Wanna figure out you

Тот, кто погас, будет ярче светить, Чем кометы, пролетающие над планетой.

— Я никогда не. — Детская игра? Серьёзно? — Ну знаешь, эта «детская игра» способна разрушить жизнь парой правильно поставленных вопросов. Я тебе говорю, её точно придумали спецслужбы, или что-то типа того. Стив подбирает ногу под себя, пытаясь усесться удобней, выбивая в пронизанный лучами воздух, облачко мелкой пыли, которую тут же сильнее дробит кистью, активно жестикулируя перед собой. — Чудесно. — Эй, я же не предлагаю играть по стандартам. Пускай порция какого-нибудь лёгкого алкоголя сейчас совсем и не повредила бы Джонатану. Хотя бы помогла расслабить плечи под тонкой футболкой, и стёрла с лица выражение ежесекундного ожидания подвоха. В конце концов, они оба решили, что эта встреча будет полезной. Озвучивать это вслух, Стив, разумеется, не берётся. — Мы не будем пить каждый раз, как ответ не будет противоречить вопросу. Джонатан едва заметно прищуривает глаза и вытягивается вперед, словно готовая к прыжку кошка. — И что будем делать мы? Он специально делает акцент на их совместном обозначении, протягивая гласные и твёрдым ударом губ завершая местоимение. — Целовать друг друга. Что ж, это действительно помогло. Теперь выражение лица Джонатана больше не выражало озабоченности. Растянутые губы и прищуренные глаза откровенно говорили — так я и знал. — Не обязательно в губы. Сразу же поправляет Стив, выставляя ладони перед собой в мирном жесте. На кончики его пальцев оседает старая пыль. — В разные места. Какие заходим. Можем установить границы и время поцелуя. Например — не заходить дальше шеи, и не присасываться дольше трёх секунд. Не целовать в засос, и не двигать губами. Его щеки краснеют на скулах, и Стив отчаянно делает вид, что это от жаркого солнца, нещадно терзающего комнату, сквозь щели меж штор. И вообще, чего бы ему стесняться? Уж в чём, в чём, а в поцелуях он многим даст фору, и в мастерстве, и в мягкости губ, на которые ежедневно уходили несколько слоёв гигиенической помады. Губы напротив растягивает откровенная усмешка. Чёрт, должно быть весь этот монолог сейчас был написан у него на лице. — До шеи? И где же тогда тебя целовать остаётся? Джонатан усмехается ещё откровеннее, искреннее, действительно забавляясь происходящим, а не пытаясь язвить. Стив заражается этой радостью мгновенно, улыбаясь до самых зубов и выдыхая гораздо свободнее, чувствуя, как первая волна неловкости трещит между ними по швам. — Пускай будет до плеч. — До груди. Тут же ввинчивает Стив, очерчивая ребром ладони линию у начала мышц. — Так будет лучше. Больше пространства узнать друг друга, и всё ещё не нужно снимать футболки. Он не уверен, насколько Джонатан готов к этому и не хочет давить, позволяя их хрупкому взаимодействию принимать свободные формы. Ему бы и в голову не пришло предлагать подобные игры, но одна фраза буквально вытолкнула его на эту мысль, не оставляя намёка на двусмысленность. — Хорошо, пусть будет так. Байерс вплетает свои длинные пальцы в отросшую челку, легко елозя кончиками ногтей по коже головы, и Стив готов поклясться — на это можно залипнуть надолго. — Не хочешь начать? Эта фраза не то, чтобы удивляет. Сам предложил — сам начинай. Он уже и вопрос подготовил, скорее банальный и тривиальный, но на то он и первый, чтобы стать комом. И всё равно толика удивления приятно скребётся под кожей, оставляя ощущение какого-то смутного, тёплого доверия между ними. — Окей. Я никогда не… не снимал людей на камеру в тайне от них. Джонатан хмуриться, и Стив понимает — попал. В самую точку, в десятку, в самое сердце той самой, неудобной правды, способной вывернуть наизнанку и заставить ловить на себе неудобные взгляды. Такое не смыть течением времени и глупо было рассчитывать на обратное. — Прости, я не хотел. — Всё в порядке. Мы оба понимаем, это была случайность. Тёплое дыхание липнет всё ближе по мере того, как Джонатан приближается к нему. Встаёт на колени удобнее, размещает руку на плече, и немного замешкавшись, перемещает под челюсть, заставляя поднять голову выше. На него смотрят пронзительным, заинтересованным взглядом, уже без намёка на старое напряжение, и под кожей жжётся наивный вопрос, который Стив задаёт, приоткрывая губы навстречу. — Кто это был? Джонатан улыбается и прижимается губами ко лбу. Очень горяче и трепетно, не двигается, а просто держит его в этом уютном плену, заставляя смежить веки и расслабленно приоткрыть рот. — Очень смешно. Это уже второй вопрос и он не имеет никакого отношения к нашей игре. Он облизывает губы, так откровенно, так рядом и возвращается на место, будто и не приближался вовсе, будто секунду назад буквально не заставил Стива потеряться в себе. — Что ж… Теперь его очередь теребить собственные волосы. — Я никогда не… не напивался до беспамятства на вечеринках. Туше. В грудь по рукоять входит его же оружие и Стиву остаётся только капитулировать, коротко похлопав в ладоши этой Байеровской проницательности. Если король — то король «Ночи». — Браво-браво. Поймали с поличным, сэр. Он ловко пользуется реакцией, подскакивая на колени и оказываясь рядом, как раз тогда, когда веки Джонатана поднимаются, возвращая глазные яблоки в их нормальное положение. Их рост не слишком разнился, может пара дюймов, чтобы коснуться носом носа, но сейчас, физически возвышаясь, накрывая тёмную радужку взмахом ресниц, Стив чувствует эти дюймы умноженные, минимум на два. — Разрешите искупить свои грехи? Губы шепчут, почти касаясь тонкой линии рта, приоткрытой и так сладко манящей прижаться, но в последнюю секунду уходят ниже, оставляя отпечаток разочарованного выдоха на щеке. По коже, сверху-вниз бегут мурашки и Стив сцеловывает их, прижимаясь прямо к шее, к заполошно бьющейся ярёмной вене, не двигаясь, только глубоко вбирая в себе запах. Запах Джонатана. Чем пахнет человек? Он не может объяснить, даже используя все известные ему слова, и только глубоко дышит, стараясь запомнить это уникальное сочетание, и удержаться, чтобы не попробовать на язык. Хоть они и не ставили границ, сделать это, кажется неправильным, неуместным, рушащим весь тонкий баланс, который оба с таким упорством выстраивали. Он не станет прежним собой! Отстраняясь, Стив напоследок проводит по коже нижней губой, заставляя схлынувшие было мурашки проступить с новой силой. — Классно пахнешь. Джонатан ёжится, отводит плечи назад и снова встряхивает голову, пытаясь убрать упавшие волосы, и на этот раз удержаться нет никаких шансов. Стив ловит несколько прядей и пропускает их между пальцами, едва касаясь костяшкой скулы. Только светлая кожа и маленькая родинка ближе к виску. — Оставь. Тебе так идёт. Ему позволяют задержаться в моменте, мешая дыхание и пряча все звуки за стуком в ушах. Расфокусировать зрение в темнеющей радужке, жадно сжираемой бездной зрачка до тех пор, пока не останется только это интимное между ними, голодное до бесконечных касаний. — Стив. Имя звучит чужеродно. Ему безразличны эти звуки сейчас. — Ммм? Хочется снять их с языка и размазать по нёбу, втереть кончиком во влажные дёсны и острые пики резцов. — Твоя очередь. Он снова дразнит, почти касается губ и отстраняется так, что Стив чувствует, как каждый разбитый осколок им камеры входит под кожу и медленно движется вверх, распарывая вены. — Я никогда не… Сосредоточиться. Ему необходимо сосредоточиться. — Я никогда не целовался с Нэнси Уилер. Ему нужен ещё один поцелуй, даже если за него он поплатиться жизнью. — Ты спрашиваешь у меня или у себя? Он не видит, просто не может смотреть в ответ, пялясь куда угодно, рикошетя короткими мыслями — просто сделай это, просто сделай это. Мне нужно.нужно.нужно. — Я знаю. Я видел… — Да?! И что же ты почувствовал? Джонатан снова рядом, настолько близко, что последние слова приходятся Стиву прямо в правое ухо. Это точно! Это не может оказаться иллюзией! — Ревность. — К кому из нас именно? Длинная чёлка касается лба вплотную, и он благодарен, Боже, как он ей благодарен за эту блаженную темноту. — Смотри на меня, Стив! Из него так мастерски тянут жилы, что почти не верится, что всё это делает Джонатан Байерс. Впрочем, у него уже имеется огромный опыт в его недооценивании. И хочется взбрыкнуть, огрызнуться, пришпилить его же — не имеет никакого отношения к игре. Но сдержать бурю внутри удаётся, показав лишь её мелкие ошмётки во влажно блеснувших глазах. — Если бы я знал тогда вкус твоих губ… Поцелуй совсем близко, нужно лишь голову немного сдвинуть и сделать искренний вид, будто всё случилось спонтанно. Не нужно настаивать, просто позволить губам полностью оказаться в чужих, вслед за обхваченным уголком. Может, именно этого от него и ждут? Может именно это и значила фраза — если любишь кого-то, не бойся касаться его? А может, в нём просто опять говорит его эго. Стив замирает, стараясь очистить мысли, стараясь перестать существовать в этом наслаивающемся безумии образов. — Я помню вкус твоей крови. Он хватает ртом воздух, точно утопающий, натягивая футболку до предела, и тянет на выдохе. — Ванильная помада была бы вкуснее, уверяю тебя. Это стоит почти всего облегчения и лёгкие раздаются снова, создавая кучу сопящего шума между ними. Его терпеливо ждут. Без единого взгляда позволяют скрыть все неудобства, растереть пальцем щеку, придавая румянцу черты естественного появления. Джонатан отсаживается к себе, будто ничего не произошло. Опирается на угол дивана, скрещивает длинные ноги, вытянув их по длинному ворсу ковра. Удивительно. Удивительно, на какие тренировки нужно ходить, чтобы вот так прокачать самообладание. Стив хочет попросить номерок. — Твоя очередь. — Я никогда не… Джонатан делает кистью пас в воздухе, будто размышляя, хочет ли он получить очередной поцелуй, или ему стоит спросить, о чём-то вроде игры на гавайской гитаре. — Я никогда не получал по лицу от человека, которого считал ниже себя. Стив приближается медленно. Вытягивает спину, опирается на кисти, до боли елозя по ковру открытыми запястьями. Он буквально подползает к ногам, ложась на свои бёдра, красивой дугой выгибая спину, и вытягивая шею высоко-высоко, так, чтобы упустить его взгляд стало возможным лишь полностью потеряв зрение. — Ты промахнулся, Джонатан Байерс. Склонив голову ниже, он трётся щекой о футболку, оставляя горячий отпечаток на левой груди. Прямо над биением сердца. — Я никогда не считал тебя ниже себя. В его волосы вплетаются пальцы и гладят так нежно, что впору растечься безвольной жижей, позволяя им творить всё, что захочется, расчесать хоть до крови, лишь бы не останавливались. Стив трётся ещё и ещё, мурлыча под нос, как довольный кот. — Порой я думаю, что совсем не знаю тебя, Стив Харрингтон. Узнай. Изучи. Раскуси. Проникни под кожу. — Я покажу, что захочешь. Рука тянет вверх, по плечу и по шее. Лежит на щеке, пока бёдра седлают, сжимая коленями бока, выше острых костей. — Не бойся касаться меня. Их разница в росте незначительная, и нос касается носа стоит опереться о грудь и врасти плечами в плечи. — Покажи себя, Стив. Ладони длинно ведут по спине, от поясницы до лопаток, очерчивая позвонки и красиво выгибающиеся навстречу мышцы, накрывая острые крылья лопаток. Он весь в них, в этих жгучих касаниях, хлестающих дрожью и сладкой судорогой, сворачивающейся где-то в сплетении. Горячо, как же от них горячо. — Никогда не забывал. Губы судорожно целуют шею, прокладывая беспорядочную дорожку то вверх, то вниз. Под челюстью, и ниже, по сладкой ярёмной вене. — Никогда не отводил взгляд. По ключице, до ямки, пробуя языком солёную кожу. Мозг лихорадит, но Стив запоминает особо сильную дрожь под собой и крепче впившиеся пальцы, когда он целует верхушку груди, прямо по россыпи бледных родинок. — Никогда… Его рот перехватывают и прежде, чем присвоить себе с языком и всеми зубами, яростно шепчут. — Никогда не будь другим.