«Так ваша верная подруга
Бывает вмиг увлечена:
Любовью шутит сатана.»
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»
Два последующих дня Алиса провела в собственных долгих и мучительных рассуждениях о встрече, что близилась всë скоропостижнее, тем, девушка могла признаться, страша собой. Столь тягучие мысли её прерывались на появления в сих Дерека, что каждый раз напоминал о своём существовании, бывало, только завидя вновь погрязшую в размышлениях невесту. Девушка же не в первый раз задумывалась над одеждами для предстоявшего рандеву, ведь, вероятно, было бы неэтично навещать священника в брюках... Может быть. А оттого – чёрная юбка. Снова.***
Наступление знаменательного четверга повлекло за собой раннее пробуждение, которое так безумно тяжко далось юной особе. Трель надоедливого будильника заставила глаза сощуриться в нелёгком полудрëме, а их хозяйку лишь устало выдохнуть. Та с превеликой неохотой чуть поднялась на постели, попутно открывая себе взор на блёклый, мерзлящий свет солнца, сочившийся из окна, что находилось напротив их кровати. Надоедливая мелодия гадкого нарушителя снов прекратилась, когда девушка, сладко потянувшись, оглядела пустующую в пышных одеялах часть постели. Лёгкая улыбка коснулась её уст – вероятно, Дерек проснулся чуть раньше и ныне дожидался её прихода на кухню. От подобной мысли настроение Алисы незамедлительно улучшилось, отчего уже в следующую секунду она поднялась с кровати, всё же, продолжавшей тянуть её обратно к царствию Морфея, на что девушка выразила бессмысленный протест, окончательно застелив постель. Безсловесно похвалив себя за содеянную рутину, Алиса взглянула на часы, что располагались на близстоящей тумбе. До встречи оставалось четыре часа. Что ж, идеально. Оставив дверь в спальню незакрытой, юная особа лёгким, парящим шагом направилась на кухню, где, как и ожидалось, находился Дерек. Мужчина, казалось, не так давно приступил к завтраку, о чём говорила едва тронутая глазунья, от которой приятно пахло приправами и маслом, пока та чуть отдавала горячим паром, наверняка, досаждая этим самого её хозяина, что склонился над ней, попутно что-то увлечëнно читая в своём телефоне. Алиса, всё ещё стоявшая на пороге комнаты, улыбнулась столь привычной картине и направилась к Дереку, дабы подарить ему утренний, приветственный поцелуй в щёку. — С добрым утром, дорогой, – прошептала она, стоило её губам коснуться чуть холодной кожи будущего супруга. — С добрым, – послышался ответ, когда он, наконец, взглянул на неё, одаривая ответной улыбкой. Полные нежности, взоры их застыли, оцепененев друг против друга; не бóле пары мгновений протянулись мëдом, поколе в груди зародились незаменимые трепет и тепло, приятно возлившиеся вином к сердцу, согревая. Он отвернулся первым. Алиса сочла это действие за приглашение к столу, а потому моментально разместилась на стуле, аккурат напротив мужчины, вовсе не задумавшись о каком-либо, даже таком же скудном как яичница, завтраке для себя самой. Глаза Дерека возвратились к несчастной железке, но на этот раз, возможно, даже к счастью, он соизволил прикоснуться к еде, пока девушка с нескрываемым теплом продолжала следить за каждым его действием. — Милая, послушай, – услышав это привычное, но всё ещё приятно отдающее заботой, обращение, юная особа тут же подняла взгляд на глаза собеседника. Он не смотрел в ответ, – оказалось, что я не смогу сегодня отвезти тебя на встречу: меня вызвали в офис, нужно быть там через полчаса, – и вот теперь мужчина всматривался в её очи, источая собственными всё сожаление и полное отсутствие восторга от сей внезапности. – Мне жаль. — Ничего, я... Я возьму такси, – она послала ему ободряющую улыбку и протянула руку к запястью мужчины, даря нежное касание пальцев нетёплой его коже. Мужчина сдержанно улыбнулся ей в ответ. Посчитав разговор завершённым, Алиса встала из-за стола и, всё тем же усталым шагом, подошла к полке, что едва заметно перекосилась под весом большого количества разновидных чаёв и кофе. Подушечки её пальцев, словно валсирующих в такт безгласой вымышленной музыке, невесомо прошлись по каждой коробочке, пока, наконец, взгляд девушки не остановился на одной - выбрала. Вероятно. — Зелёный? – вопросила вслух она, не оборачиваясь на мужчину. — Если ты сама его хочешь. Зелёный. Чай, безусловно.***
Тёмное отражение в зеркале всё никак не хотело становиться светлее. Безусловно, виной тому оставался неизменный тусклый свет от лампы, что, казалось, давно растягивала свои последние минуты. В коридоре, прямо у комода с зеркалом с деревянной оправой, стояла девушка, попеременно кружась, дабы оглядеть свой наряд вновь. Всё та же чёрная длинная юбка смотрелась на Алисе безумно... Скудно. Настолько просто и непривлекательно, что юной особе, которая, к слову, уж очень редко подходила к выбору одежд с таким трепетом, в один миг стало не по себе, так что она была готова решиться на брюки. Но желание показаться правильной и даже прилежной «ученицей» выиграло бессмысленный спор в её голове. Так что теперь женские руки нервно приминали ткань подола, в то время как сама же Алиса перевела взгляд чуть выше, останавливаясь на белой блузе, казалось, полностью состоявшей из рюш. Кружевной воротник, как-то неподкупно лишь частично открывавший вид на молочную шею, плавно переходил в подобные ему белые вензеля, даря неопределённую лёгкость сему элементу гардероба, оставляя длинные рукава контрастирующе пустыми. Это можно было счесть за некую глупую «изюминку». Или «изюминкой» оставался платок. Всё тот же - тёмный, слегка оттеняющий синим, он укрывал русые волосы девушки, обрамляя и выделяя своей чернотой бледность её лица. Быть может, это было даже красиво. Ободряюще улыбнувшись своему отражению, Алиса ещё раз прошлась ладонями по гладковыглаженной ткани и, шумно выдохнув, подошла к заранее подготовленной обуви. Опершись на стену рукой и немного ссутулившись для удобства, она просунула обе ступни, облачённые в прочный капрон, в тёмно-коричневые ботильоны на тонкой шнуровке. Завязав аккуратные банты на каждом ботинке, юная особа выпрямилась, медленно расправляя плечи, и сняла с ближайшего крючка тёмную лёгкую накидку, тут же набрасывая её себе на плечи. Алиса перекинула через голову небольшую синюю сумочку на длинном ремешке, после чего оглянулась на квартиру, которую она собиралась покинуть на ближайшие часа... Три. Что-то колкое, но вовсе не заметное, проскочило в её ощущениях, когда она вот так оглядывала тёмный коридор, что, казалось, в возмущении кричал о собственном надвигавшемся одиночестве, ведь Дерек уехал отсюда около пары часов тому назад. Решив проигнорировать это внезапное странное чувство, начинавшее как-то неприятно давить на стенки горла, отчего-то моля о задержке в квартире ещё на некоторое время, девушка спешно выдохнула через нос, оставляя после себя тихое «до встречи», шёпотом произнесённое в никуда, и чуть надавила на ручку входной двери. Та легко поддалась, открываясь с едва терпимым скрипом, и, наконец, дала Алисе шанс оказаться на воле. Новой воле без старой себя. Лестничная площадка привычно отдала эхом, превращая еле слышимый скрежет плохо смазанных петель во что-то иное, походящее на истошные вопли младенца, отчего девушка секундно зажмурилась, прикладывая свободную руку к уху, в другой же держа связку ключей. Стук железа. Поворот. Щелчок. И вновь. Небрежно кинув ключи в сумку и выудив оттуда же телефон, Алиса в последний раз сверилась со временем на экране блокировки и, быстро переложив мобильный в свободную руку, спустилась по лестнице, стуком небольших каблуков ненамеренно оповещая о том стены дома. Писк открывающейся двери был сопровождён лёгким потоком ветра, когда девушка, наконец, очутилась на улице, блуждая взглядом по дороге в поисках предназначенной ей машины. Удивителен и даже слегка смешон тот факт, что юная особа не с первого и не со второго раза нашла такси, что могло довезти её до назначенного адреса, а потому и стоило оно в два раза дороже привычного. Так что ныне девушка заметила пред домом чёрный элегантный автомобиль, походивший на модели американских машин 50-ых годов, которые имели некоторые отличия от привычных лондонских кэбов, круживших по всему городу круглосуточно. Сверив номер с ранее заученным и удостоверившись в правоте собственной находки, Алиса прогулочным шагом дошла до места остановки транспорта и чуть наклонилась к водительскому месту. — Добрый день, – вежливо поздоровалась она с мужчиной средних лет, что до того невозмутимо оглядывал улицу. Тот, услышав мягкий женский голос, обернулся на него и легко улыбнулся в немом приветствии, – Арбери Холл, верно? Кивок с всё той же приятной улыбкой. Девушка подарила улыбку в ответ и уже было потянулась к ручке, когда перед ней неожиданно оказался сам шофёр, в приглашении открывая дверцу. Из уст юной особы вырвалось смущённое «оу» и более громкое «спасибо»; Алиса быстро опустилась на тёмное кожаное сиденье и, услышав характерный хлопок со стороны выхода, позволила себе расслабиться, облокотившись спиной на слегка наклонённую спинку автомобильного кресла. Уловив размеренный и монотонный звук заводящегося мотора, девушка прикрыла глаза, решив этим действием собственную судьбу на ближайшие сорок минут. Короткая и приятная дремота добралась до её сознания, когда она, уже вовсе не сопротивляясь, лишь облегчённо выдохнула. Сорок минут тихой поездки. И затем... Арбери Холл.***
Толчок. И ещё один. И ещё... Внезапная тряска своим неприятным появлением заставила открыть глаза. Алиса всё ещё в машине - это стало ясным после виденья пред собой пассажирского кресла. Но та сила, с которой автомобиль попеременно трясло и даже качало, начинала вселять страх о возможном нахождении транспорта лавировавшим над какой-нибудь пропастью. Дабы избавиться от подобных и прочих негативных суждений, девушка в надежде на лучшее выглянула в окно и, не заметив под собой никакого обрыва, а лишь крупного вида гальку, облегчённо выдохнула, следом опускаясь на сиденье в прежнюю позу. Только вот сон уже явно не брал, а толчки не прекращались. Идея рассмотреть нынешнюю обстановку показалась заманчивой, так что, устроившись чуть удобнее и вновь повернув голову к виду из окна, юная особа принялась разглядывать представшую пред ней картину. Странная пустота зелёного аккуратного поля удивила своей стабильностью, но... Что это? Ни единой машины вокруг - простая глушь и пугающая тишь. Где они? Девушке не давала покоя непрекращающаяся галька - асфальта тут явно нет. Они определённо за городом, что вполне ожидаемо, ведь особняк находился не столь далеко от окраины Лондона, сколько от его центра. Сколько времени прошло? Алиса вслепую нашла сумочку у своих ног и, уже оглянувшись на свои действия, выудила оттуда телефон. Одно движение, и её чуть ли не ослепил слишком яркий включённый экран. Итак, до конца поездки оставалось около пяти минут. Но поблизости было... Ничего. Абсолютно. Возможно, просто стоило подождать. — Извините, – всё же некоторый страх и желание удостовериться в собственных надеждах завладели ей, уговорив, наконец, спросить. Водитель не двинулся, – а... Сколько нам ещё ехать? Мужчина слегка шелохнулся и, в конце концов, показательно вытянул руку, обращая всё внимание на свои пять растопыренных пальцев. Хорошо... Значит, без слов. Сглотнув, Алиса кивнула в пустоту, следом снова приступив к рассматриванию однозначных видов и мнимому ожиданию. И долгожданное «ура» мгновенно проскочило в мыслях при виде интересного сада, что собой представлял множество различных деревьев и растений, аккуратно и во всю силу растущих около приближающегося отнюдь не высокого холма. Резкие покачивания вмиг сменились едва ощутимой тряской, когда Алиса повернула голову к соседнему окну, где совсем неподалёку от машины расположился какой-то неизвестный водоём, приятно, неярко бликующий на неожиданно появившемся солнце. Заметив, что дорога перестала приносить бывший дискомфорт, девушка оглянулась на лобовое стекло, за которым виднелась бежевого цвета дорожка, что была выложена мелкой галькой, явно являвшейся той самой «спасительницей» от бывших продолжительных толчков. Подняв взгляд чуть выше, юная особа заметила, что совершенно небольшая аллея прекращалась у их пути, постепенно всё больше открывая вид на внушительных размеров здание. Короткая остановка и двое мужчин в заметно старых фраках у ворот, что важно и статно расположились на своём месте. Завидев пред собой машину, один из сих наклонился прямо цельно к окну девушки, в вопросе поднимая бровь. — Здравствуйте, – незамедлительно, но в видимом замешательстве поприветствовала потенциальных слуг девушка, как только перед ней опустилось окно, – Алиса Святая – у меня назначена встреча с Элеанор Модест. И вновь, не услышав и единого слова в ответ, девушка заметила кивок и моментальное открытие ворот - автомобиль вмиг пропустили. Конец всем препятствиям. Арбери Холл. На первый взгляд он выглядел как замок готического возрождения, но и это сравнение было вовсе не далёким от правды. Серый, в некоторых местах отсыревший, камень напоминал об очевидном долголетии сооружения, что, в свою очередь, не переставало притягивать собственной стойкой красотой, действительно частично относившейся к готике восемнадцатого столетия. По мере приближения машины к зданию, Алиса намеревалась лучше разглядывать его, замечая всё бо́льше деталей, так или иначе напоминавших английскую архитектуру, чем за своё частое проявление нарекалось английское барокко. Каждая частичка и каждый поверхностный взгляд на это, вероятнее всего, поместье захватывало дух, восхищало и... Манило. Резкий толчок. Остановка. Захватывающий вид на здание вмиг потерял свою магию, как только Алиса отвлеклась на нечто более приземлённое - поездка завершена. И таксист явно ждёт оплаты. Так что, более не медля ни секунды, девушка потянулась к сумочке, через одно движение доставая оттуда несколько бумажных купюр. В проходе меж сидений появилась её рука, что, будучи сопровождаемой весьма краткой репликой из слова «спасибо», протянула деньги шофёру. Тот, на удивление, повернулся к девушке лицом и с той самой приятной улыбкой дотронулся до её пальцев, мягко отодвигая руку от себя. В полном непонимании, Алиса нахмурилась и, решив, что мужчина как-то слишком добродушно отказывался от платежа, протянула тому купюры вновь. Но он лишь снова оттолкнул её руку, собственной показывая жест отрицания, и, задержав улыбку на своём лице, вышел из машины. Мужчина моментально оказался перед дверью девушки, в приглашении открывая её и выпуская Алису на долгожданный свежий воздух. Юная особа же, будучи до сих пор смущённой, быстро оказалась напротив шофёра - когда тот закрыл за ней дверь и сразу направился к своему давнему месту, девушка ещё раз поблагодарила его с улыбкой на устах и, дождавшись тёплой и всё той же бессловесной улыбки в ответ, наконец, обернулась в сторону Арбери Холла. Что ж... Вау. Выдохнув, Алиса услышала за своей спиной звук заводящегося мотора, который она решила счесть за некий знак и «пинок». Так что в следующую секунду девушка направлялась прямо к центральному входу, располагавшемуся под «навесом» из каменных колонн, что красиво переходили в три готические арки. Лёгкий холодный ветерок едва ощутимо прошёлся мурашками по её коже, когда она окончательно достигла входной двери. Вспомнив слова хозяйки этого «дома», Алиса быстро нашла стальную круглую ручку, видно, крепко припаянную к двери, и, ухватившись за неё, воспроизвела три заветных стука. Один - эхо. Два - эхо. Три... Ничего. Дверь мгновенно отворилась, и пред девушкой, удивлённой столь резкой внезапности, предстала женщина лет сорока. Сравнительно невысокая, она была одета в чёрное, чуть выцветшее платье, сверху укрытое белым фартуком с крупными рюшами по бокам, а за её объёмной причёской виднелся скромный светлый бант. Вероятно, это была та самая Линда, о которой доколе говорила священник и которая ныне оглядывала незнакомку полным усталости и, возможно, даже грусти взглядом. — Добрый день, – привыкшая к молчаливым взглядам, застывавшим в вопросе, наконец, вымолвила прибывшая. – Я Алиса Святая - у меня встреча с Элеанор Модест на двенадцать часов, – она довольно медленно проговаривала каждое слово, боясь той самой внезапности, что так удивила её полминуты назад. – А Вы, должно быть... Линда? Девушка попробовала мило улыбнуться, дабы скрыть свою неуверенность за сим небольшим действием. Секунда - ничего не происходит. Вторая - и Линда расплывается в доброй улыбке, кивая и отворяя дверь до конца - пропуская гостью в зал. Неожиданно сероватый, хорошо отличимый от настоящего солнца, свет, вероятно, был исходом из многочисленных затемнений, что точно и без просветов закрывали каждое окно. Так и без того светло-голубые стены, что безумно часто перекрывались белыми арками, фресками и другими частями обстановки, прятались от столь яркого освещения, вмиг утемняясь. Но подобное не было схоже с тем тусклым светом из коридора, за которым Алисе и Дереку приходилось каждодневно измученно наблюдать, наоборот - это выглядело комфортно, приятно, и хоть стены были выкрашены в холодный цвет, но от этого полумрака на душе неожиданно становилось тепло. Дальше Алиса двигаться не смела, продолжая заворажённо разглядывать открывшийся перед ней зал. Линда, не завидев за девушкой какого-либо движения, прошла чуть далее неё, едва заметным движением руки подзывая к себе. Юная особа, наконец, отвлеклась от рассматривания белых гипсовых розеток на стенах и последовала за служанкой, что застыла в двух шагах от неё. До того не слышимое эхо от пустоты помещения не было сравнимым с эхом с лестничной площадки - здесь чувствовалась властная тишина, в то время как там можно было ощутить лишь раздражение. Следуя за женщиной, девушка параллельно задавалась бесчисленным количеством вопросов, начинавшихся от простого «Отчего здесь так тихо?» и заканчивавшихся нетерпеливым «Куда мне сто́ит идти до Матушки?». Но как только обе особы прошли в коридор, очевидно, ведущий в множество комнат, то все вопросы вмиг отпали, смешиваясь и образуя всего один, ибо... Музыка. Музыка приятным ритмом разлилась по всему коридору, сочась из недалёкой от них комнаты. Это определённо была не какая-то новая композиция - что-то до безумия знакомое, но, к великому несчастью, забытое, торжественной трелью отдавалась от стен. Отзвуки пианино, что размеренно и постепенно переходили в оркестровую партию, заманивали своей лёгкостью и воздушностью. Ещё секунда и, возможно, девушка бы подумала о собственном желании пуститься в непринуждённый, простой вальс... Но: — Линда, милая, – решила обратиться к служанке Алиса, не имея возможности вытерпеть столь сильный порыв захватывающих, приятных и до того спокойных эмоций. Женщина также остановилась и со служебной улыбкой на устах повернулась к гостье, – Вы, случайно, не знаете название этой композиции?.. Бывшая усталость, что всё так же заметно отражалась на лице прислужницы, моментально сменилась едва различимым беспокойством - лицо её обрело встревоженный взгляд, губы мгновенно поджались, а сама она ухватилась обеими руками за подол своего платья, сковываясь. Заметив это, Алиса смутилась и в замешательстве и с мнимой осторожностью приблизилась к женщине, постаравшись не спугнуть её. — Линда, что- — Она немая, – (наконец-то другой) громкий, властный женский голос прервал её вопрос. Признаться, безумно приятный женский голос. Матушка. Элеанор Модест стояла в самом коридоре, собой преграждая вход в комнату, из которой всё продолжала выпархивать мелодия. Одежды её значительно отличались от того церковного облачения, что укрывало её в их первую встречу: теперь же на ней красовалось абсолютно чёрное платье, что дорогим алым бархатом поднималось к, вероятно, плотному верху, огибая красивые изгибы тела, распределяясь складками у груди, постепенно переходя в небольшие рукава, что изящно обнажали плечи, практически полностью представляя вниманию белую, казалось, почти прозрачную кожу. Но это было бы слишком примитивно, ограничиваясь наряд на подобном, так что явно завораживающей деталью стал воротник, что своим отнюдь не обычным узором довольно быстро бросался в глаза: отделанные серебристой вышивкой ветви обрамляли ключицы женщины, красиво переходя в таких же вышитых птиц - всё это походило на незамысловатую картину, эпицентром которой становились две более крупные, ранее упомянутые, крылатые особы, важно и с вызовом смотрящие друг на друга с разных концов воротника. Да, эта отличительная деталь несомненно считалась невероятной. Но что ещё невероятнее, так это сама Элеанор, чьё по-прежнему по-аристократически бледное лицо украшали припухлые уста с помадой цвета бордо, нефритового оттенка глаза, окаймлённые тёмными пушистыми ресницами, и всё те же выразительные брови. Чёрные волосы вновь были закинуты за плечи, отчего и открывался вид на тот самый воротник. Но, боже... Она великолепна. — Это Моцарт, Анданте, если быть точнее: фортепианный концерт номер двадцать один, – продолжала женщина и, завидев некоторое замешательство и следуемое ему смущение на лице юной особы, объяснилась. – Ты спрашивала о названии композиции. — Ах, да... Точно, – быстро закивала девушка, отчего самой Элеанор неожиданно захотелось засмеяться в умилении, пока тем же временем она начала чувствовать нагнетающее бурлящее желание, готовящееся вот-вот вспыхнуть. – Добрый день. — Добрый, – ответила на робкое приветствие она, параллельно ощущая, физически чувствуя, теплоту ближней крови, – проходи же - что нам топтаться в коридоре? – нет. Нельзя. Полный контроль. И Элеанор лёгким зазывающим жестом руки бессловесно призвала следовать за собой, в комнату, откуда всё так же сочилась музыка. А Алиса повиновалась - она оставила за собой Линду, что уже относительно давно вполне расслабленно стояла на собственном месте, казалось, мысленно благодаря за спасение, и пошла вслед за Матушкой, всё ещё стараясь придерживаться какой-то неопределённой дистанции. Наконец, они оказались здесь. В комнате, заполненной музыкой, но никак не ярким светом, что вновь был преграждён, но теперь в роли «затемнений» выступали длинные тёмные портьеры, изготовленные из бордового бархата, плотно закрытые, но оттого не менее вычурные, они перекрывали окна, располагаясь по периметру всей стены, что находилась напротив входа, коим выступала арка. Прямо перед ними был выставлен богатого вида диван с каркасом из тёмного дерева и подушками, цветом подражающими оттенку портьер. Сбоку от него, в правом углу комнаты, стояла того же материала подставка, на которой красовался виновник сего торжества из шумных нот, до сих пор вызывающих закружиться в безвольном вальсе, - громофон. По всем меркам банальности он светил золотыми бликами, также стандартно переходя в чёрную, деревянную коробку, пока на той небесконтрольно вертелась пластинка с очевидным набором и других произведений Моцарта. Неподалёку от вышеупомянутой софы стоял деревянный стеллаж, доверху заполненный книгами, любительски расставленными в ряд по цветам и, может быть, даже по годам издания, его украшал резной приставленный верх, вновь напоминающий о стилистике всего помещения (и её хозяйки, безусловно). Прямо перед шкафом, по бокам от каждого его угла, стояло два кресла, точно напоминающих всё тот же диван - тёмное дерево и алая, должно быть, мягкая ткань богато и, даже в какой-то степени, сдержанно перекрывали всю возможную вульгарность, частицей которой так рисковали стать. Близ кресел, частично между ними, стоял небольшой, низкий или, как его бы следовало называть, кофейный столик того же фасона, на удивление, не имеющий никаких предназначенных ему украшений - разве что, молитвенник, давеча оставленный Элеанор здесь, становился одной единственной его интересной чертой. Сразу напротив этого потенциального «места встреч и дискусский» (ох, слишком уж громко сказано) стоял невероятно длинный комод, верхняя полка которого была обставлена лишь парой канделябров из серебра с наполовину истёкшими расплавленным воском свечами и миниатюрными старыми часами, что, на удивление, продолжали работать вполне исправно. И никаких классических фотографий в рамках. Стена, около которой и стоял комод, была бы и вовсе пустой, если бы не картина, заявляющая о себе не только большим размером полотна, но и довольно смелым сюжетом. Вызывающим. — Рембрандт, «Жертвоприношение Исаака», – заметив заинтересованность девушки в картине, озвучила Матушка. — Выглядит... Тёмно. — Не знаешь этот библейский рассказ? – вопросила женщина и, завидев кивок со стороны Алисы, вмиг посмотревшей на неё с неподдельным интересом, продолжила. – Бог велел Аврааму принести в жертву собственного сына - Исаака, дабы проверить верность того. — И он повиновался.., – с каким-то застывшим ужасом в голосе пролепетала девушка, продолжая всё так же разглядывать полотно пред собой. Но вдруг она резко повернула голову к Элеанор, пробуждая в той удивление и интерес, и уже более уверенно проговорила, – это не верность, это страх. Страх перед собственной верой и тем, что́ твоё верование может сотворить с тобой. Скажите, ведь Бог лишь дал указание, но не назвал причин? — Верно, – удовлетворённая ответом, женщина и не пыталась скрыть свою ухмылку, теперь самолично пронзая взглядом виновницу их дискуссии. Контроль собственных инстинктов был куда важнее контроля ухмылки, всё равно не дающей разгадку ни одной из тайн. — Именно. Авраам и не знал цели Бога, но под напором собственной «веры» и незнания того, что же с ним будет, не выполни он указ, он в страхе повиновался, – пылко, пламенно, резво. Алиса произнесла это так легко, что ещё одна капля подобной дерзости заставила бы Матушку поверить её словам. – Это ужасно. — Что именно? — Страх. Испытывать его перед тем, кому ты доверяешь. Это безумство. В ответ священник лишь улыбнулась, разворачиваясь к одному из кресел у стеллажа, не давая рассмотреть свою улыбку гостье. Та же ещё с минуту разглядывала так сильно ужаснувший её сюжет, пока не расслышала призывающий кашель, донёсшийся с другой стороны комнаты. Она мигом развернулась, мысленно ругая себя за собственную оплошность, и, словно чёрный лебедь, подплыла к «кофейному» столику, с коего уже пропал молитвенник, усаживаясь в кресло напротив Матушки, вмиг расслабляясь в зазывающей мягкости подушек. — Итак, – отвлёкшись от книги, заговорила женщина, – довольно рассуждений - приступим к репетициям. Кивок полный ожидания. — Боюсь, что за одну или две встречи в неделю все молитвы ты выучить не сможешь... — Простите, – девушка перебила её, осекаясь, что уже было поздно - Элеанор с нахмуренным выражением лица жаждала продолжения вопроса, – Вы сказали «молитвы». Их будет... Несколько? — Да, их будет четыре, – на лице собеседницы вмиг отразились недопониманье и испуг, смешавшиейся с уже ожидаемой, подступающей усталостью, – Каждая, я уверена, будет для тебя большой, и поэтому я и начала говорить, когда ты так бесцеремонно меня перебила, – та моментально сжалась от этого упрёка, исходящего не только со слов, но и взгляда, – что репетиции, скорее всего, будут проходить три, а то и четыре раза в неделю. — Господи.., – устало выдохнула юная особа, плавно опускаясь на спинку кресла. И вновь грозный взгляд, устремлённый в её сторону, но ей же незамеченный: — Не выражайся. — Вы точно мой жених, – она усмехнулась. — Разве? – священник последовала её действиям, улыбнувшись, и склонила голову набок, выжидая объяснений. Придвинуть своё тело чуть ближе, выражая этим свою заинтересованность, Элеанор не посмела. Слишком /рядом/. — Так же набожны, — и она замолчала, создала некую паузу, пока так дерзостно и даже нагло разглядывала женщину перед собой. Словно обдумывая что-то, девушка отстранённым взглядом проследила за движением рук Матушки, что лишь продолжили приминать раскрытый разворот молитвенника, пока их обладательница смотрела на Алису в ответ, выжидая. И вот, гостья взглянула ей в глаза, наконец, озвучивая свой вопрос, — скажите, почему так обязательно верить во что-то? — Ради надежды, – последовал простой и лёгкий ответ. Возможно, женщина ожидала чего-то бо́льшего. — Весьма наивно, но... Хорошо... Тогда почему именно Бог? Именно кто-то? — А что же, есть и другие варианты? – явный интерес в мыслях собеседницы отразился едва заметным бликом в зелёных глазах священника. Незаметно в радужке проявились алые вкрапления. — Достаточно верить в мысли, догадки и доказательства их действительности, – Алиса произнесла это быстро, легко, словно слишком долго обдумывала свой ответ. Словно это давно являлось её верой. — Я даже и не знаю, какой из двух вариантов наивнее, – женщина вновь улыбнулась. – Предлагаешь верить в реальность? — А Вы - в выдумки? — У выдумок есть лишь одна сторона, а у реальности - миллионы. Так не проще ли верить во что-то единое? — Предпочитаю разбираться в множестве предоставленных мне реальностей. Так интереснее, – девушка окинула комнату скучающим взглядом и вернулась к почти незаметному разглядыванию Элеанор, нашед это занятие самым интересным. Та не продолжила диалог, в свою очередь, действительно скрытно наблюдая за действиями Алисы. – А Вы? – не удержалась юная особа. – Я думала, Вы сторонница сложностей. — Порой сто́ит опускать руки и слепо верить, – в борьбе она отступила первой. Хотя вряд ли это можно было назвать борьбой. (Познание). — О чём это Вы? — Неважно. Элеанор было отвернулась, пытаясь закончить этот разговор и перейти к более важным для них вопросам (что было очевидной ложью - вести такую смелую беседу с девушкой ей, несомненно, пришлось по вкусу), но неожиданная и резкая нужда пробралась едва стерпимым скрежетом по её лёгким, добираясь до давно остановившегося сердца, обходя его и пробираясь сквозь дебри застывших нервов, доходя до самой глотки. Женщина сглотнула и в попытке унять это до боли не желанное сейчас ощущение, бессовестно скользящее по стенкам горла, пытающееся добиться хотя бы животного, полного жажды, рыка, незаметно нагнула корпус свой чуть ниже, ближе, и так же незаметно глубоко вдохнула, позволяя человеческому (признаться, невероятно манящему и сладкому) запаху проникнуть в каждую её частицу. Запах. Хотя бы запах должен был утолить это внезапное, неистовое, бесовское желание. Хоть что-то. — Так... Мы обговаривали количество репетиций, – она прокашлялась. – Когда именно тебе будет удобно? Я пребываю в церкви только во время службы - это ранним утром, и лишь иногда захожу туда вечером. Осознав, что ответ «у меня не будет времени» вмиг отзовётся непринятием и давлением (со стороны самой Элеанор, и, уж тем более, Дерека), Алиса, чуть пораздумав, озвучила: — Я работаю в неполный рабочий день, поэтому заканчиваю около четырёх вечера. Не знаю, будет ли удобно Ва́м... — Будет, – отрезала Матушка и тут же объяснилась, – тогда ты сможешь приезжать сюда к пяти. День встречи будем выбирать по мере занятости, – её строгий наказ спровоцировал робкий кивок со стороны собеседницы, поэтому следующий вопрос она произнесла мягче. – Как насчёт чая? — Думаю, было бы замечательно. Священник улыбнулась и в ту же секунду, отвернувшись в сторону прохода, строго и резко, казалось, почти рыкнула единственное «Линда!». Одного лишь зова хватило, чтобы служанка моментально оказалась в комнате, в очевидном вопросе поднимая бровь. — Сделай нам чаю, – равнодушно и с пустой улыбкой озвучила свой указ хозяйка дома. – И мне покрепче, как я люблю. Кивок, и следующий ему отзвук стука небольших каблуков по паркету. Развернувшись, женщина одарила Алису непонятной улыбкой и вернула свой взгляд всё ещё лежащей на её коленях книге. — Пока мы ждём, приступим к первой молитве, – её пальцы в беглом поиске достигли нужных страниц. – Начнём с самого простого - молитва о семейном счастье. Я зачту её, а ты слушай. И Алиса слушала. Она внимала каждому её слову, что так приятно, плавно и мелодично слетали с уст женщины. Ровный тон её голоса чуть смягчился - она держалась на грани между пением и говорением, произнося каждый слог с определённой нотой, пропевая, но всё ещё держась границ. Молитва казалась действительно большой: Линда успела подать им чай и выставить кружку каждой с её стороны стола, но... — Что ж, это всё, – наконец, оторвалась от молитвенника Элеанор и тут же встретилась взглядами с Алисой, что с очевидным застывшим восхищением продолжала наблюдать за ней. Это, как ни странно, польстило ей, однако виду она не подала - вместо этого женщина перевела своё внимание на поставленный пред ней «чай». – Ох, как вовремя... И, показательно прокашлявшись, священник поднесла к устам кружку, вдыхая этот привычный аромат, наслаждаясь тёмно-бордовой жидкостью, что вовсе не так, как следовало бы чаю, водянисто оставалась на стенках глянцевого фарфора. Наконец, она в нетерпении осуществила первый глоток, расплываясь в блаженной улыбке, утоляя жажду. — Как тебе чай? – вопросила священник, переводя взгляд на девушку напротив. Та же в абсолютной точности вторила её действиям, пробуя напиток. Но она наблюдала. Лиса. — Очень вкусный. Думаю, я ещё никогда не пробовала такой сорт зелёного чая... — О, это Линда - она выращивает его здесь, неподалёку, – Матушка улыбнулась и следом поставила уже наполовину опустошённую чашку на стол. – Вернёмся к молитве...***
К концу репетиции Алиса, наконец, осознала, почему же им придётся проводить встречи так часто - та мелодичность в голосе Элеанор, что настолько заворожила её, оказалась обязательной, а потому, к великому сожалению каждой из них, всем без изъятия словам предназначалось собственное произнесение, что, по словам Матушки, «ни в коем случае не должно быть нарушенным», поэтому изучение и запоминание звучания слов беспощадно и незаметно отнимало у них всё больше и больше времени. Так что итогом их первой встречи стали всего лишь три несчастные, замученные строчки. — Тебе нужен будет свой молитвенник, – произнесла священник, перед тем, как они закончили с репетицией. Она стояла у комода, когда достала из верхнего ящика чёрную ручку с посеребренным колпачком и листок из твёрдой бумаги, у уголков опечатанный чёрными витиеватыми узорами, и, не глядя, протянула его Алисе, – напиши мне свой адрес: я отправлю тебе экземпляр. — Но... Я ведь просто могу купить точно такой же, – не понимала девушка, но всё же взяла листок из рук Матушки, не пренебрегая возможностью ещё раз невесомо коснуться её холодных пальцев. Рискованно. Сейчас слишком рискованно. Контроля всё ещё чрезвычайно мало, а она непозволительно близко. — Нет, не можешь, – женщина развернулась, одаривая юную особу колким, быстрым взглядом, и уже с прежней незаинтересованностью на лице направилась к выходу, там же останавливаясь. – У меня старый экземпляр и тебе нужен тот же. Как только я найду у себя дубликат - пришлю тебе. Так что запиши адрес. И, не дождавшись ответного кивка, она покинула комнату.***
Позже, вечером того же дня, Алиса, одиноко расположившись на кухне, дожидалась Дерека, что, не без предупреждения, конечно, задерживался на работе. Не найдя для себя лучшего развлечения, чем музыка и незамысловатые танцы в узком проходе меж столом и плитой, девушка, вероятно, не в первый раз терпела поражение во время попытки станцевать что-то схожее с вальсом, что и стало причиной решения просто и легко покачиваться в такт мелодии, приглушённо звучащей из динамика телефона. Удивительно, но именно классика подначивала её продолжать кружиться в летящих и, возможно, даже глупых движениях. Быть может, так подействовал на неё визит к священнику. Её потрясающий дом, коридор из комнат и та самая композиция, сочащаяся сквозь стены. Моцарт, громофон, Рембрандт и... А впрочем – неважно. Сейчас она, свободно и невесомо, босиком по холодной плитке вытанцовывала сольный медленный танец под Лунную сонату, и только это действие завлекало её сознание. Очаровательно смеясь, девушка завершала очередной круг, что, безусловно, но к сожалению, был вокруг собственной оси, когда этот уже привычный и приятный ансамбль из повторяющихся звуков был неожиданно прерван звонком в дверь. Посчитав его ошибочным, ведь у Дерека были собственные ключи, которые он (смешно) хранил как зеницу собственного ока, Алиса продолжила свой миг беззаботности. Но звон раздался вновь. Настойчивый, теперь он не прекращался, побуждая девушку остановить поток музыки и собственные ноги и, наконец, достигнуть входной двери. Осторожность и собственные нежеланные мысли о каком-нибудь воре в девятом часу вечера взяли верх, поэтому Алиса аккуратно заглянула в глазок... Ничего. Только лишь две завёрнутые в коричневую упаковочную бумагу посылки. И никого. Ни вора, ибо к чему бы ему ошиваться в таком дальнем районе Лондона, где каждая квартира похожа на другую своими крохотными размерами и дешевизной, ни доставщика, что было вполне странным, но приятно загадочным. И всё же, продолжив подчиняться своим мыслям о мелком преступнике, Алиса отворила входную дверь, тут же оглянулась по сторонам и, не заметив хотя бы даже какой-нибудь тени, снова обратила своё внимание на коробки. Одна из них, совершенно небольшая, была перевязана красивой чёрной лентой с едва различимым бордовым люриксом и уже знакомого вида конвертом, привязанным ей же. Коробочка покоилась на значительно бо́льшей её самой, прямоугольной формы, что, в отличие от первой, не была украшена ничем, даже той самой лентой, что хоть придавала лёгкий шарм простой и неинтересной коричневой бумаге. Вспомнив слова Матушки о молитвеннике и посчитав большую посылку очередным «презентом» для Дерека из офиса, Алиса, наконец, захватила обе коробки и, для начала, чуть вполне привычно не упав из-за неудобной позы, затащила их в квартиру. Стремглав захлопнув дверь, девушка щёлкнула замком, после чего сразу перенесла свой «груз» в спальню. Будучи полной энтузиазма и заинтересованности в таком очевидном кратком, (вовсе не) значительном, содержании записки, Алиса всё же прервала свои возжелания, решивши искусить себя до конца, оставив «главное»(но на самом же деле, пустое, что не было особливо важным для неё) на последок. Медленно развязав красивый, аккуратный бант, юная особа взялась за упаковочную оболочку и быстро с сей справилась, открывая себе абсолютно идентичный тому, что был в руках Матушки, молитвенник. Отложив книгу в сторону, Алиса взяла в руки картонный конверт, сделанный всё в том же стиле, в каком она получила подобный ему пару дней назад - с адресом священника внутри, написанным от руки тем самым аристократическим почерком. Не найдя смысла в ожидании, юная особа вскрыла короткое послание, что прекрасно выведенными чернилами гласило: «Prayer-book. Keep it, use it. Be careful.E.M.»
Улыбнувшись, Алиса провела большим пальцем по бумаге всего раз, так невесомо, словно боясь, что под её касаниями надпись тут же исчезнет, и, закусив губу, окончательно отложила конверт к молитвеннику. Большая посылка. Изначально она сочла её предназначенной Дереку, но только сейчас заметила собственное имя, напечатанное на ней в нижнем углу. Но... Что это? От кого? Это уж точно не какой-нибудь заказ или нежданный сюрприз от родственников. Ребяческое любопытство и зрелая аккуратность - вот, что движело ей в момент, когда она всё теми же голыми руками разорвала несчастную бумагу, наконец, выуживая чёрную коробку из скучной упаковки. Опасливость - и Алиса приподняла крышку, тут же удивлённо замечая сбор из тканей, причудливо выглядывающих из-под крышки. Открыв посылку полноценно, девушку, казалось, секундно хватил душевный шок - тем «сбором тканей» являлось платье, сложенное и, очевидно, новое. Цвет его был красив и несколько непонятен - под жёлтым светом лампы пышные слои его юбки отливали оранжевым, но стоило хоть его части оказаться в тени - всё обращалось бурым. Девушка с нескрываемым восторгом в очах разглядывала спрятанное в картонных оковах платье и не смела даже прикоснуться к нему одним лишь пальцем: уже тогда оно казалось воздушным, рискующим испариться от любого касания. Оно будто собственнолично заклинало не прекращать это чарованье. А Алиса словно шла на поводу. Единственным местом, что не вторило мольбам, была белая, абсолютно простая и ничем не примечательная записка, лежавшая аккурат по-средине сложенных тканей. Возможно, юная особа отнеслась к «подарку» как к источнику какого-то священностия, когда с мнимым трепетом поднесла руку к письму и, чуть ли не действительно стараясь оставить юбки неприкосновенными, достала его. Не нашед никакой зацепки с начальной стороны, она перевернула тонкий белый картон в своих пальцах и, наконец, обнаружила короткую, но оттого не менее интригующую надпись: «P. Tchaikovsky - April. Snowdrop.•人»
Странная подпись в виде перевёрнутой буквы «V» и написанная над ней музыка... И всё это вновь было напечатано тем же шрифтом и теми же едкими чернилами, что были на уже давно разорванной обёртке. Буквально от каждой детали веяло таинством и загадкой. Даже если Алиса чувствовала правду в собственных догадках. Интрига и желание покончить с ней разрушили всё былое терпение, незримо построившее абсолютно абсурдные границы. Девушка в мгновение ока оказалась на кухне, забирая оттуда телефон ради элементарного поиска нужной композиции по пути обратно в спальню. Итак. Остановившись в проходе, она перевела взгляд на коробку, в миллионый раз рассматривая до того мирно лежащее в ней, сложенное платье. Словно перед невероятно трудным препятствием, она выдохнула и теперь уже стремительно и прямолинейно направилась к всё ещё неизвестному, с нераскрытым адресатом, подарку. Миг, и её пальцы коснулись сбора тонких тканей, другой - и девушка любовалась вытащенным ей же одеянием, представшим пред ней в исполнении невообразимой красоты, превзошедшей все её ожидания. Поразив в бесчисленный раз. Не скрывая глупой улыбки, Алиса окончательно вытянула платье из коробки и, наконец, обернулась к рядом стоящему шкафу с встроенным зеркалом, моментально отразившему весь восторг на её лице и в её действиях. Бездумно пытаясь слиться с этой частицей великолепия, юная особа всё ближе прижимала еë к своему телу, красуясь перед собственным отражением, но всё ещё не смея самолично пристроиться и стать такой же «частицей», не надевая его. Она вспомнила о содержании таинственной записки и, при этом не отстраняясь от манящих тканей, схватила мобильный. За секундой последовала кратковременная слепота от внезапно яркого экрана, а следующая сопутствовала одному нажатию на превращающую своë существование паузу, что в тот же момент воспроизвело лёгкое, поистине сказочное звучание. Будто следуя какому-то несуществующему священному обряду, юная особа принялась кружиться в узком проёме меж зеркалом и постелью в такт волшебной, чарующей, фееричной музыке, что и вправду точно подходило образу платья, дополняя его, нотами впитываясь в каждую его часть. Взгляд девушки не покидал пышности и многослойности светло-бежевых юбок, что тонкой, почти прозрачной, длинной тканью переходили в верх, собой обтягивая корсет. Чашечки его были украшены кружевом и ограничивались нестандартным кантом из того же цвета ленты, что незаметно переходил в епископские рукава, тонкостью и количеством тканей напоминающие собой свадебную фату. Это воплощение лёгкости, парящей, казалось бы, в воздухе, пронизывало тело Алисы сквозь образы одежд и музыки, насыщая чем-то новым, доселе неизученным, но определённо не отталкивающим. Неизвестность и таинство растворились по комнате окончательно, когда она улыбнулась, счастливым, детским смехом заполняя милую ей атмосферу. Всё это хитро – она это понимает, это лишь начало – она это знает. Это игра – и ей это нравится. В тот день Дерек о платье не узнал.***
Как они и договорились, следующая их встреча, всё ещё общо называемая «репетицией», состоялась не многим позже – всего через два дня, в всегда неминуемо унылое воскресенье. Алиса появилась у порога почти ровно в полдень, с милой улыбкой приветствуя Линду, параллельно незаметно время от времени сжимая подол своей чёрной юбки одной рукой, другой придерживая небольшой молитвенник к своей слегка тонкой, голубоватой блузе, из-за которой её стан попеременно пронизывал слабый, терпимый холодок. Как бы девушке не хотелось похвастаться новым приобретением, мысль её о неправильности перехода черты победила короткую душевную борьбу, а платье так и осталось спрятанным в забытом нижнем ящике шкафа. Так что на этот раз ей вновь пришлось наблюдать за (едва)заметным, полным недовольства и непонимания, взглядом Элеанор, что вмиг сменился почти неуловимой искрой восхищения и интереса. Игра пустила свой ход? Занятно. Отставив все свои мысли и сопутствующие им чувства на второй план, юная особа, как и полагалось, последовала за Матушкой вглубь всё той же комнаты, которая за столь короткое время смогла сменить собственный настрой и атмосферу, что это просто чувствовалось и так же явно не виделось. Может быть, так на неё повлиял Бетховен, исходящий в тот момент из глубин граммофона. А, может быть, какие-то определённые детали, как стоящий на кофейном столике декантер с недопитым вином или, казалось, специально небрежно брошенный на ручку кресла фишю из тёмного кружева, провоцировали подобные и прочие им изначально незаметные изменения. Или дело было в самой Элеанор, чей образ вновь с той же силой восхитил своим невероятным одеянием – теперь это было не платье, а комплект, включавший в себя блузу с верхом и рукавами из тёмной, почти прозрачной, ткани и низом и манжетами, состоявшими из золотисто-чёрной, тугой вышивки; и подобная же блузе чёрная юбка, украшенная золотистыми узорами, которые книзу, словно ветви деревьев из картин Климта, витиевато закручивались. Верх так называемого «костюма» был укорочен, а потенциальный низ – чуть опущен, практически незримо открываючи вид на обнажённый участок всё такой же белоснежной кожи женщины. Сама священник не изменяла себе в причёске, оставаясь с по-прежнему уложенными за плечи тёмными, как смоль, волосами. Только тогда Алиса впервые заметила в её ушах чёрные серьги, походящие на капли, отливающие красным и, вероятно, сделанные из тёмно-алого турмалина или граната. Уголки уст женщины, что в тот день отражали светло-красный блеск, на миг приподнялись, а всё те же горящие зеленью глаза блеснули, когда она заметила робкий изучающий взгляд со стороны ученицы. Один взмах тонкой, белой как сахар, руки, и они уже вновь сидели друг напротив друга, сквозь вежливые улыбки изучая каждая свою собеседницу. Молитвенники раскрылись.***
Время близилось к средине занятия, когда после очередной попытки пропеть несчастное «моего супруга» Элеанор, как и прежде, вопросила о подаче чая. Не увидев во взгляде девушки нежеланного сопротивления, она подозвала к себе Линду, этим жестом объявляя о незапланированном чаепитии. Отложив книгу на столик, женщина обратила свой взгляд к Алисе, которая уже как-то машинально сжалась под его напором, и, наконец, завела, казалось, непринуждëнную беседу: — Алиса, дорогая, скажи мне: хорошо ли тебе здесь? — Здесь? – в смущении переспросила юная особа, взыская подвох в таком, как ей казалось, глупом вопросе. Право, она и не предавалась мыслям о подобном – ответ был элементарен и прост. — Да, здесь, – словно поучая маленького ребëнка, ответила Матушка и показательно вздохнула, будто сим действием осуждая, – мне небезразлично твоë настроение и комфорт, ведь и от этого зависит динамика учения. — Ох, да, верно, – пристыженная такой резкостью, девушка снова стушевалась и покраснела. Пальцы её охватили тëмную ткань юбки, сжимая, когда Алиса, не смея поднять взгляд на священника, пробормотала, – да, здесь очень... Очень комфортно. И красиво, безусловно. Удовлетворëнная ответом, Элеанор оглядела сгорбленную девичью фигуру в кресле напротив и, не имея в целях издевательства, позволила себе отпустить тихую усмешку. Конечно, такая картина не могла не забавлять её – это было бы слишком чëрство с её стороны, - но даже эта деталь была бессильна пред всë той же неумолимой жаждой, сочившейся в оледенелых жилах, что соком своим, быть может, действительно токсичным, пускала неприятный внутревенный жар. Это не было похоже на пытку, а, скорее, на бесконтрольную месть организма за столь непозволительное издевательство. Нужда в свежей, определëнной крови, словно чесотка, вспыхивала повсеместно, жжением отдаваясь внутренне, пронизывая кожу, а мысль о чае/, что непременно был на подходе, никак не улучшала состояние. Сглотнув и ощутив после этого скрежешущую о стенки горла слюну, Элеанор продолжила невозмутимо и, действительно, будто бессовестно не изменяться в лице, держась прямо и, что неоспоримо, профессионально. — А ещë.., – вдруг снова подала голос Алиса, и впрямь не замечая внезапного напряжения, что вмиг начало исходить из всей фигуры женщины, – здесь, прямо напротив поместья, какой-то... Водоëм? – будто у самой себя спросила девушка, уже снова глядя на собеседницу в упор. – Что это?.. Неуверенность, что отражалась в едва уловимой дрожи голоса юной особы, будто мурашками прошлась по коже священника, будоража дух с новой силой и рвением. Глубокий вдох с чуть слышимым рокотанием – всë та же безмятежность сдержанной улыбки: — А, водоëм, – с каким-то необъяснимым придыханием отвечала женщина, – это каналы Арбери – в восемнадцатом веке здесь был найден уголь, так вот для его перевозки их и построили. Могу рассказать подробнее, если уж тебя так неожиданно привлекла необыкновенность здешних вод... — Нет-нет, что Вы, – девушка впала в замешательство, засуетившись. Заметив вопрос в очах Элеанор, она тут же поспешила объясниться, – вернее, конечно, мне было бы интересно послушать Ваш рассказ об этом, но не будет ли для нас обеих интереснее какая-нибудь другая тема? — Какая же? — Что насчëт... Что насчëт религии? Эта нерешительность и робость, что каждый раз так внутренне забавляла священника, всë продолжала находится в руках Алисы, которые она постоянно пыталась пристроить куда-угодно, лишь бы не оставлять их в бездействии и, казалось, не отпускать неловкость вовсе. — Ох, значит, тебе недостаточно учения молитв? – женщина усмехнулась. Когда юная особа вновь округлила глаза, вероятно, мысленно начав искать подходящую конкретику для её ответа, комнату заполнил новый, уже забытый, отзвук небольших каблуков – Линда принесла долгожданный чай и, в давно заученной манере, расставила чашки каждую на своё место, чайник отставляя чуть поодаль от прочего. Поблагодарив её кратким «спасибо» и дождавшись ответного кивка перед уходом, Матушка сразу же взялась за свой напиток, для вида поднëсши его ближе к себе, в прежнем ожидании поглядывая на Алису. — Конечно, ведь мы ещё не успели обговорить каждый вопрос о ней. К примеру, те же молитвы – для чего мы молимся? – нашлась девушка и в победном завершении взяла в руки свой чай. В отличие от Элеанор, она не стала временить, поэтому тут же сделала большой глоток. Кипяток. Вот, что так быстро, но безумно колко, прошлось по горлу, казалось, разжигая его и непременно оставляя след. Словно больших размеров игла резко сделала надрез поперëк глотки. Веки смахнули моментальный отблеск в глазах – Алиса улыбнулась. — Мы молимся, чтобы искупить наши грехи, безусловно, – отточено и слегка строго проговорила женщина, встретившись с малость покрасневшими глазами девушки. Теперь она отпила из своей чашки, показательно меньше, после, будто в забытом блаженстве, облизнув губы. — Но что такое грех? – продолжала настаивать ученица, не сводя взгляд с зелëных глаз священника. Каждый раз эта маленькая игра казалась детской забавой. И каждый раз Алисе нравилось ощущать себя ребëнком. – Точнее... Как Вы думаете, – обязательная дразнящая, драматичная пауза, – есть ли что-то определëнное, конкретное, что является воплощением греха? Ехидная улыбка – это было первым, что отразилось на лице Матушки сразу после внезапного вопрошания; подражая девушке, она так же расслаблено и слегка надменно взглянула на неё, словно готовясь ответить чем-то более разрушительным. Сделав ещё один глоток из фарфоровой чашки, женщина просмаковала остатки напитка на губах и уже после этого, с всë той же ухмылкой на устах, вопросила: — Что, если люди и есть грех? Секундное замешательство показалось в очах юной особы, но, уловив толику бесформенной забавы во взгляде Элеанор, девушка вернула своему лицу прежнюю улыбку: — Вы хотите сказать, что тогда мы верим и молимся ради полного искупления? — И люди обречены на пожизненное, бессмысленное моление. В таком случае. Они обе безмолвно улыбнулись, тут же возвращаясь каждая к своему чаю. Будто этот диалог являлся простой шуткой и ничем более. Словно насмешка. Тогда первая молитва была заучена. Сухо.***
И вновь вечер прошедшего дня, что застал юную особу, казалось, в самом озадачивающем моменте. Новая посылка лежала прямо перед раскрытой дверью, пока Алиса с недвигающимся взглядом пыталась осмыслить происходящее. Ещё одна порция масла в огонь – игра продолжалась, и единственное, что радовало девушку – она снова была одна. Стараясь в ускоренном темпе избавиться от вмиг настигшего еë ступора, хозяйка квартиры открыла дверь окончательно, морщась от неприятного эха, что моментально врезалось в её уши, и опустилась к коробке. Та была абсолютно идентична прошлой и отличалась лишь размером, который, определëнно, был меньше. Заворажëнно оглядев посылку, будто всë ещё не веря действительности, Алиса аккуратно и, почему-то, даже трепетно коснулась подушечками пальцев упаковки – всë та же. Дабы не задерживаться и, безусловно, удовлетворить своë жадное чувство негодования, девушка быстро ухватилась за коробку, тут же подняв её, для себя подмечая значительную лëгкость так называемого «подарка», и отнесла в уже становящуюся хранительницей тайн спальню. Она мягко опустила посылку на постель и, выровнявшись, встала в немом и бессмысленном ожидании. Мозг настигала паника, пока мысли, словно от огня к огню, метались от одной вариации действий к другим, пытая неведеньем и незнанием верного решения. Забрать ещё одну посылку, бесспорно, уже являлось своеобразным риском – Дерек мог вернуться домой в любой момент, и если бы он первым застал коробку, то, действительно, только Богу известно, что бы случилось дальше. Так что в тот момент Алиса, претерпевая головную боль от собственных сомнений, всë же решилась открыть новый подарок, с прежними трепетом и аккуратностью дотрагиваясь до упаковки. Пара мгновений и пара скользящих и резких отзвуков рваной бумаги, отдавшихся жжением слуху, и снова, так же, как и несколько дней назад, перед юной особой лежала чëрная коробка, но, только вот, чувства от этого были отнюдь не теми же: страх, опасение и полное осознание, что всë, что происходило на тот момент, всë, чему она позволяла случаться, не имело в себе и капли правильности. Эта игра, пылавшая небессмысленным азартом, затягивала в себя сильнее, чем на то было способно любое казино. Ибо деньги здесь были безучастны. Казалось, страшась собственновымышленных фигур, Алиса ропотно коснулась крышки посылки, поднимая её. Неожиданно она усмехнулась, вдруг подумав о недостающих зажмуренных от страха глаз, и, вопреки мыслям, взглянула на содержимое коробки, тут же впадая в замешательство. Тонкая, белая струящаяся ткань была сложена втрое, укладываясь ровно и компактно. Треугольник из бежевого шëлка, вшитый в воротник, единственно блестел на свету, оттеняя небольшие рюши. Сорочка. Вероятно, именно она выглядывала тогда из-под крышки, частично лишь скрываясь под очередной запиской. Но не последняя встревожила девушку – выбор, павший на «подарок», был столь неожиданным и даже, признаться, странным, что незамедлительно ставил в тупик. Настолько домашняя, абсолютно ото всех скрытая вещь, хоть и, безусловно, не обеднëнная количеством роскоши, но, тем не менее, вызывавшая вопросы. Личное и объединяющее? Значит, Алисе стоило бояться сильнее. Ибо слишком... Резко. Попытавшись прогнать от себя нежелаемые размышления, Алисе вспомнилась забытая ей записка, что ныне лежала чуть поодаль от коробки, в глупом таинстве повëрнутая содержанием вниз. Девушка резво, почти истерически, ухватилась за картонку и тут же развернула её, читая вновь небогатую на слова надпись: «Norman Candler – Blue night waltz.•人»
И, безусловно, оставленная подпись – перевëрнутая «V» с точкой на конце. Это являлось знаком, их знаком, символизировавшим удержание уже давно раскрытого таинства, что собой будоражило кровь и в тот же миг заставляло бледнеть от моментальной мерзлоты, касающейся кожи и нутра. Но не подобные ли вещи дают такое прекрасное, детское и оттого дерзкое ощущение живости?жизни и её сохранности? Риск подтверждает действительность. На этот раз комнату не заполнили звуки музыки. Страх неизведанного. Алиса вновь спрятала коробку.***
Холод, пронизывающий тело и каждую кость. За эти три дня погода успела отыграть свой вальс непостоянного весеннего тепла и вновь уподобиться колыбельной ветров. Верно закрытые от пронзительных глаз холмов окна особняка оказались бессильны в сопротивлении с роем мурашек, мигом атаковавших тёплую человеческую кожу, и Алиса резко сжалась, прервавши очередной молитвенный куплет. — Тебе холодно, – послышалось неподалёку. Элеанор, ныне сидевшая чуть ближе обычного, строгим взглядом осмотрела девушку и, когда та уже было спохватилась отрицать очевидное, остановила её слово немым движением руки. Женщина молча поднялась из-за стола и поспешила удалиться из комнаты, оставив ученицу в тихом недоумении. Алиса сжалась вновь: похоже, воздух стал ещё прохладнее. Резость его, очевидно дозволенная пустотой, смущала и изводила до моментальной ненависти к непослушным ветряным лезвиям, что, будто дети, дерзили, прячась под куполами-неведимками и нападая словно из ниоткуда: мелкие проказы из неожиданно больно ущипленной холодом руки или от испуга дуновения продрогшей до мурашек спины постепенно выводили из себя – Алиса никогда не хотела детей. Одна лишь мысль о них бросала её в дрожь: она не могла вообразить себе образ матери с собственным лицом, не позволяла себе и единого представления об этом, зная, что это место не для неё. Дерек говорил, что всё это временно, что придёт день, когда она осознает, что заблуждалась, и будет готова. И девушка кивала, не в силах возразить, и оставляла свои мысли при себе: она понимала, что никогда не будет готова отдать себя кому-нибудь ещё. Возможно, это было сродни слабости, возможно, это ей и являлось, но по крайней мере Алиса точно знала, что это не заблуждение. Она не терпела одиночества: всегда держалась людных мест, любила обедать в крохотной кофейне со знакомыми лицами, а поездке на такси предпочитала метро. Общество было для неё чем-то необходимым, вещью, которая всегда окружала её существование, которая была привычным критерием рутины, но ничем бóльшим. Девушка считала, что была бы неспособной содержать это «бóльшее» в своём единичном сосуде, что был слишком мал для подобного: в её образе никогда не присутствовало тех величия и власти, которым было бы под силу удержать под собой стаю из человеческих голов – ей это было известно. Алиса не выдерживала потока мнений, давно погребя собственное в низшую могильную землю, оттого и могла вытерпеть что-то единственное, контролирующее и не подвергающее её личному выбору; оттого она могла выдержать поблизости лишь одного человека. Быть может, это и вправду было глобальной слабостью её души – страх собственных желаний – но также это оставалось той единственной гранью, которую она никому не позволяла пересечь. Наконец, из коридора послышалось эхо приближающихся шагов, за ним – едва заметное слуху движение юбок: Матушка неожиданно поспешно, всё так же непривычно для гостьи, обозначила своё присутствие постукиванием каблуков. — Поднимись, – не успев оставить и единого взгляда на Элеанор, Алиса в привычной для себя манере робко повиновалась и тут же ощутила за своей спиной чьë-то присутствие. Что-то холодное коснулось её руки – она вздрогнула, вмиг почувствовав второе, более нежное прикосновение пальцев к своему запястью, что, будто в извинении, секундно огладили её кожу, позже охватив обе руки крепче. Ткань – бархат. Шëлковый и тëплый, он дотронулся до её оледеневшего тела, чуть погодя окутав стан, даря то долгожданное чувство... Жара. Повернув голову, девушка резко выдохнула: священник, её лицо оказалось чересчур близко, настолько, что Алиса могла без труда и собственной совести разглядеть её глаза, зелень в которых словно бурлила, изредка переливаясь алыми вкраплениями. Не почувствовав сопротивления в ответном взгляде, юная особа отчего-то решилась продолжить держать контакт всего из нескольких сантиметров расстояния. Жар и в то же время холод – кожу будто обдало паром от сухого льда: глаза жгли. Алиса чувствовала, как её тело мучительно медленно обращалось в угольную крошку, сворачивалось в нежелании сгинуть и слабело из-за невозможности устоять. Кровь в жилах кипела холодной водой, вновь становилось зябко, а лоб пламенел в ожоге мозга. Каждая секунда источала непривычку, сок запретного яблока – Алиса отпрянула. Ощущение присутствия женщины за спиной сменилось неприятным чувством набухшей головы, что ныне казалась разрастающимся камнем из вопросов, не имеющих исчисления. Рядом неожиданно послышался рваный, неудачно скрытый выдох: вероятно, тяжело дышала здесь не она. — Впредь не надевай такую тонкую блузу, когда на улице стоит столь промозглая погода – от этого ты никакого прока не получишь, – отчеканила своё наставление Матушка и, наконец, показалась глазам ученицы. Лицо её снова не выражало и капли смятения, стан не бросало в дрожь, а взгляд был полон покоя, так, что когда она посмотрела им на Алису, та почувствовала себя мелкой глупой фантазëркой, застанной врасплох. — Расскажи, почему ты атеистка? – вдруг резко прозвучал вопрос, когда Элеанор достигла своего прежнего места. — Разве я говорила о себе так?.,– в своём как всегда верном смущении пробормотала ученица, – Я даже не знаю, причисляется ли моя позиция к атеизму. Просто я... Не вижу смысла в вере в кого-то такого могущественного как Бога, например. Эта вера является для многих одной единственной опорой, но эта опора каждую секунду грозит исчезнуть из-под ног. Это вера в неверие, в базаровскую правоту. Я не могу найти в этом никакого высшего смысла, только один, самый приземлённый и самый очевидный, - так проще управлять толпой. Никогда не будет одного человека, ибо он будет знать, что помимо него есть ещё и другие люди; всегда будет толпа. А управлять ей намного легче. Так что... Наверное, со своей позиции я могу назвать веру в Бога формой неравности, лицемерия и безответственности. Простая петля. Она связывает всех, но рискует затянуться, сжимая людей в один сплошной ком, сдавливая и ломая им рёбра. Но они всё ещё будут дышать. В страхе и надежде. Даже если петлю затянули они сами, скорее всего, и не подозревая об этом; Каждый верит по-разному и в разное. И, порой, человек становится настолько ленивым, что не осознаёт собственную силу и молит обо всём, забывая о существовании собственной роли. Утопая в примитивных надеждах и стоянии на коленях. Так что я... Я не вижу смысла в высоком, ибо за этим следуют такие же высокие моления. Я верю в людей. Глупых и неизменных. Потому что пока я здесь – я помню свою роль. Девушка замолчала. Это стало первым разом, когда между ними возник настолько глубокий диалог; это было первым разом, когда Алиса действительно позволила себе говорить. Секунды тишины разрезали воздух, медленно и мучительно, пока со стороны священника не послышался смешок: — Сколько пафоса. Думаешь, в религии так много фанатиков? — Думала, Вы одна из них. — О, неужели? – густые брови Матушки поднялись в усмешке: будто старец, смеющийся над юношей, она улыбалась на каждый новый ответ Алисы. – Нет, дорогая, быть фанатиком слишком просто и скучно. У меня своя религия, своя вера. Как и у многих, позволь заметить. Со своими вправками и условиями. Так сложнее. Совесть мучает. Потому что твои люди любят всë усложнять.***
Алиса уставилась на новую коробку у её двери. Когда же это прекратится? И нужно ли éй, наконец, покончить с этим? Голова кипела от множества бурлящих в ней вопросов, подступивших к горлу и неприятно щекочущих желудок. Что сталось с той Алисой, что была верна своему Дереку все эти годы? Что приключилось с её телом, теперь так дико реагировавшим на столь странные знаки внимания? Девушка покачала головой, в желании сбросить с себя терзающие когти мыслей, и забрала коробку. На этот раз она была гораздо меньше, настолько, что умещалась в хрупкой ладони юной особы, и сопровождалась всë таким же, как и в бывший раз, письмом. Спрятавшись в узеньком проходе спальни, Алиса опустилась на колени и достала записку: « S. Prokofiev – Cinderella, op. 87, act I, no. 19.•人»
Новая композиция, новый подарок и старая подпись. Трепет в груди сменился неприятной дрожью, сердце с болью заныло в груди: она не хотела этого. Обхватив тонкими пальцами крышку коробки, она подняла её и увидела неогранëнный камень. Кулон. Блистая, он пленял взгляд, путая его в личных переливах цвета, в роще из алого и белого вкрапления. Пронизанный кристаллевидными иглами, вытащенный, будто сердце из груди каменного человека, словно опухоль, удалëнная из мозга, он сверкал своим несовершенством и в то же время полнотой своего существования. Алиса не включала музыку: она сама заиграла в её голове, только поднесла она кулон к своей груди. Раз, два три, раз два три, раз, два, три... Головокружение: все мысли скопились в кучу, вальсируя, пара за парой, раздувая тиски. Раз, два, три, раз, два, три: юная особа закрыла глаза и ступила по комнате наугад, коснувшись двери и выйдя из-за дверной рамки. Раз, два, три, раз, два, три, раз... Дерек. С глазами, полными страха и непонимания, он стоял в дверях их крохотного, хило освещëнного коридора и испуганно смотрел на девушку, свою невесту, сейчас так непринуждённо улыбающуюся какому-то чужому кулону, который, очевидно, был подарком не от него. — Алиса... – услышав своё имя, произнесëнное таким до боли родным голосом, девушка остановилась и взглянула на будущего супруга. Его передëрнуло: на него смотрели с таким издевательски невинным взором, коего он не припоминал ни за каждую секунду, проведëнную с Алисой, что он помнил. А помнил он многое: он помнил, как она улыбнулась ему в первую их встречу, как скромно повела себя, отказавшись от совместной прогулки после работы; он помнил её утреннюю улыбку, сопровождавшуюся пенкой на губах от карамельного Латте; он помнил, как она улыбнулась ему после их первого поцелуя, робко пожав плечами и сомкнув губы, словно в соглашении... Да, Дерек помнил многие улыбки Алисы, но такой дерзости и смелости он не замечал в них никогда. До сих пор.***
Она не была готова. Юная особа поняла это, стоя на пороге Арбери Холла, поднëсши кулак к двери и вдохнув как можно больше воздуха. Она совершенно точно не была готова: она чувствовала это на физическом уровне, зная лишь о присутствии непривычных ощущений по всему телу, бросающих в дрожь от холода пугающих мыслей. Она понимала, что не справляется: весь её мир рухнул, контроль изчез из-под её ног, оставивши девушку парить в облаке углекислого газа. Она вдохнула снова и, наконец, постучала. Дверь, как и прежде, словно дожидаясь нужной минуты, отворила Линда с всё тем же свойственным себе безмолвием. Только Алиса переступила порог, как тут же услышала доносящиеся из стен отзвуки музыки. «Анданте, Моцарт», – вспомнила она и прошла в комнату для занятий. Её ждали. Сердце кольнуло. Элеанор в действительности ждала её, сидевши с прямой спиной в своём излюбленном кресле и умиротворëнно читавши молитвенник. Зачем? Алиса недоумевала: ей казалось, Матушка знает каждое выверенное в нём слово, каждую напечатанную букву со всех сторон. — Порой, нам следует напоминать себе о важности наших знаний, – словно услышав внутренний вопрос девушки ответила священник. – Здравствуй. — Добрый... День, – слегка запнувшись, ответила юная особа и мельком взглянула на фигуру Матушки, что была облачена в чëрное кружево, поверх которого отчëтливо виднелся большой серебряный крест на цепочке. Алиса сглотнула. — И вновь ты в тонкой блузе... – Элеанор, словно мама нашкодившего ребëнка, покачала головой в знак неодобрения и со смехом в глазах посмотрела на ученицу. – Линда, халат! Алису передëрнуло: крик Матушки был неожиданным, резким, а чëткий взор, наполненный изворотливостью и непоколебимостью, будто издевался над ней, по-бесовски хитрил и не давал волю размеренно дышать. Какого чëрта происходит? За спиной девушки послышался отзвук маленьких каблуков, а за ним в комнате появилась Линда с алым халатом в руках. Улыбнувшись гостье, она повернулась к вставшему священнику и уже было хотела передать его ей в руки, когда Алиса резко выпалила: — Нет! – две пары изумлëнных глаз посмотрели на неё. – Пусть... – она прочистила горло. – Пусть Линда это сделает. Служанка вопросительно взглянула на хозяйку дома – та кивнула ей, удивлëнно согласившись, и снова опустилась на своё кресло. Линда в свойственном ей резвом темпе быстро оказалась за спиной юной особы и так же быстро накинула халат ей на плечи, в материнском жесте чуть пригладив той руки, и испарилась. — Напомни, на чëм мы остановились в прошлый раз? – вопросила Матушка, когда Алиса продолжала молча стоять и откровенно смотреть в её травянисто-ннфритовые глаза. Что происходит? Эта резкость, что она проявила минуту назад, не была родна её обыденной робости, это вовсе не было чем-то привычным. Дискомфорт: цепкими когтями, он схватил её за горло, но смог лишь впиться иглами, не начав душить – это мука. Это мука, состоявшая из глыбы навалившихся чувств, из кипятка, не оставившего ожога, из ломоты, не дающей костям сломаться окончательно и разбиться в щепки. Это медленно, это нечестно, это неправильно. Неправильна и её грешная кровь, остывшая в жилах, неправильны и её грешные губы, не способные воспевать молитвы, неправильна она сама, всё её существо есть грех. О Боже, что это? Она... — Алиса? – послышалось вопрошание. О Боже, она...***
— ... Влюблена! – Дерек агрессивно взвыл. – Ты в меня! Скажи мне это, скажи! Девушка, рыдая, сидела у его ног, моля, клянясь ему в верности и правде: пятью минутами ранее, оказавшись на пороге дома, она обнаружила квартиру открытой, а в ней – Дерека. Дерека с халатом в руках. Тем самым халатом цвета бордо, что некогда был на её плечах. «Алиса, что это значит?», – пробормотал молодой человек, не скрывая и капли своего неподкупного изумления. На полу лежала скомканная бумага – записка. Девушка, не отвечая, медленно опустилась к клочку бумаги и развернула его: «P. Tchaikovsky – 1812 overture.•人»
— Я всë объясню, – пролепетала она, чувствуя ком, подступающий к горлу. — Уж изволь постараться, – Дерек проговорил это сквозь зубы, медленно и с силой сжимая кулак, в котором покоилась алая ткань. Словно струя крови, пустившаяся из раны, она обволокла его руку, протекла в рукав и осталась на нём бархатным отпечатком. – Что всё это значит? От кого это? Это в первый раз? – Алиса всхлипнула. – Господь, это ещё и не впервые! — Дерек, я... – ком достиг глотки. – это всё.. Это всë так странно, Дерек, я... — Что «это»? Тебе это нравится? — Нет, милый, нет, – слëзы покатились градом по щекам. – Конечно, нет. — Скажи мне, что ты всё ещё любишь меня! — Дерек... – юная особа всхлипнула вновь, не имея возможности перевести дыхание. Упав на колени, она всё пыталась взобрать воздух в грудную клетку, пока Дерек продолжал свой крик: — Ты влюблена! – взвыл он. – Ты влюблена в меня! Скажи мне это, скажи! — Я... — Скажи мне это, мать твою! Алису передëрнуло. Утерев слëзы, она резко встала: — Я люблю тебя! И шлепок – пощëчина. Девушка приложила ладонь к своей стремительно покрасневшей щеке. А затем – поцелуй. Дерек больно впился в её губы, не дав ей воздуха, он вгрызся в неё, как дикая собака в старую кость, зверски вцепившись в неё в бесконтрольной попытке задушить. Алиса ослабла, а он отстранился: — Я переношу обручение на неделю раньше, – она кивнула. – И с сегодняшнего дня репетиции с Матушкой под запретом: будешь учиться самостоятельно. Кошмар.***
Воскресенье. Двумя днями ранее, перед бесовской ссорой, Дерек отправился с работы раньше прежнего, дабы с радостью объявить невесте о долгожданной командировке, о которой он так давно грезил, с главой компании. Сегодня же он оставил Алису одну в их крохотной квартирке со строгим наказом не видеться более со священником в его отсутствие. Разглядывая свои бледные тонкие пальцы, Алиса уже долгое время отдыхала в объятиях кровати, не имея ни желания, ни принципа погрузиться в дремоту в столь поздний час. Тело её было укутано в уже ранее известную белотканную сорочку, в то время как пальцы танцевали под аккомпанемент Моцарта. Адажио и фуга до минор, – сей мотив, полный тоски и волнения, был сродни чувствам, как свежий яд, кишащим в груди юной особы, пока сам Моцарт оставался единственным, что содержалось в по-родному таинственных репетициях. Слушая композицию вновь и вновь, Алиса с пустотой в очах смотрела на собственные руки, вздрагивая от претерпевания бури вопрошаний и помыслов в голове. Что ей теперь со всем этим делать? Куда податься? Чело ныло от боли, сокрушившейся на виски, пока девушка проводила пальцами по воздуху, уныло и безропотно следя за их движениями. Дерек. Его голос, такой родной и незаменимый, врос в её мысли, контролировал их своим словом, управлял и направлял, не вызывая собой никаких сомнений, а лишь уверенность в том, что именно он тот, кто был ей так нужен; тот, без кого её мировоззрение рушилось, жизненные установки трещали по швам, а цели казались недостижимыми. Он был той самой её частью, самоконтролем, способным затмить её собственное мнение, позволить забыть о личной ответственности. Он – та самая «половинка». Дерек Хафл. Алиса чувствовала, что теряет его. Это страшило, это вгоняло в панику: так не должно быть. Ей надобно высказаться. Разрыдаться, расплакаться, закричать, но высказаться, и тогда всë вернëтся вспять и будет как прежде. А ныне для этого существовало только одно место и один человек. Вскочив с постели, девушка быстро накинула на свои плечи знакомый халат, цветом своим искупанный в вине, достигла ненавистного ею коридора, в котором по прежнему кое-как разгорался тусклый свет, резкими движениями надела истоптанные ботинки и, сорвав с близ находящегося крючка чëрный платок, кое-как нацепила его на неуложенные волосы. Напоследок оглянувшись на зеркало, Алиса утвердительно посмотрела себе в глаза: в путь.***
Церковь, как и ожидалось, оказалась пуста. Каменные своды почернели, стрельчатые окна более не отражали игры света, а запах свечей теперь сильнее раздавался по коридору, ведь только их горение освещало девушке путь. Поразительная тишина сопровождала её робкие шаги, медленно приближающиеся к дверям. Юной особе оставалось лишь постучать, чтобы либо впасть в огорчение от безрезультатного путешествия, либо вдариться в секунду приятного счастья от услышанного щелчка открывающейся двери. Алиса поднесла кулак к дереву. Стук. Два раза. И немота. Долгая и мучительная, настолько, что девушка уже была готова оступиться назад, как вдруг услышала еле заметный ухом скрежет, а за ним – скрип. Двери отворились. Элеанор с полными удивления глазами смотрела на неё, видимо, более не надеявшись увидеться, особенно, в столь поздний час. Минутное молчание и вопросы во взглядах: «Что ты здесь делаешь?» и «Прошу, можно войти?»; и такие же немые ответы. Алиса вошла в затемнëнный зал. — Что привело тебя сюда в столь позднее время, дорогая? – наконец, подала голос Матушка, пройдя к алтарю и обратив внимание на свечи: те, что горели под ликом девы Марии тут же были потушены. Трепет в груди женщины нарастал: такая приятная телу неожиданность прилила остывшей крови к губам, пока глаза загорелись алыми пятнами. Ожидание. С. — Матушка, – пробормотала девушка. Кажется, в горле пересохло. Т. – я бы хотела исповедоваться. — Хорошо, не смею тебя задерживать – говори. Ком в глотке. Р. Алиса попыталась вдохнуть, но резко собравшиеся в глазах слëзы превратили вбирание кислорода в протяжный всхлип. Священник, не двигаясь, в полном душевном спокойствии смотрела на юную особу, выжидая её первые слова. Бывшая ученица всхлипнула ещё раз: маленькие дождинки градом покатились по её щекам. Она заплакала. А. — Я н-нич-чего не ч-чувствую, – проныла Алиса и, осознав, что таким образом у неё ничего не выйдет, вобрала в грудь воздух ещё раз и на одном дыхании выдала, – Дерек. Я боюсь, что больше ничего не чувствую к нему. Он – моя опора, мой самоконтроль, без которого я не существую. Я боюсь быть собой, ведь я не знаю себя, я боюсь своих личных мнений. Я боюсь этой неизвестности. А Дерек... Он скрывает от меня это, берëт на себя всю ответственность, спасает меня. Он мой единственный. А я... Кажется, я больше не люблю его. Она закончила и посмотрела на Элеанор. Та в задумчивости опустила взгляд и сомкнула губы, вовсе не готовясь отвечать. С. — Подойди ближе, дитя моë, – спустя долгое молчание проговорила священник и словно в приветственном жесте протянула руки вперëд, резко уткнув взгляд в фигуру девушки. Т. Алиса с привычной для неё робостью сделала шаг вперёд, за ним – второй и вскоре оказалась в полуметре от Матушки. Оглянувшись на женщину, юная особа остановила свой взор, сцепившись с ней взглядом. Зелëные глаза с уже такими родными вкраплениями цвета бордо ныне сверкали и переливались алым. Элеанор. Её образ в жизни Алисы появился незаметно, изначально показавшись незначительным, блеклым, как и её фигура. Но следом всë стало менятся, очерчивая силуэт священника всë более и более чëтко. Каждое новое слово из её уст, каждая новая мысль, узнаваемая девушкой, каждая новая деталь всë сильнее погружала в себя, манила и затягивала словно в зыбучие пески, не имея и шанса быть вызволенным. С еë появлением всë начало рушиться, мир оказался отнюдь не того строения, каким он представлялся Алисе до момента их встречи. Паззл перестал складываться, её мнение освобождалось, а, казалось бы, уже узнанный со всех сторон чертог становился вовсе не опознанным, неосознанным и непонятым. Элеанор Модест. Ь. — Матушка, – дрожащим от страха голосом прошептала юная особа. – Считается ли это грехом, если я хочу поцеловать Вас? Священник улыбнулась: — Мы все грешны дорогая... – её глаза сверкнули алым, когда она наклонилась ближе. Алиса впала в ступор: медленно, но почти неожиданно, их губы соприкоснулись, Матушка улыбнулась, вкушая до невероятного приятный вишнëвый оттенок во вкусе уст девушки. Нежно и плавно, словно подарок, как в детский первый поцелуй, они минутно слились воедино, подпустив друг друга ближе привычных секунд. Отпрянув, священник закончила, –...и только честность в наших желаниях является исповедью. Неловкое молчание, и лишь взгляды не были лишены возможности говорить. Минута, две, и вдруг: Алиса засмеялась. Так звонко и радостно, что это раздалось по стенам церкви, отдалось приятным отзвуком от витражей и тут же впилось в улыбку, отданную устам Матушки: она тоже засмеялась. Её нежный, приятный смех, впервые услышанный девушкой, настолько поражал своей красотой, что это вводило в смятение от чувств, возгоравших внутри. Нежданно и негаданно Элеанор протянула руку вперёд, к Алисе, как бы приглашая её на танец. В смущении, юная особа улыбнулась и приняла протянутую ладонь. — Герольд Лаврентьевич Киттлер, Ожидание – объявила Матушка, и, подтолкнув девушку, пустила их дуэт в танец, негромко и мелодично напевая композицию. Священник и её ученица кружились в такт известному вальсу, с нежностью и благоговением смотря друг другу в глаза. Эти сказочные минуты оказались самым дорогим, что происходило за тот по-детски торжественный вечер, и сохраняли в себе каждую искру и деталь, уносясь всё дальше и дальше...