«В книге любви есть музыка»
Женщины... Ты думаешь, что женщины непредсказуемы, манипулятивны и волшебны. Волшебны и абсолютно непонятны, когда Айша незаметно кладёт тонкую ручку на твою ногу чуть выше колена под столом. Ты не вздрагиваешь, не сопротивляешься, просто сильно усмехаешься под девичий возмущённый взгляд и отводишь глаза к морской синеве. — Йа, Джонатан, разуй глаза, карта не той масти! — с корейским акцентом вопит Дживон, уставшая от объяснения правил, хлопает ладонью по столу настолько сильно, что нелепые солонки в форме пышных гавайских девушек шатаются, грозясь свалиться на пол вниз головой. — Как можно так безнадёжно играть в карты? — Я в другие игры хорошо умею... — В другие? В нарды? Нарды — не игра, нарды — пустая трата. Или выкладывай карту, или выпрашивай у папочки обещанный молочный коктейль. Джонатан Лоренс — добродушный парень с тёмно-зелёными глазами и светлыми кудрявыми волосами, к которым никогда не прикасалось замечательное изобретение человечества — расчёска. Усердно пытается найти карту с цветущей сливой, поправляя очки в толстой чёрной оправе изгибом кисти. Зачем-то очень самонадеянно сел играть со студентами по обмену из Южной Кореи на деньги в игру, правила которой надеялся понять в первой партии. Джонатану много не надо, и вторая рюмка водки, подлитая в безобидный молочный коктейль считается лишней, расслабляющей и причиной потерянного внимания и исчезнувшей рассудительности. — Это четвёртый коктейль... Ию, может, хватит? — хнычет Лоренс, оглядывая всех сидящих за столом в поисках любой искры понимания и снисхождения, но видит лишь четыре пары прищуренных глаз. Ты хмыкаешь, за розово-оранжевыми бликами на водной глади следишь, ракурсы ловишь и сочетания несочетаемого. На тебя алкоголь по-другому действует: не расслабляет, а кипеть заставляет, взрываться ярко-розовой мукой и смешиваться, теряться, внутрь проникать, становясь одним целым с океаном. Таким далёким и необъятным, таким близким и загнанным в рамки. Пока расстроенный Джонатан, оставив карты на столе, плетётся к барной стойке, в волнении ломая пальцы, Хо передаёт Пак ту самую карту с кроваво-красными лепестками цветущей вишни, которая была прижата к твоему колену тонкой ручкой с длинными ногтями, глаза обеих девушек становятся похожи на радостные полумесяцы средь мило рыдающей синевы. До ушей доносится звук волн, до носа и языка морская соль и...что-то ещё. Что-то новое, неопознанное и приятное. По веранде разносится плавная мелодия. Грустная и о чём-то непонятном.«Книга любви длинная и скучная...»
«В книге любви есть музыка...»
«Мы слишком молоды, чтобы знать...»
Вы сидите в кафе и это самое дешёвое кафе на самом пустом пляже и самое лучшее место, когда сидишь на песке и морская пена ласково касается пальцев ног. Ты даже немного сожалеешь, выпячивая нижнюю губу, что сейчас здесь, на веранде, держащейся на четырёх старых брёвнах, а не там внизу рядом с волнами, солью и треснутыми булыжниками. Солнце стремительно прячется за линию горизонта, превращая небо в полотно юного художника, решившего смешать все тёплые цвета в палитре. Ты медленно поднимаешься, расстёгиваешь ещё одну верхнюю пуговицу рубашки, закрываешь зонт, который всё это время закрывал вас от ослепляющего солнца и наконец замечаешь, что на веранде вы не одни. Малиновый свет стекает с побеленных перил вязкой ленивой массой на пол, потом, игнорируя силу притяжения, забирается на соседний стол и смущённо, встревоженно и совсем неопытно касается кончиков пальцев девушки с пунцовыми волосами. Она облизывает подушечку пальца и перелистывает пожелтевшую страницу, выпячивая нижнюю губу. Неужели солнечный свет совсем не сладкий, как любимый ягодный десерт? Тебе интересно. Ты бы сам попробовал. — Надеюсь, ты не боишься американок, иначе это полный провал, Чонгук, — усмехается брюнет, сидящий справа от Дживон. — Иди и познакомься. Шейн Риверс — ещё один американец, попавший под влияние двух азиатских девчонок, чьи юбки в первый учебный день были неприемлемо коротки, и парня с вороньими волосами и глазами, горящими под пушистыми ресницами, только видит он больше, глубже, манипуляции с картой заметил сразу же, с игрой он справился лучше, да и в компании оказался быстрее и крепче из-за непонятной симпатии Дживон к голубоглазым брюнетам. Он много геля на волосы наносит всегда и поднимает их немного вверх. Тебе с Айшей всё равно тогда было. Не важно, с кем, важно — быстрее найти якорь, зацепиться, слиться с окружающей средой и не быть белыми воронами в новой школе. У Риверса всё очень легко и просто. Если понравилась девчонка — подойди к ней, попроси номер телефона и скажи, что таких красоток ты ещё не встречал. Она, конечно, по спирали жанра должна смутиться и неохотно согласиться, написав номер на помятой салфетке, или отказаться, но тогда ты должен сделать всё, хоть храбро спрыгнуть с этой самой веранды на острые скалы и разбиться ради любви, чтобы девчонка тут же передумала. Риверс мне нравится, хороший парень. Друзей в беде не бросит. Он эту беду создаст, а потом сам всех спасать и будет. — Мне не весело от случайных связей, Шейн, — поджимаешь губы и считаешь ответ достаточно аргументированным, чтобы закончить разговор. Ты нервно крутишь в руках новенький айфон, который то гаснет, то зажигается вновь, показывая засвеченное фото троих друзей. Ты, мальчик, почему-то на десять лет назад переносишься и снова возвращаешься к самонайденной истине: любовь — это друзья, любовь — это родители, любовь — это книги, фильмы и фотографии, остальное — не любовь, а если позиционирует себя этим чувством, то сказка, выдумка, несуществующее. Голубые глаза Шейна часто пугают, вызывают неприятное чувство, будто ты в тарелке, а тарелка не твоя, да? И видит он, словно действительно больше. Сквозь материи, времена и мили. Видит твои мимолётные взгляды-стрелы в читающую девушку, видит пылающий интерес и отражение бордовых волос в глазах. Шейн вырывает из твоих не готовых, ничего не подозревающих, ослабленных рук телефон и швыряет на пол. Ты поднимаешься со стула сразу же, быстрее молнии, упираясь руками в стол, следишь, пока смартфон не останавливается прямо у ног единственного посетителя, и смотришь на друга непонимающе, со злобой, с теми самыми молниями. Ты не трус, конечно, нет, и не плавишься при виде симпатичных девчонок уже давно, пф...ещё бы, но пунцовые волосы горят на солнце, как щёки, как предупреждающий знак. В природе всё ядовитое имеет яркий окрас, вырывающий глаза, природа заранее знает своих жертв, извещает и с сожалением склоняет цветочную голову, когда очередная свободолюбивая птичка в ловушке. — Пойдёшь за мобильником, не забудь поздороваться и извиниться, — голубоглазый руки на груди складывает и моргает часто-часто. Мелодия начинается заново. Всё глупо, глупо, глупо, непонятно и тяжело, я понимаю, мальчик, понимаю, но ты иди. И дыши, главное — дыши. Вдох. Выдох. Задерживаешь дыхание и сам не замечаешь, как оказываешься у столика. Садишься на корточки, стараясь не поднимать взгляд, чтобы поднять телефон, осматриваешь заднюю панель и пару новых царапин на алюминиевом корпусе и мысленно делаешь комплимент стройным ногам в плетёных сандалиях. Такие сюжеты только для песен, только для книг и фильмов, мальчик, не заблуждайся, тебе туда, ну, никак нельзя. Такие чувства не в жизнь, не в сон, не в мысли. Взгляд цепляется за слишком знакомые, родные буквы, и в лёгких начинает жечь от нехватки воздуха. Ты же был предупреждён... 더 많이 덜 나. Поднимаешься слишком резко, почувствовав близкое, стремясь увидеть это «близкое» скорее ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, ударяешься затылком о край деревянного столика, приводя кривые ножки в движение. Аккуратность никогда не была твоей сильной стороной. Теряешь всё, когда слышишь звук дрогнувших чашек. Её чёрный чай теперь на любимых страницах и обожжённых покрасневших пальцах, а раздражённый взгляд беззастенчиво по тебе течёт от затылка до самых пят обжигающей лавой и куда-то сквозь. Резко на столик за твоей вспотевшей спиной, когда Шейн, специально кашляя, шепчет в кулак: «Придурок». — Аньон? — ты видишь этот ни с чем не сравнимый разрез глаз. Особенный. Мурашки по спине ползут точно не от холода. От желания прекратить, застыть, разбиться и опуститься на дно. — Я не понимаю, — она, пряча взгляд, резкими рваными движениями ставит на место чашку и захлопывает книгу, но ты слышишь ложь в идеальных словах. Мы слышим. Тебе не нравится, когда родное, природное из себя специально убирают, с корнями вырывают. Шейн шипит слишком громкое «Номер... Номер проси...» и замолкает, когда ладонь Дживон ложится на ухмыляющиеся губы с затыкающим шлепком. — Напиши свой номер, я куплю тебе новую книгу, — ты протягиваешь белоснежную салфетку с ручкой, с ног до головы одеваясь в уверенность и непоколебимость. Такой красивый. Новые доспехи к лицу птичке. Ты слишком отчётливо слышишь, как каждое слово ложится на единственную играющую мелодию, и отстукиваешь указательным пальцем ритм, пока девушка, заправляя пунцовую прядь за ухо, выводит цифры на ткани. Она пишет на салфетке: «Со мной можно связаться по номеру 1-800-от-ва-ли» и, ухмыляясь, отдаёт тебе. А ты слишком удивлён и горд собой, чтобы обратить внимание на небольшое невежливое послание. Наблюдаешь, как незнакомка собирает то, что осталось от книги, кладёт в сумку и уходит. Обращай внимание, мальчик, это лучше, чем чувствовать себя идиотом. Дьявол таится в мелочах. Затем — шутки друзей, смятая салфетка, фразы «Молодец, Чон, людей с таким началом номера немного, всего лишь весь город!», «Тебе изначально с ней ничего не светило», «Азиатки — не американки, на тебя не клюют, не заводятся за полсекунды» и ещё одна партия хато на закате и уже на реальные деньги. Ты выслушиваешь. Ты ненавидишь. Ты нападаешь на своих же и выходишь первым из игры. Снова задерживаешь дыхание, считаешь до десяти и медленно выдыхаешь, чтобы совсем не слышно и не видно. Ты малиновым светом ослепляешься и морским песком давишься. Отвратительно душно даже после захода солнца. Винишь себя за то, что дом нашёл в человеке, что заранее знаешь, чем это обернётся. Такое всегда только одним оборачивается — желанием поехать к океану и утопить свою любовь. Тебе об этом рассказывали. Очень-очень правдоподобно.