никогда не отпускать его руку

Итачи снится долгий, прекрасный сон. ° ° ° Ужин в доме начинался ровно в шесть часов вечера. Отец возвращался с работы, а мать как раз заканчивала с готовкой. Традицией было усаживается всей семьёй за столом и спрашивать о успехах детей, подмечая какие-то незначительные события, крутящиеся по новостной ленте по телевизору. Раньше это время было чем-то интимным, важным для каждого, что даже Итачи с какими-то надеждами бежал за стол и садился на своё место. Но теперь это место пушечных гвалтов и кавалерийских атак взглядами, где каждый молчит и изредка говорит лишь отец. Напряжение за столом вырастает до напряжения электрических проводов, по которым безустанно стреляет молния. А кислотное молчание разъедает каждого изнутри, пока в горле застревает кусок чего-то пережаренного. Итачи хочется слиться со стаканом сладкого чая и закрыть собой рядом сидящего Саске. Саске восемь полноценных лет, а на Итачи нет уже не единого места, которое не было бы поражено его чарами. Он влюблён в него так сильно, что в глазах померкло всё, кроме его отражения. Нет зависимости сильнее, чем безудержная любовь, которая родилась из-за желания защитить родное. У Итачи все поля в тетрадях исписаны его именем, в учебниках обведены все буквы, которые напоминают о Саске, а на стенах висят стикеры, где написаны напоминания о том, что нужно сделать для Саске в будущем. Задание 1: Спасти его от этого дома. Задание 2: Дать настоящий дом. — Саске. Голос отца в пространстве маленькой столовой звучит как горн, предвещающий начало битвы. У Итачи сжаты кулаки под столом, рядом с ладошкой, которая греет его сжатые пальцы. Главное держаться. Главное не дать этой семье полностью поглотить его маленького отото. — Да, отец, — Саске ёжится, склоняя ещё сильнее голову к тарелке, пока отец гордо возвышался перед столом. Боится, но Итачи всё же рядом. — Как твои успехи в школе? Этот вопрос решал всё. Либо тебя, либо никто. Итачи всегда выстаивал перед этим вопросом прямо и сильно, но Саске этого не мог, и каждый раз жалко прогибался, пока на него вновь смотрели, как на ничтожество. Итачи ненавидит отца больше всего, и снова шлёт проклятия демонам, которые в его голове стали всё более отчётливы. Саске дрожит — Итачи может уловить эту дрожь пальцами, собрать и запечатать у себя под венами. Он поглаживает его ладошку большим пальцем, успокаивая. Неуверенная улыбка Саске говорит, что всё в порядке, он справится. Итачи прекрасно знает, что нет. — Всё хорошо, отец, — голос у Саске искусственный, поддельный, и Фугаку наверняка это слышит, хмуря брови сильнее. Микото рядом нервно дернулась похудевшими запястьями, сильнее перехватывая палочки для еды. — Меня хвалят учителя! Нии-сан позанимался со мной математикой, и я стал больше понимать. Спасибо ему. Итачи тяжело сглотнул. Ужасно. Просто ужасно. Фугаку в этот момент зол сильнее обычного, это видно по его красным налившимся глазам и вздутым венам на висках. Итачи смотрит на него в упор, пытаясь сразить его взгляд на себя. Бесполезно. Если пуля спущена с курка, её уже не остановить. — Ты не должен отвлекать брата и просить у него помощи. Мой сын способен справиться со всеми трудностями в одиночку. Ты это можешь? Вопрос с порохом между буквами, особенно это выделенное «ты», горькое и острое, как лезвие. Саске прячет глаза и краснеет, понимая, что совершил ошибку. Видеть Саске таким: маленьким, беспомощным, ищущим помощи в каждой прожилке дерева на столе — больно до тошноты. Итачи хочется вырваться с этого тошнотворно-горького круга пыток, который создаёт их отец каждый день ровно в шесть пятнадцать вечера. Но перед глазами внезапно вспыхивает кровавое полотно или туман, пропитанный вишнёвой сладкой ватой, и Итачи прекрасно знает этому название. Страх. Сладко-кислый, выходящий с холодным потом по кончикам пальцев. Саске под прицелом. А Итачи жалкий трус, мечтающий до сих пор, чтобы от него отлетали пули за просто так. Саске сглатывает и сжимает ладонь брата под столом сильнее. Муха, бьющаяся в люстру всё это время, залетает под абажур. — Я...я... Это... — отец ненавидел, когда мямлят себе под нос. — Закрой рот! — Фугаку ударяет кулаком об стол, заставляя всех подскочить, а Саске испуганно зашмыгать носом. — Какой с тебя прок, если ты не можешь запоминать элементарные вещи, которые преподают в начальной школе?! Твой брат в твоём возрасте перескочил два класса и уже был в средней школе! Как я могу тобой гордиться, если ты полная бездарность! Фугаку вышел из-за стола и Микото, кусавшая губы до этого момента, вскочила и схватила мужа под руку, отчаянно закричав. Её губы — растерзанное мясо с кровью, которое заказывают богачи в дорогих ресторанах. — Фугаку, ты не можешь, остановись! — Сука, я не переношу, когда мне указывают! — он оттолкнул женщину и плюнул ей прямо в её заплаканное лицо. — Это отродье пошло в тебя. Такое же никчёмное и бесполезное. Даже бить жалко. Итачи считал сколько раз муха стукнется об абажур, сжимая руку брата, пока тому стало совсем невыносимо от боли вонзающихся ногтей. Саске пискнул, но Итачи не собирался отпускать его руку, смотря прямо и упорно в наливающиеся алым глаза отца. В них кровь поедается мухами, и лезет переваренная жижа, вместе с его эгоистичными желаниями. Кровь побежала по пальчикам Саске, а слёзы резали сальные ресницы, от чего казалось, что в его глаза попала соль. Саске больно, но Итачи даже этого не замечает, сражаясь зрительно с монстром, который над ними возвышается. Отец Саске ещё ни разу не бил. Но Итачи знал, что рано или поздно это всё равно случится. Зверь без мяса живёт недолго. — Итачи, иди в свою комнату. Нам с твоим братом нужно поговорить, — Фугаку выше Итачи, больше, он выглядит, как булыжник с Эвереста, который катится на него вместе со снежной лавиной. Но в руках Итачи солнце, его он даже под метеоритами никогда не отпустит. — Отец, ты не в себе, — Итачи так страшно, что глаза выпрыгивают из глазниц, а кровь на ладони смешивается с потом, и впитывается в одежду Саске, который тихо плачет за его спиной. — Сын, не смей мне перечить. Не разочаровывай меня. Микото смотрит издалека, её глаза наполнены слезами неспособной помочь своему ребёнку матери, руки у неё дрожат беспрерывно уже несколько месяцев. Она худая, костлявая, а ранее прекрасные чёрные волосы совсем спутались и посидели у самых корней. Её лицо такое бледное, что даже тональные крема не могут скрыть нездоровую синеву на висках и скулах. Она как призрак. Только по ней трупные черви и тараканы не ползают, потому что пока она ещё жива. Держится на ногах, правда только на таблетках и на воде. Сил в её слабых ладонях всё меньше, а румяности на губах уже давно не осталось. Итачи не может на неё смотреть, ведь ему кажется, что с её рта вытекает чернильная масса из несчастья и боли, которые копятся у неё в груди. Её боль у неё и под глазами синими и багровыми синяками, и в ушных раковинах с наполненным гноем дырочками из-под серёжек, и в сломанных ногтях с застрявшими там кристалликами соли. Она истощена. Итачи боится, что когда-нибудь Саске станет таким же. И свет в глазах погаснет, и блеск розовых губ потонет в нездоровой бледности. Итачи хочет спасти своего брата. От всего, что происходит вокруг. — Я не позволю тебе прикасаться к Саске, — голос Итачи свирепый, настойчивый, но внутри полыхает голодный страх, сковывающий любое движение. Отец может убить их обоих, Итачи это прекрасно понимает. — Нии-сан... — Саске еле-еле шепчет, но Итачи хватает этого, чтобы придти в себя и откинуть липкий страх хотя бы на мгновение. Хватка ладони становится нежнее. — Ах, вот как мы заговорили, — его нервный смешок сопровождается звяканьем пряжки ремня, который он начал вытягивать с брюк. — Разве я тебя недостаточно воспитал, Итачи, чтобы так себя вести? Итачи всё равно, что за шрамы останутся на его теле. Саске не должен пострадать. Ни в коем случае и не при каких обстоятельствах. Он защитит его, даже если до дрожи страшно. — Итачи, последний раз повторяю. Отойди. Взгляд Итачи непоколебим. — Нет. — Сучёныш! Микото кричит, пока Фугаку замахивается для удара, а Итачи крепко обнимает Саске и подставляет свою спину. Удары не сравнимы с тем, как плачет Саске в его руках. Итачи падает на пол, пока Саске под ним рыдает и извивается, и молит, как не в себе. Итачи только улыбается. Тому, что его отото пока ничего не грозит. Боль разрывает кожу, идёт к сердцу, где жёсткими розгами избивают его сердце слёзы его мальчика. Итачи только тринадцать. Но он взрослый для Саске, его герой, его Всемогущий. Итачи ничего в этой жизни не надо, только позвольте жить ради брата. Возле него, далеко от него — но, пожалуйста, никогда не делайте ему больно. Итачи найдёт всех и прикончит так, как сравнимо ваше преступление. Саске слишком дорог для Итачи. Это неоспоримо. — Раз ты не понимаешь с первого раза, получай за брата! Может до вас обоих дойдёт, что я хочу гордиться своими сыновьями, а не видеть эти ничтожные попытки получить мою благосклонность! Удар за ударом, но не такие сильные, как могли показаться. Микото кинулась на мужа с мольбами, пытаясь отнять его от детей, не обращая внимания на слабость в ногах. Ей хуже всего. Она из тех, что абсолютно ничего не может и отлично это понимает. Но кто не захочет защитить своих детей? — Отвали, сука, не лезь под горячую руку! — Фугаку рявкнул, но ремень опустил, придерживаясь своим принципам — женщин он не бьёт. — Всегда знал, что нужно было осмотрительно выбирать жену, а не ту, что быстрее всех ноги раздвинет! — Знала бы, какое ты животное — никогда не вышла бы за тебя замуж! Их ссора разрослась по новой и дети их уже совсем не интересовали. Итачи лежал почти без сил, но продолжал нежно смотреть на Саске и дрожащей рукой вытирать его слёзы. — Перестань плакать, солнышко, твой нии-сан всегда тебя защитит, — после всего Итачи ничего не надо, только дайте взглянуть на его улыбку. — Н-но нии-сан пострадал из-за меня, — Саске хватается за его руки, за щёки и не знает, куда ещё смотреть. — Тебе очень больно? — Совсем не больно, — Итачи улыбается, пока встаёт, мучаясь от колющей боли по всему телу. — Пошли быстрее, я провожу тебя до твоей комнаты. Саске закивал, и когда они подходили к лестнице, он неуверенно остановился и подёргал край футболки брата. Итачи остановился следом и посмотрел вниз, не сдерживая улыбки, которая сквозила через боль. И на теле, и на сердце. — А можно с тобой? Мне страшно одному, — в глазах Саске — моря из солнечного света, подсолнечные поля и бриз сладкий-сладкий, как карамель. Итачи, уже повторяюсь, никогда не мог ему отказать. — Только тихо, — Итачи треплет его по волосам и видит улыбку, ценней, чем золото, и сходит с ума. В груди теплеет, и становится настолько наплевать и на отца, и на проблемы, и на боль, что в душе рождается покой. И только сердце колотится быстро-быстро, и Итачи знает, что так нельзя, но чёрт побери, как же хочется. Но Саске сам обнимает, утыкается в живот и мурлычет, как кот. Итачи жарко, невыносимо, и он обнимает в ответ, дрожащими пальцами подхватывает его на руки и распахивает свою комнату, пока Саске смеётся тихо-тихо. В комнате темно, и даже свет заходящего солнца не освещает стены, увешанные стикерами и рисунками Саске. Тут Тоторо с зонтиком, а на следующем листике уже Итачи с букетом ромашек, а здесь и сам Саске с большим котом без одного уха. Корявые, детские, но такие любимые рисунки, трепетно подаренные Саске Итачи. На нижней полке ещё открытки и оригами, сделанные на школьных уроках изо. Любая нотка Саске — частичка жизни для Итачи. Без них сюда и заходить Итачи не хочется. — Нии-сан, нии-сан, поставь меня на пол! — Саске смеётся, пока Итачи игриво крутится вместе с ним и хихикает, наслаждаясь долгожданными объятиями. — У меня голова кружится! — А волшебное слово? — Итачи хитро улыбается и останавливается, смотря, как Саске беззаботно улыбается. — Пожалуйста! — Саске целует его в уголок губ, заставляя Итачи покраснеть. Сердце вот-вот вырвется наружу. — Только не шуми. Шум в голове перекрывает даже биение сердца. Саске всё чаще проявляет свою любовь не так, как положено братьям. Итачи в этом сполна виноват. Не мог сдержаться, когда был младше, и выпустил свои чувства с поцелуями на щёки брата, на объятия чуть крепче, чем положено, на слова, которые томила его душа слишком долго. Итачи прекрасно понимает свои чувства, этот тупик, в который он вогнал сам себя своей безудержной любовью. И остановить он больше это не в силах, только в тишине ночи, под лаяние уличных псов, выражать все чувства, накопившееся за столько лет. Но не на Саске, а лишь на своём самоанализе, в своих снах, воображении. На те же рисунки, украшающие его стены. Тоторо слушает его уже пару лет. Итачи нельзя допустить, чтобы игры Саске заходили слишком далеко. Это не только нестерпимо для сердца Итачи, но и вредит детскому пониманию Саске. Любой шаг может стать контрольным, и как же тяжело учитывать этот шаткий баланс. Одна капелька — и уже перевес. Итачи шатается на краю пропасти, и как бы он не боялся смерти, безумно хочется сигануть вниз. Туда, где объятия и поцелуи его младшего брата. — Саске, мне нужно доделать домашнее задание, подожди немного. Саске достаточно умный, чтобы это понять. — Я помогу тебе, нии-сан! Итачи сел за стол, а за ним следом, к нему на колени, забрался Саске, весело покачивая ножками. Его носки с динозаврами самое милое, что видел Итачи. Обхватив мальчика поперёк живота и положив на его плечико подбородок, Итачи открыл учебник и ласково поцеловал за ушком. — Посиди тихо, не отвлекай. — Я вообще молчу! Саске сидел смирно, наблюдая за тем, как Итачи быстро справляется с уравнениями и пишет на английском практически без сверки со словарём. Ему было интересно наблюдать за тем, как брат учится. Его лицо, положение рук, редкие вздохи — он был очень красив, когда сосредоточен. Ровные, прямые черты лица, ещё с долей детской наивности, но уже довольно серьёзные. Длинные ресницы отбрасывали веерообразные тени на скулы и Саске непроизвольно, засмотревшись, коснулся местечка под глазом пальчиком, от чего Итачи от неожиданности вздрогнул. — Тш-ш, ты обещал мне не мешать, — Итачи нежно улыбнулся и усилил объятия, вредно покачав брата из стороны в стороны. — Я и не мешал! — Саске надул губы и покраснел, отворачиваясь. Итачи такое поведение Саске считает довольно милым. — Ещё пять минут, и я весь твой. — Весь-Весь! — как бы уточнил Саске, с чего Итачи рассмеялся. Саске помогает со всем справиться. Им даже не слышна ссора с кухни, которая переросла в скандал. Итачи знает, что скоро отец не выдержит и уйдёт в бар, где напьётся и завалится спать только под утро. И на ночь наступит умиротворение и покой вместе с Саске под боком. Аромат ночи, заката и теней от ночных фонарей — всё это проникает в углы комнаты сквозь тонкие занавески и шторы. Итачи обожает это. В груди будто тает ягодное парфе и сироп склеивает шатающиеся, как молочные зубы, рёбра. Итачи болен без Саске, с Саске — ему ни один грипп не страшен, ни одна болячка. Может это странно, особенно его любовь, но желание защитить и желать счастья это ведь нормально? Честно, ему и этого достаточно. — Ты такой умный, нии-сан, — Саске обнимает за шею, и щёки его горят уже ярко-клубничным. — Самый лучший на земле! — Почему так внезапно? — Итачи только бы воздуха. Саске в его лёгких уже переизбыток. — Подлизываешься? — Ты... — Саске чуть слышно шепчет. — Ты боишься отца? Итачи, чувствуя дрожь тела в своих руках, обнял брата крепче, зарываясь носом в его волосы. Сердце забилось быстрее только при его упоминание, а в голову вонзились картинки, где Фугаку стоит над Саске и замахивается на него рукой. Смесь ощущений рождают отвращение к такому человеку и желание свести счёты. Ярость. Дикая, отчаянная, горящая в исступлении. Придёт день, когда Саске больше не почувствует тех ужасов, которые происходят в этом доме. Итачи даёт своё обещание. И Итачи не врёт. — Да. Очень боюсь, — Итачи зажмуривает глаза, слыша испуганный вздох Саске. — Но это не значит, что я не смогу противостоять ему. Что бы не случилось, я всегда смогу защитить тебя, Саске. Обещаю. — Я знаю, что ты очень сильный. И тебе всё по плечу! — горящие глаза Саске отпечатаются в сознании Итачи навсегда. — Но если что-нибудь случится, и ты не успеешь меня спасти? — Успею, — глаза в глаза. Итачи убирает прядку волос с глаз Саске и целует в лоб, долго, пока губы не обжигаются. — Если меня не будет рядом, зови. Я прибегу с другого конца земли, через моря и океаны, через пустыни и джунгли, но я прибегу. — И даже через Эверест перепрыгнешь? — Даже через Эверест. Саске трётся носом об шею, пока Итачи любовно перебирает его волосы. Любовь — в каждой волосинке, в любом прикосновении, даже в молекулах кислорода. Саске дышит сердечками, Итачи их ловит, и складывает их на полке вместе с рисунками. Саске просто восхитительно рисует, но ещё детской рукой, Итачи так даже сейчас не рисует. Он будет художником — Итачи в нём видит солнышки гуашью на щеках, божьих коровок на ладонях, ромашки на коленках. Или писателем. Он творческий человек, романтичный, его любит природа. Итачи не может глотать воздух, пропитанный медовой акварелью с рисунка Тоторо на стене. Задыхается. У них ещё куча времени, чтобы быть вместе, думает Итачи. — Всё, пошли мыться и в кровать. Завтра в школу. Саске слез с колен брата и посмотрел на него снизу вверх. — Ну что стоишь. Иди за сменной одеждой и в ванну, я следом. Саске неуверенно помялся на месте, прикусив губу, и из-под ресниц взглянул на старшего брата. — Я же сказал, — Итачи присел на корточки и взял руки брата в свои. — Только позови. Саске кивнул и скрылся за дверью. Сердце Итачи наконец освободилось от сдерживающих оков. Он опустил голову к полу и зажмурился, пытаясь избавиться от сумасшедших мыслей, безустанно просящихся наружу. С каждым днём сдерживаться всё невыносимее. Любое прикосновение брата — электрические разряды 220 вольт, которые бьют то тут, то там, совсем не позволяя здраво мыслить. С орбиты съезжает голова, и теряется в дорожках млечного пути, где-то в долинах непроходимого космоса. Всё перед глазами мутнеет, как под океанами и золотыми песками, где видение на последнем издыхании это несмываемый портрет брата. Он из жемчуга и кристаллов, которые прячутся под ракушками Тихого океана. Он тихий, потому что Магеллан не был влюблён, и не испытывал эти тайфуны и штормы, что бушуют в бухте Итачи. Вот бы вырвать сердце и запечатать его в сундук, а потом отдать Саске на сохранение. Итачи станет вечным пленником, заложником Саске. А разве он сейчас не таков? Он уже давно заточён в темнице из изумрудных зеркал. И каждый день за ним следят шоколадные глаза, так похожие на чёрные алмазы. Итачи тяжело неописуемо. Ему бы коснуться губами его щёк, ниже по губам и задержаться на некоторые мгновения. Ниже по подбородку к шее, оставляя бабочки-поцелуи, которые будут порхать бордовым по его нежной коже. А пальцами по тоненьким плечикам к локтям, по предплечьям к замазанным краской запястьям, прочерчивая каждую линию на ладонях, царапинку судьбы. Оставить бы поцелуи на подушечках пальцев, на костяшках, и как джентльмен из девятнадцатого века оставить лёгкий, едва ощутимый поцелуй на внешней стороне кисти. Глазами гладить каждый миллиметр тела, нежную, румяную кожу, на вкус которая карамель со сладкой ватой. Целовать коленки и пальчики ног. Губами рисовать созвездия из родинок, веснушек на носу. Чувствовать аромат его волос, слышать его прерывистое дыхание. Итачи всё это хочет. Но он не позволит взять над собой верх сердцу, которое он вновь запирает в груди, где даже кричи не кричи — всё равно никто не услышит. Нельзя. Итачи бьёт себя по рукам. Запретный плод до того сладок, что даже мёд кажется безумно горьким. Итачи поднимается и делает глубокий вдох и выдох, слегка хлопнув себя по щеке. Нельзя думать, чувствовать, надеяться. Всё закрыть. Всё забыть. Итачи берёт полотенце и сменную одежду, и идёт в ванну. В этот момент он слышит с первого этажа, как захлопывается входная дверь. Отец ушёл. Теперь всё будет хорошо. Мама тихо плачет где-то в коридоре. Заходя в ванну, Итачи уже видит, как Саске набирает ванну и ждёт его. Его солнышко сияет даже вечером, и когда на сердце такой тяжёлый груз. Итачи боится, что в будущем Саске перестанет так улыбаться. — Уже так быстро управился, — Итачи подходит к ванне и пробует воду, делая её слегка горячее. — Это просто ты долго! Чем ты занимался? — Саске сел на пол, чтобы снять свои носки, но не перестал смотреть на Итачи. — Трусы искал, — Итачи рассмеялся, а Саске лишь фыркнул, и буркнул что-то на подобии «убожество». — А ты нашёл? Медвежата или котята? Саске покраснел и бросил носок в Итачи. — Хватит издеваться! Нормальные у меня трусы! — Ах, всё-таки котята, — Итачи достал из одежды Саске нижнее бельё, которое лежало на стиральной машине, и с усмешкой потряс им над головой брата. — Миленько. — Эй, положи на место, извращенец до детских трусов! — Саске подскочил и выхватил своё нижнее бельё с рук брата, аккуратно подкладывая его под другие слои одежды на стиральной машине. — Постыдился бы, нии-сан! — А что такое стыд? — Итачи снял с себя футболку и бросил в корзину с грязным бельём под пристальный взгляд Саске. — Ты же такой большой и умный, подумай сам, — отведя взгляд, Саске смущённо почесал нос. Это отличительный знак того, что он и правда смущён — Итачи выучил его уже наизусть. — Ох, даже не знаю, — сняв штаны и оставшись только в нижнем белье, Итачи распустил волосы, которые были ему чуть ниже плеч. — Может ты лучше знаешь, а, Саске? Итачи наклонился к Саске, на что тот отвернулся всем телом к стиральной машине, пытаясь спрятать свои красные щёки. — Ты такой плохой человек, брат. — А где же твоё любимое «нии-сан, ты лучший, самый любимый, крутой, невероят...», — Саске вовремя заткнул ему рот, приложив к его губам свою ладошку. — Перестань. — Перестать что? — Итачи прямо издевается, а Саске уже красный, как спелая малина, и даже взгляда не поднимает, прячется за ресницами. — Вот это всё. — Ты смутился? — Итачи взял его лицо в свои ладони, на что Саске испуганно заморгал. — Нет! Конечно нет! — он скинул с себя руки Итачи и хмуро продолжил раздеваться. — Ты сегодня такой назойливый и вредный! — Я всегда такой, за это ты меня и любишь, — Итачи стукнул его по лобику и отвернулся к зеркалу, чтобы расчесаться. Саске неуверенно буркнул что-то «да-да, конечно», явно сказанное с сарказмом и случайно поднял взгляд на брата, снимая штаны. Сердце Саске забилось бешено быстро, а дыхание дрогнуло. Вся спина Итачи была усыпана большими синяками, которые уже начали проявляться багровыми и фиолетовыми пятнами. Гематомы на его теле цвели, как стихийные бедствия в глазах маленького Саске. Это было больно, очень больно, Саске это понял с первого взгляда. Как его нии-сан ещё ходит? Отец явно бил в полную силу, совсем не сдерживаясь. Он бил даже не самой кожей от ремня, а металлической пряжкой, которая оставила кровавые полосы поверх синяков. У Саске заслезились глаза. Брат его защитил, подставил свою спину и до сих пор сдерживает боль, которая легла гематомами на его спину. Он так жалок на самом деле по сравнению со своим старшим братом, что скручивает живот. Итачи поистине его герой. Самый лучший человек на земле. Любимый. — Эй, чего застыл? Раздевайся и в ванну, — Итачи до конца разделся и прыгнул в ванну, закрыв глаза. Вода режет раны, и он закусывает внутреннюю сторону щеки, только бы себя не выдать. Саске молча разделся и следом залез в ванну, сев напротив брата и поджав коленки к груди. Он не мог смотреть на брата. Ему стыдно за себя, за свою беспомощность, за то, что брату больно за него. Как же он жалок, чёрт побери. — Саске, что-то случилось? — Итачи видит в нём каждое изменение, любое движение его лица. — Тебе не хорошо? — Всё нормально, — Саске до макушки ныряет в воду, от чего вода немного выливается за бортик, тем самым пытаясь спрятаться от всевидящего ока брата. Он винит себя в этом и проклинает этот день, как самое ненавистное, что когда-либо с ним происходило. А Итачи видит в нём эту грустную нотку, и у самого ком в горле вырастает, как застрявшая рыбная косточка. Кажется, на Саске очень сказался этот инцидент. Итачи, насколько он не был умён и талантлив, бессилен в том, чтобы помочь своему мальчику из-за недостатка опыта в таких случаях. Он внушает ему, что всё хорошо, веселится, как обычно и так же подшучивает над братом. Но то, что в душе, в корне отличается от действий. Итачи обидно и грустно, а ещё так страшно за их будущее. Пока он не в силах спасти Саске, если и правда что-то случится. Он пожертвует жизнью ради него, но правда ли успеет, сможет ли? Он не знает. И этих вопросов становится всё больше, пока он думает об этом. Всё ли будет хорошо с Саске дальше? В душе у Итачи грозы и цунами волнения, пока напротив торчит мокрая, грустная головка. И все опасения сразу уходят. Пока он рядом, всё точно будет хорошо. Главное никогда не отпускать его руку. — Саске, — он протягивает свою руку к брату. — Иди ко мне. Саске красный от пара воды, распаренный, с капающей с волос воды на нос, тянется к Итачи, как мотылёк на свет, и падает в его объятия. — Всё будет хорошо, — Итачи целует в мокрые волосы. — Ты веришь мне? Саске неуверенно кивает и прижимается спиной к груди брата, чтобы наверняка почувствовать его опору. Но больше Саске ничего не говорил. — Сейчас мы тебя помоем и будешь вкусно пахнуть, — Итачи массажирующими движениями размазывает шампунь по волосам Саске, собирает пену в ладони. Пена с пузырями лопается, но Итачи всё равно умудряется намазать её на подбородок Саске, в попытках его развеселить. — Саске-клаус, где ваши олени? — Итачи поворачивает голову Саске к себе, видя, что взгляд Саске совсем не здесь. — А мои подарки? Саске молчит, но Итачи не унывает, продолжая беззаботно болтать и мыть своего брата. — Для вас, мой лорд, я использую гель для душа с кокосом, который вы ненавидите всей душой, и вам назло сам помоюсь шоколадным, — Итачи смыл шампунь с волос Саске, и приступил к его телу, выдавливая гель для душа на мочалку. — И вы не будете протестовать? Это молчание давило, и Итачи становилось всё хуже, его уверенность падала с удвоенной скоростью, потому что Саске не реагировал даже тогда, когда он мыл его промежность, а обычно воплей стоит на весь дом. Итачи не знал, что делать. Впервые жизни он не мог понять, о чём думает его отото. А для такого педанта, как Итачи, это было сравнимо с казнью. Он всеми силами будет понимать Саске до тех пор, пока не сможет предсказать каждый его шаг, хотя бы для его безопасности. Или потому, что Итачи просто одержимый психопат. Когда они вылезли с ванны, Итачи накинул на Саске полотенце и принялся сам вытираться, но Саске сорвался с места прямо с полотенцем, но прихватил собой свою одежду. Дверь за ним захлопнулась. Итачи был полностью опустошён. Он не чувствовал такой беспомощности даже перед отцом, а с Саске это и вовсе была какая-то загадка. Может это в нём вина, он неудачно пошутил или сделал что-то не так? Загоняться Итачи стал ещё сильнее, и решил, что сегодня эту тему разговора поднимать не стоит. Может завтра его отпустит и всё вернётся на круги своя. Ведь без улыбки Саске это ведь не жизнь, согласны? Итачи переоделся и ещё минут двадцать тупо стоял перед зеркалом, пытаясь самокритиковаться и слушая внутренний голос, который внушал, что он здесь единственный виноватый. Пиздец. Итачи полный придурок — именно к этому выводу он пришёл, уверенный, что именно это послужило глобальному игнорированию Саске. Пока он не будет показываться на глаза Саске, пусть остынет. Завтра все про всё забудут, и Саске вновь вернётся к нему со своей широченной улыбкой. Проходя мимо комнаты Саске, Итачи так и тянуло к её ручке, к тому теплу, которое заставляет его таять, как снеговика. Но он упрямо прошёл мимо и открыл свою дверь, встречаясь с полной темнотой. И только фонарь под его окнами бледно-голубым освещал край его кровати, где свернувшись клубком, под одеялом лежал его маленький глупый отото. Сердце заиграло новыми красками. Боже, любовь просто сказка. Итачи подкрался к кровати и лёг под одеяло с другой стороны, притянув комок к себе. — Ты мокрое полотенце повесил сушиться? — голос Итачи шёпотом скользит по комнате, по волосам Саске. Молчание разбавляется звуком сирен скорой помощи за окном и писком комара где-то под потолком. Итачи, кажется, начал кое-что понимать. — Ладно, если спишь, я тоже пойду. Итачи поворачивается к нему спиной, и не может сдержать улыбки. Просто Саске ещё такой впечатлительный. А ещё вредный и своенравный, как привередливый кот. Ох, да, котёнок. Через пару минут за спиной Итачи послышался шорох. Саске сел на кровати и в упор посмотрел на «спящего» брата. — Ты спишь? Итачи не может сдержать улыбки, просящей на его лицо. А он всё притворяется спящим. — Ты не спишь, — уже точно повторяет Саске со всей серьёзностью, а после сдирает с него одеяло. — Ляг на живот. Итачи не открывает глаз, притворяется спящим, но послушно ложится на спину, не зная, что задумал его брат. То, что он говорит, и мило притворяется серьёзным, уже делает Итачи готовым на всё. А ещё таким счастливым и мягким. Саске задирает к лопаткам майку Итачи, от чего старший испуганно дёрнулся, но ничего не сказал. Итачи и вправду занервничал. Что происходит, что он делает, для чего? Тысячи мыслей пролетели в голове Итачи, пока Саске хмуро осматривал его синяки. — Очень больно? — почти шёпотом, и внезапно Итачи всё осознаёт. Всё это поведение было одной большой прихотью его брата. Ему было совестно. Его глушили вина и стыд, и поэтому он обдумывал всё в своей маленькой голове и грузил всё на себя. Он растёт, и странностей в нём всё больше. Итачи это умилило, и груз с сердца, как тисками сняли. Полегчало и отпустило. — Если бы ты со мной не заговорил, болело бы в тысячу раз сильнее, — Итачи опять издевается, но Саске слишком занят, чтобы рассматривать в этой темноте страшные гематомы. — Мама дала мне мазь, — это он за ней так бегал, с мокрой головой и полотенцем на плечах. — Сказала намазать тебе перед сном. — Или ты сам приказал ей дать всё, что мне поможет? — хитро ухмыльнувшись, Итачи бросил взгляд из-под плеча. — А вот и нет! — Саске гневно шлёпнул Итачи, забыв про его раны, и услышал от него жалобный стон. — Ой, извини, я не хотел... — Совсем меня добить захотел... — Итачи по детски захныкал, чувствуя, как в животе бабочки разучивают новый танец. — Прости... Саске открыл баночку с мазью и зачерпнул пальцами побольше, прикладывая их к синякам. Его движения неторопливые, осторожные, нежные, можно сказать. Он пытается не давить, боясь сделать больно, и легонько ведёт вдоль крупных синяков, вкладывая все чувства. Его любовь сквозит в каждом движении. Не только Итачи может её дарить, Саске тоже умеет. Пока ещё неумело, робко, но настойчиво, стремясь догнать брата. Саске пока не понимает любви, но боль, режущая его грудь, отчетливее, чем прежде. И чтобы заглушить эту боль, он готов на всё. А у Итачи дожди из солнца бьют по его спине, по родинкам, которые стали остановками пальцев Саске. Он водит только ему подобные дорожные пути, по которым мчится самый быстрый автобус с чувствами. Здесь он высаживает теплоту, тут привязанность, под лопатками глупость и ранимость, возле шеи оставляет любовь вместе с прикосновением губ. Итачи колотит, его знобит, когда мягкие губы целуют синяк, что ближе к шее. Планеты в космосе теряют ориентиры, земля перестаёт вращаться, океаны высыхают на экзопланете. Боже, спаси-помоги, Итачи теряет рассудок в айсбергах в Антарктиде, он слышит голос Курта Кобейна там, в небесах. Вот что значит влюбиться. Его любовь пластичная, жидкая, как река, но горячая, как лава, и заплывает в каждую щель, под каждый стакан. И там цветут цветы: миллионы, тысячи. Ромашки, пионы, маргаритки, розы. В каждом лепестке живут губы Саске, их цветочный привкус, весенняя сладость. Итачи тонет в этой пыльце. Сердце плавится, как галлий в руках. — Я больше не буду верить тебе, когда ты будешь говорить «не больно», — Саске нежно проводит по спине, размазывая по своим ладошкам противную мазь. — Винишь себя? — Итачи нужно восстановить разум, утопший в вулкане Фудзияма. Молчание, в этом случае, знак согласия. — Не стоит, ты не в чём не виноват, — лёгкая улыбка тает вместе со словами. — Я обещал тебя защищать не смотря ни на что? И продолжу. Это моё уверенное решение. — Но если... у тебя будут с каждым разом раны всё хуже? — Ты снова немного попсихуешь, а потом намажешь меня этой вонючей хернёй, и я буду чувствовать себя превосходно! — Придурок, — Саске наконец улыбнулся, и вредно толкнул брата кулачком. — И правда, эта мазь просто отвратительна. Итачи развернулся и схватил Саске, утягивая в свои объятия, под одеяло. — Раскрыл меня, раздел, так и замёрзнуть с тобой можно, ещё и после ванны, — Итачи спрятал Саске под одеяло, отказываясь его отпускать. — Теперь грей меня. — Эй, дурак, отпусти меня, и оденься, ненормальный! — Саске завизжал сквозь смех, брыкаясь и ударяя Итачи куда только руки дотянутся, пока воздух под одеялом совсем не закончился. — Я сейчас задохнусь! — А-а, ой, как больно, — Итачи наигранно почесал бок, выпуская Саске из-под одеяла, и скривил лицо. — Откуда в таком маленьком тельце столько силищи? Саске запаниковал, что и правда сделал ему больно и испуганно положил руки ему на бок, где Итачи ранее показал. — Что болит, сильно болит?! Приоткрыв глаз, Итачи приметил милое стушёванное состояние Саске и захихикал, смотря, как мгновенно меняется его лицо. Саске схватил подушку и приложил её к лицу своего аники, запричитав. — Дурак, дурак, дурак! Их смех, наверное, был слышен аж на первом этаже. И мама наконец убедилась, что всё хорошо, их этот случай не сломил. Сломил, но в семье Учиха принято скрывать свои настоящие чувства. Итачи вырвался из-под натиска Саске, извернулся и прижал его к постели. Нехорошая ухмылка расползлась по его лицу. — А откуда мы знаем столько нехороших слов? Разве аники учит тебя такому, м? — Аники учит кое-чему другому, — Саске вытянулся и прижался губами к губам Итачи, прикрывая глаза. На щеках заблестел румянец. У Итачи вновь извержение подкожных вулканов сопровождается цунами из солнечных лучей. И он поддаётся навстречу этим чувствам, губам, слегка перехватывая маленькие губки, целуя. Но лишь на мгновение. И вновь между ними ночной фонарь и темнота. — Саске, пора ложиться спать, — у Итачи щёки багровые, а уши уже спрятались под одеялом. Саске как-то сердито на него посмотрел, но не стал спорить, прижавшись к груди брата. Сердце там бьётся, как ненормальное. — Спокойной ночи, нии-сан. — Спокойной, Саске. Как хорошо было бы, если бы эта сказка длилась чуть подольше. Но всему когда-нибудь приходит конец: счастливый, грустный — никто не знает, как там будет дальше. Итачи не знает, и он наслаждается каждой минутой, засыпая вместе с ним. Он сцепляет его руки со своими. И теперь даже тепло они делят на двоих, одно дыхание, одно сердцебиение. Как же прекрасна эта ночь. А на утро Итачи просыпается уже один. В своей холодной кровати, с бутылкой коньяка на другой части кровати. Тараканы вместо мотыльков, пыль вместо пены, рвота вместо мази. И становится так хреново, что не описать словами. Дружок сидит на краю, что-то царапая на полу. «Не защитил». «Не защитил», — думает Итачи, потянувшись за сигаретой.

To be continued...