Confession

      Трудолюбие. Честность. Процветание.       Разве может осквернить Бога труд, с которым честные девушки и юноши, словно самому Гезену, прислуживают каждому приходящему сюда, удовлетворяя все их самые смелые фантазии? Деньги, заработанные настоящим трудом, торговлей собственным телом, становятся почти священными, и нет никакой разницы, уходят они лично в руки служителям или, минуя братьев и сестёр, становятся вкладом в «их общий дом» и его процветание.       Гезен — бог труда и торговли. Но честнее было бы назвать его богом жестокости, похоти и корысти.       Каз Бреккер презирает это, как презирает и любую другую религию, построенную на доверчивых, наивных простофилях, с горящими глазами и томящейся надеждой где-то совсем на поверхности, под кожей, приносящих последние монеты в подобные дома. Ни одна вера не способна вернуть потерянное. Никакая мольба не способна остановить неизбежное. И никакое забытьё в религиозном служении, в отшельничестве, не способно подарить ему покой. Последовательность в действиях, точный расчёт и немного удачи — вот, что может попытаться успокоить его душу.       В этот вечер в переполненном главном зале Храма прихожанами становятся только самые богатые купцы Кеттердама, самые влиятельные и амбициозные люди города. Пер Хаскель, по навязчивому совету Каза, выбил и себе пропуск в эту нишу. Разумеется, в компании двух сопровождающих.       — Разве вашему Клубу помешает выгодное знакомство с кем-то из этих людей, сэр? – обводя взглядом гостей, Каз задаёт вопрос старику. Тот в ответ жадно улыбается:       — Так вот каков был твой план, Бреккер? Ты начинаешь нравиться мне всё больше. Губы Каза трогает едва заметная кривая ухмылка, пока Хаскель прихватив бокал освящённого вина с подноса очередной миленькой сестрицы, спешит затеряться среди гостей.       Служение богу в этот вечер больше походит на крупную вечеринку в борделе лишь с небольшой разницей в музыкантах, заменённых на мальчиков-хористов, и в персонале — услужливых сёстрах в длинных рясах. Но и эти одежды легко приоткрывают вид на обнажённые части тела: ноги, ключицы, спины и животы. У каждой своя изюминка, и Хелен всегда знает, что стоит подчеркнуть, а где сохранить интригу.       Бреккер держится в стороне, больше наблюдая, чем пытаясь предпринять хоть какую-то попытку заговорить с другими гостями. Проходится по залу параллельно компании из троих богачей и останавливается ровно напротив них, когда и они это делают. Двоих он знает давно: Ван Эк и Смитс. Третий же, Эдвин Голдман, прибыл в Кеттердам всего пару месяцев назад, но уже успел укорениться, и это интересует Каза сейчас больше всего.       Дорогой костюм сидит на мужчине идеально, светлые русые пряди волос с проседью на висках противоречат гладкому, свежему лицу. Он улыбается неестественно ровно, до омерзения идеально, сверкая своими белоснежными зубами. Голдман похож на некачественную работу портного гриша, не очень то и желавшего скрыть своё вмешательство.       Не только Каз наблюдает за этим мужчиной. Среди прихожан и служителей Гезена незаметная фигура щуплой сулийки держится неподалёку. Бреккер не смотрит на неё прямо, как и она в ответ не бросает ни единого взгляда. По крайней мере ни единого взгляда, который могли бы заметить окружавшие их люди.       — Никто из гостей не должен знать, что мы встречались сегодня, — собственный голос эхом отдаёт в голове. — Особенно это не должен заподозрить он.       Они в её спальне, сидят на кровати напротив друг друга, а за окном всё ещё не наступил рассвет. Запутанные волосы Инеж всё так же распущены, всё так же спадают по плечам, но тело теперь прикрыто рясой, а колени поджаты к груди. Девушка выглядит по детски наивной, иронично невинной, напуганной и недоверчивой со своими широко распахнутыми глазами и сжатыми в кулак пальцами.       «Эта девочка не даст себя в обиду, Бреккер», — убеждается Каз, когда вместо покорного «Я поняла» слышит её вопрос:       — Чем одна клетка отличается от другой?       Он отвечает не медля, не сомневаясь:       — Масштабом. И родом деятельности.       Замечает спокойный кивок и в то же время выражение озадаченности на её лице. Инеж отводит в сторону взгляд.       Решайся.       Они обсудили всё вдоль и поперёк: каждое действие, время, задачи, условия. Но этого мало. Он открывает рот, чтобы повторить всё с самого начала и вдруг сбивается, на доли секунды задерживая взгляд на её щиколотке, открывшейся из-за разреза на рясе. Тонкий позолоченный браслет блестит в полумраке, но затем блеск его исчезает, скрытый под её тонкими смуглыми пальцами.       Она поймала его.       Челюсти крепко сжимаются от унизительных воспоминаниях о своём первом за последние месяцы маленьком провале. Допустить мысль о том, чем для него может стать эта сулийская девчонка, какой притягательной окажется и чего может стоить ему самому, а не Перу Хаскелю, Каз не может. Никаких слабостей.       Что-то подталкивает его в плечо, а затем Каз видит рядом с собой излишне довольного Джеспера с двумя бокалами красного вина. Из одного тот отпивает резво, большими глотками, а другой протягивает ему. Под немного усталым, но всё таким же пристальным взглядом Бреккера сначала на бокал, а затем и на самого парня, Фахи давится напитком:       — Да брось, оно же бесплатное.       Мелодичный хор на сцене постепенно затихает, и юноши спускаются в зал, встречаемые взглядами богачей. Какое-то время хорошо слышны голоса гостей, смех, разговоры, прежде чем тяжёлая органная музыка не заглушает их, погружая всё вокруг в своё священное величие.       Пора.       Бреккер видит как Инеж, точно соблюдая уговор, начинает своё движение вперёд.       — Ты уверен? — облизывая влажные от вина губы, задаёт вопрос Джеспер. — Ну, что нам нужна именно она.       На лице сулийки, просачивающейся между людьми в сторону отделившегося от своей компании Эдвина Голдмана, появляется загадочная улыбка, а глаза начинают поблёскивать — она против своей воли делает то, чего всегда старалась избегать, сколько Бреккер её помнил и видел здесь — привлекает внимание мужчины.       Пальцы Каза крепче цепляются за набалдашник трости, и он тут же даёт утвердительный ответ:       — Как никогда, — отвести взгляд оказывается сложнее ожидаемого. Бокал за бокалом, Бреккер забирает вино у стрелка.       — Время, — напоминает он. Скалы напротив Храма, припрятанное между камнями оружие — Джеспер знает свою роль и незамедлительно вступает в игру, лишь отсалютовав на прощание:       — Не скучай.       Скучать не приходится. Когда Каз Бреккер вновь смотрит в сторону Голдмана, тот уже галантно подаёт локоть Инеж, предлагая вместе уйти. Каз, выждав несколько минут, следует за ними. Ему хватило вчерашней прогулки по этим холодным и пустым коридорам для того, чтобы досконально изучить дорогу к её комнате. Осталось только рассчитать время и не попасться на глаза никому.       Эдвин с самого своего появления в Кеттердаме оказался не самым удобным конкурентом — всегда на виду, всегда в компании своих людей. Угрожать напрямую влиятельному человеку отбросы не могли, пока уступали и по силе, и по численности. Выход был только один — встретить его лично.       Останавливаясь у самой двери в спальню Инеж, Каз окидывает взглядом коридоры в обоих направлениях и прижимается спиной к стене, потирая больное колено. Дверь не станет скрипеть, это он тоже запомнил. Острый клюв ворона на набалдашнике утыкается в нарочно оставленную щель, теперь раскрывая её немного больше и открывая вид на спину мужчины, обтянутую тонкой белоснежной рубашкой:       — Правду говорят, что Гезен наделил своих Сестёр самыми ненасытными душами и самой мягкой кожей? — Голдман гнусно усмехается, почти с восторгом касаясь обнажённой талии девушки. Рясы уже нет, остались только фиолетовые шелка. — Правду говорят, что вы не терпите одежды и бегаете голышом, словно нимфы, как только прихожане покидают этот дом?       Инеж едва видно за силуэтом Эдвина, но Каз успевает заметить и её пустой взгляд, и её совершенную, но всё ещё фальшивую улыбку.       Джеспер тянет, и Бреккер хорошо знает почему — Голдман не встал на ту самую позицию, о которой они говорили ночью — ровно напротив окна. Подошёл слишком близко, заставляя и сулийку едва отступить. Нужен другой план. Каз втянул Инеж в это, ему и вытаскивать.       На ремешке брюк Эдвина топорщится пистолет. Каз же нащупывает во внутреннем кармане своего пиджака лишь небольшой складной нож. Запасной. Между ним и тростью неизменно выбирает трость, крепче ухватываясь за неё. Прихрамывая, прокрадывается в комнату. Инеж не выдаёт его взглядом, только плавно отшатывается от клиента ещё немного в сторону, заигрывая с тем. В этот же момент неожиданно раздаётся свист пули, звон металла теперь раскачивающегося подсвечника под потолком и удивлённый вскрик Голдмана. Эдвин прижимает быстро промокающую в крови руку к плечу — пуля отрикошетила от подсвечника, попав прямо в цель. Каз мысленно ругает стрелка за излишний шум и импровизацию, но уверенно шагает в сторону уже оборачивающегося к нему Голдмана и толкает его к стене. Спустя всего мгновение бросает чужой пистолет на кровать, тут же пережимая палкой трости горло противника.       — Пора и вам исповедаться перед Сестрой, Эдвин Голдман.       Каз замечает, как взволнованно, поверхностно дышит Инеж. Как решительно бросается к пистолету и наставляет тот на них поочерёдно. Не выстрелит. Он точно знает, что она не сделает этого, поэтому лишний раз не отвлекается.       — Кто ты, чёрт возьми, такой? — хрипит Голдман, второй рукой стараясь снизить давление трости на горло. Выходит с трудом, но Каз и сам не доводит дело до конца, не душит этого мужчину, а только удерживает на месте.       — Можете звать меня Грязные Руки, и испачкать их ещё сильнее не составит мне труда. Я здесь ради того, чтобы поговорить.       — Поэтому ты выстрелил в меня? — раздражённо выплёвывает мужчина, хотя технически выстрел совершил кое-кто другой.       Каз обращается в сторону Инеж:       — Он открывает бордель. Не первый в этом городе, конечно же, но в чём специфика именно его заведения?       Эдвин успевает хохотнуть, успевает начать угрожать своими людьми, оставшимися в главном зале Храма, прежде чем Каз надавливает тростью на шею сильнее:       — Расскажи нам, Голдман. А потом пообещай убраться из этого города, и я оставлю тебя в покое.       Мужчина окидывает высокомерным взглядом Каза и нехотя заговаривает:       — Мои девочки и мальчики совершенны. Не экзотика разных народов, не вычурные костюмы — они все будут воплощением самых извращённых фантазий самых искушённых посетителей домов удовольствий. Я даю своим людям новые лица, даю им новые тела — пышные формы, каких не бывает от рождения, острые уши, змеиные языки. Я избавляю их от ненужных, вредных частей: от детородных органов, конечностей…       — На вас работают гриши? Корпориалы? — останавливает его Инеж. Похоже, что её мутит. Каз, заранее знающий ответ на вопрос, покачивает головой. Эдвин же широко улыбается своей неестественной идеальной улыбкой:       — Не всё в этом мире вертится вокруг гришей. Мы научились делать всё сами, независимо от них, с помощью ножей и ниток. Не так безболезненно и гладко, как было бы с гришами, но оно того стоит.       Руки Инеж ослабевают, и она опускает револьвер вниз. Взгляд снова становится пустым и безжизненным. Бреккер догадывается, о чём она думает. О ком она думает: беззащитные подростки, как и она, лишённые семей, попавшие в руки к садистам. Именно то впечатление, на которое он и рассчитывал. И всё же в первую очередь нужно закончить с Эдвином Голдманом:       — Ты покинешь этот город до рассвета, — Каз придавливает чужое горло сильнее, и мужчина охрипшим голосом выдавливает: «Ладно... Ладно, я уеду, отпусти! Городов полно в Керчии».       Бреккер отступает на шаг, вертя в руках трость для того, чтобы взяться поудобнее, чуть ниже её центра, и пропускает закашлявшегося Эдвина к выходу из комнаты, но когда Голдман уже хватается за ручку двери, Каз замахивается. Неприятный хруст костей черепа слышится раньше, чем под собственной тяжестью тело валится на колени. Голдман не покинул бы Кеттердам, все трое в комнате понимали это с самого начала.       Мужчина стонет, ноет, уже не совсем осознавая себя, поэтому Каз замахивается снова, чтобы добить уже нежизнеспособное тело.       Клюв ворона застревает где-то между осколков кости. Приходится дёрнуть сильнее, по инерции отшатнуться назад, чтобы нанести ещё один жестокий удар. Капельки пота от усердия и упавшие на влажный лоб волосы меняют до неузнаваемости. Глаза Каза яростно блестят, но он останавливается, когда любые звуки, стоны со стороны жертвы, прекращаются. Делает неаккуратный шаг назад, прихрамывая и оставляя бездыханное тело.       Какое-то время они молчат, смотря в сторону того, что осталось от идеального личика Эдвина Голдмана. Тошнотворный запах крови расползается по комнате, не выветривается, несмотря на раскрытое окно и лёгкий сквозняк. За окном слышен успокаивающий шум прибоя.       Когда Каз поднимает подбородок и пальцами убирает со лба волосы назад, Инеж всё ещё прислоняется спиной к стене, всё ещё крепко сжимает рукоятку опущенного револьвера. Но затем сулийка выдаёт то, что даже Каза заставляет выпрямиться и взглянуть в её сторону:       — У него ведь есть и союзники, — безупречное хладнокровие. Казу нравится эта видимая практичность, явно стоившая Инеж сейчас слишком многого.       — Да, — отвечает Бреккер, вытаскивая из кармана платок и вытирая набалдашник трости. — Я знаю всех по именам. Нам предстоит тяжёлый месяц, Инеж Гафа.       Ночь с каждой минутой близится к своему завершению. Каз оставляет трость у двери и подхватывает Голдмана под мышками, чтобы оттащить по комнате к окну.       — Надень, — указывает он Инеж, кивая в сторону оставленного на спинке кровати пиджака Эдвина. Девушка не спорит, однако, когда слышит хрип со стороны тела, задаёт вопрос:       — Ещё жив?       В ответ Каз прилагает ещё немного усилий, чтобы поднять Голдмана на подоконник и подтолкнуть к последнему падению. Разобьётся он о скалы, потеряется между ними в воде — значения не имеет. С такими травмами не живут.       — Уже нет.       Принятие неизбежного — напряжение в комнате постепенно начинает гаснуть.       — Меня обвинят в его убийстве, — Инеж накидывает на себя, поверх надетой рясы, чужой пиджак и смотрит на Каза с осуждением. Тот лишь вытаскивает из внутреннего кармана своего пальто какой-то документ и демонстрирует девушке.       — В эту ночь тебя не было в Храме. Мы заключили договор с Хелен Ван Хауден, и уже вчера, как я и обещал, Храм и Гезен лишился одного из своих служителей — тебя. Ты принадлежишь теперь Перу Хаскелю и уже как сутки не живёшь здесь. Никто ничего не докажет. Эдвин встречался с призраком.       — А в чём твоя выгода? — очередной верный вопрос. Каз Бреккер — не тот человек, что стал бы геройствовать во благо других.       — Всего лишь конкуренция, — отвечает он нехотя, но потом всё же решает раскрыть больше. — Его бордель должен был находиться на пересечении Западного и Восточного обруча и включать в себя игорный дом. Это нарушение негласной договорённости всех местных бизнесменов. Туристы потянулись бы туда, где можно взять всё и сразу. Теперь идём, — Каз делает шаг в сторону двери, а затем вновь ненадолго останавливается, слегка поворачивает голову. — Я научу тебя пользоваться оружием, — Бреккер кивает в сторону револьвера в её руках, но вдруг болезненно морщит лоб и добавляет. — Или Джеспер научит. Я познакомлю, вы поладите.       Они скрываются в ночи незамеченными, уходят из этого Храма, забрав с собой лишь малые частицы того нового, что, поселившись, надолго, быть может навсегда, останется внутри: она — участие в почти религиозном жертвоприношении; он — собственную слабость, так сильно напоминающую о давно похороненных останках человечности.