Бункерные хроники

Сэм хватал пальцами мокрые от пота пряди на затылке и вжимался в Хиггса – внутри было так тесно и узко, и горячо. Никогда, никогда еще в жизни Сэм не слышал, чтобы кто-то издавал такие звуки: короткие, влажные, рваные и совершенно беспомощные. На плечах Хиггса по светлой коже расцветали темно-бордовые цветы засосов, дрожала каждая мышца жилистых рук. И он плакал… слезы текли из-под светлых ресниц, путались в щетине на подбородке. Но стоило только Сэму подумать о том, чтобы остановиться, или хотя бы двигаться чуть помягче, как длинные пальцы впивались ему в задницу или бедро, вжимали до боли и Хиггс просил: – Еще, вот так… И от его разбитого «пожалуйста» Сэма вело, несло, как безумного жеребца. Но он гладил Хиггса под собой, гладил его волосы, дергая слегка, гладил гибкий ствол позвоночника, кончиком языка, едва касаясь. Он переплетал их пальцы, и Хиггс всхлипывал, подбирая под себя разъезжающиеся колени. Сэм нежно целовал уши Хиггса и дразнил мочки языком, находил свободной рукой маленькие торчащие соски и сжимал их, пока Хиггс не начинал задыхаться и взбрыкивать. – Тише, тише, все хорошо, – пытался успокоить его Сэм, но тот только всхлипывал снова и прятал лицо в подушку, оставляя на ней черные разводы подводки. И Сэм целовал его лопатки, вздергивал за бедра повыше и вбивался в него, пока собственное дыхание не сбивалось, и ему просто приходилось остановиться, чтобы набрать кислорода в легкие. Хиггс на удивление отдавался так, будто смиренно принимал наказание, закусывая тонкие губы и сжимая кулаки, чтобы перетерпеть боль. Но когда Сэм вдруг поддавался порыву нежности и ласки, рычал и отмахивался. Сэм гладил тонкую чувствительную кожу поджарого живота, дрожащего от напряжения, лишь мизинцем задевая твердый член. Там Хиггс тоже не разрешал его касаться. Сам себе не разрешал. Сэму на какие-то мгновения это казалось несправедливым – от гаптофобии страдал он, а не Хиггс. И тем не менее ему хотелось – брать, трогать, держать. Да так, чтобы не отпускать, чтобы не вырывался, чтобы позволял его… нет… не любить, конечно, не любить. А позаботиться. Взять под защиту. Приласкать. – Ни к чему это, – перебил его Хиггс и толкнулся задом навстречу, сжался вокруг Сэма с такой силой, что под веками фейерверками весь мир взорвался. Это был грязный приемчик, и Сэм со стоном повалился на его спину и кончил, кусая Хиггса куда-то в шею, чувствуя на языке его пульс, соль его пота, а главное, никакого хиралия. Хиггс уткнулся в подушку, заглушая все звуки, пряча все, что только мог спрятать. И у Сэма не осталось сил сопротивляться. Придержав себя, он аккуратно выскользнул из Хиггса – все еще сжимающегося, пульсирующего вокруг, и поцеловал – длинную шею, каждый торчащий позвонок. Лизнул поясницу, нежно сжал и отпустил раскрасневшиеся ягодицы, целовал снова и снова, пока во рту не пересохло: бедра, нежная кожу над почками, считал языком ребра и шрамы, которые попадались на пути. Хиггс пытался оттащить его за волосы, оттолкнуть большой ладонью, но Сэм не сдался, перевернул его на спину, заглянул в лицо: усталое, небритое, чумазое из-за размазанной по всему лицу смолы и подводки, – склонился и поцеловал в губы. Хиггс ответил сразу, жадно, перехватывая инициативу и пытаясь пропихнуть поглубже верткий длинный язык. Сэм позволил – приятно же – обхватил рукой его затылок, притянул ближе и закрыл глаза, забываясь в поцелуе. Хиггс в какой-то момент напор свой ослабил, перестал пожирать, только тихонько касался языком, часто, но легко-легко. По-детски совсем, и если бы не все еще стоящий член… – Дай помогу, – хрипло шепнул ему в губы Сэм. Но тот лишь отрицательно мотнул головой: не надо. – Может, мне пора перестать спрашивать разрешения? – пригрозил Сэм и посмотрел в шалые, чуть раскосые глаза, подернутые туманом возбуждения. Не голубые, а почти черные из-за расширенного зрачка, безумные и с вызовом. – Это будет насилие. А ты на него не способен, — нараспев прошептал тот и снова потянулся к губам Сэма. Пока целовал, обхватил рукой собственный член, стоящий колом, провел несколько раз сверху вниз, дергано и резко, пачкая влажной головкой сэмово бедро. Сэм не удержался, фыркнул. – Оторвешь. – Не твоя проблема, – прохрипел Хиггс, продолжая дрочить – судорожно, исступленно как-то, стискивая длинными пальцами ствол, размазывая выступившую смазку. Так-то оно и правильно: его тело, пусть и делает с ним все, что хочет! Сначала сам лезет, подставляется, нашептывает всякие непристойности в ухо, языком облизывает, потом зад оттопыривает, умоляет почти что: войди глубже! Ухвати посильнее, зацепи пальцами в волосы, выверни, придави, оттяни! И дразнит попутно: все равно же не сможешь, не получится, слишком все нежно, слишком медленно, что они, любовники, что ли? Придумал тоже, Сэмми-бой, ебать еби, но не забывай, что мы тут друг другу заклятые враги! Кровные, можно сказать! – Ну как, понравилось? – Хиггс растянул рот в улыбке, а глаза щелочками сощурил. – Не будешь отказываться, курьер, скромницу из себя корчить? Просто признай – иногда так приятно трахнуться без всяких соплей, без реверансов и вопросов! Рука его не останавливалась, двигалась как часть какого-то сложного механизма туда-обратно, и Сэм не мог глаз отвести. Хотелось, конечно, поучаствовать, но в прошлый раз, когда полез, Хиггс его так за плечо зубами цапнул, синяк целую неделю не сходил, да еще и чуть не загноился. Ядовитая тварь, все как есть. А еще – поломанная, сумасшедшая, не хуже Сэма от каждого неправильного прикосновения дергается. Тут можно, а тут нельзя, сегодня так, а завтра иначе. – Да стой ты, давай помедленнее… – Сэм не выдержал, раздвинул торчащие коленки, полез помочь, но тут же его остановили. Хиггс руку перехватил, злобным взглядом хлестнул, и кажется, зарычал даже, где-то глубоко внутри, не звук, а раскат предупреждающий. Потом окинул взглядом, будто оценивал, предложил игривым тоном: – Хочешь помочь? – Ага, – согласился Сэм. – А то ты так еще два часа не кончишь. Хиггс оскалил острые зубы – то ли улыбка, то ли гримаса, с ним никогда не разберешь – и руку сэмову на шею себе пристроил. – Давай, валяй! – Чего? – то ли после оргазма думать было трудно, то ли Сэм ничего не понимал. Хиггс издал недовольный звук – вроде и фырканье, и хмыканье, и подстонал, все вместе, как сколько звуков в одном горле умещались? – и свою левую руку поверх сэмовой на шее сдавил. Голову запрокинул, глаза прикрыл, а правой все водить по члену продолжал. – Не бойся, не сдохну, – ободрил так, типа. – А если сдохну – что ж, встретимся на Берегу… От чего больше крышу сносило, Сэм не понимал. Под ладонью билась жизнь. Отчаянно, обреченно, на полную – стучала в пальцы, в ладонь. И он каждый удар отдельно слышал и различал. Хиггс с него глаз не сводил, запястье отпустил и дергал собственный член как сумасшедший. Сэм сдавил чуть сильнее, и глаза у Хиггса закатились, он выгнулся, упираясь затылком в кровать. Улыбался совершенно нездорово. Да что там, он вообще был нездоровый целиком и полностью, от начала и до конца. Вовсе не новость. Но Сэму хотелось дать то, чего Хиггс жаждет. Чего не хватает, чтобы наконец тот мог кончить, освободиться на секунду, на две. Обрести покой для своего Ба. Пусть для этого и нужно будет тело довести до обрыва. Только бы не столкнуть. – Сильнее, – шепнул Хиггс, облизывая пересохшие губы и не открывая глаз. Пальцы сжались на горле, и он застонал. А Сэм завороженно смотрел, как Хиггс подкручивает запястье в движении наверх по своему члену и проводит большим пальцем по головке. Твою мать! На это можно было смотреть вечно. – Не помогаешь, – Хиггс снова сжал его руку на горле своей. – Совсем разнюнился, Великий Доставщик! Неужто так трудно? Просто придави! Ничего мне не сделается! Я все равно ничего не чувствую! Думаешь, этого хватит нормальному человеку? Писюльки вот этой твоей? Сэм хмыкнул – смешной он. Хоть и гад. Пытался спровоцировать, но Сэма этим не проймешь. – Придуши меня, Бриджес! Нормально придуши! От души! – и хохотнул с собственного косого каламбура. – Мне это нужно! Сильно и сразу, а то в ладошке совсем уже сухо. Будет больно, но это не то… – Зачем? Ведь если иначе… Хиггс застонал в этот раз раздраженно и зло. – Все хотят, чтобы было иначе, а иначе не бывает. Представь, что ты у мамочки на побегушках, все как обычно. И сделай, блядь, как тебя просят! Сожми свои гребанные ручонки и просто не отпускай!.. Сэм склонился и заткнул ему рот языком. И чего он не ожидал, так это крепкого кулака, который впечатался прямо в бровь. Кость как будто даже затрещала. На автомате он схватил Хиггса за челюсть, крепко сжал и услышал в ответ довольный стон. Паскуда! Ну какая же паскуда! Сэм засунул пальцы ему в рот, поиграл языком, и аж до горла достал. Рвотный рефлекс, по-видимому, у Хиггса отсутствовал напрочь… от этого наблюдения вообще унесло. Если бы только член стоял снова... Вот же ж сука непристойная! Сэм закусил губу и сжал наконец шею Хиггса крепко-накрепко. Чувствуя, как там что-то складывается, хрупкое, нежное. Так легко сломать. Террорист под ним дрочил быстро-быстро, а он все сильнее сжимал его горло, представляя, как бы он его обнял, и как бы гладил длинный, крепкий член, а может быть, даже взял бы в руку, в рот… Хиггс под ним захрипел, лицо покраснело, и Сэм поджал еще немного. Кричать тот не мог, но глаза распахнул широко-широко, и Сэм впервые в жизни увидел оргазм во взгляде другого человека. Взгляд у Хиггса стал на секунду совершенно ясным, благодарным, чистым, словно небесная синева летним днем. Но лишь на секунду, а потом снова закрылись, и Сэм отпустил горло Хиггса, когда на левую руку брызнула теплая сперма. Хиггс кончал, пытаясь отдышаться, выдыхая рвано, откашливаясь. А потом, когда наконец судороги оргазма позволили, отвернулся, подтянул к груди колени и затих. Сэм приподнялся на локте, попытался заглянуть ему в лицо, но не увидел ничего кроме черных пятен – от слез или растекшейся подводки, уже и не разобраться. Спасибо хоть сперма у Хиггса была такого же цвета, как у нормальных людей. Если бы он еще и кончал черной дрянью, Сэм бы точно не выдержал. Сплошная аномалия, с какого бока не зайди. Он тронул пальцами плечо: такое бледное, будто из глины отлитое, или еще, вот – мрамор. И такое же твердое, холодное. Хиггса, казалось, только во время секса и можно было разогреть, да и то – там потереть, здесь подышать, а после остывал он очень быстро, превращался в вялую куклу. – Отвали. Вот и сейчас. – Ты живой? – осторожно поинтересовался Сэм. К синякам на спине и бедрах прибавились еще и синяки на горле. Сначала красные, потом нальются пурпуром, потемнеют до фиолетового, а потом расцветятся в желтый и зеленый. Хоть какое-то разнообразие цвета в черно-золотом хиггсовском мирке. – К сожалению, да, – тоскливо отозвался тот, скосил на Сэма глаза. – Вали нахер, чего прохлаждаешься? Посылки сами себя не отнесут. Но Сэм не двигался, сидел и смотрел. Совесть не позволяла вот так бросить, хотя вроде бы все, что хотели, они друг от друга на сегодня получили. – Может, ты еще чего-нибудь хочешь? – растерянно спросил он. Поводил пальцем по круглому шраму на боку у Хиггса: аккурат между торчащих ребер. И чего ж такой худой, интересно, должен же он что-то жрать, не на одной же ненависти существует? Хиггс повернулся, выдохнул яростно: – Хочу, чтобы ты свалил к ебеням! Так понятно? Глаза у него воинственно блестели, губы припухли, Сэму опять целоваться захотелось. Он и полез, растрепанные волосы кое-как Хиггсу за ухо заправил, языком снова в рот скользнул. Хиггс на поцелуй ответил, но как-то вяло совсем, неохотно. Отстранился и повторил: – Слушай, ты, Курьер-Легенда, ты по-английски вообще понимаешь? Сказал тебе – съебался быстренько! Надоел! С обнимашками, разговорчиками про вечную любовь и прочей ванилью – это не ко мне! – Да я уже понял, – вдохнул Сэм и потянулся за штанами. Пока одевался, косился на Хиггса: тот так и лежал тряпочкой, даже глаза прикрыл, вроде как ему смотреть даже противно, насмотрелся! Сэму даже опять его немножко захотелось. Такого податливого, молчаливого, который ругательства сквозь зубы не выплевывает, локтями не толкается, не отпихивает. – А мы можем когда-нибудь нормально? – Чего? – Хиггс от возмущения даже правый глаз приоткрыл, серо-голубой на залитом черными потеками лице. – Эти твои заебы насчет «помедленней! понежней!» – они как раз ненормальные! Набрался от своей семейки розовых соплей! Сейчас никто так уже не делает, стандарты времени другие! Сэм фыркнул. Очень уж смешной был террорист, рассуждающий о стандартах. – Да нет их ни хрена, никаких стандартов. Все трахаются, как им нравится. – Мне нравится так, тебя устраивает, все довольны, вот и заткнись, – Хиггс глаз закрыл, вроде как спать собрался. Сэм на ноги встал, возле матраса, на пол брошенного, потоптался. – Так, что, через десять дней на новых координатах? – Я тебе письмо пришлю любовное, курьер, – пообещал Хиггс, не открывая глаз. – Смотри, не опаздывай в этот раз. *** В бункере, как обычно, было тихо, темно. И холодно, бля, как в морозилке. И терминал мигал. Какого же хрена? Хиггс поморщился. Раскодировал замок, зашел и еле удержался на ногах. Пицца пахла так одурительно, что его желудок взвыл, как кит на глубине, на все маленькое помещение. Никаких заказов он не оставлял, а значит, кулинарию припереть мог только один человек. Хиггс скрипнул зубами: издевается, что ли? Ящик берег пиццу горячей, еще пара часов свежести в запасе. Но сказал же! Никакой подобной хрени! Хиггс схватил ящик и запустил его в стену. Тот с металлическим грохотом срикошетил об пол и шкафчик, а потом скользнул под ноги. Пик-пик. Пик-пик. Повреждено. Повреждено. Повреждено ебучее оборудование Бриджес. Хиггс втянул носом воздух, хотел быстро прыгнуть, ебануть Сэму по башке. Но голодный желудок снова воззвал к разуму. Он не хотел принимать этот «подарок». Сраная валентинка! Если бы только сил осталось побольше. Если бы он, как то достойно бога, мог сдержаться. Мог устоять. Мог не искать гребанного сочувствия. Как он ненавидел себя… и это чувство кратно усиливалось, когда все его естество желало прильнуть к Сэму, прижаться щекой к мозолистой ладони… и так провести вечность. Как хотелось ему мурлыкать и петь под прикосновениями… Он пнул контейнер еще раз. Потом опять. Сунул его в мусорку. Разделся, лег. Потом встал, вытащил контейнер, поставил на стол. Открыл и вдохнул. Пахло так, что слезы на глазах выступали. Упоительно хлебом, жирно – расплавленным сыром, и остро – вяленым мясом. Конечно, он сожрал все до последнего кусочка. Слыша в ушах голос проклятого своего дядьки – когда ж он его оставит в покое-то! – У тебя стержня нет! И терпения! И мозгов! И достоинства тоже! Сильный человек никогда не будет прятаться от сложностей. Мы в таком мире живем, где ничего кроме боли не осталось, и нам ее нужно вытерпеть, чтобы потом только дальше идти… После пиццы Хиггс не хотел никуда больше идти. Под сердцем кололо – наверное, поджелудочная ссорилась с жирностью сыра. Он лег на койку и закрыл глаза, впервые за долгие годы чувствуя, как пальцы рук и ног вдруг отогреваются, а в теле появляется вес. Будто частицы наконец собрались в нужном порядке… *** – Никакой больше ебаной хуйни, – выплюнул Хиггс. – И тебе привет, – растерянно поздоровался Сэм. – А что случилось? – Самодеятельность случилось! Добренький такой, хороший курьер, доставил пиццу, когда его не просили! Он едва не дымился. Стоял в излюбленной позе, раскинув руки в стороны, и вещал. И плащ свой долбаный снимать не собирался, а Сэм, между прочим, уже сапоги скинул и комбинезон расстегнул. – А что тут такого? – спокойно спросил Сэм. – Я взял пиццу на свое имя, никто не узнает. Скажешь, ты ее не сожрал? – Я ее выкинул! – объявил тот и с вызовом уставился сверху вниз. – Ну ладно, – Сэм пожал плечами, стянул комбез и остановился посреди бункера. – Трахаться будем или мне попозже зайти, когда ты перебесишься? – Я не бешусь! – взвизгнул Хиггс, тут же откашлялся и продолжил обычным голосом. – Не вздумай больше так делать. Никакой пиццы. Никаких посылок вообще, пока я сам не напишу. И потренируйся делать испуганное лицо, когда я неожиданно появляюсь на пути, а не такое, как в последний раз! – Ладно, – Сэм снова пожал плечами, но тут же поинтересовался. – А какое лицо у меня было в последний раз? Хиггс вздохнул, снял маску и откинул капюшон. Запустил пятерню в тщательно уложенные волосы, взъерошил их и мрачно сообщил: – Такое, будто ты соскучился. А что делать, Сэм и правда соскучился. Он ухватил Хиггса за бедра, притянул к себе и поцеловал. Залез языком ему в рот, коснулся его языка, вылизывал и трогал все внутри, вспоминал, как это непривычно поначалу: такой же резкий запах хиралия, как от Тварей, прохладная кожа, только глубоко внутри можно ощутить жар. Спрятанный, сокровенный. Он зашарил пальцами по груди Хиггса, пытаясь расстегнуть на ощупь все ремни, почувствовать его поскорее. Хиггс помогал, выворачивался из одежды и прихватывал зубами за нижнюю губу, поддразнивая, распаляя. И бормотал все время: – Чертов гребаный курьер. Хочешь трахаться, да, хочешь? Я тебя тоже хочу, Бриджес, аж яйца сводит, давай уже поскорее… чо там? Застежку поломал? Да хер с ней, с застежкой… Сэм остановился, но причину Хиггс истолковал неправильно. Замер, провел по полоске светлой кожи на животе и попросил: – Давай сегодня медленно, а? Хиггс глянул на него из-под ресниц: презрительно как-то, злобно. – А ты такая же сука, как твоя сестра? У тебя же стоит на меня, у меня стоит, хули тебе еще надо? И, будто в доказательство своих слов, засунул руку Сэму в штаны, облапал член и удовлетворенно хмыкнул. Сдернул собственные штаны, стянул водолазку через голову и последний клочок одежды, черные трусы, тоже снял торопливо. Уселся на матрас, поднял с пола тюбик со смазкой, выдавил на пальцы и завел руку за спину. Глянул на Сэма шальными глазами, густо обведенными подводкой, и заявил: – Некогда было подготовиться. Весь день был уж-ж-жасно занят! – Давай я сделаю. – Давай ты отъебешься? Не первое предложение и не первый ответ в таком духе. Иногда Хиггс появлялся уже во всеоружии: смазанным и растянутым, готовым принять его член, а иногда делал все сам, на виду, ни капли не стесняясь. Сэма это заводило, но еще больше заводили мысли о том, что на месте хиггсовых пальцев могли быть его собственные. Он сделал шаг вперед, сгреб рукой Хиггса за волосы и дернул голову назад. Тот зашипел. – Неужели так сложно побыть просто человеком?.. Хиггс засмеялся. Гортанно, глубоко и совершенно неискренне. – Ну правда, хватит, Сэм… Сэм поцеловал его, игнорируя попытки сделать поцелуй грязным и глубоким. Ухитрялся отпрянуть до того, как Хиггс хватанул его зубами. – Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? – Хиггс не растягивал себя, он просто впопыхах запихивал в себя смазку. – Уверен, что не знаешь, – ответил Сэм и сжал его горло, заставляя радостно застонать. Но вместо того, чтобы придушить, он просто погладил кожу, провел пальцами за ушами. И увидел, очень четко рассмотрел, как кожа у Хиггса покрылась мурашками, поднялся каждый светлый волосок. Это длилось даже не пару секунд, но он заметил. Потому что хотел замечать. – Дай мне, – тихо сказал Сэм, потираясь носом о взмокший висок Хиггса. – Чего ты боишься? Тебя даже «писюлька» моя не пугает, что страшного могут сделать пальцы? Монаган тихонечко застонал, но вовремя спохватился, сглотнул стон. – Ты не понимаешь… – Чего я не понимаю? У меня такая же жопа, только мне нет необходимости делать себе херовее, чем мне и без того… Хиггс вдруг вздрогнул, вывернулся и заметался по комнате – наверное, трусы свои искал. – Вот, блядь, обязательно надо все испортить! – бормотал он. Сэм сел на край кровати и провел по своему члену рукой. – И нечего тут надрачивать! Хер ты сегодня что получишь! – Хиггс, иди сюда, – спокойно сказал Сэм. – Остановись и иди сюда. Тот вдруг замер, сложил руки высоко как-то и неловко сплел их на груди – привычка из-за колбы, наверное. Дышал шумно, аж ноздри раздувались, капризно и зло. Глаза так и зыркали! Если бы только взгляды могли испепелять… – Ну, давай же, один шажок, – устало, но с ухмылкой сказал Сэм. – Я тебя выебу, Бриджес. Мои нервы на пределе! – Твои нервы всегда на пределе, им много не надо. Иди сюда. Повыделывавшись еще какое-то время, тот сделал маленький шаг. Осторожно и не слишком близко. Сэм протянул руку, сцапал за бок и подтянул Хиггса поближе. Огладил большим пальцем тазовую косточку, потом другой рукой подтянул еще ближе, распластав ладонь по пояснице. Поцеловал Хиггса в середину груди, потом поцеловал живот, потерся бородой о рыжеватую тонкую дорожку. Держал крепко, а целовал легко. Хиггс стоял напряженный, как палка, но… терпел. Молча. Когда Сэм кинул взгляд вверх, то увидел, что тот закусил губы, зажмурил глаза, сжал кулаки. Как чертов истукан. Проблема не в том, что он не чувствует, а в том, что как раз наоборот, – Сэм смекнул уже давным-давно. Не мог только понять, почему Хиггс такой. Зачем? Он целовал грудь Хиггса, дразнил соски – с каждым поцелуем было труднее сдерживаться, потом спустился на живот. Нашарил на кровати тюбик со смазкой, одной рукой бесцеремонно выдавил чуть не половину прямо Хиггсу на задницу и размазал: между половинками и прямо по ним. Растер ее, согревая, и когда указательный палец, на одну фалангу скользнул внутрь, Сэм почувствовал, что выиграл если не войну, но одно сражение точно: Хиггс, стараясь действовать незаметно, расставил ноги пошире. За это Сэм макнул кончик языка в его пупок, старательно делая вид, что ничего не заметил. – Я могу подождать, только совсем недолго, – напряженным, угрожающим тоном проговорил Хиггс. – Ты скажи, как надоест херней заниматься. – Угу, – только Сэму не надоедало. Он продолжал пропихивать указательный палец внутрь Хиггса, а большим вокруг поглаживал, чтобы сделать вторжение не таким болезненным, заставить того расслабиться хоть немного. Не то чтобы Хиггсу это было действительно нужно. Наверное, для себя в первую очередь: чтобы знать, что не поранит его, быть уверенным, что не причинит боли. Второй палец, средний, вошел рядом с указательным, Сэм их покрутил хорошенько, смазывая все изнутри. Прикусил губу, когда понял, что все сильнее с каждой секундой возбуждается. Хиггс молчал, даже ни звука не издавал, вот только колени у него начали мелко-мелко дрожать, да и все тело будто вибрировало под руками. – Ну чего ты злишься? – Сэм поднял голову, попытался взгляд поймать. – Чего бесишься? А потом Хиггс ему врезал. Кулаком и со всей дури, да так, что Сэм в угол отлетел, не успел опомниться, как чертов ублюдок снова оказался рядом, долбанул так, что искры из глаз посыпались, Сэм даже блокировать не успел. Стояк, что удивительно, никуда не делся, а через секунду и Хиггс верхом на стояке нарисовался – только спиной к Сэму. Обиделся, значит. Какие мы нежные. Но трахаться все равно будем, а как же иначе? Сэм ухватил его за бедра, толкнулся в тесноту – влажную, теплую. Погладил по спине, позвонки пальцами перебрал, спустился на поясницу, отсчитывая выступающие ребра и полоски шрамов. Хиггс издал какой-то приглушенный звук, недовольный, злобный, и задвигался еще быстрее, будто пытался как можно скорее закончить с этим делом. Сэм не мог видеть, дрочит он себе одновременно или еще нет – если ему самому не слишком много нужно было, то Хиггс обычно под конец только и распалялся, да и еще какую-нибудь хрень выдумывал: то ударь его, то укуси, то как в прошлый раз придушить надо, чтобы кончил. Сэму это не нравилось. Нет, то есть здесь вся ситуация дурная была, а Хиггсовские заебы только усложняли. – Куда спешишь, – выдохнул Сэм после очередного толчка. – Будто у тебя дела какие-то… важные! – А что, у меня не может быть важных дел? – огрызнулся Хиггс. Опустил голову, вцепился одной рукой в сэмову ногу, другой, вроде бы – в одеяло. Его лопатки двигались под кожей, Сэм взгляда отвести не мог. Спина широкая, а потом сужается аккуратно до талии, а потом – ягодицы, которые так удобно в ладонь ложатся. Приятней, конечно, в лицо смотреть, видеть, как он на каждое движение реагирует: кривится, губы поджимает, морщится недовольно, но иногда и воздух ртом хватает, смаргивает будто удивленно, жмурится от удовольствия. Но так тоже хорошо: можно гладить его, руками по бокам водить, капельки пота собирать. Смотреть, как в пояснице прогибается, как насаживается на член до упора, будто если было бы еще внутри пространство, он бы еще глубже принял. Сэм забыл, о чем поговорить хотел. Забыл, почему щека опять ноет, предыдущий синяк от общения с Хиггсом только-только прошел, так вот же, новый получи. Но, наверное, так и надо, друг другу на память они обязательно какие-то отметки оставляют. Хиггс, кажется, силы не рассчитал, уставать начал, с ритма сбиваться. Сэм приподнялся кое-как, ноги подтянул, не расцепляясь, Хиггса поперек живота рукой обхватил, вроде как на себя усаживая, и потянулся, чтобы в шею поцеловать. – Прекрати, – попросил тот, шепотом почему-то на этот раз, и это единственное слово резануло сильнее крика. Сэм уступил. В этот раз показалось правильным сделать так, как просил Хиггс. Не спорить с ним руками, губами. Словами Сэму вообще его не одолеть, он на такое даже не надеялся. Поэтому просто трахнул Хиггса, погрузившись в собственные ощущения: лихорадочное тепло и бархатная мягкость внутри, удивительно гладкая, нежная кожа под пальцами, его запах и тихие, сглатываемые судорожно стоны. Но и Хиггс не выдумал никакой садистической хрени в этот раз. Помогал себе рукой, в такт и в ритм, и на контрударе движений Сэма. И кончил практически сразу после Сэма. А потом сделал совершенно невероятную вещь: накрылся тонким одеялом, повернулся спиной и… заснул. Сэм боялся рядом с ним шевельнуться. Это была, пожалуй, самая странная фигня, что произошла между ними за последнее время. Они дрались, еблись, скублись, может, даже ненавидели каждую минуту, что проводили вместе. Но друг без друга тоже не могли. Сэм не знал, как оно там у Хиггса, с ним же нельзя было поговорить по-человечески, но сам он каждые дней десять-четырнадцать начинал лезть на стену. Не мог без него никак. До того доходило, что даже в драке с каждым ударом будто становилось легче, словно шкала близости заполнялась на полную. Думалось ему, что и у Хиггса так же дела обстояли, потому что его грубиянские любовные записочки стабильно приходили тогда, когда Сэму от необъяснимой и неясной тоски до безумия оставалось хорошо если сутки, а то и считанные часы. Наверное, и у Хиггса так же было. Но Хиггс Монаган не выносил, чтобы близость длилась дольше необходимого – считай, дольше полового акта. Иногда казалось, что его невыносимо раздражает даже когда Сэм ухитрялся подольше продержаться. А тут вот – пожалуйста, уснул. Хотя обычно чуть только с Сэма слазил, тут же одевался и сбегал. Видно и правда был чем-то уж-ж-жасно занят, устал. У Сэма тоже были дела. Лу ждала, да и вообще… Оставаясь, он рисковал опять получить в глаз. Но уйти уже не мог, что-то внутри сопротивлялось, натягивалось и дрожало. Поэтому просто лег рядом, почесал свой шрам на животе и прикрыл глаза, прислушиваясь. Хиггс дышал мерно, никакой фальши, и это успокаивало. Сэм дышал с ним вместе, чувствуя, как сердце сначала сбивается с непривычного рисунка, но потом подстраивается. Сколько он не спал ни с кем рядом? Вечность? Две? Он не мог даже вспомнить. Иногда ему казалось, что он стал невероятно старым и хрупким, как будто ему миллион лет и еще столько же впереди. Он почесал за ухом, перевернулся на бок и обнял Хиггса. Обхватил худую спину. Если и правда предстояло прожить еще миллион лет, то, может быть, стоило побороться и с Хиггсом. У того в запасе тоже было столько же: нет, Сэм не спрашивал, но догадывался. Что-то в шрамах на теле Хиггса, в его поведении, его безумии подсказывало Сэму: у них на двоих еще две вечности. – У тебя в башке скрипит, – тихо сказал Хиггс. – Громко, мешает спать. – Прости, – ответил Сэм. – Просто потише. – Хиггс, что случилось? Тот молчал долго, минуты две, Сэм даже подумал – не ответит. Вот только ошибся в этот раз. – Тебе по пунктам перечислить? Достал меня, – и было это настолько устало, а еще обреченно. – Я тебе не подружка, чтобы меня лапать, целовать и смотреть щенячьими глазами. Иллюзий не питай: вот Хиггс, он такой злой, потому что его никто не любит, а я буду с ним поласковее, вот он и оттает, колючки сбросит и превратится в белого и пушистого! Примерно что-то подобное Сэм и думал – ну, по крайней мере в той части, что «буду поласковее». Но тактично промолчал, ждал продолжения. – Не получится, – категорически заявил тот, – ни хуя у тебя не получится. Вы все меня достали: долбаные Бриджесы, тварь эта, Амелия, сука, ненавижу! – он сглотнул и продолжил сухим шепотом. – Дорогой папочка первым в списке, я все думал, сдохнет он – и забуду, очень надеялся, но куда там… Потом Фрэдж нарисовалась, а теперь еще ты. Как же ты достал, курьер… сдохнуть насовсем хочу, чтобы никого из вас не видеть, вот только хрен получится… – А Фрэджайл-то чем достала? – спросил Сэм, сам не понимая, какое из признаний его больше поразило. И насторожило. – Тем, что была как ты: бедненький Хиггс, такой поломанный, сейчас мы его полечим и будет как новенький! Не получится. У нее не получилось и ни у кого не выйдет. Так что и ты бросай все эти свои фантазии, Сэмми. Отвали просто, слышишь?.. Мне в своей башке хреново, а тут еще твоя ебанина подтекает! Сэм осторожно, аккуратно даже убрал руку. Сел, уставился на Хиггса. – Ну извините. Я не могу вот так просто потрахаться и ничего не испытывать. Пытаюсь, конечно, – он покачал головой, прочесал пальцами спутанные волосы, убирая их с лица. – Но все равно не получается. Тебе в своей башке хреново, а мне хреново оттого, что тебе хреново. Путано получилось, конечно, но лучше он объяснить не мог. Хиггс опять молча полежал какое-то время, а потом вдруг прошелестел совсем тихо, Сэм даже подумал в первый момент: показалось! – Я устал. – Потому что ты скачешь туда-обратно. Постоянно какой-то хуйней занят, – но, вроде бы, бомбы больше не взрывает, уж на этом спасибо, – постоянно торопишься и меня подгоняешь. – Я не хочу, чтобы ты рядом торчал, – Хиггс опять сделал паузу, будто ему было трудно говорить. – Дольше, чем это необходимо. – А мы, типа, всегда получаем, что хотим, – невесело заметил Сэм. Смотрел на Хиггса, который свернулся под одеялом, и не знал, что теперь делать: и правда взять и уйти? Свалить до следующего письма, до следующего судорожного перепихона? Или все-таки попытаться? – Хиггс, – позвал негромко. Тот молчал, замер весь, будто дыхание затаил. Сэм и наклонился, чтобы проверить – дрыхнет, что ли? Или только притворяется? Но Хиггс не притворялся, он просто… плакал. Лежал, приоткрыв рот, а слезы катились по лицу, впитывались в простыню, и без того уже покрытую пятнами от разнообразных жидкостей. Совершенно бесшумно, ни единого звука не издавал – и это все про Хиггса, который обычно был громче пожарной сирены! Даже не прятался, не пытался отвернуться, не натягивал одеяло на голову, да и, похоже, не особенно соображал, что кто-то смотрит. – Ты чего? – не на шутку перепугался Сэм. Потыкал его пальцем в плечо. – Слушай, Монаган, уйду я, уже ухожу, не реви! Хиггс всхлипнул – звук был совершенно ужасающий, будто внутри у него что-то порвалось окончательно и бесповоротно – и дернулся, словно собирался остановить Сэма, но вместо этого замер на середине движения, будто напоролся на невидимую стену. Или, может быть, стена была у него в голове. – А… ну… тогда мне не уходить, наверное? – спросил Сэм. Протянул руку и погладил осторожно по волосам, пытаясь хоть как-то усмирить торчащие во все стороны пряди. – Я не знаю, – рваным шепотом выплюнул Хиггс, по-прежнему на него не глядя. – Я уже ничего не понимаю. Сэм лег обратно, обнял Хиггса, вроде как заслонил его, спрятал от всего мира. Гладил по волосам, прижимал горячий лоб к своему животу. А Монаган заливался слезами: сначала его плечи дрогнули раз, потом начали дрожать просто не останавливаясь. Он все еще пытался сдерживать звуки, задушенно всхлипывая и шмыгая носом. – Меня вечно все ебут, Сэм, ебут и наебывают. Всю мою сраную жизнь, и это… – тут он прямо подавился воздухом, закашлялся. – И этому конца и края не видно. И каждый выдумывает свой способ. Сэм закусил губу, сердце в груди будто трескалось, намереваясь развалиться на куски. – И главное, стоит только поверить, чуточку поддаться… Поэтому нельзя мне… нельзя, чтобы ты… Понимаешь, Сэм? Хиггс поднял глаза – до чего же они были синие сейчас, прозрачные. А нос красный, и вообще все лицо пятнами пошло. Вот тебе и цвет! Сэм не понимал. – Я думаю, что теперь можно все, Хиггс. Все можно. Мы с тобой теперь свободны. – Ты – может быть! А я опять привязан. Я понятия не имею, что такое быть свободным! Полжизни я торчал в вонючем погребе, потом пахал на чужих людей, потом прислуживал этой твари ублюдской, а теперь что? А теперь, мне кажется, я обречен на тебя… Где же… какая же это свобода, Сэм? Он шептал быстро, слова наскакивал друг на друга, и при этом в голосе не было силы. Это был голос призрака, не бога. – Ну… если так рассуждать, то да, я тоже к тебе привязан как-то. Не знаю, почему. – Потому что она ненавидела нас! Ненавидела, что мы не подчинились! Сидит там, наверное, ручонки свои потирает… веселится. – Не думаю, – проговорил Сэм, перебирая волосы у Хиггса на затылке. Другой рукой он подтянул одеяло тому на плечи, подоткнул край под подбородок. – Но мы свободны разобраться с тем, что происходит. – Да что тут разбираться? Мы обречены плясать под чужую дудку до самой смерти. Которой никогда не будет, мы оба знаем, а значит, нас опять наебали, поимели и выкинули за ненадобностью… Почему ты тогда меня не убил, а, Сэм? Хиггс уткнулся ему в живот, вздрогнув под напором новой волны слез. – Ну, – Сэм прочесал бороду. – Я вообще никого не хотел убивать. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. – Да уж, и твои розовые мечтания разбиты вдребезги. Да, Сэмми-бой? – Вот знаешь, а мне нравится, когда ты так говоришь. Хиггс фыркнул. – Хочешь чаю? – внезапно спросил Сэм. – Могу сделать… раньше верили, что помогает успокоиться. – Нет в мире столько ромашки, чтобы нас успокоить, Бриждес! Но чаю хочу. Сэм не без сожалений выпутался из простыней, одеяла и Хиггса. – Только, Сэм… – остановил его Хиггс. – Чего? – Не одевайся… На лице мелькнула жадная улыбочка, и что это такое? Легкий румянец на щеках и переносице? – Трусы надену, – хмыкнул Сэм. – Кипяток, все дела: прости, не могу так рисковать. Хиггс рассмеялся. – У тебя биполярка, точно, – обронил Сэм. – Плачешь, тут же смеешься. То разрушаешь города, то заботишься о своей банде отморозков. Кто ты, Хиггс? Не думал, что скажу такое, но я хочу понять и узнать – тебя, как ты был задуман. Хиггс моргнул и спрятал лицо в подушку. На то, чтобы отыскать чайник и воду, у Сэма минут десять ушло. И все время он назад оглядывался, на Хиггса: а вдруг померещилось? Вдруг ждать не будет, укутается в свои черные шмотки с головой и прыгнет куда подальше, как уже много раз до сегодняшнего дня случалось? Но ничего подобного: Хиггс лежал и на него смотрел. И выглядел так, будто ему нравилось, что он видит. – Не думал какое-нибудь постоянное жилище завести? – спросил Сэм, потому что, ну, надо было хоть о чем-то говорить? – А то ты живешь во всех заброшенных бункерах понемножку. Так и было. Хиггсовский старый бункер – раз, потом еще второй, с прогнившей лестницей, с которой Сэм чуть не навернулся. Хиггсу хорошо, он просто телепортируется внутрь, а он чуть руки-ноги не переломал! Еще был третий, в котором они трахались на полу, потому что ни кровати, ни даже матраса там не было, и Хиггс разодрал колено до кровищи, когда приземлился на какую-то железяку – смеялся как ненормальный в тот раз, аж покатывался! И еще вот этот, в котором чайник был рабочий, вода тоже из крана текла, а жестянку с чаем, скрепя сердце, Сэм из собственного рюкзака вытряхнул. – Нахуя мне постоянное жилище? – с кровати донеслось слабое фырканье. – Или ваше величество бардак не устраивает? Ну извини... Сэм не то чтобы был против бардака, просто привык спать на чистом и мягком и думал, что Хиггс… а впрочем, чего можно ждать от мазохиста. – На, – когда чай заварился, он впихнул кружку Хиггсу в руки. – Пей давай, истеричка. А сам подумал, что не будь Хиггс Хиггсом, точно бы подсунул ему каких-нибудь успокаивающих колес. Снотворное, там, никакой ромашки с валерианкой точно бы не хватило. Но поскольку Хиггс был Хиггсом, таблетки отменялись. Они уже пытались однажды, причем, что интересно, одновременно: Сэм налился бухлом и решил – все, никакого Хиггса, никуда не пойдет, сегодня уж точно! Но все равно дергался как нарик в ломке, а результат? Полчаса спустя обдолбаный Хиггс прыгнул в ту пещеру, где Сэм засел, и заплетающимся языком объявил, что они трахаются, и немедленно! Так что вот, не спасло. Сэм потом еще долго вспоминал, какой Хиггс был дурной под веществами: пиздел в два раза быстрее, чем обычно, постоянно хихикал, строил рожи и изгваздал слюнями Сэму все штаны. Потом заявил, что ему настолько хреново, что, кажется, он сейчас точно помрет или сблюет, или и то и другое одновременно, и прыгнул в неизвестном направлении. Сэм даже волновался немного, но нет, через десять дней в почтовый ящик как по расписанию письмо упало, так мол и так, приходи ебаться. И Хиггс, сколько он его не пытался спрашивать, что это такое было в прошлый раз, отмахивался: ничего серьезного, Сэмми. Небольшая перезагрузка, не твое дело, а теперь не мог бы ты все-таки засунуть свой хрен мне в задницу, а то сквозняк нехороший, а я с голой жопой на четвереньках? Так Сэм и не выяснил, чего тот наглотался и где взял, а больше, вроде бы, никто из них и не пытался откосить. Связь тащила их друг к другу, приматывала веревкой, вбивала крючки под кожу: вырваться не получится. Больше никогда. Целая вечность впереди. – Добрый курьер, – вяло поблагодарил Хиггс, принимая кружку. Попробовал глоток, причем такой смешной почему-то сделался, будто пытался язык для начала опустить, а когда не удалось – всей узкой мордой туда залез. – С сахаром?.. – А я знал, что ли, что ты сладкий любишь? – буркнул Сэм. Ему стало немного не по себе, что он не знал такого. Да он же на самом деле вообще ничего не знал про Хиггса. – Ну, с пиццей угадал же… – Сожрал-таки? Хиггс пожал одним плечом и лицо скорчил, типа: «И чо ты мне сделаешь?». – На здоровье, – сказал Сэм и прихлебнул из своей кружки. Хиггс хлебнул тоже. Такой тихий звук. Но уютный какой-то. Побеждающий одиночество. Они сидели рядом на кровати, в тонком, теплом запахе чая и какого-то спокойствия. – Вот, вот прямо сейчас… я бы так мог жить, – тихо шепнул Сэм. Хиггс промолчал, но хотя бы не язвил. Он потянулся, поставил кружку на пол. Сэм наблюдал за всеми его движениями краем глаза. А потом Хиггс скользнул к нему поближе, отодвинул волосы с плеча и поцеловал в шею. Сэм, чуть не взвизгнул. Кончики пальцев у Хиггса были холодные, и нос тоже, усы колючие, а вот губы теплые и влажные. Сэм стиснул в руках кружку и голову повернул так, чтобы ничто Хиггсу не мешало покрывать его кожу мелкими, кошачьими поцелуями. До чего же это было все-таки приятно. И Хиггс впервые за все время их близких контактов не торопился. Сначала целовал, потом кончиком языка стал узоры рисовать, за ухо скользнул, едва слышно отплевался от волосинки прилипшей. – Тебе правда нравится вот так? – спросил он. Кончик его острого носа мазнул по виску Сэма. – Да. Очень. – Но это же медленно, баюкает… – А ты когда-нибудь засыпал с кем-нибудь после секса? Когда расцепиться нету сил, и просто вырубает. – И все эти живительные соки засыхают где попало… кажется, гадость! – Ну, это потом, – согласился Сэм, чувствуя, как волна мурашек перехлестывает от затылка вперед, на грудь, резко, до боли, скручивает соски в тугие твердые комочки. И сходит на нет к лобку. – А когда вот так медленно целуешься после и засыпаешь. Или просыпаешься и можно обнять… просто так, потому что хочется. – И ты хочешь так обнимать меня? – в голосе Хиггса было столько неподдельного удивления и откровенного непонимания. – Очень хочу, – признался Сэм, склоняя голову к другому плечу, чтобы Хиггс мог продолжить лизать его и целовать. – Иногда просыпаюсь ночью и хочу нашарить тебя рядом… Хиггс издал звук, будто поранился. – … а тебя никогда нет. Мне кажется, что ты чувствуешь то же самое… я не прав? Скажи, если не прав! Хиггс молчал, только поцелуи стали крепче, на шее он остановился и принялся работать над засосом. У Сэма тянуло внизу живота, член уже налился и натягивал ткань. Хиггс часто метил кожу засосами или укусами, но не так, как сейчас. Сейчас он был нежен и сосредоточен, не жесток. И потому метка горела, точно клеймо, но не болела особо. – Отставь, – хрипло попросил Хиггс. Сэм с радостью освободил руки и запустил сразу обе в шевелюру Хиггса, взъерошил волосы еще больше, прочесал, помассировал кожу и Хиггс мурлыкнул, прикрыв глаза. – Сегодня я не смогу с тобой заснуть, – сказал он. – Но я хорошо подумаю над этим. *** И что его теперь, интересно, сахаром приманивать? Пиццей один раз попробовал, получил истерику. Еще раз не хотелось. Сэм мялся у входа в бункер – на сей раз собственный Хиггсовский, где тот на стенах скрапбукингом занимался, и ждал хозяина. Тот появился через минуту в хиралевой вспышке, пятно черной одежды и лицо, закрытое маской, все как обычно. – Прости, Сэмми, задержался! – Открывай, – кивнул Сэм на дверь и засунул руки подмышки. Хотелось хватать его и трогать немедленно, штаны стягивать, за соски щипать, но Сэм удержался. Пообещал себе хоть немножко сдержаться, перетерпеть, сначала важные вопросы выяснить. – Так ты подумал? – О чем? – стоило им оказаться внутри, Хиггс тут же наклонился, начал шнурки на ботинках развязывать, а задницей в Сэма уткнулся, будто ненароком. – О чем в прошлый раз говорили. Мы можем – как-то иначе? А ведь подготовился же, целую речь сочинил, но от одного взгляда на Хиггса из головы все вылетело. Какие-то обрывки остались. – Не только трахаться как какие-то животные, но и еще разговаривать. Обниматься, и вот это вот все. Как ты там говоришь, телячьи нежности? Пофиг. Хоть щенячьи. Просто я так не могу больше, и ты, наверное, тоже. – Делаем выводы за других, а, Курьер-Легенда? – Хиггс наконец разогнулся, отпинал свои ботинки в сторону и наградил Сэма кривой улыбкой. – Ну ладно, ладно!.. А ты вообще помнишь, что я псих? Полный неадекват, никакого здравого смысла! Может быть, мне твои обнимашки похуже переломанных костей, отбитых почек и прочего такого дерьма, об этом ты не думал? – сам раздеваться продолжал при этом, ремни свои бесконечные расстегивать. – Думал, – честно признался Сэм. – Я знаю, что ты псих… И взглядом по фотографиям прошелся. Хиггс гребаную стену славы убирать отказывался, говорил, для истории оставляет, и хихикал мерзонько. – А это вообще не показатель! – тот вроде возмутился, а в глазах смешинки прыгали. – Ты мне давно нравился! Плечи широкие, бедра узкие, шрам на животе – просто отпад! Родинки твои, и волосы, и татуировки эти дурацкие, а уж когда я твой член впервые увидел, чуть не кончил тут же! Писюлька, надо же! – фыркнул, но как-то по-доброму, Сэм такого вообще никогда от него не слышал. И причмокнул напоследок. – Шикарное тело! – А свое почему не нравится? Раздеваться, вот, вроде не стесняешься. Хиггс, который как раз содрал всю одежду, выпрямился и руки в боки упер. Оскалился: улыбка вроде бы, но и гримаса одновременно, чего больше – не разберешь. – Мы все в этот мир совершенными приходим. Никто не стесняется, десять слоев на себя не натягивает, от прикосновений не шарахается! Сэм бы мог с ним поспорить, но губу прикусил, слушал внимательно. – А потом начинается: как ты сидишь, как стоишь, как ложку держишь! Посмотри на себя, устыдись и немедленно исправь! А не получится – стыдись больше, лучше, утони в этом стыде и захлебнись! И никогда больше не думай о себе как о совершенстве! – Хиггс наморщил нос и махнул рукой, указывая на свое тело. – А это так, всего-навсего оболочка, ничего особенного! Правда, мне теперь таскать ее целую вечность… – Так какого же хрена не бережешь? – перебил Сэм. Тот так и замер с открытым ртом. Он протянул руку и тронул своими ледяными пальцами грудь Хиггса, тот опустил глаза и проследил за движением. – У тебя длинные ноги, и в том, что ты настолько такой худой, пусть это и нездорово уже, тоже есть прелесть, – он погладил его, скользнул по плечу, вниз и взял ладонь. – Зато гибкий везде, и у меня просто башню сносит, когда ты руками машешь. И пальцы твои длинные… – Аааагрх… началось, – протянул Хиггс, возведя очи горе. Однако руку не вырывал, не отстранялся. Сэм улыбнулся, тряхнул головой, чтобы пропотевшая челка в глаза не лезла. – И член твой мне тоже нравится, – заключил он и ладонью провел вниз до самого лобка. Заглянув в глаза Хиггсу, взял его член в руку. Как будто по щелчку, взгляд у Хиггса подернулся туманом, он приоткрыл губы, и один только вид кромки белых острых зубов завел Сэма до предела. Хиггс потянулся за поцелуем, но Сэм легонько отпрянул, и тот подставил свою длиннющую шею и странное ухо. Когда Бриджес забрал между губами мочку уха, то почувствовал, как член Хиггса дернулся в ладони. – Хороший мой, – выдохнул Сэм и ощутил, как теперь в ладони запульсировало. Хиггс щелкал пальцами где-то там внизу, не знал, что делать с руками, нервничал, не понимал, что от него нужно. Сэм погладил его плечо, провел по члену вверх-вниз, не сжимая кулак, просто касаясь кожа к коже. – Ты будешь раздеваться? – спросил Хиггс. – Позже, – отмахнулся Сэм. – Сейчас я найду твоим рукам применение… И он опустился на колени, без промедления беря в рот головку. – Ой, не надо, Сэмми… Сэм отпустил его член с грязным хлюпающим звуком и сказал просто: – Я хочу. А руки можешь положить мне на голову. Главное, давай сегодня без Шва. Настроения нет. И принялся сосать. Без нежностей и излишних игр, хватит с Хиггса потрясений. От солоновато-острого вкуса слюна текла, как из питьевого фонтанчика. Тем лучше. Сэм не был лишен рвотного рефлекса, поэтому смазка во рту была очень даже кстати. Он не брал глубоко, но сосредоточился на том, чтобы сжимать губы покрепче и отыскать языком все места, которые заставляли бы Хиггса давиться воздухом и постанывать. Сначала тот просто вцепился в его волосы и держался, как за поручень, будто ноги его не держали, потом стал массировать весь череп – Сэм одобрительно замычал. Было чертовски приятно, особенно после целого дня с чертовым хвостиком на затылке, чтобы волосы в лицо не лезли. А потом, видимо, поняв, что не причиняет неудобства, Хиггс стал осторожно направлять: чуть ускорять движение губ Сэм, чуть увеличивать глубину. Бриджес обнял его, руками держался за напряженный, крепкий зад. Надо было сказать, что и задница у него классная. Сэм чувствовал, как подрагивает Хиггс, чуть покачивается, когда он щекочет крошечную перемычку под головкой. Он поднял глаза вверх и встретился с совершенно пьяными и довольными глазами Хиггса. Тот смотрел прямо на него, а потом тонкие маленькие губы растянулись в огромную улыбку. Не гримасу, не маску, а в улыбку, настоящую и теплую… Сэм с силой пососал головку, так, что щеки прилипли к зубам, и Хиггс вскрикнул и… хохотнул. – Не останавливайся… пожалуйста… Сэм был рад этой нормальной просьбе. Будто из-под психа проглянул нормальный человек, молодой мальчик, который… ну, если не в первый раз вообще, но в первый раз по-настоящему понял, что такое минет. Хотя Сэма никто бы не назвал профессионалом. В вопросах секса он был и оставался полным профаном. Почему делал все это? Никак не мог противиться тяге к Хиггсу. Как будто это оказывалось сильнее его, мощнее любого инстинкта. – Сэ-э-эмммм… я… всё… Хиггс предупредил поздно, но Сэм не был из брезгливых. Когда сперма ударила в горло, он сглотнул, и все остальное тоже, отвлекаясь лишь на свистящее дыхание и стоны Хиггса. В его ладонях вибрировало все, что переживал сейчас тот. И это был чертовский кайф. Хиггс сделал два шага к своей узкой и хлипкой кровати, плюхнулся на нее голой задницей и подтянул к себе Сэма за грудки. Колени, конечно, Сэму это завтра припомнят, но он был счастлив скользить по полу навстречу жадному поцелую Хиггсу. Тот слизывал все следы своего семени с языка и неба, и зубов Сэма. Сэм пытался опереться на его бедра, потому что у него тоже голова плыла. Тронул пальцами уже обмякший член Хиггса, и Хиггс зашипел: – Ой, Сэм! Не надо! Пиздец ты сосешь, аж больно… Сэм улыбнулся в поцелуй, пока Хиггс искал у него под горлом молнию комбинезона. Расстегнул наконец, без лишних церемоний сунул руку прямиком в трусы и застонал в поцелуй, зажмурился, когда обнаружил, что там у Сэма мокро и липко. Хиггс отстранился и улыбнулся, глядя на Сэма. – Серьезно? Сэм пожал плечами, получил еще один поцелуй и почувствовал, как адреналин схлынул, наполняя тело довольным свинцовым теплом. – Слышь, Легенда, а намути чаю? – Давай-ка сам, – сказал Сэм, – а я полежу. Хиггс недовольно крякнул, но все же поднялся на ноги, пока Сэм вывернулся из комбеза, намереваясь пристроиться на койке. – Надень трусы, – бросил он, наблюдая как Хиггс на ватных ногах шарит по шкафчикам. – А говорил, что тебе нравится мой член. Напиздел? – Ради техники безопасности! Член нравится, а яйца вареные я не люблю. – Нудила, – огрызнулся Хиггс. Но трусы все-таки выудил откуда-то и натянул – черные, короткие, обтягивающие все линии. В глазах Сэма они наготу не прикрывали, а будто еще более непристойной делали. – Чай в рюкзаке, – бросил Сэм и прикрыл глаза, переводя, наконец, дыхание, и почесывая живот. – Ты сахар принес? Боги! Легенда легенд!