Наше личное никогда

Самым сложным оказалось для Сансы разжать объятия и отпустить Джона. Отпусти она его, и страх вернётся. Страх потерять тёплое, разгорающееся лесным пожаром, чувство обретения родного человека. Санса жила ожиданием этого чувства долгие годы, с момента казни отца на площади, и сейчас она ухватилась за него с той же силой, что сжимала руки вокруг шеи Джона Сноу. И оно не пропало. Джон. Джон! Джон! Всё внутри неё кричало, вопило и орало о том, что она больше не одна. И Сансе захотелось большего. Ей захотелось Брана, Рикона, и Арью. Чтобы снова обнять родного человека и ощутить это чувство. Она, должно быть, впала от него в пагубную зависимость. В Чёрном замке что-то произошло, она инстинктивно поняла это, но заговорить первая с Джоном опасалась. Люди смотрели на него с каким-то непередаваемым священным трепетом, такое Санса видела впервые. Тёплый очаг, еда из тарелки, застеленная мехами кровать в келье ночного брата. Санса всё никак не могла согреться и наесться. Насмотреться на Джона. Он был, каким она его помнила, сдержанным, и даже радуясь внутри, лицо его было скорбно и словно обижено. Оба они сильно изменились внешне, повзрослели, и тяготы их приключений отпечатались на лицах и телах. Но Джон видел Сансу всё той же прелестной девочкой, а она его всё тем же грустным мальчиком. И они говорили, говорили и говорили. Санса запиналась, рассказывая о бунте толпы в королевской гавани, а Джон хмурил брови, поведав ей о жизни за Стеной. И чем ближе были они к настоящему в своих рассказах, тем сильнее им приходилось подбирать слова, продираясь через свои переживания. ― И мне пришлось за него выйти, ― Санса обмакнула остатки хлебной корочки в миску с похлёбкой. ― Я думала, что Винтерфелл снова станет моим, что я смогу вернуть ему жизнь, и всё станет, возможно не так, как раньше, но очень похоже. Я самая большая дура. Думала, потерплю немного, и придумаю, как отомстить Болтонам. Слёзы полились из глаз. Джон подорвался со стула, чтобы обнять её, и Санса, помня о том, как страшны ей были прикосновения Теона, хотела было отстраниться, но не успела. О том, что она обняла Джона при встрече, не испытывая страха, Санса подумала только сейчас. ― Не надо, ― прохрипел Джон, и Санса подумала поначалу, что он просит её прекратить плакать, ― винить себя. Мы все ошибаемся. Твои ошибки не стоили жизни. Он замолчал и напрягся, сильнее прижимая её к себе. Санса испугалась, что задохнётся, но ей было легко хотя бы потому, что она не боялась чужого тела, что вжимается в её. О том, скольким людям стоили жизни её ошибки, она вспоминать не хотела. Хотя бы сейчас. ― Он чудовище, ― сказала Санса куда-то в гладкий мех его плаща, ― и все те мертвые, о которых ты говоришь, Белые Ходоки, Король Ночи, они всё ещё где-то там, за Стеной. А эта тварь сидит в нашем доме. Эта тварь превратила Теона во что-то не нормальное. И то же самое делала и со мной. ― Всё будет хорошо. ― Ты сам в это не веришь. Джон отстранился, но остался сидеть рядом на кровати. ― Твои шрамы, ― глаза снова застлали слёзы, но Санса уже потеряла над ними контроль, она осторожно поднесла ладонь к чёрным кудрям Джона и отодвинула их в сторону, открывая тёмно-красный след над бровью ― оставлены боями и сражениями с врагами и монстрами. Также не торопясь Санса развязала шнуровку на корсаже, Джон хотел было отвернуться, но она приказала не двигаться с места, и он послушно остался сидеть рядом. Под шерстяным платьем замызганная, бывшая когда то белой, драпированная сорочка, Санса развязала узёлок-стяжку на горловине и отодвинула её в сторону ключицы. Холод резанул по незаживающей, едва успевшей зарубцоваться, ране. Уродливая и кривая “R”, позорное клеймо, от которого не будет избавления. Джон выругался и всё же отвернулся к очагу. ― Мои шрамы, ― Санса не могла показать ему полосы на бёдрах, ягодицах и животе, какие-то уже розовые, какие-то все ещё не зажившие, но эту, самую ужасную из них, она хотела, чтобы Джон увидел. Чтобы он понял и узнал то, что творится у неё внутри, ― оставлены Рамси Болтоном. Я не могу стереть это. Но вместе мы сможем... Санса окоченела, когда Джон повернулся к ней. Он расстегнул ремни доспеха, и она снова вспомнила свой страх. Разум послушно скомандовал замереть, как это уже было сотни раз. Откинув доспех в сторону, он развязал бечёвку на рубашке. Но то, что она увидела, повергло Сансу в ужас куда более сакральный. Огромная рана, зашитая кое-как, словно на трупе животного, рассекала его грудь прямо у сердца. Множество других таких же рядом. Следов тридцать, не меньше ― Это сделали со мной не монстры и не враги. Это сделали со мной братья Ночного Дозора. Ты права, я уже не верю в хорошее. Ей оставалось только в голос зарыдать. Сколько ещё боли им уготовано? Боль предательства, боль потери, боль одиночества, жизнь уже давно была одной сплошной не заканчивающейся болью. Санса сколь угодно могла убеждать себя не теряться в этом, быть смелой и твёрдой как камень, сохранить себя и выжить, но она больше не могла выносить эту не заканчивающуюся агонию страданий. Рядом с Джоном она, наконец, смогла это показать. Рядом с ним она больше не одна. И он не один. ― Винтерфелл, ― сказала она в мокрую подушку. ― Наш дом. Место, где больше никто нас не ранит. ― Тебе он так важен? ― Да. ― Тогда я верну его тебе. ― Нет, ― Санса повернула красное и мокрое лицо к Джону, и он тут же поспешил протереть его шёлковым платком, ― верни его нам.

***

― Только с корабля, ― буркнул Глен из-под тюка, который тащил до телеги, запряжённой мулами, ― как сразу работать. Джендри, нагруженный тремя такими же мешками, хотел было дать мальцу подсрачника, но боялся, что тот уронит мешок и начнёт жаловаться в три раза больше. А ему самому, наоборот, даже нравилось, что в Суровом Доме нашлось простое, понятное и нужное дело. Но люди продолжали на него пялиться. На этот раз просто потому, что он был издалека. Говорил и выглядел по-другому, одет в искусно выделанные и пошитые вещи, да к почти сорока годам не потерял ни одного переднего зуба. Со Змея Залива выгружали полторы сотни мешков с зерном, с полсотни ящиков с тканями и парусиной, ещё столько же с деталями от плугов, болванками под подковы, топоры и лопаты, просто бесконечное множество маленьких тюков со всем подряд, от приправ до женских гребешков, последнее они сейчас и носили, вместе с командой корабля, людьми Мандерли и одичалыми. ― Хорошая работа, ― Джон шагал рядом, ― никому не вредит, парень. Твой сын? ― Он повернулся к Джендри. ― Был бы мой, болтал бы поменьше. Они засмеялись так громко, что Глен припустился быстрее. Когда работа была сделана, шею и плечи ломило от напряжения, лёгкие обжигало холодом, а кожа горела под слоями одежды. Джендри скомкал тёплый плащ, едва забравшись в повозку. Джон сел рядом, и позвал присоединиться к ним ещё парочку людей. Последней в повозку запрыгнула Хака, и тут же устроилась за их спинами. Памятуя о том, что холод может снова свалить его с лихорадкой, как бывало почти каждую зиму с тех пор, как он в первый раз побывал за Стеной, Джендри выудил из ближайшего тюка первую попавшуюся отороченную мехом женскую душегрейку и обмотал ею оголившуюся без плаща шею. ― Не хватало ещё, чтобы хворь меня второй раз за зиму взяла. ― Объяснил он насмешливо смотрящему Джону. ― Расхлябился, ― он потрепал Джендри по плечу, и притянул ближе к себе, крепко обнимая одной рукой. ― В баню надо. ― По твоему запаху и не скажешь, что вы тут знаете, что это такое. Все снова заржали. Суровый дом представлял собой невероятных размеров деревянный чертог, внутри которого, под одним высоким сводом крыши существовало множество разделённых на зоны помещений. Центральное и самое большое, очевидно для собраний и пирушек, сейчас кишело чуть ли не двумя сотнями людей, разных, галдящих на едва понятном для Джендри языке. Здесь же держали и некоторых животных, и с учётом прочего, запах и звуки стояли непередаваемые. Глен послушно нёс его плащ, стараясь не потеряться в хаосе происходящего. Едва Джон вышел в центр своеобразного зала собраний, галдёж, к удивлению Джендри, усилился. ― Арр! ― мощный толчок в спину, от которого Джендри чуть не свалился на колени, заставил его возмущённо обернуться. ― Кого я вижу! ― Рыжий и огромный ураган, Тормунд Великанья Смерть, ну конечно. ― Никак не помрёшь, ― Джендри обнял его, хотя в глазах уже слезилось от резкости запахов. Он думал, что привык к ним, но жестоко ошибся. ― Куда помирать, удумал! Жизнь только начинается! Идём, ― он схватил Джендри за шею, как щенка, и потащил в центр, к Джону. ― Я-то слышал, что ты припрёшься, да не верил. ― Слышал? От кого это? ― Дык от Джона. Джендри с удивлением посмотрел на старого друга, что в десятке шагов от них обсуждал что-то с морщинистой коренастой женщиной, тюленья шапка которой была украшена здоровенным рогом нарвала. Старуха шамкала беззубым ртом, размахивала руками и, очевидно, была чем-то недовольна. Джон непробиваемо и спокойно отвечал ей, то и дело кивая. Как он узнал? Санса послала ворона? Но одичалые не умеют приручать их. Отправила гонца? Они прибыли первым кораблём. Никакая лошадь, пусть даже скачущая ночи напролёт по королевскому тракту, не обогнала бы их. ― Видал? ― Крикнул Тормунд Джону, ― южный пацан-то вон! Прынц! ― Тормунд был, кажется, громче любого человека во всём мире. ― Девки наверное в очереди стоят, чтобы твой хрен поцеловать. Да и тут, ― он обвёл широкой лапищей-рукой пространство вокруг них, ― с десяток наберётся. Сразу понять, кто из одичалых мужчина, а кто женщина, было сложно. Длинные волосы носили и мужчины, а одежда не разделялась на мужскую и женскую. Перспектива быть объектом чьего-либо плотского интереса Джендри абсолютно не воодушевила. ― Ну что, пойдём? ― Джон закончил со своей собеседницей и вернулся к ним, буквально отрывая Джендри от вцепившегося в него Тормунда. ― Этот старый козёл ещё успеет тебя достать. Отдохнёшь с дороги, да с моими познакомишься. В куче маленьких пристроек-домиков на улице, до которых пришлось продираться сквозь толпища одичалых, вместо дверей отгороженных от уличных морозов тяжёлыми оленьими шкурами, Джон ориентировался с лёгкостью, они петляли по тропинкам-улицам, пока не вышли к приземистой хижине. ― Мы живём тут только зимой. И то только в самые суровые морозы. Лёд сходит, принимаем первый корабль, а потом племена разбредаются. ― Сложная жизнь. Кочевникам тяжело без оседлых земледельцев. ― Джендри вычитал это в описании жизни и быта дотракийцев, и не постеснялся блеснуть знаниями. ― Не все кочуют постоянно. Многие уходят искать землю, которую будут пахать этой весной. Оседают там до глубокой осени. Потом с остатками урожая приходят сюда. Вместе пережить зиму проще. Джон откинул шкуру с виду просторного жилища и пригласил Джендри войти первым. Внутри, оказалось душно и тепло, пол был также застелен шкурами, из узкого окошка наверху, почти под крышей пробивался белый дневной свет. Его хватило, чтобы разглядеть и широкую кровать, на которой, наверняка, все спали вместе, плетеную люльку с младенцем, трёх детишек, что играли с большой бежевой собакой, развалившейся на полу пузом вверх и молотящей задней лапой от почёсываний. За столом сидела женщина с длинной тёмной косой, переброшенной через плечо. Она была одета по мужски ― в тунику и штаны, и черты её лица были заострены и точны, как у статуи. Она встала навстречу гостям, не бросив вытирать нож о лоскут шкуры. ― Где старшая? ― спросил её Джон. ― Откуда мне знать, ― женщина пожала плечами, ― с тобой уходила, с тебя и спрос. ― Это Джендри, ― Джон подтолкнул его вперёд, и Джендри поклонился даме. Она рвано хохотнула. ― Южанин! Брось! Я ― Вель. ― Рад знакомству. Джон тоже засмеялся. ― Видала? ― Он приобнял Вель и поцеловал её в висок, ― напои гостя да кинь на стол чего. ― А сам ― без рук? ― Вель оттолкнула Джона. Джендри едва рот не открыл. Детишки тем временем отстали от собаки и облепили его с трёх сторон. Стрижены и одеты они были одинаково, и сказать навскидку, кто мальчик, а кто девочка, было нельзя. Одно было верно, все, как ягодки, были похожи друг на друга, как и на Вель и Джона. Их дети. Четверо, считая кряхтящего младенца в люльке, пятеро, если вспомнить, что Джон интересовался, где старшая. Малыш, лет трёх, потянул Джендри за край дублета. Он наклонился и взял ребёнка на руки. Тот застеснялся, но к матери, потянувшейся к нему, не захотел. ― Это вот Юхак, ― Вель погладила малыша на руках у Джендри по тёмным кудряшкам. ― Это, ― она указал на среднего ребёнка, ― Инира, постарше ― Ива. ― Это мальчик. Просто имя такое, ― сказал Джон. Ива помогал отцу в поисках снеди на стол, а Инира обратно вернулась к Хаке. ― А маленький? ― А маленький без имени. Слабый родился, коль переживёт зиму, назовём. ― Ещё Хель, ― сказал Джон, ― но она где-то гуляет. ― А Хвитца забыл? ― Не забыл. И Хвитц, но он вечером будет. ― Хвитц не мой, ― пояснила Джендри Вель, — его мать вечером только сможет зайти. Голова Джендри распухла от вопросов, пока большая семья вокруг него пришла в движение. Его усадили за стол, дети снова облепили его, а под лавку улеглась громоздкая псина. ― Ген-дри, ― сказала Вель, ― ну и имя у тебя. Вы все на юге ― такие? ― Какие? ― Как будто кол проглотили. ― Все. Джендри отхлебнул из грубой чаши, что подал ему Джон. Вода из талого снега, этот вкус он узнал и не сказать, что был ему рад, но в такой духоте выбирать не приходилось. Дети осмелели и потянули ручки к заклёпкам, цепочкам и пуговицам на его одежде. ― Хватит тебе, ― Джон по-хозяйски обернул косу Вель вокруг ладони и выпустил её, как дикую змею. ― Так-то ты моего друга принимаешь? ― Это тебе он друг, ворона. Я его и знать — не знаю. Скажи, ― в её глазах горел огонёк азарта, ― кто таков? ― Джендри. ― И всё? Ну, хорошо, ― под взглядом Джона его жена сменила гнев на милость, ― Гендри, ты воин, или ты вождь? Или и то и другое? ― Лорд, ― поправил Джон, ― он лорд, а не вождь. ― Да какая разница, не дурак, так поймёт, о чём я. Хака под лавкой внезапно вскочила и убежала прочь. Присутствующие проводили её взглядами. ― Абака, ― сказал маленький Юхак, отвлекшись от попытки развязать тугой узелок шнурка на рукаве Джендри. ― За Хелью, поди, пошла, ― Вель отошла к корзинке с младенцем, и осторожно покачала её. ― Спит, ты смотри. Всю ночь промяукал, а днём спит. Ладно уж, Гендри, не серчай, я ночи не спала. Сегодня на сборе всё да расскажешь. ― Мамка! ― Откинув полог, внутрь ворвалась тонкая девочка-подросток, одетая, как и мать, в штаны из той же парусины и длинную, до колен, рубаху. ― Ого! Она опешила, заметив Джендри. ― Па, этот тот твой друг? Сын короля? Про которого ты недавно говорил? ― Ага. Девочка подошла к отцу, тараща глаза на Джендри. ― Тю! ― Вель уперла руки в бок, ― чего звала? ― Да тут Хака меня нашла, ну и вымахала она, больше Призрака! Отвела к какому-то пацану, а тот бегает по Суровому Дому, никуда не приткнётся. Собаку увидал, да как на шею к ней кинется. Потерялся, бедовый, я ему г-рю, дуй к своим, южанин, а он такой жалкий, нет у нас ему воды дать? ― Милорд! Да вот вы где! Глен тут же нарисовался в проходе, от облегчения на его лице все присутствующие засмеялись тем заразительным смехом, от которого было не укрыться даже самому виновнику. Джендри и Глену выделили два спальных места на полу, прямо на шкурах, постелив меха и подушки, но после корабельных гамаков он уже не смел жаловаться. Раздевшись до рубахи и бриджей, он улёгся отдохнуть, и не заметил, как под детские разговоры и лепетания провалился в сон. Джон достал из-за пазухи сложенный лист бумаги, погладил шершавыми пальцами оттиск головы лютоволка на застывшем воске, поднёс к носу и вдохнул. Конечно, за недели в пути, письмо растеряло запах Винтерфелла и Сансы, но оно всё ещё пахло чернилами и бумагой. Дорогой Джон. Зима кончилась, унеся с собой Брана. Сколько бы я не готовилась, потерять его было очень и очень больно. Нет ни дня, когда бы я не вспоминала о нём. Время унесло из памяти его лицо, но я почему-то всё ещё помню его маленьким ребёнком. Так отчётливо, словно я пришла проститься с ним перед отъездом в Королевскую Гавань. Как он был спокоен и безмятежен, пребывая в беспамятстве. Я так сильно жалела его. Я так сильно жалею сейчас. Мне всегда будет его не хватать. Будь спокоен, Бран наконец-то вернулся домой, упокоился в крипте. Конечно, всё ещё не решен вопрос со статуей на его могиле, ты знаешь, я приказывала переделывать их все, пока не будет портретного сходства, и не собираюсь отступать от своего желания видеть знакомые лица, не забывать, пока сама не присоединюсь к ним. Память важна. И я страшусь дня, когда совсем забуду и твоё лицо. Может, глаза Хаки напомнят мне? Сначала я написала большое и подробное послание, но его пришлось отправить в огонь, и начать заново. Часть про Брана я оставила неизменной. А Часть про Джендри придётся изменить. Забудь, о чём я просила. Я ошибалась на его счёт. Как бы не прискорбно мне было это признавать, даже я могу ошибаться. Но я умею отступать, когда это требуется. Джендри Баратеон ― человек, как и все мы, не простой. Я думала, что он хорошо подойдёт для моей игры. Но, как я уже сказала, я ошиблась. Он хорош для душевных бесед и воспоминаний, он открытый, добрый, по-своему хитрый. Кажется, я начинаю говорить о человеке как о вещи, прошу тебя простить мне эту грубость в отношении твоего друга. Обстоятельства изменились, спросишь ты? Нет, обстоятельства всё те же. Государство в междуцарствии, под пятой Тириона Ланнистера, всё равно что горшок с диким огнём под моей кроватью. Изменился мой план действий. Точнее, его больше нет. Ты сейчас подумаешь, о, боги, Санса! Почему тебе так необходимо всё контролировать? Что ж, я только посмеюсь в ответ. Поцелуй всех своих деток, обязательно передай им подарки, что я отправила. Тешусь надеждой, что это письмо попадёт тебе в руки, как тешусь мыслью однажды снова увидеть тебя, любимый брат. Твоя сестра, Санса.