Умереть в объятиях лаванды

Джисон ходит по разбитому стеклу. Такому же, как его вид. Как его душа, сердце. Как сам он. Джисон тщательно пережёвывает кусок, смакует каждую мразь, что побывала в его жизни. И не только ест его, а и ходит по нему, и живёт в нём, будто бы это самое обычное мясо с примесью свинячей крови. Нет. С его же. На листе бумаги выжигается смертельный диагноз, а слова доктора звучат в ушах непрекращающимся эхом. И оно не слабеет, лишь усиливается. У Джисона дрожат ноги и кисти. Он слышит, как сзади бежит медсестра, а в кабинете остаётся доктор с сочувствующим видом. А его жалеть не надо. Он вспоминает всю дрянь. Она бывала часто. Заходила в гости на чай, а осталась до конца. Сначала отец. Он любил его. Вечно смеющийся, жизнерадостный мужичок. С редкой щетиной и запахом клубники. На нём была всегда его любимая рубашка цвета кактуса, на которой заплатки с преобладающим цветом фуксия и морской волны. Да уж. Бежевая клетка с треугольной фуксией и квадратным небом никогда не сочеталась. А Джисону нравилось. Он сам когда-то пришил ему эту заплатку прямо около сердца. Там, где для него, маленького глупого мальчишки, спрятано особое место. Тихое и спокойное. Без ночных кошмаров, что каждую ночь выжигаются на веках, и без кислотного привкуса от блевоты, смешанной с густой кровью. А сейчас этого сердца нет. Оно остановилось на станции «конечная». И это билет в одну сторону. Джисон всегда это знал. Через месяц его сердце сделает такую же поездку. Только не при Минхо. Джисон вспоминает его в первую очередь, потому что рядом только он и запах лаванды, окутывающий Джисона самыми крепкими объятиями. Минхо подпитывает его энергией таким образом. А узнав новость, со слезами на глазах отдаст ему её всю, даже не сомневаясь. А мать будет гнить по подворотням. Возможно, возьмёт трубку и пошлёт сына нахуй. С его болезнью в придачу. Пока Джисон постепенно разрушится полностью, а организм дотлеет, оставив лишь холодное тело и пустой взгляд. Медсестра нагоняет стеклянного (уже разбитого на кристаллики) парнишку и тыкает ему пальцем на бумаги. — Соблюдай все правила и, возможно, дольше проживёшь. Джисон смотрит на неё, выжигая дыры в чужих глазах, и не смеет даже слова вымолвить. Глотку жжёт кислотой и собственной беспомощностью. — Никаких стрессов, чаще гулять, по возможности делать физические упражнения, но немного, кушать побольше овощей и фруктов, принимать контрастный душ и окружить себя только хорошими людьми. А следом ядовитая подпись: «Будьте здоровы!». Джисон смотрит на неё вновь. Вокруг него непроглядная тьма и дымка приближающейся смерти. Он готов плюнуть ей в лицо и рассмеяться после. — И насколько я дольше проживу? Слеза прожигает дорожкой гладкую кожу на лице. Майка принимает её к себе в удушающие объятия. Как болезнь — Джисона. А Джисон стирает мокрый след ладонью и заполняет воспалённые лёгкие воздухом. Он хрипит, пытается отдышаться, но лишь кашляет мучительно долго. — На два-три дня? На неделю? На пять минут? — он выплёвывает слова медсестре в лицо, как кровь от кашля по ночам. Она виновато опускает выжженные дыры в пол. А Джисон огибает её, продолжая двигаться на выход из больницы. Хочется порвать бумаги на куски. Будто ничего не было. Ни болезни, ни её доказательств. Но всё подтверждает грёбаный кашель с алыми пятнами на белоснежной раковине, кислый привкус в выжженной глотке и дыхание, точнее его нормальное отсутствие. А Джисону плевать. Он закроет на это глаза. И хотел бы сделать это прямо сейчас: прикрыть веки, шагнуть вперёд на красный свет светофора и сразу оказаться разбитым вдребезги. Раз душа разбилась, то и тело нужно размозжить об асфальт. Да так, чтобы даже родная мать не узнала. Нет, Минхо. Он будет ближе всех, даже роднее этой чёртовой алкашки. Джисон расскажет ему. Но не сегодня. И, наверное, не завтра. И даже не расскажет. Минхо просто позвонят и сообщат о смерти друга. Так будет легче. Только Джисону. Он эгоист, не задумывается, насколько Минхо захочет размазать чужое, уже мёртвое ебало об сам гроб. Чтобы в следующий раз, который никогда не случится, Джисон всё говорил ему. Хотя будет уже нечего. — Может вены перерезать? Или повеситься? А может с моста спрыгнуть? Нет, лучше удушиться. И тут он останавливается. Бормотание прекращается, мысли о суициде утихают. Он и так в конце июля задохнётся. Зачем ему верёвка, если можно ещё месяц помучиться? Лёгкие завянут, бабочки помрут все до единой, что в животе, что в органах дыхания, а трахея не сможет пронести драгоценные частицы кислорода. И мысли утихнут, и температура в теле. Джисон смеётся. Тихо и по-доброму. Оказывается, так тяжело принять свою скорую кончину. Но он свыкнется. Когда помрёт. И Минхо свыкнется. Хотя он ещё даже не знает. Да и не узнает, Джисон уверен. Ему сложно сказать лучшему другу самые простые слова, а что уж говорить о диагнозе? «Пневмония» перережет ему горло, когда он попытается рассказать о ней. Тихий убийца. Сидит где-то там, в лёгких, и уничтожает болезненно. С привкусом крови и блевотины. С солёными раскалёнными слезами на мягких щеках. С хрипотцой, с невозможностью нормально вдохнуть и выдохнуть. А Джисону смешно. Он умирает от своего организма. Точнее от болезни, что поселилась в нём на пожизненно. И, видимо, забронировала место уже давно. Врачи смогли лишь приглушить кровоточащие лёгкие таблетками. Джисон помнит, как принимал их стаканами. Когда даже вода еле проходила в глотку. И Джисон давился даже самой маленькой капсулой. А после приходилось отхаркивать её вместе с кровью, сплёвывая через разодранное горло. Было так весело, что он почти не плакал. Да и сейчас слёзы засохли из-за летнего ветра, что обжигает носоглотку. Джисон пытается надышаться в последний день. Он не хочет жить. То есть хочет, но не с осознанием своей бесполезности за один месяц. И твёрдыми шагами Джисон идёт к своей квартире. Она пропахла пневмонией, запахом таблеток и чая с травами. А ещё лавандой. Джисон не может надышаться ей больше, чем кислородом. Да и не нужен ему кислород, лишь бы этот запах был рядом. А лучше его обладатель. И вот сейчас он наконец понимает, что может быть с его лучшим другом, если верёвка сейчас на шее сомкнётся, а ноги табуретку оттолкнут. В дверь торопливо стучат, развивая глубокие думы. Джисон топает к входной двери. По усилившемуся запаху лаванды он уже понимает, кто стоит за дверью. На подсознании ловит крупицы этого прекрасного запаха. Хочет запомнить его навечно. Минхо входит с взбешенным выражением лица. Желваками на лице играет и толкает Джисона в грудки одной рукой. Не пытается сделать больно физически. Это незачем. Хочет задавить своей аурой, где сейчас черти в догонялки играют. — Где ты, чёрт возьми, был? Я звонил тебе раз десять. Где твой телефон? Джисон смотрит отрешённо. Не желает что-либо говорить. Хватает его только на простые действия. Он глотает комками лаванду, заполняя больные лёгкие этим запахом, и выглядит как настоящий наркоман. Так и есть. Он даже глаза неосознанно закрывает, а ртом издаёт хрипы — нос давно перестал доставлять нужное количество кислорода. — Что с тобой? — Минхо мажет пальцем по его заострённым скулам, по синякам под глазами и по губам. Некогда розоватые губы, сложенные в тонкую миловидную полоску, приобрели синий цвет. Их ломала и кусала болезнь. — Совсем что ли не спал сегодня? Его грубая рука держит чужую щёку. Джисон тянется к ней ближе, ближе к Минхо, ближе к лаванде, ближе и ближе к его святому телу. А у Минхо вновь костяшки разбиты. И неизвестно: об грушу в тренажёрной или о несуществующую между ними стену. Он злится. В глазах бездна, а в горле слизь обиды, что стекает по розоватым стеночкам. И Минхо тоже хочет прижаться. Джисон выглядит мёртвым, безжизненным. Чёртова кукла с человеческими чувствами. И эта кукла ничего не смеет произнести, пока душа не примет покой, окружённая вечно любимым запахом. — Chuisle, что с тобой? Минхо отчаянно хватается за невидимую паутинку надежды. С Джисоном ведь всё хорошо, правда? А в голове уже настойчивый голос треплет бред, отражаясь от черепной коробки. Этого бреда не избежать. Он поглотит Минхо полностью. И неосознанное волнение нарастает. Приходит и тревога. Джисон сейчас будто свалится, не найдя опору в своих раздробленных костях. Ноги так просто ослабнут и повиснут в пропасти. Или ему показалось? Он всё ещё стоит на табуретке в своей комнате, собирается повеситься? А Минхо просто мираж. Очередная иллюзия его больного воображения. Даже мозг пытается быть ближе к нему. Хочет найти спасение в чужом аромате, в чужом теле. Забыться в чужих мыслях и тонуть в чужом мелодичном голосе. А после всплыть, когда слова дойдут до разума и взбодрят своим ровным тоном. Джисон приходит в себя. В кармане нагло вибрирует мобильник. На дисплее высвечивается родное имя. И тогда Джисон понимает всё. Роднее Минхо у него уже никогда никого не будет. Потому что остался лишь месяц. И, может, всё же надо провести последние никчёмные деньки с любимым человеком? Джисон принимает вызов. — Привет, почему так долго не отвечал? — у Минхо голос как обычно энергичный и простой. Даже сквозь трубку Джисон чувствует усиливающийся аромат любимого цветка. Или это вновь галлюцинации? Джисон вновь путается. Но как же ему настолько ярко привиделся запах? Из-за организма, которому было жизненно необходимо почувствовать это снова? Мозг пытался спасти глупого человечишку? Воспоминаниями заставил оттянуть момент и без того мучительной смерти? А после пусть позвонит Минхо и окончательно спасёт Джисона из этой ситуации. Какая ирония. Вот только Джисон ни за что не откажется помереть пораньше. Всё равно уже мало что можно сделать, так пусть уж облегчит себе месяц страданий. И отпустит всё в сию же секунду. Бросит мобильник на пол, пока Минхо будет надрывать глотку, и выветрит, наконец, больную голову от лишних мыслей. Вот только приятный голос на том конце никак не позволяет сделать подобного. — Хэй, ты здесь? — мягко, будто боясь спугнуть, зовёт Минхо вновь. — Чем занимаешься? У меня для тебя хорошая новость. А у меня ужасная. Через месяц я сгнию в гробу. Джисон молчит, вслушиваясь в голос друга. Он необычайно красив. И Минхо, и его голос. — Chuisle? Почему молчишь? — Минхо заваливает его ненужными вопросами. Что ему сказать? Прямо сейчас ошарашить своим диагнозом? — Что за новость? Ни привет, ни ответа на вопросы. Джисон сейчас как никогда молчалив и сдержан. А в горле стоит режущий распухшие стенки комок жалостливых слёз. Они вспарывают мягкую плоть, жгут пуще огня раскрасневшееся горло. Они заставляют Джисона хрипеть и не дают возможности нормально говорить. Но он не позволит себе выйти им наружу. Не позволит показать слабость. И так слаб. — У меня отпуск, — Минхо отвечает сразу же. Будто не было тех волнующих его вопросов. Возможно, просто пытается развеселить вечно смеющегося Джисона. Но результатов нет. Джисон лишь вяло улыбается. Приходится отложить интересное занятие. Аура смерти слегка притупляется. Джисон слезает с табуретки, не желая прощаться с ней. Да и не станет. Они ещё встретятся, он и в этом уверен. — Давай проведём его вместе? — звучит так, будто они слащавая парочка во второсортном фильме. А Джисон лишь рад. Улыбается так ярко, будто не он только что пытался залезть в петлю. Смешно да и только. — Я приду к тебе завтра вечером, жди меня. И Джисон будет, потому что не имеет желания, да и не посмеет никогда ослушаться Минхо. Он сделает всё, чтобы друг был доволен. Даже если нужно лишь прожить ещё до следующего вечера. Потратить и без того никчёмное время. Но ради него он готов. Хоть на край земли. Вечно. Его любовь вечна.