__________________
Покров сумерек навис над домом Ягами, когда L позвонил в звонок, его поза была еще более сутулой и неудобной, как обычно. Хотя Ватари предложил пойти с ним, L отказался, движимый какой-то причудливой гордостью или самобичеванием, которые он не мог индефицировать. Я не создан для этого, черт возьми. Я не должен этим заниматься. Прикусив губу большим пальцем, он нажал на дверной звонок во второй раз. Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула пара карих глаз: — Привет? Саю. — Твой отец дома? Она кивнула. — Я здесь от имени твоего брата. Могу я поговорить с ним? Дверь закрылась, и он услышал, как Саю бросилась через весь дом, зовя своего отца. L вздохнул и оглянулся на машину, размышляя, не стоит ли ему все-таки взять Ватари с собой. Прежде чем он успел принять решение, в дверях появился Соитиро. При виде L лицо пожилого мужчины расслабилось, и он устало улыбнулся. — Рюдзаки, — сказал он. — Я испугался, что это не ты. Испугался. Это интересный выбор слов. L не улыбнулся в ответ. — Лайт попросил меня прийти. Могу я войти? — Заходи. Соитиро отступил в сторону, пропуская детектива внутрь. Сняв свои потрепанные кроссовки, L осторожно отложил их в сторону и огляделся. Хотя он никогда не был внутри, он хорошо знал дом — знакомство, родилось в те дни, когда он шпионил через камеры за домом Ягами. Соитиро был так уверен — его семья невиновна, но когда L увидел реакцию Лайта на объявление «1500 следователей приезжают в Японию», L все понял. И теперь его отец тоже это знает. L было интересно, рассказывал ли кто-нибудь когда-нибудь Сатико и Саю о камерах, но он не собирался об этом спрашивать. У него на уме были гораздо более насущные проблемы. Саю выглянула из дверей в гостиную и посмотрела на него. Когда он встретился с ней взглядом, она исчезла. — Есть ли здесь место, где мы могли бы поговорить наедине? — спросил он. Соитиро кивнул: — Следуй за мной. В двери комнаты Ягами Лайта не было подсунутого клочка бумаги, но комната за ней почти не изменилась. Кто-то вытер пыль с книжных полок и светильников, но сами книги были нетронуты, и никто не трогал множество ручек, учебников и бумаг на столе Лайта. Один учебник «Введение в уголовное правосудие» лежал на прикроватной тумбочке, тонкий листок тетрадной бумаги отмечал, где Лайт остановился в своих исследованиях. Сумка Лайта с книгами пьяно прислонилась к краю стола, молния была приоткрыта, а весенняя куртка висела на спинке стула, где ее владелец оставил ее почти год назад. Через дверь шкафа L мог мельком увидеть аккуратный ряд рубашек и брюк цвета хаки, неношеных и брошенных. В этой комнате живут демоны. Заметив реакцию L, Соитиро виновато улыбнулся. — Мы оставили все так, как было, — тихо сказал он, проводя рукой по спинке стула. — Сатико не вынесет, если мы хоть как-то изменим его комнату. Когда я вхожу сюда, мне почти кажется, что он вернется. Как будто он может войти в любой момент со своей сумкой с книгами и спросить о моем последнем деле. — Он покачал головой. — Глупость старика, я полагаю. В тоне Соитиро было что-то почти оборонительное, как будто он бросал вызов детективу, чтобы тот посмеялся над ним. L пожал плечами: — Вы его отец. Это вполне естественно. — Естественно? Я подвел его, Рюдзаки. Я не знал своего собственного сына. В этом нет ничего естественного, — отпустив стул, Соитиро повернулся лицом к детективу. — Ты видел его? — Да, сегодня утром. — Как он выглядел? Ужасно. — Вы не навещали его? — Нет. Сатико ходит туда каждые выходные. Саю тоже. Но я не могу видеть его таким. Я не могу… Я не знаю, что бы я сделал. — Вы мало что могли бы сделать, мистер Ягами. Между ним и вами была бы пропасть. Как бывший полицейский, вы должны… — Да, я знаю, как работают посещения. Я беспокоюсь не о нем, Рюдзаки. Это я, — Лицо Соитиро напряглось, — я подвел его. Как отец и как полицейский. Он проведет остаток своей жизни в тюрьме, если проживет так долго, а я… я подвел его. Как я должен с этим жить? L прижал губу большим пальцем. — Странно. У Лайта сложилось впечатление, что это он подвел вас. Учитывая обстоятельства, я склонен встать на его сторону. — Он тебе это сказал? — Он беспокоится о вас. В каких бы преступлениях он ни был виновен, сыновнее бесчестие не входит в их число. — Он должен беспокоиться о себе, — Соитиро тяжело вздохнул и сел на край кровати Лайта, сложив руки на коленях. — Ну, рассказывай. — Рассказать вам? — Ты бы не пришёл сюда только для того, чтобы сделать моего сына счастливее, не говоря уже о том, чтобы попросить поговорить наедине. Ты пришёл мне что-то рассказать, и мне это не понравится. Я ошибаюсь? — Я вижу, откуда у него дедуктивные способности. — Я ошибаюсь? — Нет, — L заставил себя посмотреть бывшему полицейскому в глаза. — Трибунал принял решение. Они приговаривают его к смертной казни. Соитиро вздрогнул, его голова опустилась. — Так скоро? — Вы удивлены? — Нет. Нет, это не так. Я надеялся, что они способны — ради меня… Он замолчал, но L мог видеть мысли Соитиро так же ясно, как и свои собственные. Лайт был до жути спокоен, когда L впервые предъявил ему улики — вторую записную книжку, которую он извлек из неглубокой могилы в лесу, вместе с запиской Лайта Мисе, в которой говорилось о смерти L, — но в тот момент, когда кто-то вытащил наручники, убийца попытался сбежать, отбросив Айзаву в сторону, а Мацуда сорвался с места. Но когда Соитиро встал перед дверным проемом, выкрикивая имя своего сына, как хлыст, Лайт заколебался. Ненадолго, но достаточно. Парень упал с криком, утверждая о своей невиновности, даже когда его тащили, но его отец не пошевелился. По мнению L, это было поводом для гордости, но Соитиро уволился из полиции на следующий день. L думал, что он предпочел справедливость своему сыну, но он этого не сделал. Он надеялся на милосердие. Глядя сейчас на этого человека, детектив видел только чувство вины. — Ваше сотрудничество и показания были приняты во внимание, — сказал L, — как и ряд других факторов. В конце концов, заверение всего мира в том, что угроза миновала, и сдерживание любых будущих пользователей Тетради Смерти считались более насущными проблемами. — Они могут сделать это, не делая из него мученика. Это ошибка. Он знает об этих тетрадях больше, чем кто-либо из ныне живущих. Если они так обеспокоены будущими тетрадками, он мог бы быть источником… — Шинигами дал нам очень подробный отчет о работе Тетради смерти. Как и Лайт. Какая бы информация ни была у него, она у меня уже есть. — Но если бы я мог… если бы я мог поговорить с ними… Лайт сказал тоже самое. — Его имя было написано на странице Тетради Смерти этим утром, мистер Ягами, — спокойно сказал L, избегая любого упоминания о том, кто его написал. — Его приговор не будет обнародован до тех пор, пока не будет приведен в исполнение, по очевидным причинам, но ничего не поделаешь. Говоря практически, он уже мёртв. Долгое мгновение отец Лайта ничего не говорил. Затем он тихо спросил: — Сколько ему осталось жить? — Неделя. — Неделя, — эхом повторил Соитиро. — Что с ним теперь будет? — Я не знаю. Если бы это рассматривалось как японское дело, его бы держали в неведении до дня казни, и вы бы не услышали об этом до момента казни. Однако, учитывая обстоятельства, трибунал хочет избежать любых обвинений в секретности или неоправданной жестокости. Он останется в одиночной камере до тех пор, пока не придет время, и вам и вашей семье будет дан шанс на прощание. Они могут перевести его в отсек поближе к месту проведения, я думаю. Но не совсем уверен. — А потом? — После того, как его смерть будет подтверждена, тело будет передано вам. — Это не то, что я имел в виду, — бывший полицейский открыл глаза, карие и заплывшие от едва сдерживаемых эмоций. — Что они сделают с моим сыном? L почесал верхнюю часть ноги, чувствуя себя неловко. — Они пристрелят его. Пять стрелков, четыре пули. Если он не умрет в течение десяти минут, ему сделают милосердный выстрел в голову. Хотя Лайт — предположительно — унаследовал половину хромосом своего отца, L почти не замечал сильное сходство между ними, будь то физическое или психологическое. Но когда он наблюдал, как старший Ягами скорчился от горя, закрыв лицо руками, нельзя было отрицать сходства. Если бы L не знал его лучше, он бы подумал, что это он вот-вот умрет, а не Лайт. С другой стороны, он, вероятно, хотел бы, чтобы это было так. L никогда не знал такой привязанности к семье, но признавал, что у других людей она была. Не зная, что ответить, он отвернулся, пытаясь дать бывшему полицейскому видимость уединения. Нет хорошего способа сказать мужчине, что он потеряет ребенка. Наконец, Соитиро выпрямился, его глаза увлажнились. — Лайт знает? L кивнул. — Как… как он это воспринял? — Сначала плохо, но он смирился, я думаю. Его главной заботой были вы. — Он думает, что я буду добровольно стрелять в него, не так ли? — оскалившись, Соитиро покачал головой. — Какой же он идиот. Идиот, дурачок… — В его защиту, — сказал L, — вы делали это раньше. — Чтобы защитить его! Чтобы спасти его, а не для… — Да, я знаю, — L мысленно вздохнул, ругая себя за то, что вообще что-то сказал. — Неуместная шутка. Я извиняюсь. Соитиро выглядел напряженным. — Я никогда не был хорош во лжи, но там, в той машине, он поверил мне, Рюдзаки. Ты представляешь, как тяжело было видеть такой страх в глазах своего сына? Слышать, как он умоляет сохранить ему жизнь? Смотреть ему в глаза после этого, зная, что он верил — действительно верил — что я буду стрелять. — Я представляю, как это было трудно. — Трудно? Я прошёл через ад, чтобы доказать невиновность Лайта! Я заставил Лайта пройти через ад! Я пообещал, что не уйду без сына, и не ушел, а теперь… Я не могу последовать за ним в тюрьму на этот раз, L. Я не могу сдержать свое обещание. На этот раз он смотрит на пистолет по-настоящему, и я не могу… Я не могу… — он потер глаза. — Они собираются застрелить моего сына. Моего ребенка. Они собираются отобрать его и вернуть мне в коробке, а я не могу их остановить. Ты хоть представляешь, каково это? Нет, не представляю. — Если это чем-то поможет, ему не навязывали то, от чего он умрет. Я дал ему выбор. Он предпочёл, чтобы его застрелили. — Год назад он выбирал колледж. Ради Бога, он ещё ребёнок. — Ему девятнадцать. В большинстве стран он уже был бы совершеннолетним. — Девятнадцать, — задумчиво произнес Соитиро. — Я всё время забываю. Да, его день рождения был на прошлой неделе. Сатико принесла ему маленький торт. L нахмурился. — Они позволили ей это сделать? — Нет. Охранники разорвали его на части, чтобы убедиться, что она ничего не перевозит, а потом все равно конфисковали. Она была потрясена, — Соитиро покачал головой, его плечи опустились. — Последний день рождения моего сына, а они даже не дали ему этого. Даже крошек. — Вам будет позволено посетить его в последний раз перед его смертью. Я могу получить разрешение на то, чтобы она принесла ему что-нибудь, если она захочет. — Захочет. Конечно она захочет. Боже, я должен буду сказать ей. Я должен буду сказать Саю… — он прикусил губу, моргнув. — Я должен был позволить ему сбежать. Нет, не должен был. — Это ничего бы не изменило. Если не считать того, что у нас была Тетрадь Смерти. Он бы далеко не ушёл. — Наверное, ты прав. Но даже так… я отдал его вам. Моего собственного сына. Какой из меня отец? — Справедливый. Тот, кто заботится о том, чтобы делать то, что правильно, а не то, что легко, — колеблясь, L потянулся к плечу Соитиро, но потом передумал и отдёрнул руку. — Вам не в чем себя винить. — Ты прав. Конечно, ты прав. Я только… — Соитиро закрыл глаза. — Спасибо тебе, Рюдзаки. L кивнул. — Я полагаю, что трибунал свяжется с вами завтра. Возможно, придется уладить кое-какие бумажные дела, касающиеся передачи тела. Я не думаю, что моё дело — спросить Лайта, есть ли у него какие-то предпочтения, но… — Я полагаю, он захочет, чтобы его прах похоронили вместе с нами. Я поговорю с Сатико сегодня вечером, а завтра всё улажу. Лайту не стоит беспокоиться об этом. И вот в чем разница. Лайт пытался убежать как от вины, так и от трудных решений; его отец взвалил их на свои плечи. Возможно, это было несправедливое сравнение — у Лайта было на тридцать лет меньше жизненного опыта и зрелости, и ему грозило наказание, которое ужаснуло бы мужчин вдвое старше его, — но L не мог не сделать этого. Один винит себя слишком слабо, другой — слишком сильно. Я сомневаюсь, что кто-то из них когда-нибудь увидит правду. У сына не было времени, чтобы поразмышлять о своих ошибках, но у отца была целая жизнь для сожалений и вопроса: «что, если бы». Если только Ягами переживет эту неделю. — Есть ещё одно соображение, — сказал L. — Он обратился с последней просьбой. — Чего он хочет? — Он пожелал, чтобы Оперативная группа застрелила его. Соитиро побледнел. — Я понимаю. — Я уже поговорил с Ватари, и он согласился. Остальные: я сказал Лайту, что попрошу их, но подумал, что сначала должен поговорить с вами. — Я не участвую в этом, я прав? — Вы правы. — Действительно. Конечно, — прижав костяшки пальцев ко рту, Соитиро закрыл глаза, раздумывая. — Одобрил ли это трибунал? — Ещё нет, но я их оповещу. Сначала мне нужно соглашение Айзавы, Мацуды и Моги. — Ты их не получишь, если я не дам им своего благословения. Дурак… Из всех вещей, о которых можно было попросить, он зачем-то попросил об этом? Ради вас. — Потому что он доверяет нам. — Нам? — Нам. Я тоже дал ему слово. Целая гамма эмоций промелькнула в глазах бывшего полицейского, слишком быстро и мимолетно, чтобы L мог его опознать. Встав с кровати, Соитиро подошёл к столу, встав спиной к детективу. — Я солгал Сатико, — наконец сказал он. — О камерах, о деле, о Лайте. Все эти месяцы он был под наблюдением, и я даже не сказал ей, что он подозреваемый. После того, как я рассказал ей об аресте, она сказала, что слышала, как он кричал в своей комнате в ночь вашей первой встречи, но подумала, что он снимает стресс. Однако, как только Лайт исчез с этой дурацкой историей о том, что он съехал, потому что мы поссорились, она начала задаваться вопросом. Но к тому времени меня уже не было дома, чтобы рассказать ей всё, — он положил руку на спинку стула, вцепившись в плечи куртки, как будто это был спасательный круг. — Просто скажи мне. Если бы я заметил раньше… если бы мы поймали его раньше… смог бы я спасти его? Ложь плавно слетела с языка L: — Я не знаю. Долгое мгновение Соитиро молчал, уставившись на пустой стул, принадлежащий некогда его сыну. — Я никогда не понимал его, Рюдзаки. Почему он делает то, что делает. Но если Лайт о чем-то просит, у него есть на то свои причины. Это я знаю точно. Он всегда так делает, — он тихо выдохнул. — Когда ты планировал поговорить с ними? — С оперативной группой? Завтра утром. Чем скорее я всё улажу, тем лучше. — Я пойду с тобой. — Я ценю это. — Я делаю это не для тебя. В этих словах была оконченность, глупая усталость, которая завершила разговор. — Тогда я зайду завтра утром. Я позвоню заранее, когда мы будем подъезжать. Развернувшись, чтобы уйти, он остановился в дверях. — Я сожалею о вашей потере. Сказанная банальность казалась мелкой и недостаточной, но L не мог подобрать других слов. Покинув комнату с привидениями, он спустился по лестнице, стремясь поскорее уйти. — Вы из трибунала, не так ли? Сатико стояла в гостиной, нервно вертя в руках кухонное полотенце. Какой бы миниатюрной она ни была, она выглядела почти съежившейся, как сморщенный лист, который может сдуть малейший ветер. — Так и есть, — сказал L. — Вы виделись с моим сыном? Разговаривали с ним? — Да. Она прикусила губу. — Он хороший мальчик, вы согласны? Я бы так не сказал. — Он очень вежлив. — Он хороший мальчик, — повторила она более твёрдо. — Те люди, с которыми вы работаете — из трибунала — он сказал мне, что они даже не захотели его видеть. Они думают, что он монстр. Вы можете в это поверить? Если бы они просто увидели его, поговорили с ним… как они могут судить его, если они его не увидят? — Я уверен, что они делают всё, что в их силах. Это необычный случай. — Они трусы. Они должны были поговорить с ним. Если они спросят, я уверена: он сожалеет о том, что сделал. В первый раз, когда я попала в эту ужасную тюрьму, его лицо было покрыто синяками. Вы знали об этом? Я спросила его, что случилось, всё ли с ним в порядке, но он отмахнулся от меня. «Я в порядке, мама», сказал он мне. «Не беспокойся обо мне. Беспокойся о папе и Саю. Они заслуживают этого больше». Он никогда ни словом не обмолвился о том, что с ним случилось, ни словом. А потом… а потом он спросил, всё ли со мной в порядке, — её лицо исказилось, покрытое морщинами горя и беспокойства. — Он не монстр. Скажите им, пожалуйста. Чтобы он ни сделал, он не такой. — Я не верю в монстров, миссис Ягами. Только в человека. Но да, я скажу им, — чувствуя себя неловко, L уставился на дверь, борясь с желанием сбежать. — Ваш муж наверху. Вам следует поговорить с ним. Сатико кивнула, выражение её лица смягчилось. — Я так и сделаю. Не могли бы вы… не хотите ли чаю? Прежде чем вы уйдете? — Нет, спасибо. Мне пора идти, — он открыл дверь, но её голос заставил его остановиться. — Сэр? — Да? Она скомкала кухонное полотенце в руках. — Спасибо вам. За то, что дали ему шанс. За то, что дал ему шанс. Выражение лица Сатико было серьёзным, она была в блаженном неведении об иронии в своих словах. Она скоро всё узнает. Как только она окажется наверху, она всё поймёт. Горький смех клокотал внутри него, но L проглотил его, выскользнул, не сказав ни слова, и плотно закрыл за собой дверь. Единственный монстр здесь - это я.Глава 2
14 февраля 2022 г. в 06:00
Лайт Ягами
смерть от расстрела
15 марта 2005 года он произносит последнее слово — включая признание в том, что он Кира, но без упоминания тетради, шинигами или каких-либо подробностей о способностях Киры — в то время как трибунал, который осудил его, наблюдает. Во время речи он забывает слово «махинации» и обращается за помощью к третьему члену трибунала справа. После этого его предают смерти без осложнений и задержек.
L уставился на бумагу, читая и перечитывая слова, пока они не слились. Смерть Лайта стала безвозвратной в тот момент, когда L написал его имя, но детали не изменились. У него все еще оставалось три минуты, чтобы изменить их, если он захочет.
Могу ли я выбирать?
Он снова прочитал характеристику, поджав губы в раздумье. Она, безусловно, удовлетворит трибунал. Ему пришлось долго думать, чтобы придумать сценарий, достаточно конкретный для доказательства, но достаточно непримечательный, чтобы никто из посторонних не заметил ничего странного. Лайт, скорее всего, заметит, но ничего не сможет сделать. Он действительно был бы счастливее в роли идиота. В этом L мог ему посочувствовать.
Осталось две минуты.
Он колебался в том, насколько сильно манипулировал смертью Лайта, насколько унизил его или придал ему достоинства, но в итоге оставил мальчика в покое. Убедиться в том, что казнь пройдет гладко, было в интересах всех, а лишить Лайта возможности выдать какую-нибудь сенсацию о природе его способностей было необходимой мерой предосторожности. Признание Лайта в преступлении тоже было необходимо, как для трибунала, так и для общественности, но диктовать содержание последних слов Лайта помимо этого казалось нарушением. L подумывал уточнить, должен ли Лайт сохранять самообладание на протяжении всей казни, но в конце концов решил отказаться от этой мысли. Он сам виноват. Пусть мир увидит Киру таким, какой он есть на самом деле, к лучшему или к худшему. Лайт сам выбрал способ своей смерти. Он мог выбрать и то, как он встретит эту смерть.
Минута.
L перевел взгляд с часов на бумагу в своей руке, перечитывая слова еще раз. Неужели Лайт когда-нибудь так много думал о том, что он делает? Или он просто записал имена и шел дальше? L подозревал последнее, но он не мог быть уверен. Лайт лгал так же легко, как дышал, и почти так же непрерывно, но когда он потерял память, его ужас перед убийством был искренним. Или так оно и было? Сколько в тебе было лжи, Лайт? 50%, 70%, 95%?
Стоило ли оно того?
Тридцать секунд.
Снова отложив страницу, L нацарапал четыре слова, затем отложил ручку в сторону.
— Вы закончили? — спросил Ватари.
— Дело сделано, — осторожно зажав страницу между пальцами, L поднял её и передал Ватари. — Покройте его лаком и дайте высохнуть. Завтра я передам это в трибунал.
— Конечно. Вы останетесь дома сегодня вечером?
— Нет, — он встал со стула, в последний раз взглянув на часы. — Сначала мне нужно кое-куда сходить.