляя после себя глубокие шрамы. Каждый раз кровоточащие, гноящиеся, причиняющие самый отвратительный вид боли – душевный. Они отказываются заживать, и раны эти нарывают снова и снова. Но счастья в них ровно столько же сколько и жестокого по отношению к себе отчаяния. От него появляется желание вырвать себе глупый орган, отказаться от того, что зовут человеческим – чувств, которые он считает низменными. «Тот, кого действительно стоит бояться, вряд ли когда-либо объявится, пересилив свой страх лишиться величия из-за низменности человеческих чувств». Он всегда так считал. Чонгук думает... думал, что это самое прекрасное чувство, которое он только когда-либо мог испытать. Не подозревая, что оно способно разрушать. И разрушает сейчас. За окном идёт дождь – словно город, наполненный теми моментами, навсегда оставшимися только между ними, чувствует эту тонкую грань: утром солнце грело, вечером чистое звёздное небо дарило покой, а ночь наполнена совсем иным. Она таит в себе всю искренность, что давно скрыта от чужих глаз, а здесь – родное. Здесь хрупкий карточный домик из любви был построен, а затем этой же любовью жестоко сожжён к чертям. Безжалостно, с истинным наслаждением. Чонгуку кажется, что огни фонарей – отблеск того пламени, бывшего апогеем его веры. Веры в то, что улыбка никогда не станет тенью невыносимого самоуничтожения, длящегося сотни лет. Пять веков. Сто восемьдесят две тысячи пятьсот дней. Четыре миллиона триста восемьдесят тысяч часов. Двести миллионов секунд, что пришлось прожить в агонии. Невероятные числа. Столь же невероятные чувства. Нельзя так любить. Это запрещено всеми законами. За это смертная казнь полагается, а Чонгук любит до сих пор. Бессмертной любовью любит. Не смог уничтожить её. Он с ней сдохнет. Собственноручно из себя сердце вырвет, но сдохнет с этими проклятыми, его личным Дьяволом, чувствами. Чонгук кусает щёку изнутри до привкуса крови во рту, языком зализывая рану, что сразу затягивается, и медленно с окна, за которым ливень хлещет по карнизу, переводит взор на кровать со взбитыми покрывалами. Тэхён спит крепко, приоткрыв губы; ресницы подрагивают, и Чону даже подходить не нужно, чтобы наслаждаться тем, как чёрный густой веер касается синяков под глазами – Ким спит мало, себя часто изводит до изнеможения. Чонгуку это не нравится, только он вслух не скажет. Просто не имеет право. А тот, кому все слова предназначены, не явится никогда. Тэхён слегка ворочается, пальцами сжимая край одеяла – снится что-то, – Чонгук тяжёлого вздоха не может сдержать: в голове только он. Давиан. Его любимое исчадье Ада. Его тьма, живущая в собственном сердце сотни лет. Чон поднимается с кресла, в котором сидел всё это время, и тихо, чтобы не разбудить Тэхёна, подходит к кровати. Что делает – сам не знает, но влечёт. Ужасно хочется ещё ближе, чтобы каждую родинку на столь чужом (до боли знакомом) лице рассмотреть. Присаживается аккуратно рядом и тянется к волосам, невесомо пальцами убирая упавшую на лоб прядку тёмных волос. Чёртова копия, и это сводит с ума. Каждый миллиметр, каждая морщинка, каждая клеточка знакома до дрожи в коленях, но человек ведь не тот, и что делать со всем этим безумством – Чонгук попросту не знает. Кажется, будто он знаком с вредным, настойчивым, противоречивым, до одури красивым детективом сотни лет, словно они самые близкие друг другу люди, а на деле – всего лишь иллюзия, от которой невозможно избавиться. Как бы ни уговаривал себя, что между ними связь ничтожно мала, а переубедить глупое влюблённое сердце получается с трудом. Тянет к Тэхёну, но оно до содранных в кровь ладоней цепляется за канаты, соединяющие с Давианом. Резонанс Вселенной. Ким во сне вновь ворочается, чмокает губами, облизывая их кончиком языка, вытягивает ноги и поворачивает голову точно к Чонгуку, отчего кудрявые волнистые волосы рассыпаются по подушке в беспорядке, рисуя на белом полотне незамысловатые узоры. Опять заставляют углубляться в воспоминания.Венеция. Венецианская республика.
1538 год.
— Чон-и, прекрати! — Давиан хрипло низко смеётся, выставляя ладони и упираясь ими в тёплую грудь напротив. Под ними бьётся сердце, вызывая приятный трепет. Чонгук и не думает прекращать: он совсем бесстыдно ведёт языком по крепкой холодной шее (привык за год к тому, что тело его мужчины извечно подобно айсбергу), оставляет следы своих зубов на коже – подражает возлюбленному, — целует до алых отметин, что практически сразу исчезают (от этого становится самую малость обидно), и терзает губы с впитавшимся в них привкусом крови. Поначалу, это безумно тревожило. Теперь – разжигает пламя в груди. Он полностью владеет Лордом тьмы и прародителем бессмертных. Чонгук владеет Давианом и его замершим навеки сердцем. Это ли не истинное безумие? Но такое чудесное. Чон снова ведёт губами по шее, ласкает ключицы, пока Давиан мечется из стороны в сторону, потому что прикосновения щекотны, и его волнистые русые волосы в полном беспорядке разбрасываются по белым подушкам, создавая прекрасный контраст. Чонгук безумно любит долгими горячими ночами зарываться в эти русые пряди пальцами, сжимать их, а по утрам нежно перебирать, даря ласку и заботу. Они по-другому и не умеют: год назад случайно сошлись возле Гранд Канала, и с тех пор неразлучны – друг за другом хоть на край света. Давиан откидывает голову, открывая доступ к своему телу, цепляется руками за крепкие плечи, но стискивает их так, что почти слышен хруст чоновых костей, когда тот пробирается горячими руками под ночную рубашку и большими пальцами трёт алые бусины сосков, пуская разряды тока. Только для него непреклонный владыка тьмы готов пасть на колени, что Давиан и делает, рывком за плечи притягивая Чонгука к себе и опрокидывая на кровать, чтобы взобраться на массивные бёдра, коленями упереться в перину и начать выцеловывать рельефный торс, клыками царапая кожу. Давиан ни разу Чонгука не кусал и даже не пытался – оставлял царапины, слизывал выступавшие капли крови, зализывал их языком, но никогда не пытался намеренно впиться в чужую плоть и испить до дна. Он занимался другим: игрался с ним, дразнил, мучил, нашёптывая, как сладка чужая кровь, как невыносим приятный аромат, как лёгкие сводит, но никогда не позволял себе большего. Чонгуку это изредка не нравилось. Он желал быть укушенным. Желал, чтобы его единственная и неповторимая любовь овладела им полностью. До последней капли. — Давиан... — Чонгук протяжно стонет, когда вампир проезжается собственным возбуждением по открытому торсу, и руки размещает на холодных округлых ягодицах. — Прекрати, нас ждёт завтрак. — Мой завтрак на сегодня ты, любовь моя, — шепчет вкрадчиво. Змей искуситель во плоти. — Сладкий, — поцелуй под рёбрами выбивает воздух из лёгких. — Такой прекрасный, — губы касаются впадинки меж ключиц. — Самый незабываемый, — вверх по кадыку и чуть левее. Там пульсирует вена. Чонгук таит дыхание, боится даже пошевелиться лишний раз – так и держит ладони на обнажённых ягодицах, – а острые клыки совсем невесомо царапают кожу. Он жмурится: то ли от накрывшего с головой возбуждения, то ли от ожидания самого желанного действия со стороны Давиана, но тот только ближе наклоняется к его уху, кончиком языка ведёт по хрящику (любит так сводить с ума разнеженного возлюбленного) и снова шепчет, чаруя голосом: — Не сегодня, Чон-и. И за секунду оказывается в другом углу комнаты, возле трюмо с аккуратным зеркалом. Причёсывает гребнем густые шелковистые локоны. Чонгук, не чувствуя больше присутствия тяжести любимого, разочарованно вздыхает и обесиленно роняет руки вдоль собственного тела. — Истинный Дьявол. — Он самый, — улыбается, что ни на есть довольно, — и ты любишь этого Дьявола всем своим чистым сердцем. — Сильнее тьмы в твоих руках лишь моё сердце, милый, — улыбается в ответ Чон и поворачивается на бок, наблюдая за тем, как Давиан сбрасывает с себя ночную рубашку и, подмигнув, в неглиже скрывается за ширмой с ванной. Сильнее тьмы в твоих руках лишь моё сердце... Первое, что сказал Чонгук до примитивного «Я люблю тебя» тому, кого когда-то считал всем своим миром. Смотреть на спящего Тэхёна рядом становится невыносимо. В воспоминаниях один лишь Давиан, и Чонгуку кажется, что он в эту самую секунду, когда детектив поворачивается к нему лицом, накрываясь одеялом по шею и вытягивая руку из-под него так, что видна одна лишь ладонь, вернулся в прошлое: к нему точно так же поворачивался он и ждал, когда к нему прикоснуться, чтобы разбудить и поприветствовать утренним поцелуем с тихим и нежным: «Доброе утро». Болезненная ностальгия. Невероятное ужасное сходство. Чонгук неосознанно тянет свою ладонь к чужой, касается кончиками пальцев горячей кожи (как же смешно от того, что ранее она была ледяной и вызывала табун мурашек по коже), а затем смотрит точно в закрытые глаза и шепчет, боясь что его слова будут услышаны не тем, кому они адресованы: — Я невозможно скучаю... Очень болен образом, ставшим клеймом на чистом и любящем до одури сердце. Почти умирает (и снова чёртова ирония – и так мёртв сотни лет), желая вновь хоть на секунду оказаться рядом и сказать заветные слова в лицо. Чтобы просто знал. Чтобы чувствовал, что, несмотря на всю причинённую боль, по-прежнему любим. — Невозможно, — повторяет, а шёпот душераздирающий. Тихий вопль. — Я прощу всё, клянусь. Лишь бы увидеть тебя хоть раз. Он ведь даже не знает, жив ли Давиан – не видел его почти пятьсот лет, огромный промежуток времени. Исчез. Растворился одним поздним вечером и больше не вернулся, оставив после себя бессмертие, аромат крови и ледники под рёбрами. Чувство вечной любви не забыл поселить. Тэхён вдруг причмокивает губами, жмурится во сне. Чонгук сразу отдёргивает руку, прикладывая её к своей шее, растирает затёкшие мышцы, но Ким не просыпается: ворочается, сжимает ладонь, словно ощутив, что в ней чего-то не хватает, и отворачивается, предоставляя теперь широкую спину исповеди. Чон шумно выдыхает и обеими ладонями трёт лицо. Оно не краснеет, а наоборот – бледнеет, становясь почти незаметным в полумраке комнаты. Будь его сердце живо – точно бы сошло с ума от скорости, с которой готово было бы вырваться из груди. Он прикрывает глаза вновь, прогоняет от себя настойчивый каскад льющихся беспрерывно картин прошлого и прикусывает губу. Хочет безумно продолжить, из уст мысленно льётся: «Пожалуйста, скажи, что ты жив. Подай знак, я ведь так безумно переживаю, так жду встречи, вновь прижаться к груди и сказать как невыносимо люблю. Хочу просто вновь быть рядом», но он молча поднимается с кровати, прячет руки в карманы брюк и, последний раз бросив через плечо усталый взгляд, выходит из комнаты, оставив в её стенах свои нелепые признания. Глаза открывает Тэхён.***
Просыпаться утром не хочется совсем, особенно когда в воздухе царит атмосфера непредвиденного отпуска, за окнами вовсю уже солнце прогревает неусыпанный покрывалом снега асфальт, снится что-то незамысловатое и приятное, не преследует двойник, забравшийся в подсознание слишком глубоко, но Тэхёну всё же приходится открыть глаза – присутствие Чонгука ощущается чуть ли не за километр. Оно с ночи ощущается, но об этом Ким молчит. Он спал. Должен был. Только не удалось, когда дрожь голоса била по ушам. И по сердцу тоже. Тэхён сонно трёт глаза, присаживается на кровати и поднимает взгляд на слегка поплывший силуэт вампира, что стоит возле постели и настойчиво смотрит, будто пытается загипнотизировать. — Если ты забыл, внушение на мне не работает. Не пытайся, — хмыкает детектив. Чонгук привычно усмехается: — Да? — наигранное расстройство проскальзывает в голосе. — Жаль, а так хотелось подчинить тебя своей воле. — Не дождёшься, — фыркает в ответ Тэхён и снова падает на подушки, принимаясь тянуться, чтобы размять мышцы после сна. — По какому поводу ты стоял у меня над душой? — Надо было пнуть тебя? — поправляет ворот рубашки Чон. С самого раннего утра выглядит сногшибательно. Даже становится интересно, есть ли в его гардеробе что-то попроще, чем костюмы, рубашки и пиджаки? — Ты так и нарываешься на кол в плече. — Силёнок хватит? — вампир выгибает бровь и кончиком языка проводит по верхней губе. Снова полон сарказма, словно не он ночью готов был пасть на колени и умолять Господа Бога о возвращении Давиана, по которому невозможно скучает... Тэхёна эта двойственность сводит с ума – он никак не может понять, где же та грань между его искренностью и защитной плёнкой засранца с ядом в словах. Когда он успевает переключаться? Неужели сотни лет душевных терзаний и многочисленных страданий заставили быть таким... мертвенно холодным? У детектива зачастую мозг отказывается работать (а он, к слову, весьма не глуп), и что-то в солнечном сплетении тянет от того, насколько Чонгук мастерски лжив в своих истинных чувствах и желаниях. Скрывается гениально. А так хочется ему хоть чем-то помочь, чёрт его дери. — На тебя я всегда их найду, — вопреки своим настоящим мыслям, хмыкает Тэхён. — Надо будет как-нибудь устроить с тобой спарринг. Проверим твои навыки охотника на вампиров. — Я охотник только на одного вампира в этом мире, Чон, — Ким закатывает глаза. — И это ты. — И почему же твоя жертва всё ещё не получила свою кару, если ты вторые сутки находишься с ней столь близко? — явно издевается Чонгук. Потому что ты и так достаточно настрадался, мазохист чёртов, думает Тэхён. — Потому что пока мы находимся в Венеции, ты поклялся меня защищать, — озвучивает вслух. — Хочу удостовериться, что хоть в чём-то я могу тебе верить. — Ты мне не доверяешь? Всё ещё? — Представь себе. — Какая жалость, — опять наигранная печаль. Тэхён её в чужом тоне отчётливо улавливает, поэтому внимания не обращает. — Даю тебе десять минут на сборы, — вдруг меняясь в голосе – он становится более строгим, – Чонгук разворачивается и направляется на выход, задерживаясь у двери, чтобы договорить, — Мы идём завтракать и за смокингом. — За смоки... Чего? — удивлённо вздымает брови детектив, снова присаживаясь на кровати от подобного заявления. Какой к чёрту смокинг? — Ты собрался идти на бал в полицейской форме? Или в своей потрёпанной жизнью куртке? — тихо хмыкает Чон. — Я не настолько богат, чтобы ходить в костюмах как ты, — с нескрываемым возмущением, Тэхён рисует в воздухе рукой круг, обводя фигуру Чонгука, на котором светлая рубашка, заправленная в чёрные классические брюки, явно стоящие пару сотен долларов, выглядят и так достаточно презентабельно. Даже слишком, сказал бы Ким. Он бы и поездку в Венецию не смог бы потянуть, если бы Чонгук не согласился добровольно оплатить билет на самолёт. Зарплата детектива не столь велика, и за такую щедрость уже стоит сказать спасибо. Тэхён действительно благодарен ему, только вслух не скажет. Чтобы не зазнавался. — Поэтому мы и идём за смокингом, — кивает своим же словам. — И да, десять минут. И уходит из спальни, оставляя за собой шлейф приятного аромата терпкого парфюма. Такой же терпкий, как сам Чонгук. Сложный и многогранный. С редкими, еле уловимыми нотками пряностей, которые, чтобы разобрать в многоцветии горечи, нужно постараться. Копнуть глубже, долго и тщательно разбираться, выискивая нить среди тысячи других. Тэхён уверен, что если так же долго разбираться в Чоне, то есть возможность понять его настоящего. Днём – язвительный, беспрецендентный, несломимый и мудрый, наученный долгими годами жизни, мужчина, знающий, что всех бесов нужно таить в себе, запереть в глубине раненной души и не выпускать на волю, дабы не казаться слабым и беззащитным; а ночью, когда никто не видит и не слышит его настоящего – сломленный чужим предательством и обманом парень, когда-то полюбивший самое жестокое существо на свете и сумевший подчинить его ледяное мёртвое сердце своему – чистому и живому. Истинных причин Ким, кажется, никогда не узнает – его и близко к этой теме не подпускают, даже начать разговор «о себе» не позволяют, решая, что каких-то самых банальных сведений достаточно, чтобы находиться вместе продолжительное время, но Чонгук и понимать не желает, что зла ему не причинят. Любил ли Давиан Чонгука – загадка для всех. Особенно для Тэхёна – Чон, может, и знает ответ на этот вопрос, хотя и тут уверенности нет: разве любящий человек оставил бы своего партнёра, разбив вдребезги хрупкое сердце и исчезнув, канув в лету, словно его никогда и не существовало? Но то, что Чонгук любил – самая верная правда из всех существующих. В этом он убедился сам, когда посреди ночи, ощутив чужие холодные касания к своей огненной коже, услышал, как надломленно шёпот резал без ножа ушные перепонки и собственный глупый человеческий орган, способный чувствовать. Тэхён – далеко не бездушная машина, он видит всё и слышит тоже, потому даже если не хочет, то переживает, теперь зная, как отразились на, тогда ещё юном и только-только познающем жизнь Чонгуке, отношения с покровителем тьмы и прародителем хаоса. Такое не пережил бы и закалённый жизнью детектив Ким Тэхён. Как сотни лет держится Чонгук?***
Под недовольное бурчание Чона, потому что на сборы у Тэхёна ушло около получаса, они всё-таки спустились завтракать в небольшое уличное кафе, находящееся совсем недалеко от домика. Чонгук, видимо, наплевав на все правила морали и собственное «благородство», о котором твердил без устали, «позавтракал» очередным прохожим, затащив молодого туриста в самый дальний уголок тихого переулка, отпустив того с внушением, что с ним всё в порядке и ничего не произошло, а сам Ким, решив, что его уже не исправить, заказал за счёт Чона карбонару и свежий мохито, заправив всё это малиновым чизкейком и латте на кокосовом молоке. За недолгой трапезой детектив вновь попытался включить все свои профессиональные навыки, узнать хоть что-то о жизни скрытного «друга», начиная с самых простых тем: образования, увлечений и каких-нибудь глупых жизненных историй, но в очередной раз услышал отказ и раздражённое: «Ешь молча, а то подавишься», и замолчал, со вздохом убедившись, что это действительно бессмысленно. После завтрака прошлись по паре улочек, чтобы потянуть время, и только потом Чонгук наконец-то повёл его к машине, которую они оставили в переулке, а после отвёз в самый центр красочной Венеции к бутику, что с виду напоминал самые дорогие резиденции модных домов: невероятно роскошный и кричащий о том, что любой образ здесь будет стоить десятки тысяч евро. Тэхён всеми силами пытался переубедить Чона, что это вовсе ни к чему, что такие траты на него это уже перебор даже для «знакомых», а уж особенно для человека, которого вампир просто взялся сопровождать в чужой стране и беречь от опасности, но Чонгук всё равно настоял, чуть ли не силой затащив внутрь магазинчика, похожего больше на чёртов подиум. — Ты собрался меня позорить? — возмущался Чон на очередные протесты, когда Тэхён ходил меж немногочисленных рядов и рассматривал всех цветов дорогие наряды из натуральных тканей, сшитых точно вручную, кропотливо и аккуратно. — Это не посиделки с друзьями. И больше никаких аргументов Чон и слышать не собирался. В итоге после долгого выбора, от которого у детектива захватывало дух и тряслись руки от увиденной дороговизны, сошлись на классическом чёрном смокинге, к которому шли ужасно тесные в бёдрах брюки и белая рубашка с галстуком-бабочкой. — Выглядишь... необычно, — комментирует он, когда оба уже стоят в гостиной дома. Чонгук – оперевшись спиной о стену и скрестив руки на груди, Тэхён – возле зеркала, рассматривая себя в полный рост. Ким действительно выглядит слишком... пафосно для самого себя. Привыкший прятать своё худощавое мягкое тело под тонной оверсайза, он смотрит на своё отражение с явным отторжением действительности, которую там наблюдает: брюки, севшие на стройные длинные ноги точно вторая кожа, делали их визуально длиннее и тоньше; рубашка чётко выделяла талию, которой Тэхён откровенно стеснялся, считая, что она для мужчины чересчур узкая; хвост смокинга подчёркивал высокий рост, делая его фактически дылдой, особенно по сравнению с проекцией Чонгука, кажущегося меньше обычного, стоя сзади. И весь этот образ в целом был просто не его. Давиана. Именно его сейчас Тэхён видел в собственном отражении. Это не на шутку пугало. И восхищало. — Тебе идёт, — разрывает тишину голос Чона, и детектив переводит на него взгляд, замечая усмешку на тонких губах. — Не отличить от повелителя тьмы, — озвучивает прежние мысли вслух детектив, зеркаля усмешку. — Лорда, — кивает Чон, отлипая от стены и медленно вышагивая в сторону Тэхёна. — Он называл себя Лордом Тьмы. — Самовлюблённо. — Очень в его стиле. — Наверное, мне до его чувства собственного достоинства слишком далеко. Как Вселенная умудрилась так пошутить и именно меня сделать его двойником? — Да уж, — вампир вздыхает и становится за спиной Тэхёна. Не прикасается, убрав, как и всегда, руки в карманы брюк, но достаточно близко, потому что Ким спиной ощущает крепкую грудь. Чонгук ловит его взгляд через отражение в зеркале, смотрит насквозь, словно пытается вглядеться во что-то через призму реальности, и без доли единой эмоции проговаривает: — Она определённо издевается. А в глазах читается недосказанное: «... надо мной». — Меня могут спутать с ним, – как это сделал ты. — Тем более в твоём присутствии... — Не спутают, — уверенно отвечает Чонгук. — С ним на балу я появлялся лишь единожды, а он лично не присутствовал на нём около пятисот лет, — всё так же уверенно продолжает он, но в воздухе повисают нотки обиды и лёгкой озлобленности. — Сомневаюсь, что хоть кто-то ждёт его визита. Но ты ведь ждёшь, вспоминает его мольбы Тэхён, пока Чон всё ещё стоит за его спиной, прожигая взглядом, словно пытается прочесть мысли, ты ведь ждёшь, признай это. — Тем более, — резко сбавляет громкость голоса вампир и кладёт на левую лопатку Кима – там, где сердце, – ладонь, большим пальцем водя по выпирающей кости, — биение твоего человеческого сердца слышно за сотни миль. Ложь. Оно у Тэхёна в эту самую секунду остановилось к чёртовой матери, потому что касание кажется ужасно трепетным и ласковым. Будто Чонгук этим самым жестом разделяет их – его и Давиана, – проводит черту, указывая на то, что они внешне хоть и идентичны, но внутренне – небо и земля, пламя и лёд, меж которыми общего и в помине нет. Успокаивает, зная, что Тэхён этому «подарку» судьбы не рад совершенно. ― Вампиры купятся на биение сердца? ― Тэхён гулко сглатывает – ладонь по-прежнему очерчивает выпирающую кость лопатки, и холод кожи просачивается через немногочисленную одежду. Словно Тэхён обнажен. ― Каждый бессмертный знает, что у Давиана и вовсе сердца нет – там огромная непробиваемая глыба, о которую можно расшибиться насмерть, особо не стараясь, ― у Чонгука в голосе проскальзывает сталь, но она в секунду меняется на небывалое спокойствие. ― Не стоит переживать, что тебе начнут кланяться в ноги и воспевать дифирамбы. Этого не любил даже он. ― Неужто его гордыня не такая уж и великая? ― не сдерживается от смешка детектив. Провозглашать себя Лордом тьмы и не любить дифирамбы в свою честь? Что-то явно не складывается. ― Его величие порой зашкаливало, но стоило кому-то начать восхвалять, как он сразу же готов был голыми руками вырвать сердце, напоминая о том, что он – чудовище, которого стоит бояться и обходить стороной, а не восхищаться и целовать руки. ― Чёртов псих… ― В этом его изыск, ― пожимает плечами Чон. Вампир, едва касаясь, проводит ладонью по хребту Тэхёна, вынуждая тем самым в очередной раз задохнуться от ужасной близости и неоднозначных прикосновений, и в два шага отходит назад, поправляя кудрявые чёрные волосы рукой, оставляя произошедшее без какого-либо должного внимания. Для него это не более, чем безобидные игры. Для забывшего о возможной человеческой ласке Тэхёна – чуть ли не потоп всемирного масштаба. На этом нет смысла зацикливаться, Чонгук не раз касался его куда более интимно (всё ещё в воспоминаниях разговор перед подъездом и пальцы, вырисовывающие узоры на горячей шее, покрывающейся мурашками от холода чужой кожи), но каждый раз попытки сопоставить слова, действия, теперь прибавившиеся ко всему прочему ночные откровения, о которых детектив по-прежнему молчит, чтобы не раскрывать и без того глубокие гноящиеся раны на влюбленном долгое время умершем сердце, вгоняют в больший ступор. Чонгук так ведёт себя лишь потому, что видит в Тэхёне свою причину, по которой научился смешивать воедино неконтролируемую ненависть и агрессию с мучительной, не оставляющей в покое растерзанную душу, любовью? Или на это есть другие причины? Ким глубоко вздыхает, наконец-то больше не ощущая давящего позади себя присутствия, руками проводит по лацканам смокинга, приглаживая их (как будто он и так не слишком идеально сидит на теле), и разворачивается к Чонгуку лицом. Тот стоит посреди комнаты, устремив взгляд в невидимую никому, кроме самого вампира, точку в стене. О чём-то задумался. ― Через сколько мы выезжаем? ― тихо спрашивает Тэхён. Чон поднимает глаза, впечатываясь таким же растерянным взором в глаза напротив, и кусает губу, прежде чем, внезапно, сухо ответить: ― Через полчаса. Сделай что-то с волосами – выглядит нелепо. Тэхён не успевает моргнуть глазом – Чонгук исчезает из комнаты за считанные секунды. Детектив растерянно смотрит перед собой, а затем поворачивается снова к зеркалу и пальцами распределяет волнистые пряди каштановых волос, обрамляющих лицо. Точно такая же причёска была у Давиана на единственной ветхой фотографии.***
BTS - Black Swan (Orchestral version)
В этот раз Тэхён не опаздывал: как и сказал Чонгук – через полчаса они спустились вниз (опять же, не сказав друг другу и слова), и уже на полюбившейся Киму машине отправились в центр города. Как уже в пути рассказал Чон, прервав затянувшийся меж ними обет молчания, бал начинается на главной центральной площади Венеции – площади Святого Марка. Там, за два часа до полуночи, начинают собираться вампиры, прикрываясь образом именитых лиц многочисленных стран, общаются с простыми смертными – зеваками и туристами, решившими посетить необычное мероприятие, пропитанное множеством тайн, мистикой и атмосферой крови и смерти, – находят себе ужин, в качестве этих самых туристов и зевак, а затем, с наступлением полуночи, когда, по преданиям, оживает нечисть и вампиры выползают из своих гробниц на охоту, отправляются к тому, к кому с самого начала Чонгук и ведёт Тэхёна. Второй по старшинству после Лорда тьмы вампир, имеющий огромное влияние на себе подобных. Первый человек, обращённый кровью ребёнка-полукровки. Тэхён, узнав это, не упустил возможности подсчитать, что неизвестному вампиру точно более тысячи лет, и вновь удивиться тому, что и влиянию Чонгука действительно можно позавидовать. О неком О Хане он говорил в лёгкой дружеской форме. Знакомы они, явно, давно. Уже на подъезде к Сан Марко, Тэхёну захотелось вернуться обратно. Это был не страх перед тем, что сейчас он фактически окажется в логове вампиров и чувствовать себя в безопасности как в «Кровавой луне», он точно не сможет: здесь каждый кровопийца был ему незнаком, а воспринять его могли не так, как ожидает этого сам Ким – со злобой, презрением и нескрываемой агрессией. Поразительное сходство с Давианом тоже не играло на руку. За этот факт детектив боялся больше всего, и то, что рядом с ним всё время пообещал находиться Чонгук, поклявшийся защитить в случае опасности, не особо помогало унять тревожность. Каждый из присутствующих определённо мог быть гораздо старше Чона, а Тэхёну известно – чем взрослее вампир, тем он сильнее. Солнце недавно скрылось за горизонтом, погружая самый романтичный город Италии в приятный глазу сумрак, развеянный местами рыжими огнями фонарных столбов, но сама площадь словно сияет изнутри. Чонгук паркуется неподалёку, перед самым входом, что сегодняшней ночью украшен веретеном кроваво-алых лент, и поворачивает голову к Киму, прицепившемуся взором к столпотворению в самом центре – будто миллионы человек собрались на крохотном каменистом помосте, готовые к собственной смерти от рук вампиров. ― Боишься? ― спокойно спрашивает Чон, но тон скорее утвердительный. Тэхён же слышит вопрос – утверждать, что страшно, не станет. Ему ничуть не боязно – тревожно, но не до дрожи в коленях и заледеневшей в венах крови. ― Нет, ― отвечает уверенно и переводит взгляд на вампира, признаваясь: ― Такое ощущение, что я не в своей тарелке. ― Такое количество незнакомых вампиров не твоя привычная компания друзей, ― факт, от которого отказываться нет смысла. ― Главное, не отходи от меня далеко. Здесь собрались те, кому нет дела до того, кто такой Ким Тэхён и по какому поводу он прибыл на бал. Ты – человек, и это главный фактор, из-за которого тебе уже будут здесь не рады. Для всех них ты – пища. И значения не имеет, что каждый второй здесь лично был знаком с Давианом. Они и не посмотрят на то, как сильно вы похожи. Учуют запах свежей крови, услышат гул твоего сердца – ты труп. Это всё очевидная истина, о которой Тэхён и сам успел подумать, пока за окнами проносились уже знакомые улочки Венеции, но от слов Чонгука легче не становится. Он нагнетает в попытке предупредить, чтобы детектив был настороже, не лез на рожон, что вполне не исключено, но становится ещё больше не по себе: в солнечном сплетении предательски тянет и ладони потеют. На словах казалось ерундой. На деле – чертовски волнует. ― Я знаю, ― кивает. ― Пойдём уже. Нам, кажется, пора. Чонгук одобрительно усмехается, принимая такой настрой, и первым выходит из машины. Тэхён – следом за ним, держится рядом, как и просили, спину держит ровно, хотя хочется согнуться в три погибели и спрятаться: взгляды атакуют с первых секунд, стоит только появиться на площади. Как выглядит Сан Марко обычно, он не знает, но сейчас она будто залита кровью. В воздухе стоит плотный аромат металла. Чонгук морщится, что Тэхёна даже немного смущает – вампир морщится от запаха крови, — проходит меж двух мужчин, провожающих их заинтересованным взглядом, боком протискивается сквозь компанию смеющихся девушек, что своего истинного облика не скрывают: белки глаз будто воспалены, кожа ужасно бледная, клыки выпирают и стучат о края бокалов, в которых, судя по всему, смешано шампанское со свежей человеческой кровью. Где-то рядом доносятся и детские голоса, и Тэхён думать не знает что: тоже обращённые в совсем юном возрасте, или пришли с родителями, не знающими, что творится на центральной площади Венеции на самом деле. Чонгук идёт, не обращая ни на кого внимания, но стоит немного пройти столпотворение вампиров – яснее белого дня, что все присутствующие здесь именно представители бессмертных, – он протягивает свою руку назад, к Тэхёну. Детектив непонимающе хмурится, останавливается посреди площади, и Чон, не услышав за своей спиной шагов, останавливается тоже, через плечо бросая на Кима взгляд. ― Дай мне свою руку, ― поясняет он, продолжая стоять с протянутой ладонью. ― Не хватало ещё потерять тебя здесь. Тэхён молча, но свою руку в ответ протягивает, горячими влажными пальцами касаясь чужих и холодных. Чонгук резким движением притягивает его ближе к себе, перехватывая всю ладонь и сжимая её в своей, и продолжает спокойно идти дальше, в то время, как сам Ким покрывается волной мурашек. Не в первый раз замечает, что от чужих прикосновений становится то ли приятно, то ли непривычно так, что чувство неловкости накрывает с головой. Когда наконец-то вся площадь оказывается позади, стихает гул голосов, перебиваемый музыкой, льющейся, кажется, отовсюду, Чонгук тэхёновой руки не выпускает. Он продолжает идти вперёд, туда, где уже нет ни единой живой души, темно ужасно, что не видно ни черта, и сворачивает за угол. Тэхён ахает в удивлении, когда перед глазами появляется внушительных размеров особняк, которого, определённо, здесь не было. ― Нам сюда, ― указывает головой на строение Чонгук, выпуская из своей руки руку детектива. Тот машинально трёт её второй ладонью. ― Нас ждут. ― Откуда здесь особняк? ― хмурится Ким, осматривая здание, что выглядит слишком внушительно и помпезно в тихом переулке. Как он вообще сюда смог поместиться? ― То, что должно оставаться в тайне, порой скрыто от людского глаза. ― Впечатляюще. Тэхён когда-то что-то слышал о том, что существует магический барьер, способный скрыть предметы от посторонних глаз, но никогда не думал, что сможет хоть раз в жизни увидеть его действие вживую. Поражает, хотя стоило бы уже к подобным метаморфозам в своей жизни привыкнуть. Возможно ли к такому привыкнуть вовсе? Чонгук к особняку идёт первым. Тэхён ступает следом за ним, одёрнув на себе смокинг, но, поднимаясь по массивным ступеням, он не успевает дойти до дверей, как те открываются, а на пороге появляется незнакомый детективу мужчина средних лет и азиатской внешности. Невысокого роста, с коротко стриженными волосами, уложенными на один бок с зачёсом назад, в классическом костюме и обворожительной белозубой улыбкой он выглядит максимум лет на тридцать пять. Только когда он протягивает руку Чонгуку, растягивая его имя, словно встретил старого знакомого, до Тэхёна доходит, что это и есть тот самый О Хан – древний и самый влиятельный после Давиана вампир «Той Стороны». ― Не верю своим глазам! ― голос у него приятный: бархатистый, низкий, ровный, без лишних напускных интонаций. — Лорд тьмы решил спустя полтысячи лет заглянуть на собственный праздник жизни? Тэхён раскрывает было рот, чтобы возразить, но Чонгук успевает сделать это быстрее, привычно холодно и строго: — О Хан, это Ким Тэхён. И он человек. Первый на моей памяти двойник Давиана. — Двойник? — усмехается мужчина, растягивая тонкие губы. — Не думал, что смогу встретить подобных хоть раз. Но ты прав, Чон, — кивает и протягивает руку Тэхёну Хан. — Слышу, как течёт по твоим венам кровь. Я, признаться, удивлён и рад встрече. Тэхён сказать тоже самого не может – отчего-то О Хан вызывает в нём чувство настороженности и повиснувшей в воздухе угрозы, – но ради приличия протягивает свою ладонь в ответ, и её сжимают так крепко, что детектив, кажется, слышит хруст собственных костей. — Взаимно, — всё-таки выдавливает он из себя, почти выдёргивая свою руку из цепкой хватки древнего вампира. На это Хан улыбается достаточно едко. Тэхёну снова становится не по себе. Радует лишь присутствие Чонгука рядом, что невесомо касается своей рукой его локтя, подбадривая. Он ему за это чертовски благодарен. — Проходите и чувствуйте себя как дома, дорогие гости, — вежливо предлагает вампир и отходит на пару шагов назад, приглашая войти. По сложившейся традиции, Чонгук проходит внутрь первым, а Тэхён вновь следует за ним, ёжась и еле заметно мотая головой: внутри гораздо холоднее, чем на тёплой венецианской улице. Пространство пропитано холодом, и что-то подсказывает, что это далеко не стечение обстоятельств. О Хан выглядит опаснее Давиана, и это отчётливо чувствуется по его величавой гордой походке, сложенным за спиной рукам и голосу – ровному, бархатистому, ласкающему слух, что определённо предостерегает. Внутри особняк выглядит не менее величественно, чем снаружи: преисполнен золотыми и алыми оттенками; в просторном холле виднеется массивная дубовая лестница с крупными поручнями, ведущая наверх; мраморные полы отражают их силуэты и разносят по воздуху эхо от стука каблуков на дорогих ботинках. Выглядит всё это чертовски маняще и привлекательно, но с тем же пугающе мрачно – словно оказался в логове опасного хищника. — Как ты поживаешь? — начинает беседу Чонгук, пока они втроём выходят из холла в узкий коридор, а затем входят в не менее просторную гостиную в тех же тонах с огромным овальным столом по центру и несколькими резными стульями, обитыми красным бархатом. Там же в углу стоит широкий диван, пара торшеров по обе стороны, на стенах развешаны многочисленные картины, точно подлинники, а у центральной стены – трюмо с потёртым зеркалом, припорошенное слоем пыли. Тэхён словно оказался в особняке самого Графа Дракулы. — На ноющие суставы не жалуюсь, — добродушно отвечает Хан, разливая по гостиной отзвук тихого хриплого смеха. Это шутка про возраст? — Радует, — Чон соглашается. — Что-то необычное происходило? Или всё как и прежде? — Смотря, что ты подразумеваешь под необычным, — хмыкает вампир. — Явление двойника нашего любимого Давиана уже необычно, не так ли? — и бросает взгляд на замершего у стола Тэхёна. Холодный и прожигающий этим самым холодом до дыр. Гниющих и кровоточащих. А в слове «любимый» так много желчи, что будь Ким более восприимчив, то точно ей бы захлебнулся. О Хан терпеть не может Давиана? Или тоже оказался жертвой его эгоистичности и надменности? — Я имел в виду здесь, на балу, — резко отвечает Чонгук. Тоже недоволен тем, с каким ядом отзывается о Давиане Хан. — Ах, здесь... — О снова смеётся и подходит к небольшому стеллажу с коллекцией дорогого алкоголя. Такому же, как и дома у Чонгука. Только выбор здесь гораздо больше и явно богаче. — Всё по-прежнему. Через пару часов свита переместится сюда, так что мы с вами уж точно не заскучаем. Тэхён, — обращается к нему Хан, и Ким снова игнорирует едкий тон, с которым было произнесено его имя, — как ты себя чувствуешь? Среди... нас? Среди чужих и незнакомых вампиров Тэхёну ужасно некомфортно. Ему прельщает и радует сердце лишь тогда, когда он находится с друзьями, что сейчас за тысячи километров совершенно одни, да и присутствие Чонгука в его жизни не так тяготит, но чтобы не выдавать свой скептический настрой и настороженность, детектив натянуто улыбается и перемещает руки из-за спины на спинку стула. — Если Вы о том, что я боюсь подобных вам, — указывая и на Хана и на Чонгука, — существ, то нет. Я привык находиться в обществе вампиров, так что не стоит так переживать обо мне. — Колок на язык, — словно думая о чём-то, растягивает слова древний. Чонгук хмурится, выгибая одну бровь. — Ты не изменяешь себе, Чонгук, — обращается уже к Чону Хан. — Твоя слабость к... подобным Давиану всегда тебя губила. А тут ещё и тот же очаровательный взгляд, обольстительная улыбка и стальной характер... Ты снова в сетях, дорогой мой. Тэхён от услышанного удивляется не меньше Чонгука. Тот хмурится ещё сильнее, но тут же расслабляет лицо, замечая, как напрягается от слов Хана Ким, чтобы встать на его защиту: — Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Тэхён всего лишь мой хороший знакомый, и нас с ним ничего не связывает. История с Давианом давно в прошлом. Ким бросает взгляд на Чонгука. В прошлом, всё ещё преследующем и заставляющем сходить с ума от необъятной боли в груди. — Разве? — выгибает бровь Хан. Он подходит к столу, ставит на него три бокала и разливает в них янтарную жидкость. То ли виски, то ли коньяк. — Я уверен в обратном: твоя любовь к Давиану отвратительно сильна. — Я приехал сюда не для того, чтобы обсуждать то, что осталось за стальными прутьями, откуда выхода нет, — неожиданно резко отвечает Чонгук, обозначая тем самым, что разговаривать на данную тему он не горит желанием. И Тэхён его прекрасно понимает. Будь он на его месте, точно так же не смог бы вынести острых ножей в кровоточащие раны. — Тогда какова цель твоего визита? — так же холодно цедит О Хан, придвигая один бокал с алкоголем Чонгуку, а второй – Тэхёну. — Мне нужна книга, в которой говорится о двойниках. — Ты так увлечён этой темой? Неужто из-за прекрасного создания возле тебя? И снова едкий взгляд в сторону Тэхёна. Ким ожидаемо молчит, совершенно не собираясь вклиниваться в чужой спор на эту тему, не берёт в руки бокал, чтобы оставаться в трезвом уме. Чонгук вновь отвечает за двоих: — У меня личные интересы. Тэхён интересы эти знает, поэтому лишь слабо улыбается, пряча эту улыбку в кулаке, на который положил подбородок. Хан загадочно ухмыляется. Вампир о чём-то думает, молчит недолго, пока Чон смотрит на него неотрывно, а затем выпрямляет спину, делает глоток из бокала, понимая, что никто из присутствующих разделять алкоголь с ним не собирается, и проговаривает так, словно ему нет до этого никакого дела: — Тогда твой визит напрасен. Книги здесь нет. — Где она? — уже не выдерживает Тэхён. — Предлагаю встретиться через пару дней в Сеуле. Как вы на это смотрите? — игнорирует вопрос древний. — Приглашаю вас обоих на конную прогулку и обед к себе в резиденцию за городом. — Мы говорили о книге, Хан, — раздражается и Чонгук. Он так же выпрямляет спину и упирается руками в спинку стула, почти неморгающим взглядом впериваясь в собеседника. — Я отдам вам книгу, не переживайте,— обещает, вновь растягивая губы в ухмылке. — Только если вы пообещаете, что проявите ко мне уважение и примите моё приглашение. Ультиматум. Тэхёну подобное не нравится. — Мы... — Обещаем, Хан, — перебивает его тут же Чонгук, бросая мельком предупреждающий взгляд. — Я напишу тебе, как только мы вернёмся в Сеул. Сообщишь время. — Как скажешь, Чон-и, — растягивает гласные вампир. Чонгук еле заметно дёргается. Тэхён это замечает, но упорно молчит. — А теперь, — продолжает он, — мы, пожалуй, пойдём и насладимся балом в полной мере. Спасибо за встречу. И взяв Тэхёна под руку, Чонгук, не дожидаясь ответа, покидает особняк. Тэхён чувствует очевидный подвох.